Свободная дискуссия
Ирина Евгеньевна ЯСИНА
Вице-президент фонда «Либеральная Миссия»,
Руководитель Клуба региональной журналистики
Ирина Ясина:
Сегодня совсем весна. В Москве жуткие пробки. Вместо двадцати минут люди едут час двадцать, вместо часа три часа. Это потому, что, видно, никто не спустился в метро. То есть, максимально пользуются машинами и общественным наземным транспортом. Расскажите, как вам фильм «Доктор Лиза». Ужасный? В каком смысле?
Реплика:
Не слышно.
Ирина Ясина:
Ты все правильно сказала. Во-первых, она реально помогает. Я вам буду рассказывать про других, которые тоже что-то делают. Меня этот фильм тоже несколько шокировал, когда я его увидела. Я хорошо знаю доктора Лизу, саму Елизавету Глинку. У нее очень интересная судьба. По специальности она врач-онколог. Когда она была молодая, она вышла замуж за американца русского происхождения. Это Глеб Глинка. Я с ним знакома. Он юрист. Его отец воевал, был солдатом в Красной армии, а мать – полька, была заключенной в концлагере. Отец попал в плен, и тоже там сидел, и они в концлагере познакомились. Освобождение они встретили не в восточной зоне оккупации, а в западной. Умные люди им сказали, что домой не надо ехать. Уже было понятно, что те, кто из концлагерей приезжает домой, дальше едет в концлагеря, но уже в ГУЛАГ. Тогда родители Глеба уехали сначала в Бельгию, а потом в Соединенные Штаты, где родился Глеб. Тем не менее, жену искать он поехал в Советский Союз. Женился на Лизе. Они долгое время жили в Америке. У них двое замечательных сыновей. Глеб – специалист по банкротствам. Когда в Европе стали образовываться новые государства, например, после развала Югославии, после развала Советского Союза, Глеб ездил в новообразованные государства писать законодательства. В частности, первой такой страной была Босния. Он поехал туда с женой Лизой, оставив двоих детей дома. Лиза не могла сидеть без дела. Она начала собирать детей, пострадавших от противопехотных мин. Это когда ноги отрывает. Человек сам по себе здоровый, но без ног. Она стала устраивать их в разные клиники в Европе, где им делали протезы, учили ходить и так далее. Всем этим Лиза занималась, пока Глеб работал в Боснии. Потом Глеба перевели на Украину, где Лиза стала работать по специальности. Она организовала в Киеве первый хоспис. У нас в Москве это сделала Вера Миллионщикова, известная женщина, подвижник, волонтер. А Лиза сделала хоспис в Киеве. В какой-то момент я спросила ее: «Лиза, откуда ты берешь деньги на все это?». Я думала, может, какие-то западные фонды такие добрые. Она же американка, все знает. Потом я поняла, что это деньги Глеба. Возможно, еще какие-то пожертвования, но, в основном, деньги Глеба. Потом Лизу занесло в Москву самостоятельно, потому что у ее мамы случился инсульт, лежала в коме в институте Бурденко. Это длилось почти два года. Как себя седеет дочь, когда родитель в таком состоянии? Каждый день с бульончиком. А чем еще заниматься? Лиза устроила общество «Справедливая помощь», ездила по всей Москве и обезболивала больных. У нас это большая проблема. Дай Бог, чтобы вы никогда с этим не столкнулись. Я об этом узнала только от Лизы, потому что в моей семье никто не болел раком. Лиза мне подробно про это рассказала. А медицина у нас остается советской. Она предполагает обезболивание два раза в сутки. То есть, до какой-то стадии тебе этого хватает, а ближе к концу этого не хватает. А детям вообще нельзя такое обезболивание, потому что это удивительное ханжество. Детям нельзя наркотики. А что значит умирающий от рака ребенок? Ему нельзя наркотики или ему надо страдать так, чтобы кричать от боли. В следующий вторник должен открыться первый детский хоспис в Москве, в Солнцево. Его тоже организовали волонтеры, фонд «Подари жизнь», который возглавляет Чулпан Хаматова. Текущим руководителем этого фонда является Галя Чайкова, там работает куча моих приятельниц. Фонд «Подари жизнь» помогает детям, больным лейкозом. Они нашли денег. Очень большое количество денег им дал фонд Бориса Николаевича Ельцина. В Солнцево будет открыт первый детский хоспис, где детей будут обезболивать, сколько надо, чтобы ребенок умер без мук. Как и нужно умирать каждому человеку. Вот Лиза моталась по всей Москве, обезболивая людей. У нее, как у профессионального врача, была возможность, знания, она могла покупать эти наркотики. У нее была соответствующая лицензия. И вдруг господин Миронов, председатель Совета Федерации, подарил ей реанимобиль. На нем она и начинала ездить. Вы представляете, что значит из Чертанова в Химки, потом в Жулебино с нашими пробками. Если у тебя нет мигалки, то один маршрут ты будешь совершать пол дня. Потом Лизе стало скучно, потому что в Москве уже 8 хосписов. Это очень хорошо. Кстати, вы ехали от метро «Планерная», по дороге есть двухэтажное современное здание. Это хоспис, построенный швейцарской благотворительной организацией. И Лиза стала помогать бомжам. Она нашла самых отверженных. Вы прекрасно знаете, что благотворительность бывает разных видов. Помогать детям в детском доме – дело хорошее, благородное, красивое, приятное. Потому что дети улыбаются, смеются, они всегда позитивны. Есть еще старики. У нас на семинарах регулярно выступают девушки из движения «Старость в