Светлана Климова, социолог, сотрудник института социологии РАН: «Наши демократы, рассуждающие о неготовности народа к демократии, пользуются теориями, устаревшими полвека назад»

У меня вначале был протест против необходимости реагировать на любые размышления по поводу того, насколько народ России способен воспринять ценности западной демократии. У меня возражения не по поводу демократии, не по поводу национального характера, а возражения теоретические и методологические. Похожие на возражения физиков. Если, например, кого-то из физиков попросить обсудить сравнительные достоинства вечного двигателя, мол, есть одна конструкция вечного двигателя, и есть другая, и спрашивается: какая из этих двух конструкций лучше? Я оказалась примерно в такой ситуации.

У меня методологические протесты против всего того, что говорится на тему о русском национальном характере, причем независимо от того, говорят ли люди, что русскому человеку в принципе не свойственна демократия, потому что у него менталитет такой — патернализм, коллективизм, подростковое сознание, и другая такая лабуда. Или может быть другая точка зрения, в соответствии с которой русского человека всему можно обучить, в том числе западной демократии, а его менталитет вполне способен этому учиться.

В 1977 году Росс и Нисбетт сформулировали понятие «фундаментальная ошибка атрибуции», и это понятие сообществом психологов и социологов было принято примерно так, как была принята позиция физиков в отношении вечного двигателя. Фундаментальная ошибка атрибуции — это тенденция придавать значение личностным (диспозиционным) факторам и игнорировать ситуационные влияния при описании людей и их поведения, а также интерпретации причин поведения. Иначе говоря, любые попытки того или иного ученого приписать причины действий человека исключительно феноменам его сознания могут быть признаны несостоятельными.

Поведение человека — это функция ситуации, т.е. внешних обстоятельств, его интенций, и влияний социального окружения. Из этого утверждения вышло то влиятельное сейчас направление социологии, которое называется активистская парадигма. Это Энтони Гидденс, Иржи Гофман с его теорией фреймов. Это теория социального становления Петра Штомпки. Активистская концепция Алана Турена. И, конечно, Пьер Бурдье и Юрген Хабермас.

В чем суть и коренное отличие активистской парадигмы от «теории национального характера» или «качеств»? В том, что не игнорируются, а вводятся в аналитический оборот признаки, которые могут объяснить поведение социальных субъектов. Петр Штомпка всю эту активистскую парадигму совершенно замечательно и реалистично приложил ко всем трансформациям постсоциалистической Польши, и эта активистская парадигма там прекрасно работает.

Петр Штомпка предлагает анализировать три элемента процесса социального становления. Первый элемент – это структуры, которые рассматриваются как эмерджентные (т.е., новые, уникальные, не вытекающие ни из каких составляющих) межсубъектные сети. Это означает, что сети автономны по отношению к своим агентам.

Второй элемент – это агенты, которые, в свою очередь, относительно независимы, их действия не полностью предопределены структурами и даже могут противостоять им (например, в случае мобилизации для инноваций или протеста).

И, наконец, третий элемент – это реальности социальных процессов. Здесь происходит взаимодействие структур и агентов, образуя цепь событий (эвентуализация), практики взаимодействия. Здесь П. Штомпка следует Э.Гидденсу, который рассматривал дуальность структурных свойств социальных систем одновременно «и как средство и как результат практики, которую они (агенты и структуры) организуют, попеременно опираясь друг на друга».

Современные социальные теории, рассматривающие человека как активного субъекта собственной жизнедеятельности, побуждают анализировать “деятельный потенциал” субъектов, обусловленный, в частности, наличием некоторого набора ресурсов: естественных (материальных), институциональных, личностных.

Реальные социальные процессы происходят тогда, когда агенты и структуры встречаются и взаимодействуют, образуя цепь событий. И здесь, как говорится, кто кого победит. Зависит от ресурсов. Если ресурсов мало, если тебя никто не поддерживает (например, демократические политики не поддерживают демократическое рабочее движение), то плохи твои дела, ты мало того, что проиграл, тебя еще обзовут ничтожным субъектом, достойным лишь валяться на свалке истории или, в лучшем случае – обслуживать трубу, которая так удачно оказалась в других руках. Именно потому, что эти другие руки связаны с головой, населенной ценностями западной демократии.

Социолог Уильям Томас когда-то сказал впоследствии знаменитую теорему: «Если ситуация определяется как реальная, она реальна по своим последствиям». Фраза была красивая, и она пошла в народ, точно так же, как пошло слово «менталитет». А И.Гофман сказал: «Если ты неправильно определишь ситуацию, то ситуация определит тебя». Иными словами, субъективность конструирования ситуации не стоит преувеличивать. Теорема У.Томаса работает в достаточно узком сегменте социальной реальности – в ситуациях, связанных с духовной жизнью человека, с его ценностями и верованиями. Например, человек, верящий в существование Бога, ведет себя иначе в некоторых ситуациях чем тот, кто в Бога не верит. Но есть достаточно большой спектр ситуаций, когда и верующие, и неверующие ведут себя одинаково. Например, когда живут и работают в определенных условиях, ограниченных объективными обстоятельствами или другими, более ресурсными людьми (климатом, давлением господствующей нормативной системы).

