Семинар «Почему в России сформировался персоналистский режим?»
Михаил Александрович Краснов
Профессор, зав. кафедрой конституционного и муниципального права НИУ ВШЭ, зав. ПУЛ Антикоррупционной политики НИУ ВШЭ
Михаил Краснов:
Я надеюсь, никого нет, кто был в прошлом году, а то получится, что я буду как старые анекдоты рассказывать, потому что я все время примерно с одной и той же темой выступаю. Ну, все новые. Это хорошо. Хотя ничего страшного не будет, если еще раз услышите что-то из того, что уже слышали.
Давайте так. Я хочу сначала понять ваши умонастроения. Вот скажите, как вы считаете, Россия управляется так, как и нужно или все-таки она должна управляться как-то по-другому. Есть какие-то мнения? Какие у вас ощущения? Я не говорю про социальную, экономическую, внешнюю политику – я имею ввиду, как она управляется.
Реплика:
Я считаю, что она управляется сейчас так, как она может, но может управляться и лучше в перспективе. Но сейчас – не так, как надо.
Реплика:
Ничего не возможно решить без лишних бумажек, нужно обязательно звонить начальнику, просить…
Михаил Краснов:
То есть личные связи имеют значение.
Реплика:
Меня лично смущает плановость, например, в республиках. Смущает то, что Путин уже который год у власти. И то, что происходит с Кадыровым. Когда его спрашивают в официальных интервью, сколько он еще пробудет у власти, он говорит – как Аллах решит. Это все очень странно. Наверное, Россия не готова к демократии в полном объеме, демократические институты не смогут эффективно работать. Но мы должны отойти от подходов к управлению, которые мы имели в XVIII-XIX вв.
Михаил Краснов:
А как мы узнаем, готово общество или нет?
Реплика:
Когда граждане будут управлять страной, а не те люди, которые сидят там.
Михаил Краснов:
То есть те, кто сидят, не умеют управлять, а другие будут управлять лучше, да?
Реплика:
Мне кажется, мы забыли про такой фактор, как доверие. Прежде, чем обратиться к кому-то из государственных органов, мы заведомо не доверяем этим людям. То есть каких-то человеческих факторов уже не хватает. Когда мы будем доверять людям вокруг, многое изменится.
Михаил Краснов:
Понятно. Вы чувствуете, что большинство из вас обращается к личным моментам – люди, наше общество не готово, доверия нет. А что, собственно говоря, подвигнет к изменениям, почему мы изменимся? Это в откровении от Иоанна Богослова говорится, что все враз будет новое – а нет, это апостол Павел говорит – мы изменимся враз, когда будет второе пришествие. А если в рациональных категориях говорить – что изменится, почему вдруг – вот вы говорите «общество не готово» – почему общество станет готово? Или не вдруг, постепенно, почему люди станут доверять?
Реплика:
Надо такие механизмы запускать, чтобы не сразу, прямо завтра, общество чувствовало свою ответственность, а постепенно начинало принимать участие в управлении. Например, сейчас население платит налоги, но в основной массе люди не в курсе, как они платятся, откуда платятся, для чего платятся.
Михаил Краснов:
Сейчас понятно, что люди отрешены от власти. А что может это изменить?
Реплика:
Должны работать законы.
Михаил Краснов:
Должны, но не работают. А что это может изменить?
Реплика:
Нужно улучшить экономическую ситуацию, чтобы увеличился средний класс. Потому что при низком уровне достатка люди не будут политически активны. Если посмотреть, наиболее политически активны регионы, которые имеют внешнеторговые связи. У нас же субъекты федерации могут торговать. Так вот, в таких регионах люди заинтересованы в том, чтобы что-то создавать, менять. Но на большей части территории России положение плачевное, людям далеко не до политики. Как правило, все заканчивается пресловутыми разговорами на кухне, а дальше люди думают о том, как заработать на хлеб, не то чтобы что-то менять, привносить новые ценности, развивать демократические институты.
Михаил Краснов:
То есть если переводить ваши слова, можно ли это понимать, как только средний класс количественно будет достаточно широким, он предъявит власти социальный заказ – затребует демократические институты?
Реплика:
Да, потому что если мы сейчас вспомним даже мартовские выборы, можно сказать, что все «закаталось асфальтом» – никому это все было особо не нужно, может, только небольшое количество «креативного класса», как его называют, выступило, москвичи что-то выдвигали… Но у них не было чего-то конкретного, не было лидера. Нам нужно, чтобы вся Россия наконец заговорила. А это может случиться, когда появится крепкий средний класс.
Реплика:
Я бы сказал, что для того, чтобы люди начали вовлекаться в управление, их надо информировать, учить, чтобы они поняли – не мы работаем для власти, а власть для нас.
Михаил Краснов:
Хорошо. В принципе вы правы. У вас будет завтра выступать Ирина Ясина на тему «Может ли человек что-то изменить в современной России?». Вообще, это фундаментальная проблема… Я юрист, а среди вас есть кто-то с юридическим образованием? Кто вы в основном – политологи, социологи, экономисты есть? У юристов мозги так сформировались, что мы обращаемся в основном к нормам, к институтам, но это не значит, что юрист должен забыть все, что вокруг происходит. Это плохой юрист, который сообщается только с нормами. Так вот я юрист, но я понимаю, что дело не только в институтах. И вообще, разные люди – те же социологи, историки, философы, политологи, экономисты – уже давно, на моей памяти лет пятнадцать, думают, почему сорвался демократический проект в России. Высказываются разные позиции, но главной причиной им видится социокультурный фактор.
