Производительность труда, социальная мифология и богатство общества
Дмитрий Александрович
Некрасов
Генеральный
директор Фонда поддержки свободных СМИ
Член
молодёжной общественной палаты
Дмитрий Некрасов:
Я работал в экспертном управлении
Администрации Президента, Федеральной налоговой службе, поэтому говорить буду о
причинах богатства народов или того, почему мы так плохо живём. Лекция у меня
частично экономическая, частично о социокультурных мифах. Экономическую часть я
немного сокращу.
Что
такое производительность труда, особо объяснять не нужно. Сейчас, когда на
одного работника приходится десять консультантов и ёще кто-то, понять, кто и
сколько делает деталей, сложнее, поэтому всё считают в деньгах. Из данного
слайда значение имеют два момента. Очевидно, что производительность труда напрямую
влияет на качество жизни и на богатство общества. Чем общество богаче, тем
больше там должна быть производительность труда. Есть некоторые исключения,
например, монархии Персидского залива. В больших экономиках, чем более
эффективно люди работают, тем лучше они живут. Обычно это выражается в ВВП на
одного работника. Мы видим, что производительность труда в России достаточно
невысока. Об этом в последнее время все начали сетовать, стали обращать на это
внимание. Мы видим, что она в два-три раза ниже, чем в развитых странах. Что
влияет на производительность труда? Есть несколько групп факторов. В правой
таблице показана доля людей, занятых в разных секторах промышленности в разных
странах. У нас сейчас все говорят, что остались одни продавцы, консультанты,
нет людей, работающих на заводах. Но если посмотреть на эту табличку, можно
увидеть, что в развитых экономиках на заводах работают меньше, чем у нас.
Количество людей, работающих в сфере услуг, если наша экономика будет
развиваться, будет увеличиваться. Количество людей, работающих в сельском
хозяйстве и на производстве, будет сокращаться. На производительность труда
влияет качество человеческого капитала. У нас сейчас закупили огромное
количество томографов. В Москве их больше, чем во всей Европе, но людей,
которые умеют на них работать, нет. Их не обучили. Вы понимаете, как качество
человеческого капитала может влиять, даже при наличии хорошего оборудования?
Это умения, социальные навыки. В качество человеческого капитала входит
здоровье. Здоровый человек может сделать больше, чем больной. Качество
человеческого капитала сейчас самый важный фактор.
Второе
– это уровень материально-технической базы. Мы понимаем, что есть станок, на
котором рабочий может сделать пять деталей за час, есть станок, на котором он
может сделать пятьсот. В материально-техническую базу входят не только станки,
а и развязка. Есть дорога, на ней перекрёсток со светофором, каждый день тысячи
людей теряют по пятнадцать минут на этот светофор. Когда стоит мост, они не
теряют время. Производительность труда – это вещь, которая обеспечивает нам
экономию нашего времени. Мы не рубим дрова, не ходим на колодец за водой, у нас
есть система коммунального хозяйства. Благодаря этому мы экономим огромное
количество своего времени. Материально-техническая база – это широкий комплекс
инфраструктуры, который позволяет вам совершать какие-то операции быстрее.
Следующий
фактор – это уровень организации труда. Можно организовать работу так, что у
тебя три человека делают много, а можно сделать так, что у тебя 50 человек
бездельничают. Наиболее наглядно это можно видеть в логистических цепочках.
Когда она не оптимальна, в этом задействовано больше народа, тратится больше
горючего. Если её оптимизировать за счёт чисто управленческих решений,
происходит экономия транспорта, человеческого времени. Сюда входит маркетинг.
Последний
фактор – это социально-культурные особенности общества.
Мы
переходим к части, где видно, что мы получаем больше, чем зарабатываем, вся
наша страна. Посмотрим на правый график. Я говорил, что богатство общества
зависит от производительности труда. Красный и зелёный сверху – это рост ВВП на
душу населения и рост производительности труда в странах большой семёрки. Мы
видим, что они растут приблизительно одинаково, сильных перекосов нет. Снизу мы
видим то, что произошло в России. ВВП на душу населения – это синий график,
производительность труда – оранжевый. Таким образом, производительность труда
выросла в 1,5 раза, а ВВП на душу населения вырос в 4 раза за эти 12 лет.
Работать мы стали в 1,5 раза лучше, а жить в 4 раза лучше. Как так случилось? В
среднем, цена на нефть за годы правления Бориса Николаевича Ельцина составляла
16,7 доллара за баррель, в 1998-м году она проваливалась ниже 9 долларов. Когда
я был студентом, к нам приезжал Кириенко и говорил, что ему снилось, что цена
будет 14 долларов, и тогда можно будет избежать кризиса. В 2000-м году, когда
цена нефти впервые превысила 20 долларов за баррель, Касьянов открывал
заседание правительства со словами, что на всё хватает денег, всё будет хорошо.
В 2007-м году, когда цена была 70 долларов, мы создали большую часть резервов,
которые проедаем. Сегодня бюджет сбалансирован при 123-х долларах. В СССР тоже
были долгие застойные годы, когда всё было хорошо, а в 1984-м году упали цены
на нефть. Мы стали гораздо лучше жить, по сравнению с тем, как мы работаем.
Левая табличка ещё более показательна. Синий график – это производительность
труда в час в долларах, красный график – это зарплата в месяц. Производительность
труда выросла в 1,5 раза, а зарплата в 13 раз. Мы стали работать в 1,5 раза
лучше, а получать в 13 раз больше. В 1999-м году это было понятно, там был
эффект низкой базы, когда зарплаты упали, а производительность не падала. Это
часть кризисного явления, обусловленная объективными факторами. Но большая его
часть – это цены на нефть.
Казалось
бы, это хорошо, получаем больше, чем работаем. Замечательно. К чему это
приводит? Есть Макдоналдс, компания работает по всему миру, операции
стандартизированы по всему миру, оборудование стандартизировано, Биг Мак
делается из одного и того же продукта. Сотрудник, работающий в Макдоналдсе, в
среднем, по всему миру, производит одинаковое количество Биг Маков, его
производительность труда одинакова. Смотрим на картинку, где обозначено синим,
как за 8 лет выросли цены на этот продукт, а жёлтым, насколько выросла зарплата
сотрудникам Макдоналдса. В США и Канаде цены на Биг Мак выросли больше, чем
зарплаты сотрудников. Это говорит о том, что предприятие стало более эффективным,
оно стало больше инвестировать, строить новые Макдоналдсы, стали появляться
рабочие места, отсюда рост экономики. В Китае, Индии, России рост зарплат
больше, чем рост стоимости продукта. В России зарплаты выросли в пять раз, а
стоимость Биг Мака в два раза. Что это значит? Макдоналдс стал, при всех прочих
равных условиях, менее прибыльным, перестал открывать новые точки, завтра
станет ещё менее прибыльным, начнут закрывать существующие. Разница между
ростом зарплат и ростом стоимости продукции на рынке сильно бьёт по
производителям. Здесь важно понимать, что существует два сектора: tradable и non-tradable. Non-tradable – это вещи, которые не конкурируют с
импортом и не экспортируются. Это коммунальные услуги, рестораны,
парикмахерские. Tradable–
это товары, которые производятся для конкуренции с импортом, либо для экспорта.
В non-tradable рост зарплат не важен, он
перекладываются в цену конечной продукции, насколько может. В секторе tradable, куда входит вся обрабатывающая
промышленность, рост зарплат и рост цен на услуги этого сектора – это издержки,
а цена определяется мировым рынком. Почём ты продаешь, зависит от того, почём
продают твои конкуренты из Китая. Почём ты производишь, зависит от того, какой
у тебя рост зарплат, какие у тебя издержки, какая стоимость услуг в non-tradable секторе. Таким образом, этот безумный
рост зарплат фактически уничтожил значительную часть обрабатывающей
промышленности за последние годы. Это предельно важный тезис. Как это
происходит? Государство стало гораздо богаче, стало повышать зарплаты
бюджетникам, пенсии, социальные пособия. Нефтяные компании стали повышать
зарплаты. Вокруг существует частный бизнес, все находятся на рынке. Если,
например, жена-учительница стала получать больше, находясь в социально-защищённой
сфере (в бюджетной сфере менее жёсткие условия труда, чем в бизнесе), мужу тоже
нужно поднять, иначе он перейдёт в тот же бюджетный сектор. Бизнес конкурирует
с бюджетным сектором из-за зарплат.
Существует
нижняя отсечка – это социальные пособия. Если у нас пособия по безработице 5
тысяч, то никто не пойдёт дворником за 7 тысяч. График притока трудовой
миграции ложится один в один на график рост цен на нефть. Когда все стали
получать гораздо больше, чем зарабатываем, появилась куча людей, которая хочет
такие же высокие зарплаты за свою работу. Это прямое следствие. Наш условный
малоквалифицированный работник, который обеспечен набором социальных пособий,
не будет работать в логике «социальные пособия плюс 20-30%». Это нижняя цена на
рынке труда, которую обеспечивает государство.
Я
акцентирую внимание на ряде выводов.
Первый
вывод. У нас доходы настолько оторвались от производительности труда, что
дальнейший их отрыв фактически невозможен. Нас ждут долгие годы стагнации
реальных доходов, реальных зарплат. Если завтра цены на нефть не вырастут до двухсот
долларов за баррель, что маловероятно, то реальные доходы и реальные зарплаты в
экономике долгое время не будут расти, а будут снижаться, если цены на нефть
чуть-чуть просядут.
Второй
важный вывод. Эти нефтяные деньги, которые мы проели, уничтожили обрабатывающую
промышленность. Все критиковали стабилизационный фонд. Многие призывали вложить
эти деньги в нашу промышленность. Абсурд ситуации состоит в том, что любое
вкладывание денег внутри страны в нашу промышленность уничтожало её быстрее
всего. Потому что оно подталкивало вверх рост зарплат, рост издержек. Конкуренция
с иностранной промышленностью определяется так: если ты производишь дороже, то
ты не конкурентоспособен на рынке. Проблема с мигрантами – это прямая проблема,
связанная с тем, что мы получаем гораздо больше, чем зарабатываем.
Эффективность нашей рабочей силы, в среднем по стране. Каждый отдельный человек
может получать меньше, чем зарабатывать. В среднем по стране у нас зарплаты выросли
во много раз больше, чем качество нашей работы.
Есть
такая компания, McKinsey, которая занимается консалтингом в разрезе стран,
компаний. Она регулярно проводит по всему миру исследования уровней
производительности труда по различным секторам экономики в разных странах.
Здесь мы видим результат обследований за 2009-й год по России, процент от
производительности в соответствующей отрасли в США. Вы видите: 30-33%. В
среднем, наша производительность отстаёт от американской в три раза, но в
разных отраслях по-разному. Давайте проанализируем, почему? На графике видно,
что уровень конкурентности отрасли напрямую влияет на уровень
производительности в ней. Сталелитейная промышленность находится на мировом
рынке. Она напрямую конкурирует на мировом рынке, значительная часть продукции
идёт на экспорт, находится в жёстких конкурентных условиях, вынуждена повышать
свою производительность, иначе она с этого рынка вылетит. 33% имеет характер
среднего значения по больнице, реально эффективные комбинаты приближаются к 80%
от американского уровня. То есть, сталелитейная промышленность, которая 20 лет
прожила в рынке, сделала большой шаг вперёд, чтобы наверстать своё отставание.
Розничная
торговля. Здесь конкуренция достаточно жёсткая. Она внутренняя, подвержена
некоторым административным искажениям, но в целом она есть, и очень активная. В
связи с этим за последние 10 лет проводились такие же исследования. Они быстрее
всего наращивали производительность труда, потому что до этого
производительность в розничной торговле была достаточна низкая. Конкурентная
отрасль – производительность относительно высока.
Банковский
сектор. Вроде, конкуренция есть, но у нас есть Сбербанк, ВТБ, крупнейшие банки,
которые контролируют большую часть рынка. Рост производительности труда
ограничен, так как нет конкуренции.
Жилищное
строительство. Здесь есть очень острая конкуренция. Я в своё время занимался
бизнесом и возглавлял компанию-застройщика. Конкуренция очень жёсткая, но она
находится не в той плоскости. Конкуренция существует за административный ресурс.
То, как я договорюсь с администрацией района, города, гораздо больше влияет на
экономику моего проекта, нежели то, насколько эффективно я буду строить. Зачем
мне заморочиваться, чтобы увеличивать эффективность самого процесса
строительства, чтобы он был дешевле, лучше, технологичнее, если я гораздо
больше заработаю на том, что я договорюсь, чтобы мне сделали меньше долю
города. Когда я работал в экспертном управлении Администрации Президента, это
исследование вышло, и мы встречались с представителями компании McKinsey. Тогда
президентом был Медведев. Мы спросили у них, как развивать инновации. Они нам
ответили, что бизнес всегда занимается тем, что проще. Под бизнесом имеются в виду
собственники и менеджмент компании. То, что проще сделать, и то, что даёт
наибольшую отдачу. Если у вас в данный момент на рынке наибольшую отдачу даёт
использование административного ресурса для получения нерыночных преимуществ,
то всё внимание собственников и менеджмента будет сосредоточено на этом. Они
будут, в первую очередь, бороться за то, как перераспределить административный
ресурс, а не за то, как сделать производство эффективнее. Если вы убрали
административное искажение, то у вас на следующем этапе много вещей, которые
нужно перенести. Некоторые вещи, работающие в менеджменте, у нас не работающие,
некоторые вещи в технологиях, которые можно заимствовать. Это будет давать
наибольшую отдачу. Следующий этап. Когда убрали административное искажение,
бизнес будет очень долго заниматься тем, что будет копировать уже сделанное.
Потому что это проще, легче и эффективнее. Только когда он скопирует всё
сделанное, только тогда бизнес начнёт инвестировать в инновации, потому что это
наиболее трудоёмкая, рискованная и сложная часть. Только тогда, когда ты все
свои возможности повышения конкурентоспособности исчерпал, ты занимаешься этим.
