Основные проблемы развития образования в России
Татьяна Львовна Клячко
Директор Центра экономики
непрерывного образования Академии народного хозяйства при правительстве РФ
Татьяна Клячко:
Итак, я делаю
небольшое вступление. Вот здесь, в папке под названием «Клячко», которая у вас
на экране, я положила вам кучу всяких презентаций, и вы сможете их потом
спокойно и неторопливо посмотреть. В одной из презентаций, по-моему, «Зарплаты
учителей», есть мой e-mail.
Если у вас будут вопросы, вы можете на него написать. А разговаривать мы с вами
будем вот таким образом: я делаю очень небольшую заставку, а после этого вы
задаете мне вопросы, и я на них отвечаю. Я только что пронаблюдала ситуацию,
когда вопросов много, а времени на ответы нет. Чтобы времени на ответы хватило,
мы будем работать в другом режиме.
Вот
здесь, на этом флипчарте, я вам нарисовала небольшую картинку, которая
называется во всем мире «шоки познания». В чем она заключается? Заключается она
в очень простой вещи: когда я ничего не знаю, мое соприкосновение с миром
незнания крайне мало, поэтому мне может казаться, что я знаю все. Когда я
набираюсь ума, и мои знания расширяются, то, как вы видите, соприкосновение с
миром незнания резко увеличивается. То есть, чем больше я знаю, тем больше я
понимаю, что я не знаю. Впервые об этом сказал великий Спиноза: «Я знаю, что я
ничего не знаю». Этот парадокс является одним из самых серьезных парадоксов
человеческого знания. Чем больше вы знаете, тем больше вы попадаете в ситуацию,
когда вы не знаете очень многого. Но самое страшное – когда люди начинают
думать, что они действительно много знаю. Это ведет к очень тяжелым
последствиям. И беды наши, в том числе, беды сегодняшнего дня, состоят в том,
что у нас плохое образование.
Плохое
образование началось не сегодня с ЕГЭ или с того, что вам дают на выбор
какие-то предметы, меняют стандарты образования. Многие из вас по этому поводу
считают, что они получают плохое образование. На самом деле, многие из вас
получают образование намного лучше, чем получали, скажем, мы. Образование в
Советском Союзе стало портиться примерно с 60-х годов, а по многим вещам оно
было плохим и до этого. Скажем, по генетике, по биологии, по истории и по
многим другим дисциплинам оно портилось уже где-то с 20-х годов. Пока были еще
живы люди, образованные в царское время, и еще преподавали, какой-то
интеллектуальный уровень сохранялся, а потом он стал постепенно размываться. И
то образование, которое местами, анклавно, сохранялось, еще как-то поддерживало
миф об очень хорошем образовании.
Я
приведу вам, может быть, очень смешной пример, который меня недавно сильно
позабавил. Я редко смотрю телевизор, у меня нет на это времени. Но если я
смотрю телевизор, то я смотрю РБК. И вот, я включаю РБК и попадаю на программу
«Система ценностей», которую ведет Ирина Прохорова. И, поскольку эта программа
называется «Любовь и семья вне брака», я решаю посмотреть, что же это такое. И
вот три замечательные дамы: Анна Варга, профессор и руководитель магистерской
программы Национального исследовательского университета – Высшая школа
экономики, а программа «Психотерапия семейных отношений», и Лена
Рождественская, социолог, которая занимается социологией семьи, вот эти три
дамы бодро рассуждают о любви и семье вне брака. Наверное, минуте на пятой
госпожа Рождественская говорит, что в Швеции 90 или 80, я не помню точно цифру,
процентов семей живут в гражданском браке. И тут я понимаю, что дамы не знают и
не понимают, о чем они беседуют. Поскольку им недосуг, что если люди живут в
гражданском браке, то нет той проблематики, которую они обсуждают. Почему? Потому
что гражданский брак – это не жизнь вне регистрации отношений. Гражданский брак
противостоит, вообще говоря, браку церковному. До 20-го века брак заключался
только в Церкви, и все акты гражданского состояния вела Церковь. Она записывала
рождения детей, крещения детей, браки, смерти, в общем, все это было в ее
епархии. Постепенно государство начинало отъедать куски этой церковной
деятельности. Например, в Англии стали собирать данные, которые были в
церковных книгах, о регистрации детей, браков и так далее, в SomersetHouse, и там можно было
получить справку. А раньше ты должен был ехать в соответствующий приход, и
только там ты мог ее получить. Так вот, гражданский брак возникает тогда, когда
Церковь отделяется от государства. И когда вы идете в ЗАГС или в мэрию, вы
заключаете гражданский брак. С точки зрения Церкви вы не являетесь женатыми или
замужем, так как вы не венчаны. Некоторые заключают и гражданский брак, и
церковный брак. Вы скажете: «Ну, ладно, женщины не знают, о чем они говорят, но,
в общем, понятно, что они говорят о жизни, когда отношения не регистрируются».
Но, опять же, это не имеет никакого отношения к гражданскому браку. Когда
говорят «гражданская жена» – это жена, которая имеет все права. А вот человек,
который не имеет этих прав – это подруга.
Отсюда
вытекают еще очень многие вещи, которые имеют свои основания в истории. Например,
почему к женщине в морально-нравственном отношении требования одни, а к мужчине
совершенно другие. Потому что, пока брак был церковный, он был нерасторжимый.
То, что соединил Господь, да не разъединит человек, так гласит эта формула. Соответственно,
все дети, рожденные в этом браке, были законными. И, соответственно, женщина
должна была вести себя так, чтобы не возникало сомнения, чьи дети. Это
накладывало определенные требования на ее поведение. На поведение мужчины это
не накладывало таких требований, потому что все дети, которые рождались вне
брака, тут же считались незаконнорождёнными. Понятно, да? Это привело, например,
к крестовым походам. Поэтому, когда люди говорят, не думая о том, что они
говорят, и не зная, что они говорят, они попадают в несколько странные
ситуации.
Гражданский
брак важен для того, чтобы знали, когда один из супругов умирает, кто
наследует. И, например, сейчас вся буза по поводу браков людей нетрадиционной
ориентации состоит именно в том, что если они живут вместе, но их отношения не
зарегистрированы, и даже если составлено завещание, во многих странах они
платят огромный налог на наследство. А если они заключили брачный союз, даже
тем самым граждански браком, то после смерти одного из этих граждан второй
совершенно спокойно, без особого и большого налога получает его имущество.
Поэтому для них это важно. Вы говорите: «Ну вот, люди живут и живут. Чего дурью
маются?» А связано это все с достаточно серьезными экономическими отношениями.
Почему
в Швеции очень многие пары живут вне брака? Именно потому, что там так устроено
законодательство, что, вне зависимости от брака, человек по завещанию может получить
все то же, с тем же самым налогом. Соответственно, совершенно не важно, состоит
он в зарегистрированных отношениях, или в не зарегистрированных. Кроме того,
раньше нельзя было по ДНК определить, кому принадлежит ребенок, а теперь можно.
И дети точно так же, устанавливая отцовство или материнство, наследуют
имущество. Это меняет брачные отношения и, в общем, серьезно изменяет то, что
происходит в государстве, потому что семья и то, что происходит между людьми в
этой маленькой ячейке общества, это весьма и весьма серьезно. Поэтому
образование – это вещь серьезная, относиться к нему надо серьезно.