Одни говорят, что Россия находится в некой культурной матрице. Я не помню, кто она – экономист или политолог, – но одну из своих статей она напечатала в журнале «Вопросы экономики», ее фамилия Кердина. Она рассуждает именно таким образом, что есть две институциональных матрицы – Х-матрица и Y-матрица. Так вот Россия находится в матрице патриархальной, и чтобы оттуда вырваться, нужно очень много времени и сил. А известный экономист, декан экономического факультета МГУ Аузан, продвигает идею «колеи». Хотя он более оптимистично смотрит на все, но главную причину видит в некой предопределенности. Но тогда и семинар наш не очень-то нужен, если мы в колее, а все это на далекое будущее, не знаю, застанете ли вы его, я-то точно не застану. Так что идея в том, что «мы такие», и эта идея довольно успешно внушается, в том числе и околовластными экспертами. Но на самом деле ее с удовольствием подхватывает и тот самый «креативный класс», «сетевые хомячки», как их называют, либералы. Это очень опасная вещь, на мой взгляд. Я не отрицаю социокультурного фактора, конечно же. Конечно, мозги многое значат, привычки, стереотипы, традиции, историческое наследие, мифы, которые сидят в голове массы людей. Я думаю, что и в ваших молодых головах тоже. Да и в моей сидят, я только сейчас не могу выделить конкретно, но наверное. Потому что как учили в школе, вузе, чем полон Интернет, и так далее, и так далее. Этот фактор существует. Но на мой взгляд – а я, кажется, нахожусь в меньшинстве – так вот мой взгляд состоит в том, что при всей важности социокультурного фактора, причиной того, что у нас сформировалось, является то, как у нас устроены институты, то есть правила игры. Хотя Норт – наверное, слышали, нобелевский лауреат – говорит, что институты – это не только формальные, но и не формальные правила. Думаю, Георгий Сатаров вам тоже об этом будет говорить. Но для юриста институты это все-таки формальная вещь, я пользуюсь таким пониманием.
Институты у нас устроены так, что они формируют то, что я называю «персоналистским режимом». Чем плох этот режим? Это тоже не очень популярная вещь. Скажите среднему человеку, не очень вовлеченному в политику и не желающему вовлекаться, что если приходит очень хороший президент или, как сейчас говорят, лидер, то если он будет делать все правильно, как я, средний человек, понимаю, то ничего менять и не надо. Как показывают социологические опросы, так думают многие люди. Также и этот «креативный класс», который выдвигает лозунг «Россия без Путина» – все замыкается на личности. Трагедия состоит не в этом, а в том, что если вся система замыкается на одной личности, самой распрекрасной, и человек этот справедливый, добрый, благородный, эта система – очень плохая. Может, она была хороша лет тысячу назад, две тысячи, пять тысяч. А в современном мире эта система гибельна. Гибельна уже потому, что мы не обеспечим сменяемость системы этими самыми распрекрасными людьми. Потому что место прекрасного человека может занять злодей. Но дело даже не в этом. Был такой замечательный политический мыслитель Карл Поппер. У него есть двухтомник «Открытое общество и его враги», может, кто-то из вас слышал. Так вот он ставит вопрос не «кто должен править?», вопрос должен стоять иначе – «как нам создать условия, чтобы кто бы ни правил, не мог причинить слишком большой вред обществу?». А ведь даже самый замечательный человек постепенно становится довольно – я говорю бытовыми словами – нехорошим правителем. Потому что это психология. Я не психолог, но жизненные наблюдения все-таки показывают, что человек, обладающий почти не ограниченной властью, постепенно развращается. Это не я сказал, это известно, что власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно. Поэтому задача общества – построить иные правила игры. И я сейчас вам постараюсь рассказать, в чем порочность этих правил игры – а они в конституции.