Во всем мире отношение государственных инвестиций в инновации к частным
составляет один к восьми. Без частных инвестиций в инновации никаких инноваций
не будет. И без спроса никаких инноваций не будет. Когда нет спроса, ничего не
получается.
Возвращаясь
к прежней мысли, самая низкая производительность – потому что нет конкуренции,
для предприятий нет стимулов снижать издержки и увеличивать эффективность
производства. Здесь есть конкретные цифры, во что это выливается. Средняя
стоимость строительства киловатта установленной мощности на электростанции в
России, Евросоюзе и в Китае. В Китае труд очень дешёвый, экологические нормы не
самые жёсткие, в ЕЭС нормы гораздо жёстче, рабочая сила гораздо дороже. Стоимость
строительства этого киловатта, дешевле, чем в России. Это напрямую связано с
тем, что уровень производительности труда у наших строителей низок. Занимаются
они тем, что лучше увеличить смету, распилить с кем-то, это даёт большую отдачу.
Например, в этом случае можно заработать 20%, а если повысить
производительность, то можно заработать 2%. Это простая логика. Зачем получать
2%, когда можно получить 20%? С правой стороны графика вы видите себестоимость
строительства складов. Склад – простая вещь. Париж – 245, Москва – 945, причём,
в Париже рабочая сила будет дороже. Это то, во что выливается низкая
производительность.
Причин,
на самом деле, много, многие носят исторический характер, на них мы
останавливаться не будем. Основных причин три.
Избыточное,
неадекватное государственное регулирование, искажение стимулов и принципов
конкуренции, особенности социокультурной среды. Справа вы видите провокативный
слайд, почему у нас плохая производительность. У нас 40% современных
электростанций старше сорока лет. В США тоже большое количество старых электростанций,
однако, производительность труда там в несколько раз выше, чем в Китае. И у нас
она выше, чем в Китае. Качество самого оборудования влияет на
производительность труда в гораздо меньшей степени, чем другие факторы.
Переходим
к неадекватному государственному регулированию. Сверху изображена очень
интересная вещь, связанная с исследованием McKinsey. Они считали, сколько
времени занимают различные операции в банке. Мы видим, что разница между США и
Россией в минутах в два-четыре раза. Например, снятие наличных, пополнение
счёта. Почему? Частью это связано с тем, что сами банки не умеют выстроить свои
процессы. Есть более подробная табличка, где показано, что один российский банк
отстаёт от американского в два раза, а другой в тридцать, поэтому это даёт
среднюю картину. Частью это связано с тем, что была такая инструкция ЦБ (сейчас
она отменена), которая требовала, чтобы операции по снятию со счёта выполняли,
минимум, два человека. Зачем это? Если боятся, что украдут деньги, то деньги
частного банка проблема их менеджмента. Это они должны решать, сколько людей в
этом должно участвовать. Были безумные требования к оборудованию касс. Вы
приходите в банк, сначала в одном месте расписываетесь, потом в другое окошко
идёте получать деньги. В США это сосредоточено в одном месте. Идёт экономия
времени вашего и времени тех, кто работает в банке. Регулирование сильно влияет
на процесс работы.
Количество
дней, необходимых для получения разрешения на строительство. У нас 704, в США
40. Мы же не просто подали документы и ждём. Всё это время целый отдел бегает
по всем инстанциям, тратит своё время, пишет какие-то бумажки, туда-сюда ходит,
в бюрократии сидят люди, которые штампики на эти бумажки ставят, огромное
количество времени тратят на это. Почему? Никто не знает. В строительстве есть
понятие сельхозиспользования земли. Государство у нас боится, что в огромной
стране не останется пахотных земель, всё застроят. И для того, чтобы перевести
эти земли из одной категории в другую, нужно два года и много сил, времени,
денег. В масштабах страны десятки тысяч людей со стороны бизнеса занимаются
тем, что переводят эти земли, и тысячи со стороны государства. Все эти люди
могли бы заниматься чем-то более производительным, если тупо отойти от своего
страха.
Есть
другие моменты. Хотя это было недавно отменено, но долго действовало. Для
строителей невозможно получить карты с точностью более чем что-то. В эпоху,
когда работали спутники, и можно было с точностью до сантиметра определить, где
и что находится, можно было получить спутниковую геолокацию, при этом карты,
которые нужны для проектировщиков, нельзя было получить с высокой точностью,
вдруг враг пройдёт к нам в тыл по этим картам! Засекреченные карты с 50-х годов
создавали проблемы для проектировщиков.
До
сих пор не хватает частот для операторов мобильных, потому что значительная их
часть у военных. Это дополнительные издержки на оборудование, на то, что плохая
связь. Частотный ресурс резервируется за военными. Это неадекватное регулирование,
которое намеренно снижает производительность труда в определённых секторах.
Перехожу
к социокультурным факторам. Всё, что я до этого говорил: неадекватное
регулирование, низкое качество человеческого капитала, всё это влияет. Но, на
мой взгляд, определяющее влияние на то, почему мы живём так или иначе, начинают
оказывать факторы социокультурные.
Начну
с простых примеров. Есть Фрэнсис Фукуяма, известный социолог, в своё время
прославился «Концом истории», который не наступил. У него есть интересный пример.
Представим себе две деревни. В обеих деревнях абсолютно одинаковые орудия
труда, одинаковое количество людей с одинаковыми умениями, одинаковые почвы. В
одной деревне все друг другу доверяют, а в другой деревне не доверяют. К чему
это приводит? В одной деревне ресурсы тратятся на то, чтобы построить заборы,
купить в городе замки. Время тратится на то, чтобы обойти и посмотреть, не
украли ли у тебя что-то вокруг забора. В этой деревне не могут
скооперироваться, чтобы один повёз на продажу все мешки с продукцией, каждый
возит сам по себе. В другой могут скооперироваться. В какой деревне лучше
живут? Все факторы – качество человеческого капитала, умения,
материально-техническая база – одинаковы. В одной деревне доверяют друг другу,
а в другой не доверяют. Во что это выливается? Я не нашёл адекватных данных по
Японии, сколько на тысячу жителей приходится сотрудников охранных фирм,
полиции, юристов, заключённых. Все эти люди – это то, что мы платим за
недоверие. Во Франции и Германии таких 7 на тысячу жителей, а в России 27, а на
тысячу работающих приходится примерно 6%. Здесь нет армии. У нас низкий уровень
доверия. Он распространяется и вовне, у нас вокруг враги. У нас происходят
следующие вещи.
Такая
история. Приехал человек на охоту. На заимке живёт семья: муж, жена, несколько
детей. Удобства во дворе, колодец, который плохо работает. Потом пошли с
хозяином на охоту и разговорились о том, что его больше всего беспокоит. Оказалось,
что американцы Украину захватить хотят. У него удобства во дворе, колодец не
налаженный, а его другое беспокоит.
Другой
пример. В парламенте Якутии выступает депутат и говорит, что у них есть 40
аэродромов, и ни один из них не может принять истребитель пятого поколения.
