На перепутье (вместо заключения или вместо начала)

Информация о настроениях населения, полученная нами до выборов, позволяет, зная их результаты, точнее оценить послевыборное состояние массового сознания. В марте 2000 года страна размежевалась по своим политическим предпочтениям на два основных сегмента; люди, входившие в первый из них, отдали свои голоса Путину, а входившие во второй — Зюгано­ву. Те и другие голосовали за упорядочивание разворошенной и криминализированной в годы ельцинского правления российской жизни, но при этом сам порядок понимался по-разному: у од­них он ассоциировался с коммунистическим прошлым (быть может, обновленным), у других — с улучшенным настоящим. Однако суть размежевания к идеологическим различиям вовсе не сводится, о чем и свидетельствуют полученные нами дан­ные. За результатами голосования обнаруживается гораздо более сложная картина — не двух отделенных друг от друга сегмен­тов, а взаимопересекающихся ментальных кругов.

Мы видели, что в среде левых избирателей, отдавших свои голоса Зюганову, доминирует морально-репрессивный тип со­знания в его радикальной (карательно-диктаторской) или бо­лее умеренной разновидности. Вопрос о сочетании порядка с экономической свободой здесь, как правило, не встает и не проблематизируется. Но ведь люди с такой ментальностью со­ставляют и значительную, если не преобладающую, часть сбор­ного некоммунистического электората Путина — прежде всего мы имеем в виду отошедших к нему левых примаковцев и упо­вающих на генеральский порядок бывших сторонников Сте­пашина. Вместе с тем Путина поддержали и многие правые избиратели, ставящие во главу угла не порядок, ассоциирую­щийся у них с репрессивным прошлым, а свободу, в том числе^е и теневой экономической деятельности. Все это, взятое в совокупности, создает весьма своеобразную ситуацию во взаимооотношениях власти и общества, когда большинство второго, включая его коммунистическую часть, ждет от первой адми­нистративно-полицейского наступления на коррупцию и тене­вой бизнес, а меньшинство или опасается такого наступления, или полагает, что оно его интересов не затронет, или надеет­ся, что оно будет осуществляться не карательными, а эконо­мико-правовыми способами, расширяющими пространство ле­гальной свободы.

Начавшееся при новом президенте радикальное реформи­рование налогового законодательства свидетельствует о том, что экономико-правовые меры признаны приоритетными. Од­нако это не снимает с исторической повестки дня вопрос о соответствии действий властей ожиданиям общественного боль­шинства, в котором преобладает морально-репрессивный, доправовой тип сознания. По данным некоторых опросов, плос­кая шкала налогообложения, уравнивающая налогоплательщиков независимо от их доходов, вызвала в этом большинстве не­одобрение еще до того, как новый закон начал действовать. В коррупционно-теневом обществе, где доминируют люди левой и «генеральской» ориентации со свойственными им полицейс­кими установками, власти, какой бы она ни была, очень труд­но устоять перед господствующими настроениями. Но если эти настроения таковы, как в современной России, то любые по­пытки опереться на них в борьбе с коррупцией и теневой эко­номикой будут равнозначны неоднократно испробованному страной движению в исторический тупик — разумеется, при исходном желании сделать как лучше.

Левые и «генеральские» избиратели ориентируются или на обновленный «развитой социализм», или на бюрократический капитализм, но — не в нынешнем его виде, а в упорядоченном с помощью чрезвычайных законов и диктатуры либо посред­ством жесткого контроля за соблюдением действующих юри­дических норм. Однако ни «развитой социализм», ни сменив­ший его бюрократический капитализм очистить от коррупции и прочего криминала невозможно; до тех пор, пока государство сращено с бизнесом, наступление на теневую экономику будет наступлением на собственную тень — в буквальном, а не переносном смысле слова.

