Советская конституция
Неизвестный нам любитель творчества Маяковского оставил следующий комментарий:
Советской Конституции
присуща монументальность
И пусть до скончания века
стоит монументом стосаженным
В стране, где права человека –
не миф, а реальность
Каждый имеет право сажать
и быть посаженным!
Через двадцать девять лет, 5 декабря 1965 года в Москве на Пушкинской площади была проведена первая демонстрация под правозащитными лозунгами, началось движение за права человека в СССР.
Евгений Ихлов
ЭТУ КОНСТИТУЦИЮ МОЖНО БЫЛО ВВОДИТЬ, ТОЛЬКО ПОНИМАЯ, ЧТО НИКОМУ НЕ ПРИДЁТ В ГОЛОВУ ВОСПРИНЯТЬ ЕЁ ВСЕРЬЁЗ
Евгений Витальевич Ихлов – руководитель Информационно-аналитической службы Общероссийского общественного движения «За права человека», политолог.
Сталинская конституция была призвана решить огромную пропагандистскую задачу. Конституция формально декларировала наступление гражданского мира в Советском Союзе. Она юридически исключила введенную в 1918 году официальную классовую дискриминацию и провозглашала так называемые основные демократические свободы. Нет оснований полагать, что Бухарин, автор текста, плоть от плоти большевизма, хотел этой конституцией официально гарантировать достигнутую степень демократизации общества. Одновременно, Бухарин искренне хотел дать сигнал власти и обществу о том, что классовая борьба, классовый конфликт, в стране прекращён. Что советское общество по своим ценностям гомогенно, а значит – нет доктринальных основания для террора. И в этом смысле он, как ни странно, был прав, потому что сталинское общество накануне Большого террора (Первый московский процесс начался через полтора месяца после принятия этой конституции) действительно было ценностно гомогенно. Оно, к сожалению, в своём большинстве приняло ту систему ценностей, которую навязывал сталинский режим. Предыдущими чистками были старательно уничтожены те социальные и социокультурные группы, которые могли бы в этот режим не вписаться: свободное крестьянство, интеллигенция, такое вновь возникшее «сословие» как специалисты («спецы»).
Идея классового мира сменила идею усиления классовой борьбы по мере продвижения к социализму, которая была провозглашена Сталиным 9 июля 1928 года по итогам процесса «Промпартии». Это был манихейский лозунг. И тогда же появилась печально знаменитая 58-я статья УК, что означало криминализацию внутрипартийной оппозиции. Отныне антипартийная деятельность (т.е. несогласие с ситуационным, тогда пронэповским, большинством ЦК) рассматривалось как уголовно наказуемое деяние. С момента рождения большевизма внутри него велась фракционная борьба, а теперь одна из фракций объявила, что все остальные фракции совершают уголовное преступление и приравниваются к белогвардейцам, к контрреволюционерам. Резолюция 1921 года «О единстве партии» тоже была направлена на борьбу с оппозицией, но она была оправдана ситуацией угрозы утраты власти, она спасла партию от распада. В момент принятия резолюции было десять фракций, Х съезд просто не получался, все сидели в разных комнатах и ненавидели друг друга. А в это время восстал Кронштадт. Понимая, что в ином случае распад ВКП(б) неизбежен, большевики спасли себя этой резолюцией, договорились «бодаться», не оформляя это организационно.
Но реальная социально-экономическая дифференциация страны неминуемо делила правящую партию на несколько партий.
Точно также это произошло и с «Солидарностью», и с «Народными Фронтами», и с «Демократической Россией», в которой были все антикоммунисты (и пришедшие к власти, и не пришедшие к власти), а логика жизни её разделила.
В 1928 году ситуация была иной. Десятая годовщина советской власти была её триумфом. Из руинированной страны большевики сделали единое государство, достаточно мощное, с неголодным населением. Большевики показывали, что они квалифицированные управленцы, и что они нашли способ вытянуть страну из хаоса. Их авторитарный режим в тот момент был не более жёстким, чем соседние восточноевропейские режимы. И в этот момент появилась бухаринская идея «гражданского мира», что можно решать споры путём верхушечных интриг и идеологических дискуссий. А далее – развитие политического, идеологического и экономического плюрализма. Все всё получили, все всё поделили.