радость». Они начинали с того, что писали в дома престарелых письма старикам. Потому что, в принципе, если в детском доме или доме престарелых не воруют, то там хватает всего госфинансирования. Что называется, бедненько, но чистенько. Тем не менее, эти старики чувствуют себя брошенными. Порой, их сдают в дом престарелых дети или внуки, чтобы они не мешались. Это тоже вид благотворительности. Он менее красивый, но, тем не менее, очень благородный. Есть помощь животным, которая в нашей стране очень заброшена. Все считают, что надо людям помогать, а животные как-то сами перебьются. Зачем тратить деньги и силы на бездомных собак и кошек, если есть другие проблемы. А есть бомжи. Грязные, противные, как правило, спивающиеся. Каждый из нас, нормальных, состоявшихся людей, может себе сказать: он сам себе выбрал эту жизнь. И такое бывает тоже. Я недолго жила в Соединенных Штата Америки, там обязательно у большого супермаркета стоит здоровенный черный парень с бумажным стаканчиком, и клянчит у людей сдачу. Хочется сказать: «Иди и работай, скотина черная», — абсолютно не политкорректно, потому что уж больно он здоров для того, чтобы просить милостыню. Лиза рассказывала, что из наших бомжей на вокзале около 80% — люди, которые приехали в Москву на заработки, а их обманули. Либо это освободившиеся из мест заключения люди, приехавшие домой. А пока он сидел, жена с ним развелась, вышла замуж за другого, выписала его из квартиры. То есть, это люди, которые не выбирали себе такую жизнь. Причем, среди бомжей-гастарбайтеров, конечно, есть таджики и узбеки, но есть и ребята из Сибири, Белгорода, которым просто не на что доехать. Иногда мне кажется, что Лиза ненормальная. Просто больна. Наверное, вам так показалось. Просто такой неприятной благотворительностью заниматься тяжело. Но этот фильм совсем не о том, что надо делать, а о том, что так бывает. Каждый человек выбирает то, что ему по карману, что ему по силе души. У нас же очень распространена точка зрения: я вообще этим заниматься не буду, потому что мне их жалко. Слово «жалость» тоже прозвучало. Что значит жалко? Если жалко, тогда делай что-нибудь для того, чтобы их не было так жалко. Конечно, есть вариант: закрыть глаза и этого не видеть. Одному приятелю я дала почитать книжку Рубена Давид Гонсалес Гальего «Белое на черном». Я вам тоже советую ее прочитать. Писатель – русский, несмотря на испанскую фамилию. Это человек, выросший в советском детском доме, парализованный, у него работают два пальца и голова. Книжка потрясающая. И мой приятель мне сказал: «Это тяжело читать». А как же он жил эту жизнь, если тебе, сытому, здоровому бугаю тяжело это читать? Он говорит: «Мне его жалко». Я говорю: «Если жалко, сделай что-нибудь». Я хочу вам прочитать одно стихотворение. Его написал Давид Самойлов. Два последних четверостишия: «Как я поздно понял, зачем я существую, Зачем гоняет сердце по жилам кровь живую. И как, порой, напрасно давал страстям улечься, И что нельзя беречься, и что нельзя беречься». Вот беречься нельзя. В зрелости, в старости ты понимаешь это особенно, что разговоры, что я на это смотреть не буду, мне его жалко, — это потом будет жалко самих себя. На этом я заканчиваю про доктора Лизу. Продолжаю про других людей. Я больше всего на свете не люблю выражение «от меня ничего не зависит». Я уверена, что от нас, от каждого из нас, зависит практически все в нашей жизни. Конечно, можно попасть в эпицентр взрыва, можно попасть в землетрясение. В 1956 году, 30 марта, был взрыв вулкана Ключевская сопка. Это было не извержение, а именно взрыв. И если бы кто-то оказался на склоне, точно погиб. То есть, такие вещи исключаем, когда ничего от нас не зависит. Но все остальное от нас зависит. Что я имею в виду? Александра Исаевича Солженицына я не очень люблю. Когда-то я, конечно, прочитала «Архипелаг ГУЛАГ» и ужаснулась, но это для меня справочный материал, не вполне литературный. Он сказал замечательную фразу: «Пускай зло идет в этот мир не через меня». Это минимальное, что мы можем с собой сделать. У меня есть семинары в Клубе региональных журналистов. Там я встречаюсь в таком же формате не со студентами, а с профессиональными журналистами из регионов. И постоянно на каждом семинаре крик души: «Как же я могу не писать эту «Джинсу», не славить «Единую Россию», нашего подлеца-мэра, который все своровал до голой земли? Меня же выгонят. Я же останусь на улице. Мне нечем будет кормить детей». И я повторяю им фразу Солженицына. Ребята, пускай зло не идет в этот мир через вас. Это минимум, который мы все можем сделать. А если журналист – такая уникальная специальность, что ты готов работать только журналистом и готов подличать ради этого, — ну, Бог тебе судья. Вполне журналист может работать учителем литературы и русского языка. Почему нет? Даже в маленьком городе журналист найдет себе работу, если у него есть руки, ноги и голова. Все разговоры о том, что по-другому жить нельзя, меня не устраивают. Они хороши, если только ты сам для себя оставляешь эту возможность: пусть зло в мир через себя. Я нет. Я считаю, что не могу, не должна, никогда не буду. Тем не менее, есть люди, которые живут спокойно, никого не трогают. Их 140 миллионов в нашей стране. А есть единицы, десятки и сотни тех, кому вдруг