В
связи с этим затрону то, что сейчас происходит на Украине. Вам, наверное,
сегодня уже про это говорили. Когда происходил развод в Советском Союзе, распад
и развал Советского Союза, опять же, люди пошли на неоформленные отношения. Поскольку
считалось, что все, что есть сейчас в пределах, скажем, Украинской ССР или
РСФСР – это и есть то, что должно быть. Тогда думалось, что будет союз
независимых государств. Прежде всего, это Россия, Украина, Белоруссия и
Казахстан. Они составят ядро нового образования. Будут скинуты неэффективные
потребители ресурсов, под которыми рассматривалась вся Средняя Азия. Ну и
хорошо. И совершенно не важно, как разводиться. Развелись, но будем жить
вместе.
Я
спрашивала у своих украинских родственников: «Почему вы голосовали на
референдуме 91-го года за выход из состава Советского Союза?» Они мне говорили:
«А как можно было голосовать, если на референдуме вопрос был поставлен
следующим образом: «Хотите ли вы жить в свободной, независимой Украине в союзе
с великой и могучей Россией?» Вот, как вы на этот вопрос ответите «нет»? Я
всегда говорю, что проигрываются только те референдумы, на которых неправильно
поставлен вопрос. Если вы правильно ставите вопрос на референдуме, то он на
99%, а то и на 99,9% выигрывается. Соответственно, если вы позволяете себе при
разводе государственном, семейном, каком бы то ни было, пустить что-то на
самотек и с самого начала четко не договориться, почему вы разводитесь и на
каких условиях, рано или поздно вспыхивает конфликт, и вы уже на новом витке
этот конфликт вынуждены перешагивать. Это будет в вашей личной жизни, это будет
в жизни вашего окружения, это будет в государственной жизни.
Вот
на таком маленьком вступлении я сейчас остановлюсь. И готова отвечать на ваши
вопросы. На вопросы по экономике образования. А поскольку я еще преподаю
государственное и муниципальное управление, то и на вопросы по более широкому
кругу.
Любовь Акимова, Санкт-Петербург:
Я бы хотела задать
Вам несколько вопросов. Первый мой вопрос. Считаете ли Вы, что наш ЕГЭ – беда
нашего образования? Или же это прогресс?
Татьяна Клячко:
Я считаю, что ЕГЭ
само по себе вещь нейтральная. Когда мы его здесь придумывали, я сначала
назвала его Единый общенациональный экзамен, но поскольку ЕОЭ было крайне
сложно выговаривать, то, в конце концов, он стал ЕГЭ. Мы-то хотели, чтобы его
проводило не государство, а независимые общественные организации, чтобы он был,
действительно, общенациональным, а не государственным. Так вот, когда это
делалось, мы думали, что мы сможем справиться с коррупцией при поступлении в
ВУЗы и еще со многими бедами, которые нес в себе разрыв между школьными
экзаменами и экзаменами в ВУЗ. Например, мы тогда проводили опрос в Пермской
области и в Ярославской области, и большинство молодых людей нам тогда
ответили, что они не поедут учиться в Москву, потому что там все схвачено, и
чужие из городов туда не попадут. Это было первое.
Второе.
Говорилось о том, что самый престижный ВУЗ в стране – это Пермский
государственный университет (про это говорили в Перми) и Ярославский
государственный университет (про это говорили в Ярославле). Говорили 98%, 1%
говорил, что МГУ, а кто-то говорил, что СПбГУ. И было понятно, что люди
называют самым престижным университетом тот университет, который для них
доступен. Как только это дело кончилось, в Москву из далеких регионов стало приезжать
значительно больше ребят, и сейчас ЕГЭ очень недовольны в Москве. Почему?
Потому что приехать из региона учиться в Москву – это престижно и хорошо, а вот
поехать из Москвы учиться в Ярославль или в Санкт-Петербург, или в Нижний Тагил
– это уже плохо, не престижно. Поэтому москвичи стоят грудью против ЕГЭ. Я
думаю, что санкт-петербуржцы тоже стоят грудью против ЕГЭ. Поскольку у нас есть
вертикальная мобильность в Москву и в Санкт-Петербург. У меня сейчас на лекциях
сидят ребята из Ханты-Мансийска, из Перми, из Новосибирска и так далее, но я
думаю, что если я приеду в Новосибирск, ребят из Москвы я там не встречу.
Есть
положительные и отрицательные стороны, но ЕГЭ при этом выявил все проблемы
нашего образования. Например, когда мы делали эту реформу, то мне мои студенты
рассказывали, что в МФТИ, в Физтехе есть кооператив студентов, которые ходят за
школьников сдавать экзамены в ВУЗ. Рассказывали мне о ставке, сколько там всего
получают, и так далее. Когда 2 года назад был всероссийский скандал, ловили
ребят из Физтеха, я поняла, что этот кооператив жив. Когда они на голубом глазу
говорили, что они пришли помогать своим хорошим знакомым, я точно не верила,
потому что я знала, что за всем этим стоит вполне хорошо организованная группа
людей, которые подбирают похожих по фотографиям. Там вообще достаточно
эффективная была организация. ЕГЭ очень четко показал, что, например, в селе
легче натянуть оценку. Раньше там давали золотых медалей значительно больше,
чем в городах, теперь там больше 90-100 балльников. Мы видим уже в
концентрированном виде все проблемы нашего образования.
Пожалуйста,
ваш следующий вопрос.
Любовь Акимова, Санкт-Петербург:
В нашей истории
сначала было так, что в высшие учебные заведения поступало не такое большое
количество людей, как, например, сегодня. Но дело в том, что не все люди,
которые выпускаются из ВУЗов, подходят для своей компетенции. И мне бы хотелось
узнать, считаете ли Вы, что в высшие учебные заведения должен поступать не то,
что каждый, а большое количество людей? Нужно ли высшее образование для всех?
Спасибо.
Татьяна Клячко:
Пожалуйста. Сейчас я
открою табличку. Мы в общемировом тренде. Вот, смотрите, в Австралии 73% было в
2007-м году, которые шли поступать в ВУЗы. В 2011-м году – уже 75%.
Соответственно, в США – 83%, сейчас снизилось – 82%. В Финляндии было 88%,
сейчас 94% возрастной когорты идут в высшие учебные заведения. Мы просто вот в
этом общем тренде. У нас было 69%. В советское время 30%, примерно, на выходе
из Советского Союза, в 91-м году, в высшую школу шло 2,7 млн. человек. На пике,
в 2008-м году, у нас было 7,5 млн. студентов. А сейчас, в 2011-2012-м, уже 75%
возрастной когорты идут в ВУЗы.
Сначала
большая часть населения была неграмотная. Кто-то учился в церковно-приходской
школе, получал там 3-4 класса. Этот человек был на вес золота и очень ценился
своим сообществом, потому что он мог что-то прочитать, мог написать письмо, жалобу
или еще что-то. Потом все стали получать 4 класса, потом все стали получать 7
классов. Теперь настало время, когда большая часть будет получать высшее
образование, и над этим высшим образованием будет надстраиваться, например,
получение каких-то рабочих квалификаций. Пока это считается shifting,
что человек уходит работать рабочим, получив высшее образование. Вы будете
получать общее высшее образование – бакалавриат – после этого идти работать,
скажем, на производство наладчиком, еще кем-то. Высшее образование уже не будет
такой ценностью. Больше будет цениться магистратура, потом будет больше
цениться аспирантура, а потом я не знаю, что мы придумаем. Куда доступ будет
поменьше, и учиться будет попрестижнее. Но общий тренд такой. Вот, я его
показала.