Вы мне можете сказать, что на конституцию никто не обращает внимания. Это не так. Знаете, на что не обращают внимания? Конституцию я лично делю на две части – хотя, возможно, методически это неправильно. Первую часть я называю лирической. Это основы конституционного строя, где сказано, что Россия – демократическое, правовое, федеративное, а также светское, социальное государство, там есть местное самоуправление, разделение властей, Россия открыта для международного сообщества. И даже говорится немыслимая вещь, очень либеральная (и даже я сам, наверное, отношусь к либеральной части политического спектра, хотя со многими оговорками), что общепризнанные принципы международного права и международные договоры являются частью российской правовой системы. И если какой-то российский закон противоречит этим принципам, то действуют эти принципы. Это же замечательные вещи. И вторая глава – права и свободы человека и гражданина. Совершенно по-современному они там описаны. Вот эта часть конституции – на нее действительно сейчас никто не обращает внимания. Можно, конечно, апеллировать к этому, но в таком риторическом смысле. И есть другая часть, которая начинается с третьей главы и практически до последней. Это часть, которая описывает, как устроена власть – федеральная, региональная (в самых общих выражениях), муниципальная. И я вас уверяю, что правила этой части конституции соблюдаются. Но они составлены таким образом, что они формируют совершенно уродливую систему власти, персоналистскую систему, то есть завязанность на одном главном начальнике. Причем, вы мне можете сказать, а как же 90-е годы, там вроде не было персоналистского режима, не было сервильных институтов, чтобы президенту стоило только рот открыть, как уже несут ему на блюдечке готовый закон. Да, не было. Но режим все равно был персоналистский, как ни странно. Я сейчас покажу, благодаря чему это случилось. Дело в том, что надо обладать историческим мышлением, это нужно всем, не только историкам. И понимать, на основе чего появляется настоящее. Надо вспомнить, что 91-й год – это ликвидация советской власти. И конец 91-го года – образование новой страны, распад СССР, Россия становится отдельным государством. По-хорошему, тогда нужно было досрочно прекратить полномочия и президента, и Съезда народных депутатов. Но, наверное, по человеческим причинам не захотели. И получилось, что плавно мы стали наследниками СССР. И постепенно это сказалось, потому что конституция
Президенту-реформатору надо не мешать. Собственно, и Путин говорит о том же. И его идеей молчаливо предполагается мысль: «я знаю, как правильно, ребята, смотрите, я пришел – и бюджет наполнился, с 2000-го-то года все больше и больше». Только причинно-следственные связи другие. Но обществу это не интересно. Если это при Путине, значит, благодаря Путину. Если бардак был при Ельцине, значит, это благодаря Ельцину. Он говорит, что «я знаю – и вы не мешайте мне, а кто мешает? – вот они, кто на Болотную ходят, а я знаю как, я вас веду в нужном направлении». И эту идею общество поддерживает. И в этом смысле я вас поддерживаю, что общество не готово – оно готово отдаться человеку, который уверен в себе и который говорит – я знаю КАК. Вот примерно такую картину и нарисовали те, кто составлял конституцию. Я должен вам покаяться в какой-то степени. Дело в том, что конституционной проблематикой я занимаюсь с 70-х годов. И с 93-го года я работал в Администрации. Сначала я был советником помощника президента, а потом и сам стал помощником президента. И я – поскольку инерция борьбы была сильна – не обращал внимания на эти вещи. И занимался я не научной деятельностью, а рутиной, свойственной деятельности помощника. А эти вещи от меня далеко были. И только к 1998-му году я стал прозревать, тогда же и подал заявление об уходе в мае 1998 года. И Борис Николаевич – царствие ему небесное – удивлялся, почему я ухожу. Эти вещи они неочевидны, они мне теперь очевидны. И я хочу с вами поделиться. Эти люди не то, чтобы хотели угодить президенту, нет, поверьте, что в этой рабочей группе было много очень честных, порядочных людей. Но они были убеждены, что необходимо дать президенту-реформатору возможность проводить реформы. Я сейчас не говорю о том, проводились ли эти реформы, хорошо ли, плохо ли. Я говорю о мотивах составления такой конституции, таких правил игры. Но ни оказались близорукими. Я участвовал в конституционном совещании, но я не участвовал в доработке конституции. Близорукими они оказались потому, что исходили из того, что на смену этому президенту-реформатору придет другой президент-реформатор. Этот персоналистский фактор сидит в головах, эта инерция – придет такой же мощный реформатор и будет дальше вести.
Что же это за правила игры? Почему мы получили парламент, о котором даже неприлично говорить, что это за парламент? Парламент предполагает компромиссы. Законы – это результат компромисса разных ценностей и разных интересов. У нас компромисса не получается. Приходят из Администрации указания, что нужен такой-то закон. И такой закон будет. А как устроена власть? В статье 10-й говорится, что у нас власть организована по принципу разделения властей – законодательная, исполнительная и судебная. А в следующей статье говорится, что власть в России осуществляют президент, парламент, правительство и суды. Спрашивается – а к какой власти относится президент? А ни к какой. Когда вам скажут, что к исполнительной власти, знайте, что этот человек не очень грамотный, потому что опрезидент – глава государства. А исполнительную власть у нас возглавляет правительство. Другое дело, что у нас де-факто президент руководит исполнительной властью. Но по конституции он не относится ни к какой ветви власти. Он стоит как бы над всеми ветвями власти. У него и функции соответствующие. Первое – гарант конституции и прав человека и гражданина. Это самая важная функция. Он должен быть хранителем конституционных правил игры. Далее – он обеспечивает суверенитет, независимость и государственную целостность. И для этого он – верховный главнокомандующий, он вправе вводить чрезвычайное положение, объявлять военное положение – у него есть для этого институциональная сила. Далее – он представитель России внутри и вовне. То есть вовне он представляет Россию, подписывает договоры или поручает кому-то подписывать эти договоры. Внутри России он перед регионами олицетворяет собой федеральный центр. Это тоже понятно, он глава государства. Но глава государства таким образом должен быть политически нейтральной фигурой. Ведь если я стою над всеми, значит, я за ними наблюдаю, чтобы они не нарушали конституцию. Например, во французской конституции есть норма, которая говорит о том, что в случае угрозы нации и в случае, когда государственные институты не могут нормально функционировать, президент может принять любую меру для ликвидации этого положения. Это нормально для президента, как главы государства при нашей форме правления. А у нас, напомню, полупрезидентская, или смешанная, форма правления, когда есть сильный глава государства, но под ним есть еще отдельно правительство. В отличие от американской системы, полностью президентской, где президент является главой исполнительной власти. У нас не так – у нас наподобие Франции. Таких стран не так много – Франция, Португалия, Хорватия, Словения, Польша, Болгария. И на постсоветском пространстве выбрали такую модель – она удобна. У главы государства появляется свобода маневра. Вы можете спросить – почему во Франции или в Португалии не так? А все дело в деталях, как сбалансирована эта система.