Но вариант мобилизационного развития в таких условиях не осуществляется. Никакая «пятилетка» в условиях России 1927 года была невозможна. Заставить всех отрывать от себя последнее ради военно-промышленной гонки… Зачем? России 1927 года никто не угрожал. Снимите лозунг мировой революции и всё. Но если вы выбираете мобилизационный вариант, если запускается подготовка к новой мировой войне под эвфемизмом «мировая революция», тогда, конечно, только мобилизационный режим и только террор. И тут же появляется его объяснение усилением классовой борьбы.
В 1928 году будущий автор конституции Бухарин был против криминализации оппозиции. Он и его сторонники считали, что пора остановиться в проведении репрессивной политики: вот этих додушили и всё. Большевики жили историей, и призрак самопожирающего якобинского террора висел перед ними как кошмар. Отсюда и логический вывод, что пора остановиться, потому что они – следующие. И тезис Конституции 1936 года об общенародном государстве как раз об этой остановке «борьбы с борьбою во имя борьбы» говорил. Это было заклинание зверя: этих мы убрали, а с остальными разберёмся обычным голосованием, отныне будут только мирные дискуссии. Но уже не получалось, система расправ была отлажена. Тезис об общенародном государстве — это попытка дать сигнал и обществу, что чистки 1935 года, связанные с убийством Кирова, были последними. А теперь наступает гражданский мир. Такова была мысль Бухарина, но он глубоко ошибся, потому что созданный монстр ОГПУ не мог вести мирные дискуссии, он мог только уничтожать оппонентов.
Конституция 1936 года находилась в абсолютном противоречии с начавшимся террором, но Большой террор сопровождался Большой ложью. Ленинские конституции предусматривали ценз для голосования, лишение избирательных прав нэпманов и т.д. При этом предусматривалось какое-то минимальное соблюдение правил игры при выборах. То есть если рабочим дают большую квоту голосов, то имеется в виду, что голоса будут считать приблизительно честно, победа по очкам заранее обеспечена. Если нэпманов выводят из числа акторов политического процесса, то это значит, что их воспринимают как акторов социально-экономической жизни, но хотят уменьшить их политическое влияние. Сталинская конституция, которая формально сняла все эти ограничения, сделала Большой террор запрограммированным. Потому что когда формально общество может формировать власть из себя без цензовых ограничений, то обязательно должен существовать неформальный ограничитель, который сохраняет режим. Таковым ограничителем могли быть только карательные органы, которые осуществляют террор. Если соблюдается принцип: один человек – один голос, можно выдвигаться, избираться, пропагандировать свои идеи, то значит, должно быть средство, которое предотвращает использование этого всерьёз. Таким средством был террор, и порождённый им страх. И он работал до 1988 года очень эффективно. В течение 52-ух лет сама идея политически противопоставить себя КПСС воспринималась не просто как ересь, а как затея, угрожающая свободе и даже жизни. Сталинскую конституцию, давшую «всенародное государство», можно было безбоязненно вводить только понимая, что никому не придёт в голову безумная идея воспринять её всерьёз.
Конституция Сталина была построена на патриархальном соборно-вечевом идеале. Собираются некие идеализированные люди, они вместе выбирают лучших представителей, они вместе реализуют власть без разделения её на исполнительную и законодательную. Возрождается архаический синкрезис – такое состояние общества и культуры, когда всё переплетено со всем и ничто ещё не выделилось, не обособилось. Все вместе — сами принимают решения, сами их исполняют и сами контролируют исполнение. Это утопия, нормальная политика не может работать в расчёте на идеал. Она может работать, только если она учитывает такие явления как корысть, жадность, глупость, завистливость людей. С учёта этих явлений началась парламентская многопартийная демократия. С её неистовой борьбой своекорыстных партий, с грызнёй ветвей власти, которую с трудом разнимает суд, который сам получает упрёки в коррупции и т.д. Конструкция советской власти была рассчитана на идеального человека. Она не была рассчитана на реальные конфликты (не на книжные конфликты лучшего с хорошим, а на реальные). Она не была рассчитана на несовершенство человеческой натуры. Может быть, сказалось, что в России не были распространены идеи протестантизма, то есть представления об изначальной, врождённой, направленности человека к пороку.
Но поскольку утопия никогда не исходит из реальных несовершенств человеческой натуры, она основывается на воспитании людей, на доведении их до совершенства.
Главная особенность советской системы – отсутствие у неё системы защиты от дурака. Демократы это поняли в 1992 году, когда увидели, что некий демагог, блестяще освоивший правила аппаратной интриги – Руслан Имранович Хасбулатов – по конституции получил абсолютную власть и менял конституцию каждый день. И никакого легитимного выхода из положения не существовало, что запрограммировало события 1993 года. Конституция 1936 года была юридической утопией.