В
Китае сейчас в ВУЗЫ идет 22%, но это уже 28 миллионов человек. Так, дальше
давайте.
Елена Дьячкова, Пермь:
Я хотела спросить
Вас, на Ваш взгляд, чего не хватает российским ВУЗам по сравнению с зарубежными?
Почему так тяжело нашим ВУЗам тягаться с зарубежными? Почему наши ВУЗы не
занимают ведущих позиций в рейтингах?
Татьяна Клячко:
Я Вас поняла. Ну,
во-первых, когда мы не знали, что творится на Западе, мы считали, что наше
образование самое хорошее. Когда мы узнали, что там творится, то сфера нашего
знания с одной стороны расширилось, и мы поняли, что у нас образование совсем
не такое хорошее. Что учебные заведения типа МГУ, СПбГУ, Бауманки, Физтеха,
МИФИ еще какие-то котируются, а все остальные ВУЗы, за редким исключением,
провалились. Это первое.
Второе
состоит в том, что выстраивание международных и мировых рейтингов университетов
– это, вообще говоря, политика, потому что деньги, которые сейчас люди платят
за высшее образование, очень большие. Вот здесь вы видите, как раскладываются
деньги, которые платят. Вот здесь, как по людям раскладывается. В США в 2005-м
году училось 18% иностранных студентов, а в 2009-м уже училось 18%. Но при
этом, если вы посмотрите на деньги, что весьма и весьма важно, то США получали
35% с мирового рынка образования, сейчас получают 33%. ЕС получало 32%,
получает 29%. Это основные конкуренты на рынке высшего образования. И поэтому
их ВУЗы будут светиться на первых позициях рейтинга, чуть-чуть меняясь: то
Гарвард первый, то Оксфорд и Кембридж. Это с одной стороны.
С
другой стороны, в начале 2000-х стал появляться так называемый шанхайский
рейтинг. Вы, наверное, слышали про него, да? И китайцы, в отличие от нас, ведут
очень умную политику. Она состоит в том, что сначала вообще они сделали этот
рейтинг, потому что из Китая от 200 до 300 тысяч студентов каждый год едут
учиться в другие страны. И правительству Китая и самим китайцам было важно
понять, где хорошо учиться. Они стали составлять этот шанхайский рейтинг, и в
силу этого правительство выделяло деньги тем, кто ехал учиться в университеты
первого уровня. Китай очень поддерживает своих студентов, которые учатся за
рубежом, потому что потом значительная часть их возвращается и работает на
благо родной страны. Понятно, да?
Как
только западные страны поняли, для чего Китай это делает, попадание в
шанхайский рейтинг стало важным и престижным. Гарвард это или Оксфорд, им было
важно получить этих иностранных студентов, потому что они приносили этим ВУЗам
живые деньги. Ясно, да? Что касается китайцев, то им тоже было важно, потому
что из Гарварда или из Кембриджа вас на работу в любую компанию возьмут на
раз-два-три. И поэтому многие китайцы стремились в Гарвард или в Кембридж, или
в Оксфорд. После этого вы можете хорошо устроиться работать на Западе, а в
Китай вы вернетесь уже на очень высокие зарплаты, если вы туда будете
возвращаться. Потому что вы наберетесь опыта работы, скажем, в IBM
или в Apple и вернетесь работать в Китай менеджером очень высокого
уровня. Шанхайский рейтинг именно поэтому приобрел очень большую популярность.
Что
стали делать китайцы потом? Потом, скажем, на 300-е место они стали вводить
свои китайские ВУЗы. Понятно, да? И потихоньку, потихоньку проталкивать их на
более высокие позиции. Почему это стало важно для всего остального мира? Потому
что Китай сейчас вторая по экономике страна, и, соответственно, людям из
Англии, Франции или Америки интересно поехать поучиться в Китай, остаться там
работать, стать людьми-посредниками между их странами и Китаем в торговле, в
науке, в образовании. Поэтому шанхайский рейтинг получил мировое признание.
Что
сделали мы? У нас же играет гордость великороссов, вместо того, чтобы думать.
Поэтому несколько лет назад МГУ создал российский рейтинг ВУЗов и поставил там
МГУ выше Гарварда. В результате этот рейтинг заглох тут же. Понимаете? Никто на
него уже не обращал внимания, никому он не был интересен. Если вы хотите что-то
делать, то вы, прежде всего, должны понимать, что вы это делаете для того,
чтобы добиться своих целей. Китайцы добились своих целей. Во-первых, шанхайский
рейтинг вошел в число трех ведущих мировых рейтингов. Во-вторых, это стало
инструментом образовательной политики в самом Китае и в мире по отношению к
Китаю, и в Китае по отношению к миру.
Так,
пожалуйста, следующий вопрос.
Антон Завирохин,
Волгоград:
У меня вопрос
следующего содержания. Я по образованию юрист, занимаюсь обучением людей
фотографии, взрослых и детей. Работаю в общественной организации. Взрослые там
занимаются платно, дети могут посещать бесплатные занятия. В связи с этим у
меня возникла сложность в методологии образования. Я хочу, чтобы Вы мне дали
совет или указали источники, куда я могу обратиться. Как побудить аудиторию
более активно участвовать в образовательном процессе, участвовать в дискуссии
и, как ни странно, заниматься самостоятельной работой, выполнять задания? Это
проблема, с которой я столкнулся. Например, у меня группа обычно 10-15 человек,
взрослые люди, которые приходят самостоятельно, по собственному желанию. Им, по
идее, должно быть интересно. Никто не задает вопросов, очень редко и очень мало
люди занимаются самостоятельной деятельностью. Вот, как с этим бороться?
И
второй вопрос. Как Вы оцениваете перспективы развития в России образования на
уровне общественных организаций и коммерческих учебных центров? Я, опять же, по
роду своей деятельность наблюдал: приходил ко мне учиться водитель погрузчика,
он обучился, начал заниматься творчеством, у него пошла коммерческая
направленность, он переквалифицировался. Приходила домохозяйка – то же самое.
То есть, перспективы и методические рекомендации. Спасибо.
Татьяна Клячко:
Поскольку я занимаюсь
экономикой образования, спрашивать меня про методики образования довольно
забавно. Но проблемы понятны. Я Вам могу сказать только такую вещь. У меня был
большой конфликт с моим начальством, потому что у меня занимающиеся группы,
студенты в магистратуре, получают от 8-ми до 10-ти баллов по 10-ти балльной
шкале. Ко мне пришли и сказали, что «ты либо натягиваешь оценки, либо еще
что-то, потому что так быть в магистратуре не может, в магистратуре должно быть
учиться сложно, и оценки должны быть, соответственно, 3-4, максимум, 5 баллов,
а у тебя 8-9». Я говорю: «Хорошо, приходите, посмотрите, что происходит».
Человек пришел, через 5 минут он включился в процесс, начал кричать, что они
там что-то неправильно сделали, и прочее-прочее-прочее.