оказывается не все равно. Почему? С чего вдруг, заработавший, получивший невероятное количество миллиардов Абрамович покупает «Челси» и яхту самую длинную в мире? А заработавший столько же миллиардов Ходорковский, ограблен, отправлен в тюрьму, и, тем не менее, не сдается и не ломается? Они и Платон в тюрьме уже по 6,5 лет. И все бы было хорошо, если бы они покаялись, признались. Не хотят. Они отстаивают свою невиновность. Не признают себя виновными. Почему вдруг такая разница между людьми? Не понимаю. К вопросу о бомжах, хочу рассказать еще одну историю. Есть замечательная писательница Людмила Улицкая. Если не читали, обязательно почитайте. Советую начать с книжки «Медея и ее дети». Вообще, Улицкую можно читать всю. Хорошая, замечательная писательница. Последний роман «Даниэль Штайн, переводчик» — серьезнейший, эпохальный, я бы сказала. Это про чувство вины, про чувство сострадания, про поиски Бога. Роман издан в России тиражом около 300 тыс. экземпляров, что соприкасается с тиражами Александры Марининой и Дарьи Донцовой. Наш народ, в основном, читает такую литературу. А тут вдруг у «Даниэля Штайна, переводчика», такие тиражи. Я думаю, что про литературу вам много говорила Наташа Иванова. В эту сторону уходить не буду. Людмила Улицкая – абсолютно успешный человек. Мало того, что она известная писательница, ее книжки издаются на многих языках, гонорары она получает не только в рублях, но и в валюте. К тому же, у нее хорошие дети. Сын Леша закончил колумбийский университет, потом вернулся в Россию. Сейчас он работает то в одном, то в другом олигархическом холдинге, директором то одного, то другого завода. Все хорошо. Она с 1970-х годов помогает бомжам. Тихо, никому об этом не рассказывая ни слова. Каким образом? Зимой она и ее подружки, такие же филологические тетеньки, покупают им лекарства, собирают теплые вещи, водят их в баню. Не знаю, есть ли сейчас бани, но в советские годы они были. Деньги бомжам давать нельзя, — говорит Люся, — потому что они их немедленно пропивают. Но помочь им помыться, не завшиветь. Купить им лекарства от простуды, это надо делать. Почему Дарья Донцова этого не делает, а Людмила Улицкая это делает? Это вопрос, ответа на который я не знаю. Почему один человек неравнодушен, а другому по фигу, при том, что у него и тиражи выше, и в телевизоре его показывают. Не знаю. Это вопрос. Сейчас Людмила Улицкая делает еще одно замечательное дело. Она собирает серию детских книг, которая называется «Другой, другие, о других». Это книжки о толерантности. Слово, вроде, не наше. У нас нет аналога этого слова в русском языке. «Терпимость» похоже, но имеет некую негативную коннотацию, потому что читавшие Толстого «Воскресение», сразу вспоминают дом терпимости и Катюшу Маслову. Людмила Улицкая издала уже 10 книжек. Она ищет молодых авторов, как правило. Придумывает темы, заказывает эти книжки. Получает гранты на их издание. Устраивает презентации. Освещает своим именем книжки про детей, больных СПИДом. Есть книжки просто про то, что люди другие. Есть люди, у которых другие свадьбы, другая еда, другие одежды, а мы их не любим, потому что мы их боимся. Нам, взрослым, это понятно, а детишкам это непонятно. Детишкам надо это каким-то образом объяснять. Намного проще объяснить, если есть такая книжка. Я, кстати, тоже написала в эту серию книжку о детях-инвалидах. Меня Люся заставила. Я бы сама никогда в жизни не написала, потому что я журналист. Для меня текст больше 5 тысяч знаков с пробелами – приговор. Если надо написать 40 страниц, я впадаю в ступор. Я помню, как писала кандидатскую, где было 120 страниц. С омерзением вспоминаю. Это просто такая моя особенность. Сейчас она придумала еще один проект, который называется «Хорошая книга». Она считает, что в каждой библиотеке – районной ли, городской ли, куда ходят люди, должен быть некий набор базовый книг хороших. Не, извините, Марининой и Донцовой, а русской и зарубежной классики, которую действительно интересно читать. Будь то Генри Габиоль или Хулио Кортасар, но что-то из них, что, действительно, нужно прочитать, чтобы быть культурным, добрым. И это должно интересно читаться. У нее есть этот бзик. Она ездит по стране в районные библиотеки, встречается с библиотекарями. Под свое имя ищет деньги на издании книжек. Договаривается с издательствами. В общем, это сумасшедший дом. Плюс к этому, она еще пишет. Она сейчас дописывает новый роман о семидесятниках. Мы знаем слово «шестидесятник», но не знаем слова «семидесятник». А это тоже была большая историческая веха. Тогда оформилось правозащитное движение в Советском Союзе. Сейчас Людмила Алексеева выходит по 31-м числам на Триумфальную площадь, вот она из них. Люсе почему-то это нужно, а другим нет. Я не могу ответить на этот вопрос. Знаю разных олигархов. Писала о многих из них. Только, вот, с Абрамовичем никогда не встречалась. Есть человек по имени Мамут Александр. Папа – профессор, из семьи супер-пупер. Но от него получить деньги на что либо, на какую-то благотворительность невозможно вообще. Он просто жадный. Он лучше просадит где-то, истратит на свои полубизнес-проекты. А вот тот же Ходорковский из другой семьи. Папа и мама – инженеры на военном заводе «Калибр» в Москве. В Советском Союзе это называлось «научно-техническая интеллигенция». Это хорошие люди, но не интеллектуалы. Вдруг его в какой-то момент начинает волочь от его денег в сторону другую. Я как-то спрашивала его, в какой момент он почувствовал, что кайф – это не только зарабатывание денег. Миллиардов на тот момент. Он сказал. В 1996 году он купил компанию ЮКОС. Я приехал в город Нефтеюганск. Стою перед коллективом. Что такое коллектив нефтяных промыслов? Это вахтовики. Это люди с руками, как у нас с вами ноги, здоровые, мощные, уверенные в себе. Но, тем не менее, они полгода не получают зарплату. Компания была на тот момент государственной. Себестоимость нефти дороже, чем ее цена на мировом рынке. Предположим, на мировом рынке она стоила 18 долл. за баррель, а себестоимость в месторождениях ЮКОСА на тот момент – 16 долл. А если добавить транспортное плечо, которое у нас из Сибири не маленькое, то будет все 25 долл. а это совсем не конкурентоспособно, учитывая, что в Кувейте или Саудовской Аравии нефть бьется из скважин сама. И все это происходит на берегу моря. По морю к этой нефти подходит танкер, заливает прямо в трюм и плывет куда хочет. Там себестоимость 4 долл. за баррель. И вот эти мужики ему говорят: «Ты теперь хозяин? Наворовал? Зарплату отдавай». Он говорит: «А я должен им сказать правду, что отдам, но не сразу. И отдам при таких-то условиях, потому что себестоимость такая». А их 2,5 тысячи человек. И они сейчас меня разорвут, и будут правы. Потому что для них нет разницы, старый или новый хозяин. Государственный менеджер, который тогда назывался директором, или тем более новый. Ведь еще презрение, что он никогда не был нефтяником, никогда не умывался нефтью. И он методично и долго, несколько часов им рассказывал, что и как. Почему он не отдаст сразу. Почему отдаст потом. Как отдаст. Рисовал схему реструктуризации. Объяснял, при каких условиях эта схема будет действовать. Что зависит от них лично. Что зависит от их бригадиров, директоров и так далее. Он отдал. И вот он мне говорит: «Я в тот момент почувствовал». Он наверняка не читал «Маленького принца». Но фраза «Я в ответе за тех, кого приручил», она наверняка в точности соответствовала той ситуации. Он почувствовал, что он не просто деньги должен заработать. Он должен этим людям. Он должен вести себя по отношению к ним прилично и достойно. И так все это и было все годы, пока он командовал ЮКОСом. Потом было много удивительных вещей. Я Ходорковского знаю с 1993 года. Я писала про финансы, когда он был банкиром в банке «Менатеп». Надо сказать, что разницы между ним и его коллегами из других банков не было никакой. Они все были одинаковые: мордатые, усатые, сытые, в красивых пиджаках, наглые. Что Гусинский, что Березовский, что Смоленский, что Ходорковский, что Виноградов. Никакой разницы между ними не было. И вот вдруг Ходорковский начал меняться совершенно в другую сторону. Он абсолютно не святой. Я не обсуждаю вопрос 1990-х годов. Любой миллионер, тем паче миллиардер, может рассказать о происхождении каждого своего миллиона, кроме первого. Наверное, это так и есть. У меня миллиона никогда не было, поэтому я не могу выступать экспертом. Но я увидела вдруг, что у него появились какие-то другие идеи. Сейчас таких, как он, не один. Просто он сидит в тюрьме, поэтому он самый известный. Спонсором нашего семинара является Дмитрий Борисович Зимин. У нас на сайте выложены стенограммы его выступлений. Дмитрий Борисович Зимин – пожилой человек. Ему 76 лет. Он основатель компании «Вымпелком». Это компания «Билайн», торговая марка, а компания «Вымпелком». Он придумал эту компанию, создал ее с нуля. Он был инженером в секретном институте, работал на секретные заводы, создавали аналог системы ПРО в Советском Союзе. Короче, ковали щит Родины противоракетный. Ему было уже под 60 лет. Он вдруг начал заниматься бизнесом. То есть, не стал ныть, что военных заказов больше нет, что все плохо, что новое время его не устраивает. Он собрался, придумал. И этот военный инженер превратился в очень богатого человека. Что он сделал? В 2001 году он сам понял. Это бывает редко. Как балерины понимают, что пора уходить со сцены, если тебе исполнилось 38 лет, но с бизнесменами очень редко бывает, когда он понимает, что нужно передать управление компанией независимому совету директоров, не собственнику. Что у собственников и менеджеров могут быть разные взгляды на ведение бизнеса. И, как правило, более правильный взгляд у менеджеров, потому что они заинтересованы в эффективности, а не только в прибыли. Вот Дмитрий Борисович продал свои акции. Он их продал «Альфа-Банку». Вырученная сумма составила около полумиллиарда долларов. Вырученные деньги он положил в качестве эндаумента в капитал фонда «Династия». Поскольку он доктор физматнаук, то он очень сильно озабочен воспитанием будущих физиков, математиков, чтобы они тусовались на семинарах, слушали умных профессоров, не уезжали из России. Чтобы они имели все то, что имели бы в Стенфорде или прочей Силиконовой Долине, здесь и сейчас. Он тратит все эти деньги. Что такое эндаумент? Это целевой капитал, который положен в банк, условно говоря. Он вложен в какие-то инструменты. И на проценты этого капитала существует этот фонд со своими программами. На Западе это очень распространенная