Это как в сказке про человека, которого учили правильно говорить, когда он встречает тех или иных людей. Когда он встречает человека, который несет дрова из леса, нужно говорить: «Носить тебе не переносить», а когда он встречает покойника, нужно сказать: «Пусть земля ему будет пухом». А если он это все перепутает, то его побьют по башке. Покойник не оживет, и ситуация не изменится, если он скажет людям, которые несут покойника: «Носить — не переносить». Покойник не превратится в дрова, ситуация будет та самая, он неправильно ее определяет, но он-то ее определяет как реальную, а последствия те, что ему по башке надавали. Роль ситуации, значение ситуации и рассматривает активистская парадигма в социологии.

Тогда возникает большое количество переменных, которые обязательно необходимо включать в социологический анализ. Например, есть какая-то объективная ситуация  (климат). Допустим, в Норильске люди вынуждены покупать себе шубы, и какое бы у них ни было сознание и как бы они ни определяли себе ситуацию, что они живут в Сочи, шубу им все равно надо покупать, иначе они заморозятся. Есть ситуация, когда не платят зарплату, есть какие-то позиции окружающих людей, много чего есть — и только на двадцать седьмом месте стоит этот самый менталитет.

Из этого следует, что надо со всем этим очень тонко разбираться, надо быть грамотным, надо быть заинтересованным, надо не спешить продать себя. А со словом «менталитет» продать себя очень легко. Ты сказал это слово и смотришь, на чем легче срубить бабок: либо на том, что менталитет у людей такой и их надо бы перевоспитывать, либо что «у них» менталитет такой, что никакое воспитание не поможет. Примечательно при этом, что разговор всегда идет о «них», а не о «нас». Эдакие Руматы Эсторские, которым запрещено (но на самом деле – неохота) включаться в реальные исторические процессы.

Концепция менталитета совершенно не работает, потому что она означает, что человек спокон веков не изменяется, и в какие бы ситуации он ни попадал, он будет таким. Но это же не так. Мы знаем, что в истории страны при Екатерине было одно, до Екатерины — другое, после Екатерины было третье, а когда люди уезжают в другие страны, они ведут себя иначе…  Так что это за химера — менталитет, она ничего не объясняет, это во-первых.

Во-вторых, при таком менталитетном подходе все рассуждения означают, что есть нации, от рождения не способные к тем или иным формам хорошего поведения, демократического поведения. А что с ними делать? Они же опасность создают для демократического мира, значит, с ними надо что-то делать! Значит, надо оставить тысяч сто, чтобы они других обслуживали, а остальных потихонечку сгноить. Вроде лагеря им устроить нехорошо, но если они сами по себе вымирают от отсутствия лечения, от отсутствия образования, от маленьких зарплат — буквально дохнут с голоду, то и флаг им в руки. Надо дать себе смелость подумать, что из твоих интеллектуальных построений на практике следует.

Возможно, если бы Эрнст Юнгер предполагал, во что на практике выльются его размышления о мистической сопричастности к нации, он был бы осторожнее в своей политической публицистике.

Что значит активистская парадигма в жизни? Это значит, что существуют акторы, которые обладают ресурсом. Акторы или социальные субъекты —  это может быть кто угодно. Это может быть либо отдельный человек, либо организация, у которых есть ресурсы. А что такое ресурсы? Ресурсы — это знания, или деньги, или власть, или человеческая солидарность. И социальные субъекты, обладающие разными наборами ресурсов, друг с другом взаимодействуют.

И здесь я перехожу уже от методологической к практически-эмпирической части своей инвективы против размышлений о том, способен или неспособен русский человек к демократии. На практике это выглядит так, что люди, которые размышляют на эти темы, в большинстве никогда не пытались заниматься тем, чтобы как-то выращивать эти демократические институты. Почему – я не знаю. Может быть, потому, что наблюдателем быть комфортнее. А ведь у них ресурсы: либо информация и знания — они знают, как что делается; либо у них есть деньги и они, может быть, могли бы создать какую-то общественную организацию и нанять адвокатов, которые будут защищать профсоюзы от того, чтобы их лидеров запугивали и убивали.

Это же все происходило на моих глазах. Когда люди, простые работяги, которым я помогала писать листовки, обращались за консультациями или помощью (организационной, информационной) к демократам (потом, через несколько этапов организационных трансформаций те стали называть себя правыми), этим демократам было не до того, чтобы ехать к работягам и заниматься профсоюзами, искать среди них сторонников, голоса на выборах – им нужно было искать спонсоров. Со спонсорами, конечно, приятнее и комфортнее, чем с потенциальными сторонниками. Только не надо потом говорить, что «они» не хотят голосовать за «нас» на выборах, потому что у «них» менталитет такой.