Двадцать девятая годовщина этой конституции была перечёркнута событиями в Москве. Концепция Есенина-Вольпина, придуманная для советского, а точнее, для российского, а ещё точнее – для русского правозащитного движения – «Соблюдайте вашу Конституцию!» – была эффективна и одновременно очень лукава. Она была даже не эффективна, а эффектна для обращения к массе советских интеллигентов, для так называемой внутренней эмиграции, потому что… ну мы же не просим ничего особенного, мы просто хотим, чтобы государство соблюдало собственные законы. Ничего больше! Это совершенно не годилось для национальных движений в республиках, потому что их целью был выход из Союза и создание собственных национальных государств. Соблюдение советских законов, предусматривающих сохранение их народов в кремлёвской империи, на них не распространялось.
Призыв соблюдать конституцию не обманул карательные органы. Они расправились с советскими диссидентами, как только пошёл на спад детант. Также беспощадно, как если бы те выдвигали лозунг свержения советской власти. Демонстративная лояльность их не спасла, потому что все всё понимали. Этот лозунг Есенина-Вольпина, к сожалению, был грандиозным самообманом. Об этом тяжело говорить, но это так. Ни одна оппозиция тоталитарному, или деспотическому режиму никогда не выдвигала лозунг соблюдения существующего законодательства. Антигитлеровскому подполью Германии не пришло бы в голову ставить своей политической задачей добиться соблюдения законов III Рейха. Республиканской оппозиции во Франции не пришло бы в голову заставить Наполеона III соблюдать существующий кодекс.
Советское законодательство, даже идеально соблюдаемое, несло очень большие ограничения (самая простая вещь – институт прописки), очень серьёзно ограничивающих гражданские права десятков миллионов людей. Прописка соответствовала советской конституции. Как и однопартийная система, которая превращала политическую жизнь в фикцию.
Лозунг «соблюдайте вашу конституцию» сыграл очень странную, противоречивую роль в развитии русского демократического движения в конце 1980-х – в 1990 году. Формальное требование соблюдать конституцию означают, что Съезд Советов должен иметь абсолютную власть. А реально у него власти нет никакой. Возникает очень резкое противоречие между фактической властью и формальной властью и это заставляет любую антикоммунистическую оппозицию выступать за реализацию советских принципов. Это запрограммировало и разгон Верховного Совета России, потому что Верховный Совет по инерции наделили огромными правами. Потом это вошло в естественное противоречие с политической эволюцией, и вопрос надо было как-то решать…
Лозунг Есенина-Вольпина избавил правозащитную русскую оппозицию от необходимости выдвигать конструктивную программу. Ко времени крушения диктатуры КПСС её не было и пришлось импровизировать на ходу. Тогда как каждое оппозиционное движение в Восточной Европе имело набор программных принципов, которые начинало реализовывать. Отсутствие у нас конструктивной программы сказалось очень серьёзно. Когда Герцен в «Колоколе» пытался обобщить оппозиционный набор требований к власти, то помимо требования скрупулёзного соблюдения существующих законов, речь зашла, по крайней мере, об отмене крепостного права. В требованиях правозащитной оппозиции 1960-70-х не было никакого революционного требования. И это было очень плохо, потому что отсутствие внятных требований от общества к власти помешало проведению необходимого диалога, когда таковой стал возможен. Власть не понимала, что от неё ждут. А когда в 1990 году реализовалась утопия «вся власть Советам» без давления единственной правящей партии, то есть «Советы без коммунистов», государство немедленно рухнуло. Потому что вернёмся к конституции 1936 года (замкнём цикл рассуждений) эта конструкция не могла работать без опоры на тоталитарную партию, пронизывающую все поры представительной власти, и без тоталитарного репрессивного аппарата, который блокировал любую возможность оппозиции, формальной и неформальной. По этому конституция 1936 года и её продолжатель – конституция 1977 года могли существовать в том виде, в котором существовали только при условии, что существует однопартийная система и КГБ.
Лозунг «Соблюдайте собственные законы!» помешал русской оппозиции выступить реальной оппозицией. Не противником злоупотреблений в рамках существующей системы, а сторонником иной системы. Именно за это Россия заплатила 1993 годом. В Восточной Европе оппозиционеры знали, зачем они идут во власть (вернуть довоенные демократические конституции), они представляли себе тот социум, который они хотят создать. В России шли во власть для того, чтобы «всё было хорошо и не было плохо».