вещь. Например, все знаменитые американские университеты, и Йелль, и Стенфорд, и Гарвард, существуют именно на эндаумент. Они когда-то были положены в основу. Потом кто-то из успешных выпускников что-то добавлял. Нов се университеты живут на проценты с капитала. То есть, никто не побирается каждый год. Никто не говорит, что в этом году у нас есть деньги, а на следующей не будет. Такого не бывает. То же самое сделал Дмитрий Борисович Зимин. Он не оставил деньги своим детям. У него есть сын и внуки. Я брала у него интервью недавно. К сожалению, его не опубликовал журнал «Сноб». Я спросила: «А как воспринял это ваш сын, что пол миллиарда прошли мимо него?». Он сказал: «Боря – нормальный человек. Он понимает, что эти деньги могут испортить жизнь ему и его детям». Потому что вырастить бесполезных нахлебников проще всего, оставив им такой сумасшедший капитал. Сейчас я смотрю, Потанин объявил, что он уйдет из бизнеса, и все свои деньги передаст на благотворительность, а не детям. У него есть сын и дочь. То есть, это в определенном смысле становится модой. Пока их двое, тем не менее, это уже не один городской сумасшедший. Глядишь, и другие. Тем не менее, Дмитрий Борисович был первым. Можно сказать: он просто старый. Да, старый. Он старше других. Правда, ему пришлось об этом подумать раньше. Тем не менее, я знаю других богатых людей, которые не намного его моложе, но нет у них этих мыслей. Они покупают себе всевозможную недвижимость где-нибудь на Лазурном Берегу, яхты и прочее. Они собираются все это передавать детям. И совершенно не думают, что могут их таким образом испортить. Кстати сказать, от осинки не родятся апельсинки. Дмитрий Борисович Зимин из удивительной семьи. Он об этом узнал не сразу. Он об этом узнал, когда был взрослым человеком. В советское время говорить о том, что его мать была из семьи Гучковых, которые промышленники, старообрядцы. Александр Иванович Гучков был военным министром временного правительства, эмигрант. Фамилия Гучков очень известная. Естественно, говорить об этом в советское время, когда у тебя куча родственников за границей, и не просто родственники, а члены временного правительства, было нельзя. И мама ему просто не сказала. Когда он был взрослым ему это открылось совершенно случайно. К нему пришли журналисты и сказали: «А склеп Зиминых». То есть, со стороны отца он был Зимин. Это тоже были очень богатые купцы, у которых были собственные театры в Москве. «Почему вы, Дмитрий Борисович, не следите за семейным склепом на Рогожском кладбище? Там все разваливается». Он спросил: «А какое я имею к этому отношение? Я просто однофамилец». Бывают дотошные, хорошие журналисты. Они показали ему его родословную, это генеалогическое древо. И сказал: «У вас была мама такая-то, папа такой-то. А про вот эту бабушку вы слышали? Вот, она сестра такого-то». Зимин сказал: «Мама дорогая, так я оказался родственником больших исторических личностей». Тем не менее, это его оставило демократичным, спокойным, нормальным человеком. Не у всех это бывает, согласитесь. К вопросу о том, заниматься чем-то или не заниматься. Давать себе труд что-то делать или просто так жить. Мы все делаем выбор. В 20 лет, в 30 лет, в 40 лет. Тот же Зимин сделал выбор почти в 60 лет. Дай Бог, чтобы этот выбор нас устраивал до конца наших дней. Наверное, ужасно жалеть о том, как ты прожил свою жизнь потом, когда ничего уже исправить нельзя. Я совершенно не призываю вас заниматься благотворительностью с бомжами. Я сама никогда бы не стала. Просто потому, что мое души на это не хватает. Но на детей меня хватает. На стариков меня хватает. На то, чтобы проводить семинары, меня хватает. Для меня это общественная работа. Мне это нравится. Я считаю, что делаю какое-то полезное дело. Я очень далека от мысли уговаривать вас что-то делать. Я просто говорю одно. Ребята, все зависит от вас. Если вам кто-то будет говорить когда-нибудь в жизни: «От тебя ничего не зависит», даже если вы промолчите, не верьте им. Это неправда. Как минимум, не пускать зло через себя, это то, что каждый из вас может сделать. Последнее, что я хочу вам сказать. Людмила Михайловна Алексеева, бабулечка 83 лет, член Московской Хельсинской группы, ее председатель. Она в виде Снегурочки 31 декабря вышла на Триумфальную площадь со значком «31 статья Конституции», которая всем нам гарантирует свободу собраний, и которая нарушается в нашей стране повсеместно. Когда-то она выступала в Клубе региональной журналистики. Журналисты – люди достаточно циничные. Тем паче, есть молодые, а есть обтесанные жизнью. Они говорят: «Ну и что? Чего вы добились? Ну, стояли вы с лозунгом «Соблюдайте свою конституцию» в 1975 году около памятника Пушкину. И многие из ваших друзей сидели в тюрьмах, а вы были в вынужденной эмиграции. Много неприятностей у вас было. И чего вы добились?». Тогда ей было уже 80 лет. Она посмотрела на них и говорит: «Ну, вот стою я перед вами. А где советская власть?». Это было так здорово. Ребята ей так аплодировали. Потому что это живой кусок истории. Они кричали: «А что же мы можем? Мы ничего не можем». Она сказала: «У вас есть ксероксы. У вас есть Интернет. У вас есть куча разных возможностей для контактов. У нас в 1970-е годы было 3 пишущих машинки». Притом, КГБ знала, на какой