Президент должен быть политически нейтральным институтом, но сама конституция запрещает ему это. Да, у него еще есть такая функция, как обеспечение согласованного функционирования органов власти, то есть тоже как бы арбитражная функция. У каждого органа своя компетенция, зачем их мирить. Но допустим, это тоже предполагает нейтралитет. Но дальше появляется совершенно странная норма. В той же статье, описываются функции президента. Президент определяет основные направления внутренней и внешней политики. Все. На этом можно закрывать разделение властей, демократию и отсюда и правовое государство, и федеративное государство – можно закрыть. Потому что получается, что когда мы избираем парламент – вон сколько бодались, «нелегитимная дума, нелегитимные выборы» – мы выбираем совершенно безвластный орган. Ну да, неприятно, что нечестные выборы. Допустим, были бы они честными, что бы изменилось? Ничего, я вас уверяю. Максимум, этот парламент, Госдума, прежде всего, если бы там не было большинства «Единой России», пропрезидентской партии, чуть больше трепал бы нервы президенту, не более того. Он не смог бы обеспечить какой-то свой курс. Во всяком случае, та фракция, чье большинство, не смогла бы этого сделать. Почему? Конечно же, дело не только в том, что президент определяет основные направления внешней и внутренней политики. Это не полномочия, это только функция. Но соединяясь с его полномочиями, эта функция начинает играть решающую роль. Я отвлекся и не сказал. Мы выбираем парламент – что это? Мы выбираем определенный социально-экономический курс. Мы выбираем либо прогрессивную шкалу налогов, либо плоскую, как сейчас. То есть все платят одинаково. Это вопрос общества, как оно видит это, и того, как политики могут в конкурентной борьбе влиять на общество. В любом случае формально это заказ от общества. Или дружить с этими или с теми – или вообще ни с кем не дружить – это общество определяет на парламентских выборах. И самое главное, когда мы выбирает парламент, мы тем самым определяем приоритеты – через федеральный бюджет. Потому что можно сколько угодно говорить о приоритетах и видеть совершенно иную картину в федеральном бюджете. Можно говорить, что все для блага человека и в то же время самой большой расходной статьей делать статью расходов на оборону. При Ельцине так, кстати, к сожалению, и было. Мы, как его помощники, писали проект Федерального послания – Ежегодного послания Федеральному Собранию об основных направлениях внутренней и внешней политики и о положении в стране. И вот мы писали такие наивно-мечтательные (то есть мы думали, что так и будет) вещи, очень демократичные, правильные, я так считаю до сих пор. Можете, кого интересует, посмотреть эти послания. Мы писали об укреплении государственной власти, что она должна быть и демократичной, и правовой, и так далее. А бюджет выходил совсем другой. Правда, наполнение бюджета было маленькое. Там фактически был бюджет среднего города в Калифорнии. Но даже не в этом дело, а в том, что приоритеты были другие. И в то время появился совершенно неконституционный документ, который, правда, сейчас уже оформлен в законе, в Бюджетном кодексе. Это было Бюджетное послание президента, в котором были определены совсем другие приоритеты. Я помню, помощник по экономике Лившиц, он потом был министром финансов, как-то мне сказал – «с тебя бутылка!». Я записал наконец в Бюджетное послание, что судебная власть будет финансироваться в приоритетном порядке. А действительно, до этого моя головная боль как помощника по правовым вопросам состояла в том, что судебная деятельность останавливалась. Из разных мест приходили панические телеграммы о том, что нет денег на вызов свидетелей, на повестки. Это, что касается основных направлений внешней и внутренней политики, как это сопрягается с его полномочиями. Вас мало, но хоть вы в своих кругах, в своих работах будете это понимать, чтобы вас не смогли обмануть. В чем состоит индикатор конкуренции? Кто обладает ключами от правительства. Об этом говорили Шумпетер, Поппер, сейчас Адам Пшеворский о том же говорит, на мой взгляд, совершенно верно. Как говорил Поппер, демократия – это возможность общества, народа бескровно сменить правительство. Правительство не как орган, речь о возможности сменить правящую элиту путем выборов. Так вот меняем ли мы на выборах правительство – на парламентских и президентских выборах? Нет. И поэтому нет у нас качающегося политического маятника. А нет маятника – отсюда все проблемы. Нет независимого суда, есть полицейский произвол, разрастающаяся коррупция – и это естественно, потому что ни одна политическая сила не берет ответственность за госаппарат. Тут добавляется еще один фактор – «царь-то хорош – бояре плохие». И поэтому ответственность, во всяком случае до последнего времени, сейчас, может, немного меняется, лежит на некой силе, вот этом чиновничестве. То есть за чиновничество никто не отвечает. Поэтому без политической конкуренции говорить о том, что когда-нибудь у нас будет демократия, не приходится. Почему ее нет? Потому что президент – это судья, играющий на поле за одну из команд. Я вам сказал, что он должен быть политически нейтральным. Но он не может быть политически нейтральным, потому что конституция обязывает его определять направления политики. Но если я определяю направления политики, я, естественно, определяю их в рамках ценностей, которые я исповедую, поэтому эта политика будет в любом случае партийная. Не обязательно политика формальной партии, но это определенная политика. Вот почему опасно, когда политику определяет одна фигура, а не совокупность в лице парламента. Когда оппозиция договаривается с правящей партией или с правящей коалицией, это компромисс. И правящая партия не может без оппозиции. У президента не может быть компромисса с самим собой. Ему вообще не надо достигать компромисса, потому что как формируется правительство? Я еще раз повторяю, через правительство проводится вся политика.
Давайте поставим мысленный эксперимент. Может ли в России быть правительство парламентского большинства при нынешней конституции? Как-то и Путин, потом чуть-чуть Медведев говорили, что надо бы правительство парламентского большинства. Но потом все рассосалось, и правильно, что не стали, потому что не получилось бы. Но допустим, есть президент, и он действительно сказал, что будет правительство парламентского большинства, я буду формировать правительство из той партии – собственно, для регионов это сейчас сделали, – которая завоюет большинство. Давайте представим, что большинство завоевала КПРФ. Будет ли это правительство парламентского большинства? То есть будет ли это правительство проводить политику, которая обусловлена позицией КПРФ, немножко смягченной оппозиционными мнениями? Нет. Почему? Смотрите, как хитро устроена система.
Президент предоставляет кандидатуру премьера. Дума дает согласие. Вроде все очень прилично и культурно. Но если Дума не дает согласие, то ее не будет. Потому что после третьего отклонения кандидатуры, как сказано в конституции, президент распускает Думу – не может распустить, а именно распускает, обязан распустить – и назначает одновременно председателя правительства. Это иезуитская конституция, она как бы говорит – ребята, если вы не дадите согласие, нам же еще лучше, мы назначим премьера без вас, а вы сейчас будете собирать у спонсоров деньги на новые выборы. Почему у нас ни разу и не было – ни при Ельцине, ни при Путине, ни при ком роспуска Думы. Был момент, когда можно было чуть-чуть смягчить это конституционное положение. Конституционный суд рассматривал его в 1998 году. Депутаты направили запрос – а должен ли президент одну и ту же кандидатуру три раза вносить? По логике, нет, конечно. А Конституционный суд сказал, да, можно. Логики никакой, но суд сказал – можно. Вот президент и вносит. Единственный раз, когда чуть не сорвалось, это было во время дефолта. Когда после снятия Кириенко в августе 1998 года президент вновь предложил недавно снятого в марте Черномырдина. И тогда Дума взбеленилась. Президент плюнул бы. Как он плюнул и пугал, когда назначали Кириенко – они тоже не хотели соглашаться, но согласились. А здесь Ельцин пошел на попятную, потому что он просто испугался – ситуация в стране была очень напряженной. Ну, сами посудите, разоряется масса предпринимателей, курс доллара резко скакнул вверх, люди теряли сбережения. Он просто испугался социального взрыва. И тогда он внес компромиссную кандидатуру Примакова. Правда, это не помешало через несколько месяцев того же Примакова снять. Вообще, смотрите, как легко снимали – Черномырдин в 1998 году, в том же году Кириенко, Примаков – в 1999 году, Степашин и в 1999-ом же Путин. Можно сейчас сказать, что это были смотрины, кому оставить пост президента. Но сейчас не об этом.
Второе, правительство уже знает, чье оно, но этого мало. Предположим, Дума оказалась принципиальной, пошла на роспуск, вновь приходит. И что? А согласия депутатов уже никто не спрашивает, правительство уже существует. Потому что в отличие от конституций в государствах с такой же формой правления, правительство слагает полномочия не перед вновь избранной Думой, а перед вновь избранным президентом. Поэтому где правительство, а где Дума. Ну, пришли и пришли. Вы мне можете сказать – у Думы же есть еще один рычаг – вотум недоверия. Есть. Но тоже иезуитски устроенный. Хочу обратиться к Франции. Почему там президент не менее институционально сильный, чем у нас, а в чем-то и более, потому что, например, французский президент вообще не обязан спрашивать согласия Национального собрания, чтобы назначить премьера. Но почему-то он назначает премьеров иногда из своих политических противников. Что он, такой благородный? Да нет, конечно. Миттеран так делал, ранний Ширак так делал. А дело в том, что если он назначит своего «дружка», своего однокурсника, соседа, кого угодно, зятя, тестя, то Национальное собрание, если большинство там за другой политической силой, просто тут же выносит резолюцию порицания, то есть вотум недоверия. И тут уже президент ничего не может сделать – правительство уйдет в отставку без всякого вмешательства президента. Президент, конечно, может снова назначить премьера из своих сторонников. Нижняя палата французского парламента снова вынесет вотум недоверия. А если так будет продолжаться, страна встанет на дыбы, президент это понимает и он не самоубийца. Поэтому французским президентам приходится иметь дело со своими политическими противниками во главе правительства. У нас не так.
Что происходит у нас, когда Дума попытается вынести вотум недоверия. Там две стадии. Президент может отправить правительство в отставку, а может и не отправить. Естественно, он и не отправит. Это его карманное правительство, с какой радости он будет отправлять его в отставку. Тогда, говорится в конституции, через три месяца Государственная Дума должна снова поставить на голосование вопрос о доверии правительству. И после этого правительство не уходит в отставку. А в конституции сказано – президент распускает Думу или отправляет правительство в отставку. Понятно, что он распустит Думу – правительство его, еще раз говорю. Поэтому и вотума недоверия у нас не было ни разу, несмотря на то, что попытка была в 95-ом году, но дошли только первой стадии. Через три месяца уже не было голосования. То есть правительство, какой бы фракцией оно ни было сформировано, будет смотреть в рот президенту, а не своей партии – если оно хочет уцелеть, естественно.