Всех истребителей пятого поколения в нашей стране на пальцах двух рук не
пересчитать, кто к ним полетит? У них куча других проблем. Почему ширина полосы
наших железных дорог другая? В результате этого мы тратим миллиарды долларов для
того, чтобы враг не прошёл, чтобы не использовал наши железные дороги. Это
выражается недоверие ко всему миру, мы за него несём колоссальные издержки. Это
могут быть прямые издержки за счёт того, что мы содержим бессмысленные базы,
воюем за Черноморский флот, которого не существует. Это ещё ничего. Мы не
пускаем в некоторые отрасли иностранцев, и весь народ это поддерживает. Кругом
враги, на нас всё время нападали. Представим себе Московское княжество в XIV
веке: границы проходят с одной стороны по Можайску, с другой стороны по
Коломне, меньше Московской области. С тех пор на нас так нападали! А мы как-то
дошли до двух океанов и построили империю, которая на пике своего могущества
простиралась до Индокитая, к слову. Кто на нас нападал до начала XX века?
Шведы? Нарва, которую мы осаждали, была русской крепостью? Смута? Хорошо, есть
пример. Государство, правопреемником которого мы являемся, это Московское
княжество. Если кто на кого и нападал, то, в основном, мы, поскольку мы забрали
Казань и пошли дальше. Обычно приводят пример Наполеона, но что делал Кутузов в
Италии 15 лет? Наполеон на нас напал, но до этого мы были в Италии, Швейцарии,
под Аустерлицем. Мы в Европе много с ним воевали, а потом он на нас напал. Это
всё в голове сидит с детства, и у меня тоже. Это недоверие выражается в том,
что у нас по стране охранников больше всего в мире, в процентах от населения.
У
нас кругом куча заборов. Когда войска Петра I во время Семилетней войны первый
раз попали в Европу, удивлялись, что заборов нет. Сколько бетонных заборов у
нас стоит по всей стране? Сколько из этого можно было построить домов? Вот, во
что выливается недоверие.
Все
говорят, что надо заселять Дальний Восток, оттуда люди выезжают. Надо заселять,
а то территорию потеряем. Было очень интересное исследование, что происходило со
средним температурным градусом. На каждой территории есть своя изотерма. Средний
градус американцев за 100 лет повысился на 8-9 градусов, люди мигрировали на
юг. Во время существования Советской власти была идея планомерного
распределения населения по территории, чтобы враги не захватили. У нас средний
градус на территориях существенно понизился. Раньше территория нужна была,
чтобы черпать ресурсы, сейчас территория – это колоссальный недостаток. В
Канаде все крупные месторождения обслуживаются вахтовым методом. Люди живут
там, где их удобно, и компактно содержать. Пример: Кировская область, сельский
округ, три села. Им нужна куча всяких служб. У трёх сёл бюджет составляет 3 с
небольшим миллиона рублей. Это обеспеченность гораздо выше, чем в городе. На
душу в селе получается больше, чем в городе. Из трёх два миллиона идёт на
зарплату собесу и другим организациям, 900 тысяч на расчистку снега. Если их
поместить компактно, для них многое можно сделать дополнительно. Издержки при
компактном проживании гораздо ниже, чем при распределённости по территории. Мы
продолжаем проводить программы для стимулирования того, чтобы где-то что-то
построить. Недавно было сказано про саммит АТЭС, что не дай вам Бог увидеть
Русский мост. Мы на это тратим ресурсы, пытаемся это стимулировать.
Моё
глубокое убеждение состоит в том, что качество жизни населения в любой стране
зависит не от того, какое там правительство, какие климатические условия, а
зависит от огромного количества решений на уровне микроменеджмента, решений
каждого конкретного человека по своим конкретным бытовым вопросам. Здесь мы
видим следующее. У нас есть мифы, которые влияют на наше сознание и на то, как
мы живём. Есть миф, что юристом быть выгодно, престижно. У нас высокий конкурс
на юридический факультет. Из 6-ти миллионов студентов 800 тысяч учатся на
юристов. Если посмотреть данные соотношения вакансий к резюме, то у юристов оно
самое плохое. Это данные по десяти крупным городам России. Юристам сложнее всех
устроиться по специальности, их колоссальный избыток, значительная их часть не
нужна, они не будут работать по специальности. Они бессмысленно теряют время в
аудиториях, которые отапливаются, куда приходят преподаватели. Все эти люди
бессмысленно теряют время. Это не государственная политика, это спрос рождает
предложение. Спрос откуда возник? Оттуда, что все считают, что юристом быть
выгодно. Потому что нет определённого социального навыка. В США и других
странах мамы принимают решение, куда детям поступать. Они в состоянии
подсчитать, сколько получает выпускник тех или иных специальностей, где какой
конкурс. В зависимости от этого у них мобильно перестраивается рынок
образования под рынок труда. Есть специалисты, где конкурс гораздо меньше, и проще
устроиться, этих специалистов не хватает. И зарплата в два раза больше, чем у
юриста. Но все ломятся в юристы. Это говорит об отсутствии социального навыка,
который приводит к тому, что мы живём хуже, чем могли бы.
Другой
пример. Если бы мы научились по правилам не выезжать на перекрёсток, где с той
стороны всё забито машинами, не возникали бы пробки. Если бы население этому
научилось, это было бы эквивалентно строительству тысячи мостов по всей стране.
Это эквивалентно увеличению дорожной сети. Люди в пробках теряли бы меньше
времени от простого навыка. Простой навык обычного человека влияет на богатство
и эффективность общества в значительной степени больше, чем наличие или
отсутствие мостов. Визуально посмотрев на Москву, можно предположить, что во
многих местах от этих мостов можно было бы отказаться.
Другой
пример, более сложный. В США пенсионеры переезжают в более дешёвые штаты,
которые находятся южнее. Там теплее, товары дешевле. Они продают свой дом и
переезжают. Это нормальное поведение пенсионеров. У нашего профессора есть
знакомый американский профессор с состоянием в десятки миллионов долларов. Он в
своё время построил дом на побережье Тихого океана, который выиграл первые
премии по архитектуре. Он в этом доме вырастил всю свою семью, прожил там всю
жизнь и, выходя на пенсию, этот дом продаёт. Наш российский профессор говорит,
что это не нормально, но тот ответил, что для пенсионера этот дом слишком
дорогой. Это рациональное поведение. У нас в центре городов, той же самой
Москвы, живёт огромное количество пенсионеров, которым не нужно ездить на
работу, которым было бы гораздо удобнее, дешевле и логичнее содержать дом в
Ростовской области в современных посёлках с медицинской инфраструктурой. А куча
молодых людей снимает квартиры где-то на окраине и теряют каждый день по 2
часа, чтобы доехать до центра города. Если бы бабушки имели социальный навык
выезжать из центра городов за их пределы, то цены на квартиры были бы ниже.
Молодым трудоспособным было бы удобнее, меньше времени терялось бы на дорогу.
Это пример, как отсутствие социального навыка приводит к тому, что
эффективность экономики проседает.
