Михаил Стасюлевич: корни добра и зла — в русской системе
Выпускник, а затем профессор Санкт-Петербургского университета, Стасюлевич был вынужден уйти с кафедры в знак протеста против антиуниверситетских репрессий правительства и заняться журналистской и издательской деятельностью.
Стажировка в крупнейших университетских центрах Европы в 1856—1858 годах (ставшая возможной после смерти Николая I и воцарения Александра II) привела молодого магистра истории к парадоксальному выводу: вопреки заклинаниям русских самобытников о приверженности «духовности и морали» в противовес «западной бездуховности и аморализму» именно Европа с ее укрепляющимися институтами права и демократии и является оплотом подлинной морали. Ибо бесправие, в первую очередь политическое, и есть главный источник общественной безнравственности. «У нас так много человеколюбия, — писал Стасюлевич, — отчего же никто не счастлив? Мы со своим человеколюбием, со своею широкою любовью к ближнему, забываем, что именно от этого-то человеколюбия, которое заставляет каждого отказаться от своей личности, мы и нуждаемся в человеколюбии».
Успехи Запада Стасюлевич напрямую связывал с двумя, казалось бы, простыми вещами: характером человеческого труда и политического представительства. Весной 1857 года он писал из Англии своему университетскому профессору М.С. Куторге: «В Англии вот что важно: здесь ценится человек и каждый отвечает за себя; отсюда и проистекает в Англии и порядок, и образованность, и богатство… Англичанин, когда работает, он знает, что на него смотрит Англия, а не директор департамента».
Будучи в Европе, молодой Стасюлевич поразился тому, что демократизация общественной жизни не ведет к падению морали, ибо право и демократия сами становятся сакральными институтами. В мае 1857 года он писал П.А. Плетневу о впечатлении, которое произвела на него бельгийская Палата депутатов. У величественного входа в парламент его встретили «четыре женских статуи со скрижалями в руках», символизирующие свободу ассоциаций, свободу прессы, свободу исповеданий и свободу образования. Но еще больше поразил его ход самой парламентской дискуссии по одному из представленных правительством законопроектов: «Сам министр внутренних дел защищал закон… Представляя себе божеское величие наших министров, я был поражен, как обходились здесь с ним; юноши, моложе меня, прерывали его речь своими замечаниями и нередко окончательно сбивали с толку; несколько раз вся левая сторона просто хохотала над цветами красноречия министра…»
Уже зрелый и опытный Михаил Стасюлевич сформулировал принципиальные отличия русской политики от европейской. В отличие от Европы, где народное представительство тщательным отбором формирует когорту «государственных мужей», русское самодержавие способно породить лишь «государственных актеров». Поэтому Стасюлевич не очень верил в формальные изменения русской политики, в замену одних «государственных актеров» — другими. «У нас действительно привыкли ожидать всего от личных перемен; это отчасти привычка дворовых людей гадать — кто будет назначен бурмистром; между тем корень добра и зла заключается всегда в системе… Мы похожи на больного, который переменяет врачей, но не хочет изменить своей диеты».
Русские радикалы, как и русские охранители, тоже не любили Стасюлевича. С ним и его «Вестником Европы» воевали не только охранительные издания Каткова, но и, например, некрасовский «Современник». Нельзя сказать, чтобы Стасюлевич не переживал это: «Снизу считают нас ретроградами и почти что подлецами, а сверху на нас смотрят чуть не как на поджигателей». Но он твердо шел своим путем, пытаясь отвернуть Россию не только от тупого охранительства, но и от разрушительного революционаризма.
Казалось, реальный шанс многое сделать в этом направлении дало приглашение Стасюлевича в императорский дворец — преподавать всеобщую историю наследнику-цесаревичу Николаю Александровичу. Стасюлевич вспоминал: «Я просил его усвоить себе великую истину, что стремление к свободе есть не результат праздной мысли философов, но потребность физиологического развития общества; что задача правительства состоит в том, чтобы делаться все более и более излишним, и тогда само общество найдет для себя такое правительство необходимым… Обвиняют общество, говорил я, что оно не хочет признавать действительных условий жизни и мечтает о небывалом, одним словом страдает утопией будущего; но и правительство часто не хочет признавать действительных условий и старается управлять обществом на основании отживших условий и, следовательно, страдает утопией прошедшего. Обе утопии происходят от невежества…» Жизнь, увы, пошла накатанным путем: Стасюлевич был отстранен за «вредное влияние» на наследника, а сам цесаревич, подававший большие надежды стать «просвещенным монархом», безвременно скончался.
Стасюлевич не ограничивал себя журналистикой и книгоиздательской деятельностью. Он многие десятилетия проработал в петербургском городском самоуправлении: именно ему город был обязан становлением продуманной системы начального образования. И город оценил его заслуги: когда в начале 1911 года 84-летний Стасюлевич скончался, общественное самоуправление постановило проводить его так, как в столице имперской России не провожали еще ни одного общественного деятеля.
Алексей Кара-Мурза
доктор философских наук,
завотделом Института философии РАН,
президент Национального фонда «Русское либеральное наследие»