Дальше, почему не может быть правительства парламентского большинства. Потому что в конституции сказано, что правительство принимает свои постановления в соответствии с конституцией, законами и указами президента. А если оно примет постановление, противоречащее указу президента, то президент может это постановление отменить. Я не говорю о таком институте, как председательствование на заседаниях правительства, он у нас фактически не работает, понятно почему. Президенту нет нужды председательствовать на заседаниях правительства. Крайне редко, когда такие случаи были. Может, один-два раза за всю 20-летнюю историю конституции.
И самое главное – главное, не кто тебя назначает, а кто тебя увольняет, ему надо в рот смотреть. Кто увольняет правительство? Только президент. Да, он может отправить в отставку при вотуме недоверия, но я вам уже сказал, смысла нет президенту какую-то Думу слушаться. Премьер может подать свое заявление об отставке. Зубков у нас только подавал заявление об отставке перед парламентскими выборами, чтобы там Медведева назначили, или кто там был, я уже не помню сейчас, запутался. Перед выборами Медведева, в общем, эта комбинация была, в 2008 году. А самое главное, у нас есть норма, которой тоже нет нигде. Президент решает вопрос об отставке правительства. То есть президент в любой момент, встав с кровати с левой ноги, может сказать – я отправляю правительство в отставку. В принципе, у нас так и было. Правительства не отправлялись в отставку за какой-то провал. Можете посмотреть архивные кадры, потому что президент после отставки правительства выступает по телевизору. И это театр абсурда. Потому что президент каждый раз говорит – я доволен работой правительства. Так, между прочим, было с правительством Касьянова, перед Фрадковым, это было в 2004 году. Потом выяснилось, что президенту как бы напели, что у Касьянова есть президентские амбиции. Зачем было снимать, если до президентских выборов, когда Путин на второй срок должен был идти, оставался месяц? Я вам уже сказал, что правительство в любом случае слагает полномочия перед вновь избранным президентом. Для народа это было далеко, конечно, а аппарату было показано – я снимаю его, хотя мог бы подождать еще два месяца. То есть тут тоже полный президентский произвол. Поэтому никакого правительства парламентского большинства быть не может. И естественно, когда все управленческие нити стекаются к президенту, но при этом у него есть огромное поле для маневра, когда он может сказать – и возможно, мы скоро будем свидетелями этого, – что во всем виновато правительство, и я вам сейчас дам новое правительство. Поработает другое правительство. Это очень хорошая модель. Как сказал Путин – «я отвечаю за все». Де-факто он правильно сказал. Но по конституции – неправильно. Потому что президент отвечает за правила игры. И в этом проекте, который есть у вас, который мы со студентами сделали, проекте конституции России, мы как раз постарались описать эту модель президента-хранителя. Не слабенького президента, отнюдь, мы не делали из него английскую королеву. Но президента, который отстранен от определения политики. За ним должно оставаться только хранение, обеспечение основных правил игры. У нас так не получается: президент поневоле становится партийным политическим игроком, и любая критика в его адрес воспринимается им как критика государства. Почему чуть ли не врагами государства называются оппозиционеры? Все очень просто – потому что критикуя президента, вы критикуете всю государственную власть. Именно так модель и устроена. Это, кстати, не мною замечено. Есть американский политолог, Хуан Линц, он как раз и говорил об этом, о некой ущербности и зернах авторитаризма, которые сидят внутри президентской и, естественно, полупрезидентской модели. И он говорит, что президент, который получает мандат от народа, это очень важный фактор. Ведь в парламентской республике президент получает мандат от депутатов. И у президента сразу создается эффект миссии. И поэтому он оппозицию себе воспринимает как оппозицию государству в целом. Так, кратко я вам попытался показать, что дело не только и не столько в наших мозгах. Будь система устроена так, что она бы давала возможность политической конкуренции, мы бы, во-первых, имели нормальные партии к сегодняшнему дню. Ведь почему они разложились? Потому что поставьте арабских скакунов в конюшню и не давайте им выходить, и вы через год получите дряхлых кляч. То же самое и наши партии. У них морковки нет, им не за что бороться, они не борются за правительство. Они борются максимум за то – и это реальная практика, мне Рыжков рассказывал, – куда будут смотреть окна их кабинетов на Охотном ряду. Потому что окна одних в старом здании смотрят на Охотный ряд, а других – на Георгиевский переулок, маленькая такая улочка – не престижно. А вот на Охотный ряд – престижно. Кто какие комитеты получит, какая связь будет, какая АТС – один или два, или вообще без АТС, правительственную связь я имею ввиду. Какая машина будет – по вызову или персональная, и так далее. Вот за что они борются, а мы им в этом помогаем. Так что будь другие правила игры… Я думаю, что мы не лучше, не хуже, это князь Трубецкой говорил, мы нормальная страна – не надо из себя супердержаву строить, но и не надо говорить, как сейчас в Интернете на «Эхе Москвы» я прочитал, «Россия – страна периферийная» – да никакая она не периферийная и не может быть, хотя бы из-за своих размеров и местоположения. Но она всегда будет мировым политическим игроком, но это не значит, что у нас миссия, которую мы должны кому-то навязать. Свою надо жизнь обустроить, а обустроить никак не получается, потому что приходят лидеры, которым приятно быть лидерами не общества, а страны, которую боятся, как минимум. А еще лучше – уважают. Потому что плохо быть лидером незаметного государства, хочется быть лидером заметного. Вот они и обустраивают так, чтобы быть лидерами заметного государства. Но в интересах ли это граждан, нас с вами, это вопрос. Спасибо.