Есть
пример локальный, не такой большой. Пенсионерам, живущим в Москве, доплачивают,
потому что в Москве жизнь дорогая. С точки зрения рационального управления
государством, всей экономической системой, это абсолютный бред. Люди, которые
ничего не производят там, где жизнь дорогая, должны переезжать туда, где жизнь
дешёвая. А доплачивать им для того, чтобы они продолжали жить здесь, крайне
неэффективно. Вроде, это социальная защита. Но с точки зрения всей социальной
системы это создаёт глобальный негативный эффект. Это касается многих городов.
Пенсионеры в США живут там, где дешево, там, где их дёшево содержать, где это
удобнее. А пенсионеры в России продолжают жить там, где их содержать дорого.
Поэтому не могут выжить на свою пенсию. Бабушка может продать квартиру на
Остоженке, купить квартиру в Болгарии и всю жизнь жить на оставшиеся проценты.
Другой
пример. У нас все жгут траву весной и осенью. Я тоже жёг траву. Вроде,
считается, что трава потом лучше растёт. Я консультировался со специалистами по
почве: лучше трава от этого не растёт. Но каждый год у нас сгорают десятки
строений оттого, что жгут траву. Простое минимальное убеждение, которое есть в
головах миллионов людей, приводит к потерям в людях и домах. Как говорил Ленин,
«идея, овладевшая массами, становится материальной силой». Таких примеров
много.
Перейду
к важному выводу. В чём проблема наших сегодняшних политиков?
Сначала
небольшая концепция. До XIX
века любое государственное управление – это было управление конкретными
процессами. Петру I
нужны были пушки – он строил завод, получал пушки. Начиная с XIX века, управление постепенно становится
управлением стимулами. Стали понимать, что если ты введёшь таможенную пошлину
на шерсть, сукно, у тебя начнёт что-то расти, что-то падать. Это не отменяло
управления процессами, но постепенно управление стимулами стало выходить на
первую роль. В первой половине XX
века главной частью управления стало управление стимулами. Повысили налоговые
ставки, ставки финансирования ЦБ, стимулы стали важнейшим элементом
государственного управления, не отменяя при этом прямое управление. С переходом
в постиндустриальное общество важнейшим элементом государственного управления
стало управление символами, а это не отменяет управления всем остальным.
Государство задаёт определённый тон в разных вещах. Регулярно проводя парад на
Красной площади 9-го мая, устраивая истерию с большим количеством фильмов про
войну, государство усиливает во всех нас недоверие к другим, укрепляет в убеждении,
что все вокруг враги, сознательно и последовательно. Понятно, что это
конкретные политики используют то, что нам нравится. Я – лектор, говорю вам
вещи, которые не нравятся. Все наши мифы и стереотипы восстают против того, что
я говорю. Политики говорят то, что вам нравится. Говоря это, они усиливают
негативные мифы, которые в нас сидят. От этого мы продолжаем жить хуже.
Приведу
такой пример. Все считают, что у нас надо самолёты строить, с ними беда.
Строить их мы не умеем, но продолжаем. Зато у нас развивается программирование.
Ему никто не помогает, но оно продолжает расти. С точки зрения нормального
управления символами, надо снимать сериал не про «ментов», а сериал про
программиста, который был замухрышкой, потом стал программировать и начал
нравиться девушкам. Нужно это прокрутить по Первому каналу. Это управление
символами. Швеция – первая страна, которая снизила уровень курения ниже 20%. Она
построила свою систему так, что герой фильма не может курить, только неудачник
может курить. Это пример управления символами. Для того чтобы жить лучше, нужно
делать более тонкие вещи, снимать сериалы. Если прочитать лекцию, никто не
поймёт. Можно отменить парад на Красной площади и объявить этот день днём
скорби, как это происходит во всех развитых странах. Люди, которые стоят на
трибуне этого парада, не имеют отношения к этой войне. Они пытаются это себе
присвоить. Проблема наша состоит в том, что политики, власть и оппозиция
эксплуатируют негативные мифы, продолжая их укоренять в нашем обществе.
В
завершение я хочу сказать одну вещь, с учетом всего того, что я сказал.
Предположим, в США и в России население одинаковое. Допустим, мы взяли и
перенесли всех американцев в Россию, а всех русских в Америку. Американцев сюда
перенесли жить с ужасными дорогами, законами, с плохими заводами, плохим климатом.
А русских перенесли жить в Америку с их законами, правительством, дорогами,
оборудованием. Что произойдёт? Американцы в России будут жить хуже, чем
американцы в Америке, но гораздо лучше, чем русские в России. Очень быстро.
Русские в Америке будут жить лучше, чем русские в России, но гораздо хуже, чем
в той же Америке жили американцы. Все эти вещи сидят в голове. Мы принимаем
решение, объехать пробку, или не объехать пробку, принимаем другие решения. Все
эти решения в течение всей жизни определяют то, как мы живём. А не
правительство. Ответственность за то, как мы живём, лежит только на нас.
Поэтому все живут по-разному.
Василиса Шуклина, Пермь:
Дмитрий Александрович, хочу вас
поблагодарить за замечательную лекцию. У меня появился ряд вопросов. Я считаю,
что важной проблемой России является то, что наша страна очень богата. Но это
богатство не является капиталом. Бабушки хранят свои деньги в стеклянных
банках, а не инвестируют их в производство. Инвестиции нам нужны больше, чем
другим странам. Иностранцы также боятся инвестировать в нашу страну, потому что
у нас нет достаточного законодательства. Какие методы решения данной проблемы
вы видите, кроме улучшения законодательства в данной сфере? Вы сказали, что
даже при хорошем законодательстве русские люди в Америке жили бы хуже.
Дмитрий Некрасов:
Спасибо за вопрос. Этим вопросом
затронут большой блок, который я пропустил. Я вас удивлю, но у нас очень
хорошее законодательство. Я отвечал за международные отношения Федеральной
налоговой службы, общался с налоговыми службами других стран, все говорили, что
у нас замечательное законодательство, сильная система контроля над чиновниками,
у них даже близко ничего похожего нет. Приведу несколько примеров. К нам
приезжал глава налоговой службы Норвегии. Он рассказывал, как они делают хорошо
для налогоплательщиков. Они проверяют только 15% компаний, 85% не проверяют.
Они не знают про фирмы-однодневки, у них такого не бывает. Они ввели такую
норму, что когда они обнаруживают, что компания нарушила отчётность, но сделала
это не со зла, то никакого штрафа не выписывается. Мы говорим, что это
коррупционная ерунда. Они сами принимают решения, исходя из здравого смысла.
Если компания большая, то несколько миллионов незначительная сумма. Наши все в
шоке, притом, что это одна из низкокоррумпированных стран, они взяток не берут.
А у нас при предельно подробной системе индикаторов показателей контроля взятки
берут постоянно. Проблема институциональной теории состоит в том, особенно она была
развита в середине XX
века, что есть страны, которые живут хорошо, есть страны, которые живут плохо.
Потому что в разных странах разные институты законов. Давайте перенесём
институт страны, где всё хорошо, в страну, где всё плохо, и там всё заработает.