из машинок какой текст печатали. Они снимали особенности шрифта. И на этой пишущей машинке мы делали 5 копий под копирку. Пятая всегда была слепая. И раздавали эти копии стихов, книг, документов. Печатали хронику текущих событий. Это материалы о том, каких правозащитников в Советском Союзе в какие тюрьмы сажали, как они там сидели. Как они сопротивлялись. Ведь нужно было передать рукописи на Запад, потому что в Советском Союзе напечатать их было невозможно. То есть, дружить с иностранными дипломатами, среди которых было много нормальных людей. Они, рискуя своим статусом, вывозили это дело за границу. А потом из-за границы нужно было каким-то образом это напечатанное привезти, чтобы люди их читали. Мы только в конце 1980-х увидели эти книжки, напечатанными сначала в журналах, а потом в твердых переплетах. А я их читала еще в 1970-е годы у своих родителей. Они лежали в тайном ящичке. Так вот, Людмила Михайловна говорила. У нас работало правило вытянутой руки: расскажи о том, что ты знаешь, тому, до кого ты можешь дотронуться. Своему другу, подруге, маме, папе, детям. Вырасти нормальных детей. Это тот минимум, который ты можешь сделать. Вы скажете, что ее совет хороший, но идеалистический. Глядя на то, что нас с вами окружает, трудно сказать, что что-то изменилось с тех пор, как издавалась хроника текущих событий. Кто-то сидит в лагерях, кто-то сидит в тюрьмах. Власть делает, что хочет. Выборы приближаются к советскому образцу. Мы могли не голосовать, но все равно 99% населения было за нерушимый блок коммунистов и беспартийных. Сейчас за «Единую Россию» то же самое. Мы стремимся к этому идеалу. Но что-то все равно изменилось. Я постоянно встречаюсь с вами. Вы мне кажетесь не поротым и не пуганым поколением. Вы росли в 1990-е годы. У вас в подкорке нет ощущения, что вас могут не пустить за границу, когда вы захотите туда поехать. Да, вам нужно заработать деньги на то, чтобы туда поехать. Но не поехать, потому что вас почему-то туда не пустят, никому в голову не приходит. Вы, в общем, свободные люди. Мы с вами разговариваем здесь о том, о чем вы по Первому каналу телевидения не услышите никогда. Но никто к нам не приходит. Я этот семинар провожу почти 3 года. Клуб региональной журналистики существует с 2001 года до сих пор. При этом, я член президентского совета. Можно сказать, с Медведевым на дружеской ноге. Я утрирую, конечно, тем не менее, в Кремль регулярно хожу. А позавчера мне звонил Сурков и сказал: «Ну, что, тебе еще нужна помощь по инвалидным программам?». Я говорю: «Слава, твое телевидение опять ничего не делает». Он сказал: «Я их пну». Это не мешает мне проводить семинар и говорить, что Сурков – это сволочь, который зажал выборы так, что они перестали быть выборами. Его «молодая гвардия» «Единой России» — это ментальная педофилия, как сказал один человек. Так нельзя обращаться с молодыми людьми. Теперь они придумали на Триумфальной площади 31-го числа, чтобы там не собирались оппозиционеры, сдавать кровь. Вы можете себе представить такой маразм? Пойди в пункт переливания крови в Склифе, в Боткинской, где угодно. Там сегодня москвичи в очереди стоят. Там куча народов без всяких митингов, без показухи, в стерильных условиях сдает кровь, а не на площади. А эти собираются сдавать на площади. Ну, что сказать? У них еще и вкуса нет. Я не знаю, как они такие получились. Я хочу вам сказать. Не бойтесь жить. Не бойтесь делать выбор. Не слушайте тех, кто будет говорить: вас все равно перемелет, вас все равно выровняют, вас все равно по одной линейке подстригут. Это неправда. Все зависит от вас. Вот и все. Я готова ответить на ваши вопросы.
Вопрос: Пермь.
Когда изменение себя переходит в изменение истории? Все-таки один человек, безусловно, может изменить историю. Но может ли мировоззрение одного перейти к обществу? Как это происходит? Каким образом человек может подвинуть других людей для достижения определенной цели?
Ирина Ясина: Подвинуть других людей достаточно просто. Вас тут 30 человек. Но 1, 2, 3 приедут к себе домой и подумают: я что-то теперь буду делать по-другому. На бомжей смотреть по-другому, на «Единую Россию» смотреть по-другому, что-то еще. Это называется, я вас подвинула. Я своим семинаром вас подвинула. В той или иной степени. Это очень просто. Надо только такому человеку как я, как Женя Гонтмахер, как Левинсон, немножко сдвинуть сознание. Почему наш семинар называется «Я думаю»? Вы на нем думаете, выбираете. Не верьте тому, что вам вешают на уши. Всегда есть вторая точка зрения. И вам надо выбрать, какая вам больше нравится. Хотя бы это изменение в мозгах, поиск другой точки зрения, это то, что мы пытаемся вам дать. Один раз на Клубе региональной журналистики был такой момент. Меня спрашивали: «А для чего вам это нужно?». Как ответить на этот вопрос? Мне это ни для чего не нужно. Кроме того, что уровень жизни, это не только деньги в кармане. Это еще и вид из окошка. Это нормальная среда. Это нормальные дети, с которыми вместе предстоит расти моим детям, внукам. То есть, вид из окошка для меня важнее, чем многое другое. Поэтому я это делаю. Но объяснять это в 194-й раз сил не было. Я сказала своим журналистам: «Мне нужна только ваша бессмертная душа». Те из них, кто читал «Фауста», сильно напряглись. Они