Что
я делаю? Я образую группы, даю кейсы. Отвечает один, оценку получает вся
группа. Коллективная ответственность. Поэтому они друг друга натаскивают так,
что у меня забот почти нет. Мне просто надо правильно задать вопросы, а потом
правильно организовать процесс обсуждения этого дела. Я могу поднять любого на
вопрос, который был задан на предыдущем занятии. Поэтому вся группа болеет, вся
группа включена. И я могу, опять же, спросить людей из другой группы, согласны
они, или не согласны, поэтому все остальные должны слушать, что он отвечает.
Антон Завирохин,
Волгоград:
То есть, задание
одинаковое для всех?
Татьяна Клячко:
Да. А потом они видят
на вопрос 30 разных ответов. Потом они начинают разбираться, почему ответы
разные, ну, и так далее.
Теперь
Ваш второй вопрос. Сейчас в системе дополнительного профессионального
образования идет развитие как раз негосударственных учебных центров. Особенно
промышленные предприятия уходят из ВУЗов, уходят из системы среднего профессионального
образования, образуют свои учебные центры, оттуда посылают народ на стажировки
за границу. Потому что, к сожалению, ВУЗы и техникумы очень сильно отстают в
своих программах от потребностей экономики, которая действительно развивается.
Поэтому у Вас есть будущее.
Так,
пожалуйста.
Дина Дмитриева,
Барнаул:
Здравствуйте. Прежде
всего, я хотела бы Вам выразить свою признательность, потому что Вы, наверное,
первый выступающий, с которым я полностью согласна. И сейчас Вы поймете,
почему. Я работаю учителем в школе. Я из Алтайского края. Зовут меня Дина. Я не
думаю, что мне еще представится возможность пообщаться с человеком, который
работает в области государственного управления в сфере образования, такого
уровня, поэтому у меня есть несколько вопросов, которые я хотела бы задать. Я
не буду говорить ни про зарплату, ни про социальное положение учителя в
современном обществе. Я бы хотела Вам задать такой вопрос. На сегодняшний день
нагрузка на учителя весьма высокая. Если мы говорим о классном руководителе, то
человек полностью несет ответственность за всех детей круглые сутки, семь дней
в неделю, и летом, и зимой. И эта нагрузка увеличивается. Мы сейчас повышаем
производительность труда, нагрузка увеличивается. Сейчас те, кто работает в
системе, а в основном это люди старшего возраста, даже не выдерживают и уходят,
и молодые тоже уходят. Я одна, которая осталась работать, за определенный
промежуток времени. Что бы Вы могли по этому поводу сказать?
Татьяна Клячко:
Я скажу, что Вы очень
четко озвучиваете то, что мы получили недавно на мониторинге, который
проводили: «Рост эффективности школы в связи с ростом заработной платы
учителей». Наше государство сочло, что, раз оно повысило зарплаты, то,
соответственно, оно должно померить отдачу. Я вам здесь положила презентацию,
которая так и называется, «Зарплаты учителей». Из учителей рост своего
материального состояния как существенный оценивают примерно 7%, примерно 40%
говорят о том, что их материальное положение немного выросло, но при этом они
все говорят о том, что нагрузка на них резко возросла, и что в школах идет
сокращение вспомогательного персонала, и это уже становится большой-большой
проблемой. Я тихо надеюсь, что, увидев это, государство перестанет играть в те
игры, в которые играть не надо. Если я пока повышаю зарплату, то, по крайней
мере, можно делать так, чтобы нагрузка, если и возрастала, то не возрастала
столь существенно, как она возрастает сейчас. Потому что тогда люди не будут
стимулированы к лучшему труду, а будут, наоборот, считать, что их обманули.
Еще
какие-то вопросы?
Егор Макишвили,
Екатеринбург:
Здравствуйте. У меня к
Вам вопрос как к одному из разработчиков ЕГЭ. Как допустили в прошлом году
утечку информации? Почему все КИМы были в Интернете?
Татьяна Клячко:
Разработчик
не является человеком, который потом за это дело отвечает. Мы это разработали,
мы считали, вообще говоря, что все это будет работать несколько по-другому, а
не так, как это работает теперь. Это первое.
Второе
состоит в том, что, как только в нашей стране появляется понимание, что что-то выгодно,
остановить это «выгодно» практически невозможно. Все это было выявлено на
стадии эксперимента по ЕГЭ, который проводился с 2001-го по 2008-й год. Люди,
которые занимались экспериментом, прекрасно знали, что происходят утечки,
происходит появление других людей, которые пишут. В 2002-м году, когда я ездила
по регионам вместе с тогдашним министром образования, как только я услышала,
что глава Башкортостана на приеме в честь министра сказал, что на ЕГЭ наш
регион не должен выглядеть хуже, чем остальные, я поняла, что подтасовки будут
происходить в неуправляемом режиме. После этого мы предложили некоторое
количество «защит от дурака». Например, можно сделать одну очень простую вещь. Со
всей страны по определенной репрезентативной выборке выбираются ребята, которые
сдают ЕГЭ под жестким контролем. Ну, и известно, сколько на этом ЕГЭ может быть
получено: 100 баллов, 50 баллов, 30 баллов и 20 баллов. После этого, если мы
проводим ЕГЭ и видим сильные отклонения в каком-то регионе, принимаются соответствующие
меры. То есть, руководитель органов образования снимается со своего поста,
снимаются с поста люди, которые отвечали за проведение ЕГЭ, и, кроме того,
аннулируются результаты. Нам сказали: «Ах, бедные дети! Как же так? Будут
бедные дети, у которых будут аннулированы результаты экзаменов. Вы вводите
коллективную ответственность».
А
я всегда задаю вопрос: «А дети, которые видят эту несообразность, которые видят
эти утечки, которые видят, что кто-то мухлюет, они вырастут нормальными,
замечательными, умными, ответственными, честными гражданами своей страны, да?
Они не превратятся в циников?» Поэтому я считаю, что один раз надо было эту
показательную порку провести. И я думаю, что многие вещи очень быстро вошли бы
в нормальное русло. Если не хотите так, можно делать по-другому. А именно:
сдается этот экзамен, первые 5% (те, которые набрали, лучшие) получают 100
баллов, потом, скажем, следующие 10% получают 90 баллов, и так далее. Вы не
знаете, кто попадет в эти проценты. Поэтому давать взятку, производить утечки
совершенно бессмысленно. Потому что 5% отрезаются, и все. Вы можете заплатить
дикие деньги и туда не попасть. И эта мера становится бессмысленной. То есть,
если хотеть делать, то сделать можно все, что угодно.
Другое
дело, что есть силы, причем, достаточно серьезные силы, которые заинтересованы
в том, чтобы ЕГЭ закончилось. Потому что раньше значительное количество людей
получало выгоды от того, что ЕГЭ нет. Соответственно, они формируют группы
интересов, чтобы это ЕГЭ похоронить. Те картинки, которые были, скажем, в
Дагестанской школе, что там все ходят, разговаривают, списывают, что им
помогают – это были картинки не этого года, а двухлетней давности. Но выбросили
их в Интернет в этом году. Было достаточно жесткое желание свалить министра. Не
удалось. Министр, в общем-то, впервые сделал то, что я считаю правильным.
Во-первых, был снят руководитель Рособрнадзора, то есть человек, который
ответственен за проведение ЕГЭ. И были сняты руководители органов управления
образованием в тех регионах, где были массовые нарушения.
Я
твердо считаю, что ЕГЭ уже проиграл. Но совсем не в том плане, в котором
считаете вы. Пока шел эксперимент – а я наблюдала за ним очень внимательно – мы
получали следующие результаты: скажем, математику на 2 сдают примерно 25%,
русский язык на 2 сдают 11%. И, на мой взгляд, это была сильно заниженная
цифра, потому что потом я сталкиваюсь в ВУЗах с теми, которые не получили
двойки. Когда я получаю ваши курсовые и дипломные работы, я начинаю рыдать и
переписывать текст с начала до конца. Конец года для меня тяжелый труд, потому
что со всеми своими дипломниками мне приходится садиться и переписывать, чтобы
это было хоть как-то похоже на русский язык. И было 23% двоек по литературе.
Теперь, когда мне показывают 3% двоек по математике и 2% двоек по русскому
языку, я, зная всю эту статистику, говорю: «Не верю».
То
есть, требования к сдаче ЕГЭ резко упали. Упали, чтобы как-то примирить людей,
которые хотят поступать в ВУЗ. Потому что, вы представляете, если бы вы сейчас
получили 30% двоек на ЕГЭ, и вот при том массовом походе в ВУЗы, вам бы вдруг
сказали, что «нет, 30% в ВУЗы не пойдут, потому что они не выучили математику и
русский язык». Вы, которые теперь учитесь в ВУЗах, говорите: «Ну и правильно».
Но я думаю, что мы получили бы бунт. В Российской Академии Народного Хозяйства
проректор, который отвечает за учебную работу, мне говорит: «Это же ужас. Я
прошу написать заявление о приеме, и те люди, у которых 90 баллов по русскому
языку, пишут заявление с 6-ю ошибками». Поскольку мы отказываем людям, у
которых 6 ошибок в заявлении, соответственно, я думаю, что сейчас надо садиться
и очень серьезно думать о том, как вводить это в нормальное русло. И при этом пока
отсекать очень многих от высшего образования, имея в виду то, что тренд на
всеобщее высшее образование общемировой. То есть, люди хотят и будут получать
высшее образование.
Так,
давайте.
Егор Макишвили,
Екатеринбург:
Можно еще один вопрос
по поводу ЕГЭ?
Татьяна Клячко:
Ну, давайте, поскольку
Вы уже захватили микрофон.
Егор Макишвили,
Екатеринбург:
Раз Вы считаете, что
ЕГЭ проиграл, зачем его перевели в штатный режим?
Татьяна Клячко:
Дело в том, что ЕГЭ
переводился в штатный режим в 2009-м году. Это был год ямы экономического
кризиса. И при мне сидели люди из регионов, которые говорили, что «ради Бога,
не ужесточайте ЕГЭ, потому что, если молодежь не попадет в ВУЗы, на работу они
не смогут пойти – экономический кризис, что мы будем делать с этими молодежными
бандами?» Понимаете, в этой ситуации была развилка: школа, армия, или тюрьма.
Для молодых. Пришлось выбирать школы, то есть снижать требования, позволять
поступать в ВУЗ. Кроме того, идет же шантаж. Например, пытались за низкое
качество закрыть несколько ВУЗов в Северокавказском федеральном округе. Ректор
одного ВУЗа очень четко сказал: «Если вы хотите, чтобы наша молодежь уходила в
горы, то закрывайте». Что делать министру? Он говорит: «Ну, ладно, пусть идут».
Я ответила на Ваш вопрос?
Егор Макишвили,
Екатеринбург:
Да.
Татьяна Клячко:
Дальше давайте.
Дмитрий Желонкин,
Санкт-Петербург:
Здравствуйте. У меня
в связи с этим есть несколько вопросов. Первый из них. Не так давно все мы
видели, что был составлен рейтинг неэффективных ВУЗов. Но, почитав критерии, я
не очень понял, как вообще эти критерии соответствуют тому, как в ВУЗах, в
принципе, обучают. Кто придумал эти критерии, как они соотносятся, в принципе,
с учебным процессом, с теми знаниями, которые даются в ВУЗе? Это первый вопрос.
Второй.
На мой взгляд, есть небольшой разрыв, даже не то, чтобы небольшой, мне кажется,
большой, на самом деле, между тем, какое образование дается в школе, и тем,
которое дается в ВУЗе. То есть, приходя в университет, люди не совсем еще с
таким мышлением, которое требуется в университете. И этот разрыв как-то нужно
преодолевать. Как Вы видите возможный вариант этого преодоления? Спасибо.
Татьяна Клячко:
По первому вопросу.
Мне пришлось где-то недели две назад писать записку в Правительство как раз по рейтингу
неэффективности ВУЗов. Я там показывала, что: критерии выбраны плохо,
мониторинг проведен плохо, принятые меры плохие, результат будет плохой. Это
первое. И еще была разница между критериями, по которым оценивались ВУЗы и по
которым оценивались филиалы ВУЗов. И, сравнивая требования к ВУЗам и к филиалам
ВУЗов, получалось, что мы перенастраиваем систему таким образом, чтобы люди шли
в филиалы. Если в филиалы нужно набрать 50 баллов, а в ВУЗы 60, то,
соответственно, те, кто не проходит в ВУЗы, куда идут? Они идут в филиалы.
После этого происходит следующий негативный отбор, филиалы готовят хуже. На
выходе мы получим людей с еще худшим образованием. Лучше, чтобы люди с 50-ю
баллами шли в ВУЗы, их там все-таки лучше бы поучили, и, может быть, из них еще
что-нибудь в этой жизни получилось бы.
Мне
не очень понятен критерий, например, по международной деятельности ВУЗа. Я вам
показывала, что для всех стран важно, сколько к ним приходит иностранных
студентов. Но если мы смотрим на то, какие иностранные студенты к нам идут, и
каких иностранных студентов мы теряем, то идут к нам, прежде всего, ребята из
стран СНГ, которые еще сохраняют русский язык: из Средней Азии, из
Туркменистана, из Таджикистана и так далее. Возникает вопрос: мы хотим получать
этот контингент, или другой? Вы понимаете, политика – это все время делать
выбор. С одной стороны, если мы хотим поддерживать русскоязычное население этих
бывших советских республик, то да. Тогда зачем нам задавать вопросы ВУЗам? Куда
придут, туда и придут. ВУЗы тут при чем? Нам нужно получить контингент. Если им
ближе, скажем, ехать из Казахстана в Оренбург или в Новосибирск, они туда и
едут. Потому что там Казахстан рядом. Или если из Молдовы едут куда-то, то,
куда они приедут, туда и приедут. Зачем мы вводим пункт, что у нас должен быть
в каждом ВУЗе 1% иностранных студентов?
Дальше
мы получили, что у нас 9 федеральных университетов, и 3 из них мы должны
закрывать, они не эффективны. Мы их сделали флагманами развития, а по новым
критериям они провалились. Потому что кто-то набрал 58, где-то не хватает
учебных площадей, где-то еще что-то. В чем здесь дело?
У
нашего Правительства, у нашего министра, к сожалению, нет картинки, чего мы
хотим от высшего образования. Мы хотим готовить, например, людей для устаревших
производств, которые об этом просят. На них не идут, низкие зарплаты, но они
все время предъявляют спрос на рынке труда. При этом мы считаем, что спрос –
это физическое место. Вот, есть место на производстве – оно должно быть занято.
А в экономике спрос – это заработная плата. Потому что на 10 тысяч вы не
пойдете работать, а на 35 вы бы пошли. Соответственно, пока нет картинки, чего
мы хотим от высшего образования, кроме идиотской картинки, что 5 наших ВУЗов
должны попасть в мировые рейтинги. Для этих ВУЗов это важно, но, что это даст
для системы, мы пока не определили. Это с одной стороны.
С
другой стороны, у нас сейчас идет очень большой спад контингента. У нас было,
как я вам уже сказала, в 2008-м году 7,5 миллионов студентов, сейчас у нас уже
5,9, а в 2021-м году у нас будет 4,1-4,2. Нам придется многие ВУЗы закрывать. И,
в каком-то смысле, этот мониторинг – упреждающая мера, чтобы закрыть побыстрее.
Чтобы собачка не мучилась, пока ей рубят хвост в три приема. Но, опять же,
нужно понимать. Вот, мы сейчас приняли закон «Об образовании», который резко уменьшил
число бюджетных мест на будущее. Мы, например, делали прогноз, где мы считали,
что число бюджетных мест, доля бюджетников будет расти. Теперь она опять будет
сокращаться. Если вы вводите большой норматив финансирования, скажем, 90 тысяч
и требуете, чтобы и платники платили 90 тысяч, то у вас во многих регионах люди
вообще перестают попадать в ВУЗы. Вы знаете, что вы будете делать с этими
людьми?
Вы
говорите: «Пусть они идут в техникумы». Но потом 70%, окончивших техникумы,
опять идут в ВУЗы. Во-первых, потому, что особо их никто на предприятиях не
ждет. А во-вторых, потому, что они твердо считают, что они должны получить
высшее образование. То есть, высшее образование в нашей стране стало некоей
социальной нормой. Мы попали в такую ситуацию. Либо мы ее меняем и начинаем
объяснять людям, что рабочий человек это замечательный человек, что сейчас
другие производства. Но, тем не менее, туда все равно должен прийти другой
человек, с другой культурой, с другим образованием. Ясно. В то же время, как
справиться с системой высшего образования, где тысячи ВУЗов, где куча
интересов, где работают преподаватели, которым пообещали сейчас удвоенную
зарплату по отношению к средней по региону? Значит, там надо оставаться,
держаться за это рабочее место. Если их сейчас будут сокращать, увольнять –
недовольство, как уже у учителей пошло.
То
есть, мы попали в очень тяжелую социальную ситуацию. И по отношению ко всему
этому должна быть выстроена политика. А политики у нас пока, к сожалению, нет.
И мы все время ситуативно, как сейчас с Украиной, решаем какие-то проблемы. У
нас нет политики относительно стран СНГ на долгосрочную перспективу. Мы решили
делать Евразийский Союз, четыре страны туда втягивать. А туда идут Киргизия,
Таджикистан, которым это выгодно, и не очень хочет идти Украина, которая боится
нашего капитала. А мы тянем туда Украину на аркане, потому что у нас в голове
сидит, что надо. А она вырывается. В результате мы получаем то, что сейчас
получаем. Как мы это будем разруливать в ближайшей перспективе, мы не знаем. Когда
мне говорят, что я должна сделать что-то, я спрашиваю: «А чего вы хотите
получить в итоге? Какой результат вы ждете? » И вот тут человек говорит: «А как
это, результат?» Мы все привыкли к процессам. Можно сделать Жигули, а можно
сделать Volvo. Обе машины едут. Время от времени приезжают туда, куда
хотят. Но при этом они существенно разные. Для того чтобы сделать Volvo,
нужно одно, для того, чтобы Жигули или даже Ладу Калину – совсем другое.
Илья Матвеев,
Санкт-Петербург:
У меня вопрос касаемо
регионов. Сейчас общеизвестная картина такая, что из регионов многие студенты,
абитуриенты едут поступать в крупные города: в Санкт-Петербург, в Москву,
допустим, в Екатеринбург, Нижний Новгород. И получается, скажем так, отток в
местных ВУЗах. Там, соответственно, занижаются баллы из-за того, что все
сильные студенты уезжают, и получается отток возможных перспективных кадров и
интеллигенции, которые, соответственно, потом, возможно, даже не вернутся туда.
Как Вы оцениваете ситуацию, когда оттекает интеллигенция, оттекают кадры из
регионов, и регионы просто не развиваются из-за этого? Что-то можно
предпринять? Допустим, улучшить на местах ситуацию с ВУЗами? Спасибо.
Татьяна Клячко:
В принципе, да, можно
квотировать места. Скажем, что делают, например, Соединенные Штаты, когда к ним
хотят приезжать? Они говорят, что мы вас примем, но только без разрешения потом
работать в Соединенных Штатах. То есть, вы приедете, вы выучитесь, и вы должны
будете уехать. Остаться в нашей стране вы не сможете. Значит, можно делать
такую же вещь в нашей стране. Вот, вы приедете в Москву, но вы принимаетесь без
права остаться в Москве. Это сложно, потому что страна одна, граждане мы все, и
мы можем жить там, где мы хотим. И если Штаты как страна могут запретить тем,
кто у них учится, потом оставаться в этой стране, то Москва как город не может.
Соответственно, ситуация здесь очень сложная. И когда вводилось ЕГЭ, то, прежде
всего, нам говорили: «Ну, что вы хотите, у нас же все поедут в Москву». А, как
я вам уже сказала, москвичи ехать в другие города особо не рвутся. И когда я
спрашиваю своих студентов-магистров: «Вот, вы приехали из Перми, из
Новосибирска, вы вернетесь?», они говорят: «Нет, ни за что и никогда». В этом
году у меня было большое потрясение, потому что мои студенты из Уфы сказали, что
обязательно вернутся. Я стала спрашивать, почему они вернутся. А потому, что
они знают, что у них там будет вполне приличное рабочее место.
Вообще
говоря, то, о чем Вы говорите, это общемировая тенденция. Из третьего мира едут
в мир другой, там остаются. Он развивается, в том числе, на лучших кадрах из
третьего мира. Китай теперь возвращает к себе за очень большие деньги тех, кто
у него уехал учиться в другие страны. Казахстан посылает в другие страны
учиться, давая большие субсидии на образование, подписывает контракт, что вы
должны вернуться. Регионы могут делать что? Они могут посылать, подписывая
контракт, что вернутся. Регионы могут пытаться развить у себя экономику и затем
за большие деньги приглашать к себе этих людей как рабочую силу. Никаких других
методов, к сожалению, нет. Ну, кроме введения обратно распределения, когда
человек приезжал в Москву учиться, а его потом распределяли на просторы нашей
необъятной Родины. С одной стороны, многие просят этого распределения. Особенно
в маленьких ВУЗах, где до сих пор готовят избыточное количество людей для
металлургии, они требуют, чтобы их распределяли. А кто-то, кто выучился на
врача или еще на кого-то, не хочет, чтобы его распределяли. Поэтому, опять же,
нужно понять, что мы хотим в конечном итоге, и, соответственно, выстраивать
политику относительно этого. Если мы развиваем данный регион, мы должны давать
субсидии людям, которые туда поедут: жилье, соответствующие зарплаты. То, что
делает Китай в своих свободных экономических зонах. Туда едет высокообразованное
население за высокие зарплаты и за возможность, грубо говоря, жить совершенно в
других условиях, чем они живут сейчас. Никаких других выходов из положения у
нас нет.
Александр Карамышев,
Рыбинск:
Я закончил Сельхоз академию,
ярославскую, по специальности «экономика и управление на предприятии АПК». У
нас один человек из группы пошел по специальности работать на предприятие АПК.
Сейчас у нас Академия готовит специалистов на экономическом факультете.
Примерно половина из них – это финансисты, которые, по идее, ориентированы на
банковский сектор, хотя не понятно, какое они имеют отношение к сельхоз
академии, собственно говоря. Но это происходит в связи с коммерциализацией
образования. Надо зарабатывать деньги на ком-то, и они готовят таких
специалистов. Это с одной стороны. А с другой стороны, в принципе, большое
количество людей с экономическим и юридическим образованием уже есть на рынке, и
они не могут устроиться. И, как справедливо заметил предыдущий лектор, больше
половины из них не будут работать по своей специальности. Это во многом связано
с тем, что у нас не ведется профориентационная работа. Или как? Или какое-то
неправильное восприятие сформировалось в обществе, что люди хотят идти учиться
именно на экономические и юридические специальности? Это с одной стороны.
И
с другой стороны, многие люди вообще не хотят учиться. Такое ощущение, как
будто я пришел, допустим, на массаж. Я заплатил, лег, расслабился, и все за
меня делают. Такое же отношение у людей, которые приходят учиться: они
заплатили и просто сидят, занимаются своими делами, посещают, отмечаются,
получают даже какие-то оценки, но реально учится, может, 20%, а качественно
учатся вообще единицы. Какие Вы видите, может быть, пути решения этих проблем?
Спасибо.
Татьяна Клячко:
Вы знаете, я училась
в физико-математической школе, оканчивала физико-математический класс. Я была
единственным человеком, который шел учиться на экономфак. Все остальные шли в
Физтех, в Бауманку, в МГУ. У нас был очень сильный класс. И было тогда такое
стихотворение: «Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне. Дело не в сухом
расчете, дело в мировом законе». Казалось, что все должны идти в физики, а не в
лирики. Теперь можно считать, что «что-то лирики в почете, что-то физики в
загоне». Понимаете, когда произошла смена формаций в нашей стране, оказалось,
что экономистов практически нет, острая нехватка, специалистов хороших острая
нехватка. И люди пошли в юристы, экономисты, их не хватало, они получали
большие зарплаты. И сформировалось в головах, что юрист, экономист занимаются
интересной или, там, какой-то еще работой, но, во всяком случае, платят им
хорошо. Чтобы это изменилось, нужно, чтобы шли в инженеры и во врачи, потому
что вечная профессия, и уже платят очень и очень неплохо.
Несмотря
на то, что Вы у меня спрашивали, сейчас то повышение заработной платы привело к
тому, что все директора школ нам говорят, что молодежь пошла. Что впервые стали
не гоняться за этими людьми, а уже пошли. В Москве стоят очереди в школы, чтобы
туда прийти. То есть, как я вам уже сказала, рынок регулируется заработной
платой, спрос и предложение. Значит, как только заработная плата экономистов и
юристов в массовом порядке снизится, а заработная плата инженеров-техников и
еще кого-то поднимется, постепенно произойдет этот переток. Да, это будет
связано со многими трагедиями невостребованных людей. Но я вам хочу сказать,
что на благословенном или проклятом Западе 40%, а сейчас, наверное, и 50%
работают не по специальности. Поэтому когда у нас говорят: «Ой, у нас в высшем
образовании потом 40-50% работают не по специальности, ужас, ужас, ужас!!!», я
говорю: «Простите, но это уже закон». Потому что экономика меняется достаточно
быстро, люди учатся. Вот это всеобщее высшее образование приводит к тому, что
многие люди работают не по специальности. В Штатах мне честно говорят, что
профессиональное образование начинается с уровня магистратуры. Те, кто окончил
бакалавриат – это еще не специалисты. Они получают некоторые общие компетенции,
некоторую культуру, они могут выполнять какие-то более или менее рутинные
функции. А вот магистры – это уже специалисты.
Поэтому
то, что происходит, это происходит. Можно начать это подкручивать, пытаться это
изменить. Мы сейчас это изменяем. Хотя всей тенденцией показывается, что
снижается удельный вес идущих на экономику, поднимается удельный вес идущих на
информатику, на бизнес-планирование. Это уже показывает, что если не
вмешиваться в процесс, через несколько лет рынок труда придет в более или менее
нормальное положение.
Вопрос из зала:
А пятилетний специалист?
Есть люди, у которых не было выбора, они шли на бакалавриат и магистратуру. А
вот у меня пятилетнее образование, я дипломированный специалист. За рубежом, Вы
подскажите, как оно рассматривается? Как бакалавриат?
Татьяна Клячко:
Посмотрите квалификационный
уровень по МСК 2011. Там есть бакалавриат и приравненные к ним, магистратура и
приравненные к ним. Скорее всего, поскольку есть одногодичные магистратуры, Вы
будете приравнены к магистратуре.
Кристина Товстокорая,
Санкт-Петербург:
Здравствуйте. У меня
такой вопрос: как Вы относитесь к болонской системе образования в ВУЗах,
которая сейчас преобладает в Высшей школе экономики? И как Вы считаете, лучше
она, или хуже, чем традиционная?
Татьяна Клячко:
А что Вы понимаете
под болонской системой?
Кристина Товстокорая,
Санкт-Петербург:
Как нам говорят,
болонская система – это когда мы вправе сами выбирать те предметы и те
дисциплины, которые мы хотим посещать.
Татьяна Клячко:
Значит, Вас сильно
обманули. Вот, я вам показываю картинки. Вот эта картинка, видите? Вот США и
Канада, и Европейский Союз. Эти страны имеют примерно, по деньгам, одно и то
же. То есть, Евросоюз и Соединенные Штаты Америки являются наиболее сильными
конкурентами в сфере высшего образования. И для того, чтобы улучшить свои
конкурентные преимущества, как сейчас говорят, Евросоюз разработал болонскую
систему. Потому что болонская система позволяет концентрировать ресурсы. Вот, у
вас есть замечательный профессор, к нему могут съехаться студенты со всей
Европы, и он прочитает им лекции и прочее, и прочее. Или есть какая-то группа
уникальных студентов, к ним тоже приедет профессор и прочитает им. То есть, это
позволяет концентрировать ресурсы. Это первый момент.
Во-вторых,
в Европе формируется единый рынок труда. Соответственно, на этом едином рынке
труда работодателю надо понимать, что он получает в качестве рабочей силы.
Поэтому Diploma Supplement – унифицированное приложение к диплому – является
крайне важной вещью. Работодатель его раскрывает и видит, что этот человек
знает, умеет. В едином формате.
В-третьих,
идет унификация качества образования. То есть, требования по качеству растут по
всем ВУЗам мира. Понятно. Вот это и есть болонская система. Интеграция системы
образования, ее, в каком-то смысле, унификация под унифицированный рынок труда.
Общеевропейский. Поэтому они говорят о европейском пространстве высшего
образования. Это для них инструмент выживания в конкурентной борьбе с
Соединенными Штатами, так же, как евро – это, в каком-то смысле, инструмент
выживания в борьбе с долларом.