Ничего подобного. Вы переносите институт, а тут есть куча неформальных
договорённостей, как люди себя ведут, стереотипов. Они начинают
трансформировать эти институты. У нас проблема не с законодательством, у нас
проблема с правоприменением. В целом наше законодательство более-менее
соответствует европейскому. Где-то мы впереди, где-то не доработали. У нас
плохое законодательство было в 90-е годы, когда мы не успевали принять весь
массив законов, перейдя от одного строя к другому. Сейчас оно в норме, но мы
его не применяем в том, что люди тоже не готовы бороться за свои права.
Юлия Шманцарь, Ростов-на-Дону:
Я хотела бы сказать, что не согласна с
тем, что 800 тысяч студентов на факультетах юриспруденции просто так
просиживают свои лекции. Есть те, кому интересно, человек человеку рознь. В
2011-м году в ФСКН Ростовской области приезжали американцы. Это был круглый
стол, на котором обсуждались разные вопросы. Когда при американцах зашла речь
об институте понятых, они спросили, что это такое. Наши пояснили, что эти люди подтверждают
деятельность государственных чиновников, государственных служащих. Они говорят,
что тогда наше государство нам не доверяет. Наши были в растерянности. В
Америке нет института понятых, государство им доверяет. Я хотела бы спросить у
вас, не кажется ли вам, что полнейшее доверие в нашей стране между гражданами,
между гражданином и государством является мифом, который никогда не станет
былью, не превратится в реальность? Основываясь на научных исследованиях, один
из учёных сказал, что в каждом человеке есть некая доля преступности.
Дмитрий Некрасов:
Начнём с юристов. Понятно, что кто-то
из восьмисот тысяч станет блестящим юристом. Но мы понимаем, что 800 тысяч –
это много, статистически значительная часть идёт туда зря. Если бы люди более
логично, опираясь на факты, оценивали бы, куда пойти, то они в таком количестве
не выбрали бы юридические специальности. Что касается доверия. Полнейшего
доверия нигде не бывает. Рекомендую почитать Фукуяму о доверии, там всё очень подробно.
Я говорил об одном, что уровень доверия в разных странах разный. Где-то детей
на улицах оставляют без присмотра, где-то не оставляют. Где-то оставляют
корзину с яблоками и тарелку с монетками, не стоят около яблок, где-то это
невозможно. Уровень доверия напрямую оказывает влияние на благосостояние
общества. Чем выше уровень доверия, тем общество явно богаче. Повысив уровень
доверия, вы делаете альтернативу, чтобы построить несколько сотен заводов,
мостов. Качество жизни изменится. Богатство общества зависит от уровня доверия.
Андрей Карелин, Москва:
Спасибо за выступление. Когда вы
приводили частные примеры, подтверждая свою точку зрения, вы были в этом
контексте очень убедительны. Я отметил три момента: про юристов, про войны. Почему
вы не упомянули Великую Отечественную, которая и создала опасения, что в любой
момент на нас могут напасть? Третий момент то, что бабушки оставляют квартиры в
Москве. Каждому такому аргументу можно найти своё объяснение. Те же бабушки,
которые живут в Москве и не уезжают не потому, что у них нет социального
навыка. Возможно, они хотят оставить наследство, понимая, что недвижимость в
Москве стоит дорого. Хотят это оставить своим наследникам. Насчёт юристов вы
говорите, что предложение рождает спрос. Это и так, и не так, одновременно. В
основном, юридические и экономические специальности предполагают большое
количество платных мест. Человек оплачивает своё обучение. Я не думаю, что
человек испытывает большие иллюзии, что он станет крутым юристом. Здесь тоже
может быть две причины, как минимум. Первая. Может, он просто не хочет туда
идти, это не его, не хочет напрягаться, плохо в школе учил математику. Вторая
причина. Возможно, ему нужно юридическое образование как хорошее гуманитарное
образование. Он идёт в достойный ВУЗ. От этого образования оттолкнуться,
почувствовать себя защищённым в правовой системе Российской Федерации, далее
обустраивать свою жизнь.
Дмитрий Некрасов:
Понятно, что ты приводишь примеры,
которые подтверждают твою точку зрения. Почему я не говорил про XX век? Я не хочу углубляться в то, кто
на кого напал, есть разные точки зрения. Я не хочу в эту тему уходить далеко.
Мы в то время активно готовились к тому, чтобы напасть. Мы заключили пакт
Молотова-Риббентропа, который позволил начать эту войну. В течение первых двух
лет войны мы были союзниками Германии. Я не хочу поднимать эту тему, вы против
неё будете ещё больше восставать.
Что
касается бабушек, там есть рациональное объяснение, что это не связано с
наследством. Это реально связано с тем, что медицинское обеспечение в больших
городах лучше, чем на периферии. Это вопрос грамотной государственной политики.
В США строятся целые города для пенсионеров с большими медицинскими центрами.
Это делает частный бизнес. Почему у нас бабушки не доверяют частному бизнесу?
Бабушка отдаёт квартиру здесь, получает домик там, на разницу её обеспечивают
какое-то время. Из-за низкого уровня доверия бабушки боятся, что их обманут,
нет социального навыка.
Что
касается юристов, мой тезис состоял в следующем. Что наше население в своей
массе не обладает социальным навыком выбора профессии, исходя из объективных
показателей рынка труда. Люди по любой причине могут пойти на юриста. У нас
колоссальный перекос в сторону юристов, их просто не нужно столько на рынке. У
нас юристов больше, чем в США. В США считают, что там их количество избыточно,
реально столько не нужно, этот крен существует. У нас есть недостаток в других
профессиях, можно туда идти. Каждое объяснение этим восьмистам тысячам будущих
юристов будет по-своему правильным, и моё, и ваше. Можно посмотреть на эту
табличку и сделать рациональный выбор, который может быть в пользу
инженера-технолога. Туда легче попасть, на рынке на тебя есть спрос, ты будешь
получать немного меньше, чем юрист. А юристом нужно быть выдающимся, чтобы
что-то делать. Если у тебя не высокие показатели, то инженером-технологом можно
быть любым. В определённых странах люди обладают этим социальным навыком и
выбирают ВУЗ, отталкиваясь от этих объективных показателей. У нас в стране, в
массе своей, люди от этих объективных показателей не отталкиваются.
Ольга Бузенкова, Санкт-Петербург:
Спасибо вам за лекцию, несколько
провокационную. Я не поняла, отчего такое невнимание даже в развитых странах к
внедрению инноваций. Вы говорите, что инновации развиваются только благодаря
частному бизнесу, а как же государство?
Дмитрий Некрасов:
Если мы сопоставим эффективность
инноваций, то 95-97% всех нормальных инноваций делается за счёт частного
бизнеса. Соотношение 1:8, но государственные инновации менее эффективны, чем
частный бизнес. Потому что частный бизнес идёт туда, где инновации реально
важны, а государство просто тратит деньги. Реальная инновационная экономика
может быть построена только частным бизнесом. Это было по-другому в середине XX века. Первой экономикой, где частные
инновации превысили государственные, была Япония. До 60-х годов была такая логика,
что государство должно тянуть атомные проекты, и благодаря этому происходит
развитие науки. Так было. Но когда процессы усложнились, начиная с японского
экономического рывка, начали быстро расти те страны, где частный бизнес
обеспечивал большую часть инвестиций в инновации.