решили, что я сумасшедшая. Те, кто не читал «Фауста», а их было большинство, приняли это все за чистую монету и попросили объяснить, что я имела в виду. Я сказала: «Ребята, вы просто никогда не будете другими, прежними, как были раньше. Вы будете искать второй путь. Я вам дарю совершенно другую жизнь. Она просто менее комфортная». Потому что отчасти соглашаться и делать, как велит начальство, очень комфортно. Но просто в какой-то момент ты поймешь: а как я жил? Что я делал? Зачем я все это делал? Детей вырастил уродов. И так далее. Это то, что касается второй части вашего вопроса. В какой момент количество людей, которые хотят жить по-другому, переходит в качество, — я не знаю. Я видела это. Мне сейчас будет 46 лет. Я очень хорошо помню 1991 год. Вы бы не поверили, что это возможно в нашей с вами стране. С тех пор я обожаю Москву и очень люблю Россию. Потому что я знаю, какая она бывает. В Москве на улицы выходили миллионы людей. Шли биржевики с флагом 26 метров длиной по Манежной площади на защиту Белого дома. Они его содрали с биржи товарно-сырьевой, и мужики на плечах несли флаг. Что-то вдруг изменилось. Изменяться начало примерно в 1986 году. Медленно, постепенно. Ничто не предвещало. Если бы мне сказали в 1985-1986 году, когда я закончила университет, что Советскому Союзу осталось жить 4 года, я бы не поверила. Я выросла в этой стране. Мои родители, бабушки и дедушки, все оттуда. Но все изменилось. Мы никогда не знаем, что оказывается последней каплей. Вчера я была в хорошей компании. Мы справляли еврейскую Пасху. Там были не только евреи. Просто одна женщина всегда готовит традиционный ужин в этот вечер, и всех приглашает, чтобы как бы поделиться своими традициями. Там очень много специфической еды, специфических ритуалов. Все ужасно интересно, очень вкусно. Естественно, когда собираются в такой день за столом более 20 человек, и среди них Женя Альбац, Витя Шендерович, Виталий Дымарский, Дмитрий Борисович Зимин, другие думающие люди. Мы, конечно, начали говорить о взрывах, которые произошли вчера утром. Кто-то сказал, что самое страшное, если после этих взрывов начнут завинчивать гайки, как это было после Беслана. Какое отношение имел теракт в Беслане к отмене выборов губернаторов? Никакого. Просто страна была настолько ошарашена тем, что произошло в Беслане, что готова была промолчать в любом случае. Просто было не до того, как минимум. Сейчас тоже похоже, что начнется что-то завинчиваться. Последний год свободой это назвать нельзя. Просто в Интернете появились примеры того, что люди, объединившись, могут чего-то добиваться. Что я имею в виду? Вы слышали про операцию «Живой щит». Гаишники на московской кольцевой дороге, в попытке поймать воров, выстроили машины мирных граждан живым щитом. Просто остановили людей, сказали: «Сидеть». Пострадало имущество, потому что «Аудио» бандитов протаранило две машины. Но могли бы погибнуть люди. Гаишники не имели права этого делать. Один из парней, машина которого пострадала, пришел домой, записал на видео обращение с рассказом. Причем, он написал фамилии, имена, где это было, звания, во сколько это было. И вывесил это в Интернете, в «Живой Журнал». Через день об этом знали все. Это было во всех средствах массовой информации. На «Эхо Москвы», на РЕН-ТВ. Все, кто мог, взял. Прошло три дня. Генерала, который был главным, уволили. Еще каких-то гаишников выгнали, понизили, лишили. То есть, что-то с ними сделали. Но дело не в том, что их наказали. Дело в том, что люди почувствовали, что все вместе они что-то могут. Это очень быстро стало доходить. Кстати, это касается и благотворительности. Я говорила про девочек из движения «Старость в радость». Они выложили в Интернете фотографии бабулек с пролежнями из Ямского дома-интерната. Лиза Алескина и Марина. Они обе в ЖЖ. Когда количество постов зашло за тысячу за два дня, об этом узнал губернатор Псковской области. А через два дня президент Медведев. Но президенту Медведеву уже нечего было делать, потому что губернатор все сделал. Это означает, что сконцентрировавшись, мы можем чего-то достигнуть. У меня страх в том, что наши спецслужбы, кто-то, они как раз нас пугают, что сейчас из-за этих терактов ужасных начнется дальше завинчивание гаек. Каким-то образом притянут, придумают. Хотя, заявления о том, что мы их уничтожим, мы ужесточим наказания, смертную казнь. Какой смысл применять смертную казнь к террористам-шахидам? Они не боятся умереть. Это смешно. Где арба, а где лошадь? Что впереди? Что делать? Посмотрим. Я не знаю, в какой момент это перевешивает. Но именно поэтому я себе избрала этот путь, что я разговариваю с вами. Я прошу своих знакомых приезжать сюда, разговаривать с вами. Должна сказать, что ни один человек из ваших лекторов не получает за это деньги. Они едут сюда, потому что считают своей миссией. Просто рассказывать о том, что происходит. А потом, может быть, вы у себя расскажете об этом. У нас есть случаи, когда возникают дискуссионные клубы в городах у ребят, которые прошли наш семинар.
Вопрос: Пермь.
На Первом канале собираются запретить сериал «Школа». Кто-то считает, что это самый правдивый сериал, кто-то критикует. Каково ваше мнение? Второе. Запретили печатать книгу Адольфа Гитлера «Майн Кампф» в России.