Соответственно,
если вы набираете элективные курсы – здесь есть еще один момент – вы должны
понимать, подо что в вашей будущей жизни вы это делаете. Вы это делаете, потому
что есть уникальный профессор, который приедет и расскажет вам что-то. Или вы
можете куда-то поехать, например, в другой ВУЗ. Ведь мы вводим болонскую
систему, но при этом ваша академическая мобильность низка до безобразия. Вы
хотите выбрать курс, например, мой в Высшей школе экономики в Москве. А как вы
его выберете? Значит, вы выбираете из того скудного меню, которое вам дают. Ну,
значит, с другой стороны, выбирайте по максимуму то, что хотите скушать. Все.
Понятно? Понятно.
Есть
нормальная система, которая выстраивается в качестве образования в Европе,
которую мы, якобы, заимствовали, потому что тогда мы хотели идти в Европу,
воссоединяться с ней, за что сейчас бузует Украина. Мы хотели, чтобы наши
ребята ездили туда учиться, поэтому мы под нее подстраивались. А сейчас мы не
очень знаем, что с этим делать, но название болонской системы осталось.
Юлия Алиева,
Пятигорск:
Я немного сменю тему,
уйду от темы высшего образования. Сейчас много говорят о том, что в будущем
сделают платным среднее образование. Мне хотелось бы услышать Ваш комментарий
по этому поводу. Спасибо.
Татьяна Клячко:
Господа, во всем мире
среднее образование постепенно становится бесплатным. Например, в Китае было 6
лет бесплатно, сейчас будет 9 лет бесплатно. Они повышают эту планку. Потом они
сделают 12 лет бесплатно. Сейчас у них 10-11-12-й классы платные. Потому что
там 130 миллионов школьников, и государство не выдерживает всех их обеспечивать
бесплатно. В Советском Союзе старшая школа была платной примерно с 30-го по
50-е годы, потом она стала бесплатной. В свое время, опять же, в 2000-м году,
когда делалась реформа образования, мы посчитали, что если мы введем плату, то
это приведет к очень плохим последствиям. Поэтому все, что вам по этому поводу
говорят – это передергивание.
Что
происходит на самом деле? Устанавливается стандарт образования. При этом для
старшей школы это стандарт не определенный. И есть еще несколько часов, скажем,
10 часов бесплатно, где вы можете выбирать еще какие-то дополнительные знания.
А если вы уже сверх стандарта хотите знать, например, второй язык, за это вы
будете платить. Но за это вы платите и сейчас.
Теперь
о стандарте высшей школы. Это, примерно, то же самое, что сейчас говорилось про
болонскую систему. Крика было, опять же, много, потому что люди не понимали, о
чем речь. У нас как устроена система образования? У нас мало предметов в начальной
школе, а потом все это расширяется, и в старших классах куча всяких разных
предметов. На Западе это устроено совершенно по-другому, пирамида перевернута. Постепенно
идет сжатие и более глубокое проникновение в какой-то предмет, который ты
выбираешь. Соответственно, сейчас введен стандарт начальной школы. Вводится
стандарт основной школы, то есть, до 9-го класса. И дальше вводится стандарт
старшей школы. И вот, когда сказали, что там будет ОБЖ, физкультура и проект, и
«Россия в глобальном мире» как обязательные предметы, а все остальное по
выбору, вот тут начался переполох и хай.
Что
имелось в виду? Физкультура, чтобы вы хоть немножко двигались. ОБЖ потому что,
в общем, в современном мире не надо засовывать пальцы в розетку. В техногенном
мире вообще люди должны понимать, как себя защитить от этого техногенного мира,
потому что то, что мы имеем сейчас на Саяно-Шушенской ГЭС, что мы имели в
Чернобыле, все оттого, что люди не понимают, что мы живем уже в очень сложном
технически-организованном мире. Нам кажется, что у нас есть компьютер, кнопку
нажал, тебя со всем миром связали. Что техника – это просто. На самом деле,
техника – это очень сложно.
Дальше,
«Россия в глобальном мире». Вы должны понимать, как Россия соотносится с
остальным миром. Что дальше туда вложат, что мы самые великие и самые умные,
Россия – родина слонов, или туда вложат что-то другое. Но понимать, что такое
Россия, и где она находится, в общем, тоже, наверное, не вредно. Ну, и
проектная деятельность. Опять же, понятно, что люди должны научиться делать
какие-то проекты. Это во всем мире является альфой и омегой образования.
А
что такое выбор? Вот, вы математик по натуре. Тогда вы выбираете математику на
повышенном уровне. У вас много часов математики. А другой человек гуманитарий.
Тогда он выбирает русский язык, историю, литературу на повышенном уровне. Но,
соответственно, на математику или, например, на физику у него остается
значительно меньше часов. Но какая-то математика и какая-то физика есть. Чего
не додумали? Не додумали, что осуществить это очень и очень сложно. Потому что,
вот, у вас в классе оказался один математик. Ему нужна математика на
продвинутом уровне. И надо ему искать другую школу, его туда отправлять. Теперь
говорят о сетевом взаимодействии школ. Но это, вообще говоря, еще та забота.
Или в какой-нибудь сельской школе. Я себе выбрал филологическое образование, а
филолога нет. То есть, это красивая картинка, которую, вообще говоря, с трудом
можно реализовать. Или это потребует очень больших денег. Вот здесь закавыка, а
не в том, что проводятся платность, бесплатность. Есть реальные проблемы, а
есть проблемы, которыми вас пугают. Это пугалка. Вводится это самое. Не
вводится.
Так,
еще вопросы есть? Караул устал, или? Вот, еще родился вопрос. Давайте, у нас
еще 5 минут.
Вопрос из зала:
Вопрос короткий. Как
Вы оцениваете результаты введения в ВУЗах балльно-рейтинговой системы?
Татьяна Клячко:
Я регулярно получаю
свой рейтинг. Мне его присылает учебная часть. Я на него смотрю и понимаю, что
у меня рейтинг, скажем, по пятибалльной шкале 4,7-4,8, и вниз уводит то, что я
не могу регулярно общаться со студентами, поскольку я сильно занята. При этом я
готова с ними общаться, если они ко мне будут приезжать. Но они, заразы,
приезжать не хотят, хотят, чтобы я к ним приезжала. Вот, так и живем.
Любая
система должна точно понимать, зачем она построена. Если по баллам
преподавателя мы будем платить зарплату – это одно дело. Если по баллам
студента мы будем платить стипендию – это тоже одно дело. А если это игрушки,
потому что, например, меня заменить некем? И зачем тогда рассчитывать мой
рейтинг? Если я хочу преподавать хорошо, я преподаю. Если я не умею преподавать
хорошо, я не преподаю.
Вопрос из зала:
Я сделаю уточнение: я
сейчас имею в виду замену для студентов обычных оценок: «хорошо», «отлично»,
«не хорошо» на баллы, которые набираются в течение всего семестра.
Татьяна Клячко:
К этому я отношусь
хорошо, потому что вы, граждане, должны не аврально учиться, а учиться
постоянно. И если вы за какие-то работы получаете постоянно баллы, то это идет
вам на пользу.
Еще
вопросы есть? Если кто-то хочет задать мне вопросы в личном порядке,
пожалуйста, я еще несколько минут здесь посижу.