Во всех странах, когда выращиваются демократические институты, что делают демократические партии? Они заключают альянсы с профсоюзами: мы будем на политическом уровне формулировать ваши требования, а вы будете нас поддерживать и за нас голосовать. Но нашим демократам это же не было нужно, им нужны были спонсоры, а не голоса, поэтому им некогда было ехать в профсоюзы. А эти простодушные работяги, которые поверили им и которые создали эти профсоюзы и стали выступать за демократию, потом расплачивались за свои демократические ценности самым жестоким образом.

Я могу рассказывать десятки историй о том, как это было. Например, историю о том, как один из лидеров демократического профсоюза на заводе в Ярославле повесился, оставив трех детей. Он организовал забастовку, а хозяин устроил локаут, выгнал буквально ползавода за ворота, и мужик повесился. И никто из этих московских интеллектуалов (а многие в Москве знали этого человека и знали историю забастовки), никто из политиков ему не помог. Как в Екатеринбурге юрист пытался защищать свободные профсоюзы, и как нападали на его детей. Как сгинул неизвестно где, погиб мужик, который пытался организовывать демократические профсоюзы на нефтяных предприятиях.

И после этого они будут говорить, что народ не способен к демократии? Да вам не надо, чтобы он был способен к демократии, вы просто не хотите этим заниматься!

В прошлом году я целый год вместе с десятком других сумасшедших ходила в Министерство труда, чтобы готовить поправки в Трудовой кодекс о либерализации законодательства о забастовках. Сделали предложения с обоснованиями, с объяснением того, почему это плохо, а нечто другое будет лучше. Когда разразился кризис, эта работа потихоньку сошла на нет. Мы пытались предлагать эти поправки политикам, чтобы заинтересовать ими думских деятелей. Но кому такое надо? Это же такая мелкая работа, которой надо заниматься каждый день, — выстраивать структуры, выстраивать субъектов, учить их, организовывать солидарные сообщества и их взаимную поддержку.

Это и есть мой протест против дискуссии о том, способен или неспособен русский народ к демократии. Тем, кто дискутирует на эту тему, либо лень думать дальше и делать что-то, либо они не умеют, либо они просто лукавят. Зачем лукавят – не знаю. Может быть, здесь есть какая-то корысть? А может быть, они, действительно, в детстве не доиграли в «посланцев развитых цивилизаций», засланных в дикую страну?

Хотелось бы, чтобы они разобрались со своей идентичностью, и для начала о ней заявляли. Я знакома с польскими социологами, и утверждаю, что им показалась бы дикой мысль говорить о поляках, рядовых гражданах Польши «они», и тем более считать себя «не народом» Польши. А у нас – говорят и считают.

Если наши демократы не из народа, то они откуда? Из созвездия Тау-Кита? А, они – «из интеллигенции». А интеллигенция – это не народ, эта такая капсула в народе, которая больше всего боится, чтобы ее ненароком не повредили, и очень болезненно реагирует на потенциальные угрозы с «их» стороны. А «они» — это власть и народ. И те, и другие — «чужие», но «они» все равно должны «нас» любить и беречь. Народ – это не интеллигенция, потому что интеллигенция – это те, кто об этом народе печалится денно и нощно, и теряет здоровье на этих печалях. А кто такой «народ»? Народ – это ничтожное скопище бессмысленных существ, и чем он бессмысленнее, тем почетнее функция печали об этом народе.

Кстати, еще один методический протест. Когда люди, о которых я говорю, оперируют данными социологических исследований, они апеллируют к своим опросам, которые построены чрезвычайно грязно и неграмотно, В вопросах допускаются многозначные формулировки, присутствуют несколько смысловых центров и т.д. Там огромное количество методических ошибок, но это другая тема.

Они плохо знают теорию, эти демократы. Теория менталитета устарела 40-50 лет назад; незнание этого — главный их порок. Если бы они читали книги, они бы, может быть, иначе смотрели на социальные процессы. Нет ничего практичнее хорошей теории, а в хорошей теории все это написано, и тогда бы у них изменился угол зрения, и тогда бы вот эта сетка, через которую они смотрят на общество, выглядела бы иначе. Они бы искали субъектов, анализировали, какими ресурсами те обладают, почему у них что-то не получается, какие у них союзники, какие у них противники, какие у них альянсы, как они взаимодействуют между собой и т.д.  То есть, просто про другое был бы разговор. Это был бы конкретный разговор, а не просто: способен или неспособен русский человек к демократии.

Еще одна разница – в идентичности. Надо бы людям, размышляющим «о менталитете этого народа», заявлять свою идентичность. И отвечать на простой вопрос: в какой мере то, что говорится обо всем народе, характеризует тебя лично?