Анастасия Самойлова, Санкт-Петербург:
Вопрос философский, но он связан с
институтами и с доверием. Сейчас очень много говорится об конституционных
ценностях, о национальной идее, о духовной скрепе, которая бы объединила людей,
сделала бы нас рациональнее, увеличила бы уровень доверия в обществе. Что может
стать такой национальной идеей? Разные люди выдвигают разные теории. В Америке
есть американская мечта. Это то, что построило американское общество, сделало
его таким. В Швейцарии – это стабильность, качество банковской системы. Что
этим может быть у нас, в такой многонациональной стране, где никто друг другу
не доверяет?
Дмитрий Некрасов:
Если вы ожидаете, что я на ходу вам
придумаю национальную идею, я на себя такое не возьму. Здесь важен, связанный с
вашим вопросом, низкий уровень доверия. Если читать Фукуяму, то он доверие
называет социальным капиталом. Существуют разные контуры воспроизводства этого
социального капитала: семья, клан, учитель – ученик. В позднем Советском Союзе
детей тоже выпускали на улицу, никто не боялся, в то время уровень доверия был
выше, чем в современной России. Фукуяма это объясняет определённым образом.
Условно говоря, при Сталине была жестокая ломка того социального капитала,
который был на тот момент. Это Павлик Морозов, уничтожение других ценностей. Параллельно
создавался новый социальный капитал. Была единая общность, советский народ,
веривший в идеалы коммунизма. Социальный капитал – доверие через доверие
государства. Оно было сформировано. Реальный уровень доверия в советском
обществе после Сталина был очень высоким, необычно. Функционировавшая в других
странах система воспроизводства доверия у нас была уничтожена, при этом была
создана новая система, которая всё это тянула. Когда в 90-е эту систему
демонтировали, оказалось, что других систем нет. Те, другие системы
демонтировали в 30-е годы. Оно постепенно нарастёт. Появились контуры
воспроизводства доверия внутри бюрократических кланов, возникнут ещё.
Постепенно уровень доверия в обществе будет расти. Это немного связано с
национальной идеей. Если это подразумевать под национальной идеей, то та была
демонтирована, а новой не возникло. Я не берусь сказать, какой она должна быть.
Ольга Безделова, Москва:
У меня практический вопрос. Что делать,
чтобы сократить разницу между ростом доходов и ростом производительности труда?
Нужно сделать так, чтобы наша экономика базировалась не только на экспорте
сырья. Чтобы сократить количество дней для регистрации маленькой фирмы, для
права занятия коммерческой деятельностью, нужно сократить бюрократию. Чтобы мы
начали друг другу доверять, чтобы было меньше заборов и охранников, нужно
что-то сделать. Мне как журналисту очень интересно, что такое можно сделать?
Дмитрий Некрасов:
Не существует никаких универсальных
решений. Чтобы мы стали жить значительно лучше, должны пройти десятилетия,
смениться поколения. Что можно сделать? Есть три наиболее вредных истории, с
точки зрения управления символами, с помощью которых государство может начать
меняться. Первая история – это «кругом враги». Здесь не нужно делать ничего
великого. Прекратить парады на Красной площади и создавать фильмы с военной
истерией. Не надо ничего объяснять, можно просто не усиливать эту истерию.
Что
было сделано в своё время в Сингапуре? Руководитель государства расстрелял своих
близких родственников за коррупцию. Система управляется символами. Наше
законодательство неплохое, но просто, когда видят, что другие воруют,
спускается вниз, что так можно. А если наверху будут бить, то по системе
спустится, что так нельзя. Значит, надо просто в ближайшем окружении предпринять
жёсткие меры. Это не требует сложных вещей. Борьба с коррупцией в масштабах
страны – это десятилетия. В начале XIX века Скандинавия была наименее
коррумпированной, Германия чуть более коррумпированной, Франция, Италия, Россия
чуть более. В начале XX века та же самая картина, сейчас то же самое. Есть
единственный пример, Сингапур. Страна за 40 лет из сильно коррумпированной
превратилась в одну из пяти некоррумпированных. Глобальный уровень коррупции –
это тема, которая очень инертна. Но для начала надо задать пару символов.
Третья
опаснейшая вещь связана с тем, что нам должны. Популярность некоторых ведущих
политиков базируются на том, что они поддерживают этот миф. Мы что-то кому-то
постоянно даём. Мы говорили о разрыве между производительностью и доходами, его
задал бюджетный сектор. Для поддержания своей популярности стали наращивать зарплаты
в бюджетном секторе. За ними стали тянуться зарплаты частного сектора, которые
росли быстрее производительности труда. Все думают, что им должны. Для ведущих
политиков эффективно поддерживать этот миф. Нужно отказаться от риторики,
которая активно поддерживает патерналистские настроения. Люди не готовы брать
на себя ответственность за собственные судьбы. У нас много мифов, что нами
управляют мудрецы, различные астрологические версии. Люди, которые в большей
степени уверены в себе, меньше всего верят в такие версии. Распространение
таких версий связано с тем, что большое количество людей не уверены в том, что
они контролируют свою судьбу. Если ты понимаешь, что ты сам делаешь что-то, то
тебе не нужно объяснять, когда ты плохо живёшь, что в этом виноваты сионские
мудрецы или инопланетяне, или американцы. Я назвал три шага, которые не требуют
никакой радикальности. Не поддерживать два самых вредных для страны мифа, что
кругом враги, и что нам должны. Они сами ещё будут десятилетиями жить,
потребуются многие десятилетия, чтобы их демонтировать. Нужно начать
символические действия в области коррупции и правоприменения. Я говорю про
символические вещи. Степень управляемости системы достаточна низкая. Когда я
работал на госслужбе, то пришёл к выводу, что мы можем делать только простейшие
вещи. Любые сложные решения физически нельзя выполнить. Можно придумать сложную
разумную модель, но когда в руках нет инструментов, вместо скальпеля для
проведения операции у тебя деревянная штучка. Ты знаешь, как провести операцию,
но ты не имеешь соответствующих инструментов.
Василиса Шуклина, Пермь:
Я хотела вернуться к предыдущему
вопросу. Каким образом богатство превратить в капитал? Почему российские
бизнесмены предпочитают свои деньги отправлять за границу? Почему у нас мало
иностранных инвестиций? Может, задокументировать права собственности на землю?
Второй вопрос – относительно качества работы. Есть такая фраза, что не бывает
людей хороших и людей плохих, люди реагируют на стимулы. С помощью каких
стимулов можно повысить качество работы?
Дмитрий Некрасов:
По первому вопросу. Я отчасти ещё
предприниматель. Почему я склонен создавать капиталы за рубежом? Потому что не
понятно, что здесь завтра произойдёт. Цены на нефть могут полететь, абсолютно
непредсказуемая власть, существует возможность политических преследований,
возможность административных наездов. Есть куча людей, у которых отняли бизнес.
