Алексей Гражданкин, социолог, заместитель директора Левада-центра: «Большинству россиян ни свобода, ни демократия не нужны»

Можно услышать, что нашей стране для демократии нет экономических оснований. Не работая в этой сфере, не могу с уверенностью утверждать, что это верно — но со своей стороны хочу сказать, что в России, похоже, нет и социально-культурных условий для демократии. У нас -совсем другое общество, чем на Западе. Хорошо это или плохо — другой вопрос, но факт остается фактом. На этом вопросе сталкивались западники и славянофилы, споря о том, надо ли тянуть Россию в Европу, или в этом нет никакой нужды в силу того, что Россия является самобытным и самодостаточным образованием. Но и те и другие признавали, что в России существует особый жизненный уклад, иная система ценностей, особые формы отношений между людьми.

Ключевой момент в этом для меня — это место, которое занимает в здешней системе ценностей ценность свободной личности. И мне кажется, что эта ценность для основной массы населения России практически отсутствует. Поэтому, собственно, и не поворачивается язык говорить о нем как о российских гражданах, т.е. как об обществе свободных дееспособных субъектов, а только как о населении: аморфном, безвольном, а потому и подневольном антропоморфном образовании, измеряемом не личностями/фигурами различного масштаба, а «по массе». Или, в лучшем случае, как о народе, в отношении которого можно говорить о субъектности и дееспособности, но совершенно не обязательно – об индивидуальности, личности. Эту ценность можно обнаружить среди элит — обслуживающих власть, или противостоящих власти, –  но если говорить обо всем социуме, то идея свободной личности в России не очень популярна. А демократия — это система отношений, которая позволяет свободным равноправным людям коммуницировать, выстраивать между собой какие-то отношения, договариваться о развитии этих отношений. В России же отношения строятся по иному принципу, здесь нет взаимодействия равноправных людей, здесь есть государь/вождь, слуги государевы и население/народ, идущее за вождем. В России нет лидеров/героев. Россия — это не страна героев, Россия — это народ, который идет за вождями. Такая конструкция веками укреплялась, поддерживалась, эксплуатировалась властью.

Населению России в основной массе неважно, свободное оно или несвободное. По большому счёту, это не проблематизируется, и ущемление свободы не воспринимается как нечто катастрофическое. Так, в нашей стране сидело, сидит, и будет сидеть в тюрьмах ещё очень много народу, но это лишение свободы не воспринимается как очень серьезная травма. По крайней мере – лишать себя жизни, чтобы не дать лишить себя свободы, отваживаются очень немногие. Все общественные институты, существовавшие в советские времена, тоже были репрессивными. Будь то армия или школа — везде насилие над личностью, которое воспринимается здесь как имманентное свойство этих институтов, и никого особенно не смущает.

Перспективы свободы не вдохновляют, отсутствие свободы не унижает. Нет ценности свободы, и нет антиценности отсутствия свободы.

С отсутствием свободы связано и отсутствие ответственности. Не может человек несвободный быть ответственным ни за себя, ни за происходящее. Поэтому с такой простотой вся ответственность принятия решений за наши обстоятельства жизни делегируется власти. А власть, в свою очередь, сама эксплуатирует символы государства и монополизирует право выступать от его имени, от имени интересов населения/народа. И население ей это право (за которым опять же не видит существенной ценности) отдает.

Эту безответственность, отсутствие потребности в свободе и готовность делегировать полноту свободы и ответственности можно трактовать и как «монархические установки», и как «единство партии и народа» — как кому заблагорассудится. А в основе этого – сделка, основанная на массовой установке населения: мы занимаемся своими делами, а управлять, принимать решения о том, как всё должно быть – это проблема власти. Если эта самая власть управляет и хорошо кормит, обеспечивает минимальный уровень, значит, власть управляет нормально; если жрать становится нечего или горячую воду отключают, значит, плохо. Убирается этот раздражающий стимул, и опять нормально, можно жить и поддерживать политику партии и правительства.

Причём поскольку нет своих собственных интересов помимо сохранения собственного существования, то никаких целей и не ставится. Нет интересов – значит нет стремления подняться над толпой, над индивидуальным существованием, продвинуться вперёд, добиться чего-нибудь. В массе своей интереса к этому нет, люди в большинстве своем вполне удовлетворяются тем уровнем жизни, который есть, т.е., уровень индивидуальных притязаний крайне низок.

Конечно, случалось и другое. После того как открывалось очередное окно в Европу и в той мере, в какой оно открывалось, детей боярских порой взашей гнали, чуть ли не пороли, чтобы они приобщались к европейским ценностям, наступала фаза эрозия этого сознания. Но неизменно окно опять закрывалось, и гомеостазис восстанавливался, и тех людей, которые чего-то лишнего нахватались, «космополитов безродных», система начинала выдавливать при полном одобрении большинства. Не нужны они здесь никому, эти люди с демократическими настроениями, ценностями. Они являются для основной массы общества лишними, чужими по своему ценностному устройству, подозрительными в этом отношении.

Демократические ценности – это ощущение личной свободы, личного достоинства, требование признания и защиты этого личного достоинства. Эти ценности есть фундамент, предпосылки демократического строя. Демократия возможна среди свободных, ответственных, уважающих себя людей. Только в обществе, состоящем из таких индивидуумов, возможны демократические отношения и работают демократические механизмы.

А как, например, дело обстоит на Кавказе? Если старейшина, самый авторитетный человек в ауле скажет: «надо голосовать так», то люди потом себе спокойно идут и без сомнений так и голосуют. Мы от этого аула, конечно, несколько ушли на Запад, но не очень далеко. Если на избирательный участок людей можно привезти автобусом, и руководитель, такой же авторитетный человек, скажет: надо, то «комсомол ответил: есть!», т.е., люди пойдут и отдадут свой голос тому, кому надо: «в интересах государства» или этого авторитета, потому что где кончается государство и начинается авторитет – не разобрать.

Такой довольно замкнутый и цельный комплекс общественных представлений и способов поведения основан на том, что ценностью является не личность, не индивид, а семья, народ, нация в целом. Когда мы смотрим голливудское кино, немного чуждо и диковато: как это так — дети уходят из семьи, старики заканчивают свои дни в домах престарелых, пусть очень благоустроенных, но как это — без родственных, семейных связей? Для нашего человека это кажется дико: важны семья, благополучие детей, почитание предков, все это немножко важней, чем то, что мы суть сами по себе. Это подкрепляется православной моралью. Восточное христианство отличается от западного, даже от католицизма, не говоря уже о протестантских конфессиях, где велика ценность личного успеха в жизни. Восточное мистическое христианство, православие, уводит человека из реального мира. В православной модели человек знает, что ему в этом мире отведено место весьма скромное. Этот мир является преходящим, стремиться здесь к успеху мало что неосмысленно, но порой противоречит основным человеческим ценностям.

Если ты достигнешь успеха, то тебя это внутренне, духовно не поднимает. Делай, что хочешь, но ты в этом отношении свободен, свободен от этого мира, и совсем в ином порядке выстраиваются и ценности, и понимание достойной жизни.

Существует, конечно, некоторая динамика в этой системе ценностей. Но всё происходит очень медленно, это как скалы — если тысячелетия ветер дует, в конце концов что-то из них выдувается, но для этого нужны тысячелетия. Английская демократия — как английский газон, надо стричь много сотен лет для того, чтобы что-то оформилось. То же самое и здесь: если находиться в прямом соседстве с западной культурой, с западными ценностями очень долгое время, если окно в Европу – уже не форточка, которую время от времени открывают/закрывают, а открыто постоянно, то через несколько поколений что-то начнет меняться. Но этот процесс меряется поколениями, а не то что: занавес подняли — и пожалуйста.

В периоды «потепления» и открытия границ, прихода к власти элит, которые в большей степени ориентированы на Запад и начинают профилировать медиа-среду, культурную среду, наступает некоторые сомнения в традиционных для нашего общества ценностях, молодежь играет в какие-то иные ценности. Но потом, по мере смены жизненных, семейных ролей, у нее появляются дети, потом внуки, эта бывшая молодежь погружается в царство семьи, и семейные, родовые ценности, во многом противоречащие ценностям индивида, личности, начинают говорить в них всё громче и громче, и игры заканчиваются.

И те, кому сейчас немного за двадцать и которые все такие прогрессивные, когда им будет на двадцать лет больше, возможно, будут отличаться от своих отцов, но они больше будут походить на них, чем отличаться, поскольку каждому возрасту свое время, каждому возрасту – своя система ценностей.

Повторяю: наша система человеческих отношений построена на иных, чем в странах Запада, ценностях: не на ценности успеха, индивидуальной свободы, самореализации, а на поддержании гомеостазиса внутри рода, нации, дружеского круга, семьи, — все это оказывается значительно важнее индивидуального «прорыва». У каждого свой индивидуальный диапазон, но в целом на огромной Восточно-Европейской равнине основной части населения свойственно такое представление о мире.

Поговорим о культуре. Главным искусством для народа уже почти сто лет, конечно, является кино. И когда показывают, как один американский солдат в одиночку выигрывает мировую войну, нашему человеку немного смешно: он понимает, что войну выиграл не человек, выиграл народ, масса. У нас нет ценности человека самого по себе. Человек приходит в эту жизнь и уходит, это может быть печально, но не это важно. Главное – чтобы выживал, продолжал существование род. Итак, с одной стороны, «Терминатор», «Звездные войны», когда главную роль играет отдельный герой, а с другой – отечественное кино, где люди есть не более чем часть исторического процесса. И последнее воспринимается естественно, а киношные «герои» выглядят искусственно. Хотя дети в них играют, детям нравится примеривать на себя костюмы героев. А когда в свое время, следуя системе социальных ролей, включаются в реальные отношения, то понимают, что всё сложнее, и один человек, человек сам по себе в них ничего решает.

И ещё к вопросу о размывании стены. Молодёжь, хотя она скорее похожа на своих отцов, чем непохожа, оно она всё-таки несколько иная. Если рядом открытое окно, то в него начинает что-то надувать, и ценности начинают несколько меняться. Для того, чтобы накопилась критическая масса изменений, которая может привести к значимым политическим последствиям, надо обеспечить, чтобы это окно было открыто постоянно, чтобы коммуникация с Западом не прерывалась, чтобы не было конфликтов. И тем людям, которые в это время нами правят и пользуются благами того, что электорат готов им делегировать всю полноту принятия решений, надо не давать возможности здешнюю систему укреплять, закрывая время от времени форточку и нагнетая то, что нагнетается, когда форточка закрыта. Надо поддерживать открытость миру, и тогда мир сюда придёт потихонечку: через западную культуру, через возможности прямых контактов с людьми иной цивилизации.

А в «тяжёлую годину», в период кризиса, обострения отношений, когда вокруг нашей страны – одни враги,  эти наши родовые ценности, эти ресурсы, батарейки, от которых питается наша  система, только подзаряжаются. Любой кризис работает на укрепление этой системы. Конечно, если будут уж очень тяжелые времена, то она может лопнуть, но пока идёт просто напряжение, власть получает гораздо больший ресурс.

Можно вспомнить Вторую мировую, когда вся прогрессивная общественность, подавляющее большинство русских, бежавших от большевиков, в общем поддержали Сталина и Россию в борьбе с мировым злом. Они не остались в нейтральной позиции, что можно было в принципе, но не выдержали: в тяжелую годину, в период испытаний народ сплачивается вокруг своих вождей, так устроено здешнее общественное сознание.

Поэтому не надо доводить до тяжелых испытаний, в той мере, в какой это возможно, не надо представлять ситуацию как кризисную, как проблемную, как столкновение, чтобы не давать власти возможности «окуклить» нас идеологемами для внутреннего потребления. Очень хорошо, когда наши лидеры катаются на лыжах в Швейцарии, не надо, чтобы они все строем катались в Сочи. Пока они катаются в Швейцарии, пока они заинтересованы, чтобы они и их дети могли свободно пересекать границы, до тех пор форточка будет открыта и до тех пор будет какой-то воздух сюда поступать.

Итак, у основной части населения нет интересов, связанных с увеличением свободы, связанной с ней ответственности, следующей из свободы и ответственности демократии и т.д. А если говорить об элитах, то у них есть интерес. Хотя очень часто этот интерес имеет исторические временные границы — пока эта элита не доходит до власти. А дальше наступают самые интересные события — она в большинстве своем перерождается. У Стругацких в «Обитаемом острове» как раз показывается, что, в конце концов, элиты эту властную систему и питают. И тут они, действуя  с самыми разными намерениями, порой стремясь оказать благотворное влияние на жизнь страны,  все равно в конце концов начинают обслуживать интересы  власти  и сами становятся частью этой системы.

Я имею в виду под элитами группы, которые борются за увеличение своего влияния на другие группы. Но как только они попадают во власть, сразу происходит щелчок, и они тогда начинают работать не на преобразование и изменение этой системы, а на ее сохранение. Более того, вполне разумно мотивируя, почему они это делают.

Вспомним: начались у нас в стране экономические реформы, а потом, через несколько месяцев, начали поминать Пиночета, что хорошо бы все эти экономические реформы осуществлять при таком жестком политическом режиме. Реально все эти экономические реформы идут и сейчас, как было задумано в начале 90-х: происходит монетизация льгот, реформа армии, все, что было намечено, потихонечку, без демократических лозунгов, без всякой связи с ними реализуется. Мне кажется, что те, кто задумал эти реформы и не смог провести их самостоятельно, пойдя на определенный союз с властью, обеспечили их продвижение.

Говорят о среднем классе, которому, мол, без демократии жизнь не в жизнь. Но исследования, которые проводятся в России по среднему классу, дают такой результат: здешний средний класс есть плоть от плоти основной массы российского общества — теми же штампами думает, теми же интересами руководствуется, просто имеет несколько иные возможности и не хочет их терять. Люди, его составляющие, сами в западных университетах не учились, хотя их дети учились или учатся — это считается полезным.

У них самих не происходит никакого конфликта национальной системы ценностей, о которой мы говорили ранее, с их интересами, потому что их ценностная система уже создана, она уже оформилась и затвердела. Их дети до поры до времени находятся в ситуации некоторого конфликта ценностей и интересов – но затем возвращаются в семью, чтобы её обслуживать, и здешняя ценностная система в конце концов топит то, что у них в голове успело появиться.

Иначе говоря, подавляющее большинство возвращается на родину, в семью, со сменой ролей на местные. Если человек не возвращается, то в этом отношении становится уже вне этого общества, а если возвращается, то должен встраиваться в здешнюю систему отношений, связей, должен общаться со здешними людьми, разделяющими здешние ценности.  Конечно, он  может остаться «внутренним эмигрантом», но тогда полностью реализовать себя он просто здесь не в состоянии.

И в конце концов любой человек, уходя от ценностного конфликта, неизбежно в большинстве случаев принимает те условия, которые диктует ему окружение. Он стремится вести себя достойно, не делать и не говорить особых пакостей без необходимости, но вырваться за эти рамки могут очень немногие.