Ирина Ясина:
Про «Школу». Я посмотрела две серии, чтоб быть в курсе. Но мне не понравилось. Хотя, я абсолютно уверена, что так оно и есть. История в Иркутске с избиением учительницы 73 лет. 15-летие дети потом это выложили в Интернет. Они это свое скотство еще и снимали на видео. Это пример того, что все возможно. На самом деле, Валерия Германика это не придумала. Я ее видела одни раз. В июле в Москве у нас была акция, которую придумал журнал «Большой город». Они собрали массу здоровых людей и несколько инвалидов, посадили всех на инвалидные коляски. Мы проехали по Кутузовскому проспекту. Был Иван Дыховичный, Валерий Германика, еще несколько известных людей. Антон Носик. Они потом все встали и пошли, а мы остались. Но это не важно. Просто Лужков рассказывает, что в год равных возможностей он весь город переделал, все стало удобно, доступно и так далее. Мы попытались проехать на инвалидных колясках по тому, что Лужков считает удобным. Башку сломишь в два счета. Валерия Германика ехала с собачкой на коленях, вся супер модная, с невероятно сиреневыми губами, в сапогах, наколках. Очень прикинутая женщина. Тем не менее, она проехала Кутузовский проспект. Если бы я ее увидела на другой тусовке, то своим ограниченным сознанием решила бы, что какая-то такая. А тут я поняла, что это человек совершенно правильный. У меня нет сомнения, что «Школа» — это правда. Но я считаю, что правильно показывать такие вещи. Свои недостатки нужно знать. Это такое разное понимание патриотизма. Одно понимание – сделать вид, что все хорошо. Говорить: «У нас великая страна. У нас нет недостатков. Мы все ее любим и почитаем». Другой вид патриотизма, это показывать недостатки и пытаться их исправлять. У меня был разговор с Сурковым. Я его знаю тысячу лет по другому поводу. С чего все началось? 29 мая прошлого года был митинг на Пушкинском сквере, посвященный инклюзивному образованию. Чтобы дети-инвалиды учились вместе со здоровыми детьми. Понятно, что есть ментально отстающие дети, у которых с мозгами не очень хорошо. Это другой вопрос. Но есть дети просто на колясках, дети просто слабослышащие, но с сохраненным интеллектом. Почему нет? Это требует некоторого оборудования в школе и умения учительницы одновременно работать и с теми, и с другими детьми. Существуют нормы и в Европе, и в Америке, что таких детей не должно быть больше двух в классе. Тем не менее, они должны быть. Они должны иметь право там быть. У нас это только начинается. Короче, за это инклюзивное образование был митинг. На него пришла единственная мама с мальчиком на коляске. Все остальные были студенты, ребята, которые хотят что-то сделать. А Валя Дроздкова была с мальчиком и его одноклассниками. Кирилл закончил с отличием 4-й класс. У него атрофия мышц. И он не может пойти в 5-й класс, потому что школа пятиэтажная, стандартная. Мальчик крупный. Лифта нет. Учителя-предметники по разным этажам. В начальной школе он учился на первом этаже. И они в шоке, потому что Кириллу предлагается надомное обучение, как палеатив. Это 8 часов в неделю с учителем. Все остальное время самостоятельные занятия. Забудьте о равных шансах. Плюс к этому нет социализации, нет общения. А Кирилл очень живой. Он придумывает пьески, пишет стихи. Его пьесы ставит его класс. То есть, это мозговой центр класса. И вот с одноклассниками и мамой он прибыл на митинг. Его мама, моя ровесница, рассказала. Она пошла в управление образование Юго-западного округа. Там ей сказали: «Ради одного ребенка мы ничего делать не будем». Она подумала: «Вот заставлю я эту тетеньку что-то сделать ради одного ребенка или не заставлю?». Понятно, что из пушки по воробьям. Мне бы хотелось, чтобы таких мам пришло 70 человек. Я бы сделала не один пандус, а 70 пандусов. Короче, порвали мы эту тетеньку. Долго, трудно. Потому что система бюрократическая. Как бы прорвалось все быстро, а потом они обещали поставить оборудование в школу до 15 июня. Казалось, что все решено. Но 25 августа ничего поставлено не было, и я начала психовать, потому что решения приняты, но реализованы. Вот у нас большие проблемы с этим. Решить мы можем, а выполнить нет. И тут я пошла к Суркову: «Слава, мне очень нужен телевизор». Это было после митинга. Он ответственный за все каналы. «Мне нужен показательный пример. Вот мальчик идет в школу, несмотря на инвалидное кресло». И все было. Сурков спас этого мальчика. За это я не могу простить ему все остальное, но в этом он молодец. В какой-то момент я еще несколько раз обращалась по другим вопросам. И мне всегда давали программу «Время», РТР, все, что хочешь. А тут вдруг я что-то попросила, написала, но ответа не было. Никто мне не позвонил. Я расстроилась и решила, что все ушло в песок. Я понимаю, что Медведеву надо встречаться с пара-олимпийцами. Я понимаю, что они выступили не в пример олимпийцам, это замечательные ребята и прочее. И Медведеву надо с ними встречаться и что-то говорить. Соответственно, мне вчера звонит Сурков и говорит: «А что у нас по твоим инвалидским программам? Мы тебе помогаем?». Я говорю:»Вы мне не помогаете. Вы мне помогли летом, а потом завяли». Он сказал: «Я наведу порядок». Вот он навел порядок. Звонит человек от него и говорит: «Ирина Евгеньевна, запишите мой мобильный телефон. Мы все готовы делать. Не будете ли вы так любезны выступить, чтобы объяснить, как надо организовывать акции и тому подобное? Телевизор в вашем распоряжении». Я, конечно, большая и крутая. Но виновата в активности по поводу инвалидных колясок не я, а та самая мама мальчика Кирилла. Она молодец. Если бы я не видела, что ей не все равно. Она не смиряется с тем, что ее ребенок должен теперь сидеть дома. Она бьется за него. Человеку, который бьется, хочется помочь. И получается помочь. Вот, говорят: эти женщины, мамы детей-инвалидов, забиты, замучены, у них ужасная жизнь. Да, ужасная жизнь. Маленькие пенсии. Папы, как правило, уходят. 99% пап уходит. Это ужас, как будто это не их ребенок. Но Валя Дроздкова вышла. И ее мальчик пошел в школу. Меня потом спрашивали: «Ирина Евгеньевна, откуда вы взяли такого блатного ребенка? Почему вы его выбрали?». Очень просто. Его маме не все равно. Его мама готова биться. Она пришла с ним из Южного Бутово. Не ближний свет. Она еще привела его одноклассников, договорилась с их родителями. Дети сами не поедут на Пушкинскую площадь. То есть, их отпустили родители, чтобы они стояли с перетяжкой «Мы хотим, чтобы Кирилл учился вместе с нами». Казалось бы, такая ерунда. Одно единственное действо. Одно единственное решение. Но теперь в эту школу взяли еще одну девочку-инвалида, потому что там уже есть оборудование. А глядишь, будет еще больше. Капля камень точит. Это только одна история успеха.