Вопросы ваши, пожалуйста.
Евгений Баранов, г. Волгоград:
Поясните, как должна выглядеть та самая морковка, за которую они должны бороться.
Михаил Краснов:
Могу сказать примерно то, о чем мы там писали. Во-первых, правительство слагает полномочия перед вновь избранной Думой. Во всяком случае, как бы ни называлась эта нижняя палата. Второе, не президент вносит кандидатуру председателя правительства в Думу, а Дума предлагает из партии большинства или блока партий (если нет большинства, то образуется коалиция) кандидатуру премьера. А президент обязан с ней согласиться. То есть формально назначает эту кандидатуру. Но у нас есть резервный вариант, потому что Дума в наше время может в определенный срок не выдвинуть кандидатуру премьера, потому что, вы правы, мозги еще не готовы и договороспособность у нас маленькая. И тогда – у нас есть резервный вариант – президент на год создает свой временный кабинет. Если этот кабинет через год получит доверие Думы, то он остается на постоянной основе. Если нет, то Госдума через год вновь вносит кандидатуру премьера. Но это как резервный вариант. Опять-таки, я вам говорю, дело не в количестве президентских полномочий. Например, я считаю, что президент должен отвечать и за генерального прокурора. Де-факто он так и отвечает, но де-юре генеральный прокурор ему не подчинен, поэтому вы помните эту анекдотическую ситуацию в начале 2000-х годов, когда Путин сказал, что не смог дозвониться Устинову. Ну, чушь. Поверьте мне, я знаю, как работает ФАПСИ, сейчас это в структуре ФСБ, правительственная связь – из-под земли достанут, о чем вы говорите, дозвониться он не мог. Вот хотя бы такими штрихами.
Дмитрий Чернышев, г. Волгоград:
Изменение персоналистского режима грядет, вы считаете, ведь невозможно всегда оставаться в одном ключе? Как вы думаете, он изменится кровно, бескровно, может быть, сам себя изменит или трансформирует?
Михаил Краснов:
Это вопрос не к юристу, конечно, но в книжке, которая так и называлась – «Персоналистский режим», я предложил, что лучше всего, если придет некий президент, который, понимая, что нужно России, как бы пожертвует своим благом и инициирует изменение конституции. И мои коллеги – а они были не юристы, прежде всего, политологи и социологи – раскритиковали меня в пух и прах, сказав, что такого быть не может. Но я думаю, что может быть. Опять-таки вопрос запроса общества. Но как наше общество просветить в этом смысле, я, честно говоря, не знаю.
Дмитрий Чернышев, г. Волгоград:
Еще один вопрос. Русское самосознание – является ли это правдой, что российскому самосознанию хочется ближе к монархии, персонализму.
Михаил Краснов:
Об этом давно писали, тот же Бердяев писал, что русскому человеку свойствен «царецентризм», он не представляет себе страны без этой верховной власти. Но, кстати говоря, именно это русское самосознание, как вы говорите, учтено в этом проекте. Потому что мы говорим, что президент достаточно сильный, у него много полномочий, но только в сфере охраны конституции. Если там бунтуют регионы, значит, он может ввести президентское правление, и так далее. И в этом смысле я думаю, что русскому самосознанию будет удовлетворять обязательность некой фигуры, олицетворяющей… Я думаю, что это будет всегда. Но на самом деле, это не только русское самосознание. Смотрите, что произошло в Чехии – они от парламентской модели перешли к президентской или полупрезидентской. Сейчас у них выборы прошли, и президент уже с совсем другими функциями и полномочиями. Значит, это не только в России – стремление видеть главу. Другое дело, как мы его обустроим. Но я согласен, что нужно это учитывать, это сидит, видимо, в нас. На самом деле, я думаю, во всех нациях сидит. Любовь к английской королеве – или кто там потом будет после нее. Тут я не в свою уже влез епархию. Я это через некую потребность в отцовстве ощущаю. Не случайно еще в древности неких лидеров называли отцами. Например, у Светония сказано, что там присваивался титул – «Отец Отечества». Людовик XII носил звание что-то вроде «отец», не помню, «отец нации» или «отец народа». Ататюрк – «отец турок». Так что это не только русское самосознание. Да, «отцы-основатели» еще.
Вопрос, г. Волгоград:
У меня один вопрос такой личный, почему вы выбрали слово «персоналистский», а не «авторитарный»? И еще вы говорите, что все в систему упирается. Но если подумать, то все наоборот становится проще: если настроение масс изменится, то выберите другого президента, и поменяется правительство, поменяются законы, поменяется курс.
Михаил Краснов:
Вот об этом я и говорил в самом начале. Что надежда на то, что мы выберем самого лучшего, очень опасна. Потому что, во-первых, за самым лучшим может прийти самый худший. Вам-то, может, и повезет, положим, будет он до своей смерти править. Но после смерти тоже должен кто-то править. А во-вторых, власть, реально не ограниченная, развращает. Поэтому мы и будем барахтаться в этой проруби, ища, кого бы Бог нам послал самого хорошего. Вот в чем трагедия. И ловушка, на самом деле. Потому что в поисках самого хорошего мы забываем о поисках правильных условий, в которых нужно этого хорошего посадить. Тот же Поппер сказал, что конституция нужна не для счастья. Счастье ни одна конституция дать не может. Она нужна для того, чтобы реальность не превратить в ад. Вот о чем нам надо думать. Не о том, чтобы пришел прекрасный, а о том, чтобы уберечься от самого мерзкого. А мы все ищем лучшего, забывая, что когда мы ищем, могут пробраться и мерзкие. Так что выбирайте – либо на время самый хороший, либо на долгое время или время от времени будем получать мерзких, которые могут своей мерзостью и всю страну погубить. Пусть будет средний. Пусть будет грешный, слабый, то есть, может, сильный лидер, но грешный человек, пусть не самый лучший. Но зато будут – правильно кто-то сказал в начале – работать законы, а не люди. И когда вам надо будет справку какую-то получить, вы будете искать не знакомого, кто может это устроить, а просто будете знать свои права, спокойно приходить и знать, что если этот чиновник не сделает, от него мокрого места не останется. Собственно, зачем нужна демократия? Я не такой уж большой сторонник демократии. Платон был прав (но это не значит, что я с Платоном согласен тоже), когда говорил, что это власть черни. Фома Аквинский о том же говорил. Но они правильно боялись – демократия всегда беременна охлократией, потаканием вкусам и ценностям черни. Чернь я беру не в социальном, а в моральном смысле – а таких людей, к сожалению, много. Демократия нужна, на мой взгляд, только для того, чтобы обеспечить правовое государство. Потому что демократия в моих глазах ценности сама по себе не имеет. Ценность имеет вот эта правовая свобода и правовое равенство. Когда я знаю, что меня оштрафуют, если я нарушил ПДД, но также оштрафуют и сына, сами назовите, кого хотите. Вот тогда я буду знать, что у нас правовое государство. Этим не исчерпывается, конечно. Но важно, когда я знаю, что меня право защищает. Пусть даже я самый последний-распоследний бомж, но право меня защищает, и никому не дозволено растоптать мое человеческое достоинство. Вот ради чего в моих глазах нужна демократия, как инструмент.
Сергей, г. Москва:
Я хотел бы вернуться к предыдущему вопросу по поводу самосознания – мы говорим о русском или о российском самосознании? И второе – что вы под этим самосознанием подразумеваете? Это «Россия для русских» или какие-то другие аспекты еще возможны?
Михаил Краснов:
Во-первых, я ничего не подразумеваю, меня спросили о самосознании, я и говорил о самосознании. Речь шла только об одной особенности – немыслимости себя в публичном пространстве без сильной фигуры, олицетворяющей главного начальника, психологи это называют «царецентризм». А русское или российское – наверное, ментальность кавказских народностей другая, нежели людей, живущих в Калужской области, скажем так. Поэтому говорить о российской ментальности я бы не стал. Я скорее о русской, но о русской в культурном смысле, а не в этническом. Есть такая народность – ингерманландцы, где-то в районе Питера они живут. Но при этом они культурно русские, хотя этнически другие. Поэтому в этом смысле я говорю о русском самосознании. Но опять-таки не вообще о самосознании, а о некой потребности в этой фигуре, вот в этом смысле я говорю.
Валентина Киселева, г. Йошкар-Ола:
Как вы думаете, из какой области, так сказать, появится следующий президент – Интернет-сфера или еще откуда-то, и откуда будут появляться «нормальные» президенты в регионах?
Михаил Краснов:
Лучше я на второй вопрос отвечу. Потому что первый вопрос – я же не астролог, не экстрасенс. Как Бог подаст. Я не знаю, откуда он появится. Но я очень надеюсь, что он появится. Но насчет регионов – что можно было бы сделать и за что можно было бы бороться уже сейчас, меняя систему власти? Как раз в регионах президенты или губернаторы не нужны. Я выступаю за то – и я недавно нашел единомышленника в лице питерского политолога Григория Голосова, – что в регионах сейчас как бы копия федерального механизма, где губернатор – это все, и под ним сервильное законодательное собрание. А вот на федеральном уровне опасно переходить к парламентской модели. Допустим, пришел новый президент, хочет менять правила игры – а я считаю, что нам опасна и американская президентская модель, и парламентская. Американская модель опасна потому, что в ней нет выхода из тупиков. Честно говоря, нечто похожее было в 92-93-м годах, когда президент ничего не может сделать – не может распустить парламент, и парламент может только импичмент начать, там нет вотума недоверия. И чтобы разрешить тупик, нужно, видимо, только американское самосознание и уважение к конституции. Была у них гражданская война за последние 200 лет, но по другому поводу. А вот в латиноамериканских странах, где такая же президентская модель, все время перевороты, потому что нет выхода из тупиков. А парламентской модели я боюсь из-за опять же самосознания, в том числе и политиков. А в регионах когда увидят, что в Москве нет «хозяина», начнется шантаж, то, что было в конце 80-х-начале 90-х годов, вот этот «парад суверенитетов», очень опасная вещь. Я уж не говорю о том, что партии у нас еще не научились быть договороспособными. Но куда я бы парламентскую модель определил, это в регионы. Мы бы избавились от этой «вертикали власти», и граждане бы приучались к этой самой политической конкуренции. И потом бы, может, и запрос появился бы на другую систему власти и на федеральном уровне. Поэтому я бы вас призывал там, где вы живете, если вы в каких-то обсуждениях участвуете, призывать к тому, чтобы в регионах устанавливалась парламентская модель. Хотя губернаторы, конечно, будут против.