Примеры с Ходорковским не способствуют, на местах у тебя тоже могут отнять,
нужно получить кучу согласований, поэтому не идут. Зарплата выше, чем реальная
производительность, нет никакого смысла что-то здесь производить. В Китае есть
куча людей, которые готовы работать за 100 долларов, у нас таких людей нет.
Смысла инвестировать сюда очень мало. Как это всё трансформировать? Нужны
системные меры по борьбе с коррупцией, это долго. В начале 2000-х у нас тоже
ничего не было, но инвестиции шли, потому что понимали, что цены на нефть
растут, рынок большой, будет развиваться. Сейчас другое понимание, другая
оценка ситуации. Мы при этих ценах на нефть балансируем, а они исторически
очень высоки. Завтра они упадут, и что произойдёт с этим рынком?
Про
стимулы, чтобы люди работали лучше. Это очень сложная система, ею нельзя
управлять из одного места. Самый мудрый правитель не может сделать так, чтобы
люди в стране глобально начали работать лучше, это зависит от многого. Но
стимулы понятны. Первое – патернализм. Его надо как-то демонтировать. Люди
думают, что государство должно о них заботиться. К нам едут таджики. У нас есть
регионы, где высокий уровень безработицы, но оттуда люди не едут работать на
стройки. Они получают пособие по безработице и спокойно на него живут. В
Махачкале гордые дагестанцы не могут работать дворниками, поэтому дворниками
работают азербайджанцы, хотя там очень высокий уровень безработицы. Когда мы в
социальный контракт, который есть между действующей властью и населением,
вносим то, что всё равно всех прокормят, это отрубает стимулы к саморазвитию,
труду. Второе – конкурентность. Я говорил, что в разных отраслях уровень
производительности разный. Это зависит от конкурентности рынка. Если рынок
конкурентен, работодатель создаёт стимулы для каждого конкретно, чтобы он
работал лучше. Правитель не может создать стимулы для миллионов людей.
Работодатель будет их создавать тогда, когда ему будет интересно этим заниматься.
То есть, нужна конкуренция. У нас совершенно избыточное высшее образование. Если
сравнивать с Германией, то в два раза выше. Нормальное количество людей,
получающих высшее образование, должно составлять 40%. Почему многие получают
высшее образование? Искажение стимулов. Многие идут в институты, чтобы не пойти
в армию. Миллионы людей тратят пять лет непонятно на что, в каких-то
помещениях, которые отапливаются, в которые приходят какие-то люди. Работу
миллионов людей мы просто выкидываем. Эта системная экономия позволила бы
перейти на контрактную армию. У человека, получившего высшее образование,
сформированы другие запросы относительно жизни. У нас получается сложная
ситуация, когда с одной стороны есть люди, безработные и недовольные жизнью, но
не могущие найти работу, которую считают для себя достойной, с другой стороны
есть тысячи свободных мест, которые не заполнены. Человек без высшего
образования пошёл бы на эти рабочие места. Рекомендую вам книгу, которая
вышибает мифы из головы. Называется «Германия. Самоликвидация». Её написал
бывший министр экономики какой-то земли. Он очень много и подробно говорит про
бедность. О чём он говорит? В Германии развита система социального обеспечения,
у них нижние 10% безработных в плане доходов получают на 10% меньше, чем
следующие по доходам 10%, которые работают. Разница небольшая, но одни при этом
работают на тяжёлом неквалифицированном труде, другие просто получают пособия.
Те, кто работает, счастливее среднего, по всем замерам. У тех, кто не работает,
больше всякой техники, мультимедиа, чем у тех, кто работает. Они больше курят,
пьют, большая часть дохода идёт на соответствующие вещи. Они реже готовят дома
по причине того, что они утрачивают эти навыки. С чего началась критика этой
книги и позиции автора? У нас есть прямая корреляция между избыточным весом и
уровнем доходов. В низкодоходных группах людей с избыточным весом больше, чем в
высокодоходных группах. Раньше это объясняли тем, что люди из низкодоходной
группы не могут позволить себе купить хорошие фрукты, ходят в Макдоналдс. На
самое маленькое пособие, которое есть в Германии, можно здорово питаться.
Взаимосвязь в следующем. Они не потому толстые, что бедные, а потому, что не
могут за собой следить, нет самодисциплины. Социальная политика государства,
которая носит такой патерналистский характер, приводит к мигрантам. У людей
есть альтернатива: получать социальные пособия, либо работать. Рабочее место
низкопроизводительно, там нельзя много платить. Эти места занимаются мигрантами.
А если бы безработным ничего не давали, они бы стали работать. Они
десоциализируются, у них хуже со здоровьем, появляются вредные привычки, с ними
происходит всё плохое. Стимулами надо демонтировать патерналистскую модель.
Сразу это невозможно, будет социальная революция. Постепенно это можно
прекратить. Некоторые моменты настолько экономически не целесообразны, что
дальше некуда. Но мы же социальное государство.
Екатерина Аликина, Санкт-Петербург:
Я продолжу тему, что делать. В данные
момент власть, властные структуры, которых вы предложили как актора, который
будет решать эту проблему, пользуются недоверием, социальной мифологией,
которая сформировалась. Это бездна, когда можно снова приходить к власти и
пользоваться теми ресурсами, которые они получают, приходя во власть. Как вы
оцениваете в данной ситуации возможность реализации моделей, которые вы
предложили? И насколько другие сферы, например, бизнес и НКО, могут помочь в
решении данной проблемы? Как улучшить ситуацию с доверием, с увеличением
политического, культурного образования?
Дмитрий Некрасов:
Я оцениваю перспективу довольно мрачно.
Это самоподдерживающийся контур. Политики эксплуатируют негативные мифы для
того, чтобы прийти к власти и удерживаться там. Они продолжают их
пропагандировать. В этой ситуации мифы продолжают укореняться. Выйти из этого
контура очень сложно. Для этого нужен такой человек, как Черчилль. Как он
говорил, чем отличается политик от государственного деятеля? Тем, что политик
думает о следующих выборах, а государственный деятель о следующем поколении.
Нам нужен человек, думающий о следующем поколении. Что касается бизнеса и НКО,
это единственный путь, который есть. За последние 20 лет все хорошее, что
возникло, это бизнес. С НКО у нас пока проблемы. Уровень волонтёрства в стране низкий,
всё это связано с доверием, но постепенно всё возникает. Люди начинают ездить и
помогать тушить пожары. Это всё будет работать и работать. Вся пожарная служба
Словении, все пожарные команды состоят из добровольцев. Они дежурят, выезжают,
быть пожарным престижно. Какой уровень доверия формируется в таком коллективе?
Такие вещи полезны для формирования доверия, и это один из контуров
воспроизводства. Бизнес тоже в какой-то степени. Новые кадры могут выйти только
оттуда. Если мы совсем не навёрнёмся в последующие лет 15-20, что очень
вероятно, то единственный шанс на какую-то позитивную эволюцию – это смена
поколений и люди, которые сформировались в другой среде. У нас скорее
негативные практики из государственной власти перетекают в бизнес, чем
наоборот.