Российское общество, включая значительную часть правых, эту простую истину все еще не осознало. Поэтому и среди правых тон пока задают «стабилизаторы», уповающие на то, что со­блюдение действующих сегодня законодательных норм можно обеспечить — достаточно лишь сильно захотеть. А раз так, то не исключено, что нам придется все же присутствовать при попытке бюрократического капитализма выскочить из собственной кожи (или из собственной тени). Возможно, это выразится в очередной кампании против крупного (и не очень крупного) частного капитала, которая будет вестись под патронажем бю­рократии, в нынешнем ее состоянии подходящей на роль пра­вового субъекта еще меньше, чем третируемые ею «олигархи». Поэтому вряд ли такая попытка станет более успешной, чем андроповские опыты очищения «развитого социализма». Она приведет лишь к тому, что коррупционеры и теневики станут изощреннее и на первые роли выдвинутся те из них, кто или способен работать в зоне больших рисков, или, напротив, су­меет обеспечить себе надежную политическую «крышу». Со­ответственно, возрастут и ставки: и страхование риска, и по­литическое прикрытие — вещи дорогостоящие. Что касается наших «правых из народа», то их теневые соблазны будут подавлены без какой-либо легальной компенсации. И тогда, быть может, «либерализаторов» в их рядах станет больше, чем сейчас, хотя и теперь процент их здесь выше, чем в других электоральных сегментах российского общества.

Наступление на коррупцию и теневой бизнес в современ­ной России может быть успешным только в том случае, если оно будет вестись одновременно на двух стратегических на­правлениях. Во-первых (и это главное), бизнес как деятель­ность частных лиц должен последовательно и целенаправлен­но отделяться от государства, предназначенного для выполнения общих функций; в противном случае государственная служба как была, так и останется объектом постоянной теневой приватизации или, попросту говоря, коррупции. Во-вторых, очищение власти от коррупционеров не должно быть самоцелью а должно способствовать приведению государства в соответ­ствие с его особым предназначением выразителя и защитника того, что со времен Платона и Аристотеля зовется общим бла­гом. Именно выразителя и защитника, а не привилегирован­ного торговца общественными благами и конституционными правами. Не будет этого — не будет и готовности граждан со­держать власть, не будет добросовестных налогоплательщиков, а будет то, что мы наблюдаем сегодня и что наш опрос зафик­сировал — в первом приближении — в количественных показа­телях.

Чтобы привыкнуть к совершенно новому для россиян по­ложению людей, содержащих на свои средства государство в обмен на услуги, которые оно им предоставляет, надо, чтобы были сами услуги, и желательно высокого качества. Если их нет или их качество сомнительно, то делиться с властью сво­ими доходами захотят лишь те, кому делиться нечем, имея в виду не себя, а других. Остальные предпочтут власть обманы­вать, оправдывая себя тем, что она, власть, и есть главный обманщик, вести с которым честную игру могут лишь дураки. Не принимая всего этого в расчет, борьбу с коррупцией и те­невым бизнесом начинать бессмысленно. Можно, конечно, попробовать лечить бюрократический капитализм бюрократи­ческими или авторитарно-бюрократическими методами. Но единственным позитивным результатом такой пробы станет негативный опыт, который, не исключено, поможет обществу изжить, наконец, иллюзии доправового морально-репрессив­ного сознания и понять, что природу вещей перехитрить нельзя.

———————-

(1) Опрос проведен Центром совместно с Институтом социологического анализа на базе ВЦИОМ по репрезентативной общероссийской выборке в 83 городских населенных пунктах и сельских районах страны в августе 1999 года. Были опрошены 1600 человек.

(2) Данные о том, как население оценивает степень коррумпированности различных организаций и учреждений, см. в приложении к основному тексту главы (табл. 16, с. 292).

(3) Известно, что доправовое (морально-репрессивное) сознание имеет своим истоком не городской, а сельский жизненный уклад. Однако применительно к современной России эта истина подтверждается лишь частично. Мы стал­киваемся здесь с чрезвычайно интересным, разрушающим культурологические стереотипы явлением. С одной стороны, репрессивные установки распрост­ранены в современной российской деревне шире, чем в городе: скажем, сто­ронники диктаторских методов среди наших сельских респондентов состав­ляют 27%, а среди жителей городов — 21%. В свою очередь, «либерализаторов»  в деревне совсем немного — всего 14%, между тем как в городах их доля в полтора с лишним раза больше. Однако — с другой стороны — моральная составляющая этого типа сознания в постсоветской деревне, вопреки всем теоретическим и литературно-публицистическим почвенническим канонам, появляется слабее, чем в городе. Так, за криминального кандидата на тех или иных уровнях готовы проголосовать 43% сельских жителей, а не гото­вы – 41 %, между тем как среди горожан соответствующие показатели составляют 36 и 48%. Примерно такие же пропорции обнаруживаются и в от­ветах на вопрос о готовности лично соучаствовать в деятельности теневи­ков на рабочем месте. Понятно, что эти и другие цифровые данные нужда­ются в детальном анализе, который, в свою очередь, требует проведения дополнительных эмпирических исследований. Однако уже сейчас у нас есть основания предположить, что в повышенной предрасположенности сельс­ких жителей к теневому патернализму руководителей и собственной тене­вой деятельности проявляется позитивная реакция на ту теневую коопера­цию — прошлую и нынешнюю — между коллективными и личными крестьянскими хозяйствами, о которой говорилось в первой главе книги. Но если так, то и за коммунистов деревня голосует охотнее, чем город, не потому, что при­вержена идеологии и морали советской эпохи, а потому, что возможности теневой кооперации, имевшие место в брежневскую эпоху, кажутся деревенским жителям более благоприятными, чем нынешние. Не исключено, что и сель­ская повышенная репрессивность имеет своим истоком это недовольство сужением теневых возможностей старого типа при недостаточной компен­сации возможностями новыми. Нельзя исключать и того, что репрессивные установки сельских жителей объясняются недовольством переменами, про­исшедшими в городе и негативно повлиявшими на деревенский жизненный уклад. Однако все это, повторим, всего лишь предположения, требующие проверки.

(4) Это, кажется, начинают понимать и представители русского национа­лизма — единственного, пожалуй, идеологического течения, которое может претендовать (по крайней мере, теоретически) на воспроизведение в обнов­ленной форме старой державной мифологии. Во всяком случае наметивше­еся в их рядах размежевание весьма показательно. Среди них появились люди (прежде всего мы имеем в виду А. Севастьянова), признающие исчерпан­ность державно-имперской политической и идеологической отечественной традиции и открыто порывающие с ней. В противовес ей выдвигается идея русского государства-нации и русского капитализма, то есть капитализма с подчеркнуто этнической окраской. Мы не ставим перед собой задачу детального критического разбора этой концепции; она заслуживает отдельно­го разговора. Здесь же достаточно отметить, что ключевой вопрос о взаимо­отношениях государства и бизнеса в данном случае даже не ставится, а это значит, что в проекте русского капитализма сохраняются содержательные предпосылки для эволюции в направлении отвергаемого традиционализма.

(5) Учитывая, что численность респондентов в трех электоральных группах из восьми, анализируемых в статье, во время опроса не достигала ста­тически значимой нормы, мы избегали фиксировать обнаруженные в этих группах тенденции в процентных показателях. Вместе с тем группы эти достаточно представительны, чтобы судить о самих тенденциях.

(6) Эти данные получены из ответов на вопрос: «Что, на ваш взгляд, должен в первую очередь делать будущий президент России в сфере межнациональных отношений?». Респондент мог выбрать один из следующих вариан­тов ответа: «Отстаивать интересы русских»; «Защищать интересы малых народов»; защищать интересы всех граждан независимо от их национальности».

Поделиться ссылкой: