Существует ли в России расизм?
Антирасистские протесты в Америке, происходящие в последнее время, приковали к себе внимание россиян и вызвали ожесточённые споры за и против. Однако мало кто задался вопросом, существует ли в России свой расизм и как с ним быть. Если по аналогии с Америкой расизмом называть только негативное отношение к людям с африканскими корнями, или, как продолжают многие говорить, к «неграм», то, кажется, никто не будет возражать, что такой расизм существует. Но ясно, что такого рода расизм имеет очень ограниченный характер, просто потому, что сам объект такого неприятия в России численно небольшой. А существует ли расизм за пределами этой относительно небольшой группы? Существует ли массовый расизм в отношении других, более многочисленных групп, определяемых как «чужие»?
Давайте возьмём самый простой случай. Если вы видите объявление «Сдаём квартиру только славянам», то как его интерпретировать? Расизм это или нет? Может быть, «всего лишь» ксенофобия? Не знаю, чем ксенофобия лучше расизма, но попробуем разобраться. Сам написавший это объявление скажет, что, конечно, нет, это такой рациональный взгляд на сдачу квартир, так как «неславяне» с большой вероятностью, реально статистической или выдуманной (это уже другой вопрос) создадут массу проблем, связанных с чистотой и порядком в сданной жилплощади. Аргументы выглядят вполне, на первый взгляд, рациональными и уж точно нерасистскими. Но посмотрите, сколько допущений в них встроено. Ведь требование содержать в порядке арендованную квартиру формулируется на языке, в котором все вообще «неславяне» оказываются потенциальными носителями грязи и беспорядка. Слово «славянин» указывает, конечно, не на владение каким-нибудь из славянских языков, оно указывает прежде всего на внешний облик – «человек, похожий на славянина», т.е. «белый человек», сюда подойдут и англичане, и французы, и даже, видимо, итальянцы, цвет кожи которых хотя и достаточно тёмный, но всё равно попадающий в категорию «белых». Разумеется, в данном случае за словом «славянин» скрывается не только некая воображаемая раса, но и образ культурности, т.е. какие-то опять же предполагаемые и воображаемые привычки поведения, которые есть у той или иной группы населения. Все вообще «славяне», или «белые люди», в этой оппозиции выглядят более культурными чем, «неславяне», или «небелые». Значит получается, что рациональный аргумент с беспокойством о возможном неправильном использовании квартиры сначала превращается в аргумент о культурности той или иной потенциальной группы арендаторов, потом же эта культурность определяется по внешнему облику – цвету кожи, разрезу глаз, помещаясь в воображаемые расы, а затем на это ещё накладывается своеобразный этноцентризм, в котором все культурные и белые – это славяне, или русские.
Точно такую же аналитическую деконструкцию можно произвести с практикой проверки документов в общественном транспорте, здесь тоже рациональные вроде бы основания облекаются в расовую форму, когда из общей толпы выхватываются именно «азиаты» в качестве потенциальных нарушителей каких-либо правил или просто в качестве потенциальных взяткоплатителей. Или, например, с рассуждениями некоторых экспертов в миграционных вопросах, которые предлагают регулировать миграцию, бороться с миграционной преступностью или миграционным демпингом на российском рынке труда, но заканчиваются эти общие слова нередко предложением ввести визы только со странами Средней Азией и иногда ещё Южного Кавказа, выводя из скобки заявленной социальной проблематики жителей тех стран, которые в народной терминологии не относятся к «чёрным». Здесь не мешает тот факт, что молдаване не «славяне» – главное, они не являются «чёрными». И здесь не помогает тот факт, что грузины и армяне – христиане – главное, они являются «чёрными». Собственно, и сам весьма, скажем прямо, распространённый термин «чёрные» (и его ещё более грубая версия «черножопые») заслуживает отдельного внимания, он содержит в себе всё ту же встроенную логику: так называют людей, которые могут быть «европеоидами» по научной классификации и даже «арийцами» по самоопределению, но которые так или иначе – социально и культурно – попадают в категорию «чужих», или «зверьков», как эту категорию людей опять же нередко называют в просторечии, выделяя, таким образом, в особый биологический ряд. Социальные и культурные границы, реальные или придуманные, обозначаются, следовательно, через реальные или воображаемые расовые и биологические признаки и образы.
Мы видим, таким образом, не некую данность якобы очевидных расовых различий, которые выстраиваются в определённую социальную иерархию, как часто бывает в случае с людьми с африканскими корнями. А противоположный процесс: когда социальные иерархии, выстраиваемые в тех или иных ситуациях – на рынке жилья, на рынке труда, в полицейских практиках, объясняются и как бы закрепляются воображаемыми расовыми признаками и метафорами. И в том, и в другом случаях мы имеем дело с разными подвидами именно расизма. Конечно, обозначать все социальные конфликты, асимметрии, иерархии, где возникает деление «свои/чужие», как расизм было бы неправильно, существует множество способов собрать образ «чужого» и «неправильного» через классовые, этнические, племенные, региональные и религиозные характеристики. Всё это разные варианты ксенофобии. Но всё-таки там, где такие различия натурализируются, облекаются рационализированной или метафорической риторикой в биологическую форму, где возникает прямая, как в случае с «азиатскими» чертами лица или определением «чёрный», или косвенная, как в случае со «славянами», отсылка к неким эссенциализированным расовым совокупностям, которые якобы склонны к какому-то неправильному и «звериному» поведению, где реальный или воображаемый цвет кожи или разрез глаз становится поводом для социальной стигматизации и дополнительной преградой для социальной мобильности, там везде мы можем констатировать расизм, как одну из версий ксенофобских представлений и практик. «Организмы», «кровь», «генотипы», «врожденные склонности» – все эти образы, если служат для обозначения социальных и культурных границ, если они делят людей на «правильных» и «неправильных», могут быть с полным на то основанием причислены к расистским.
И последнее, что я хочу отметить. Тот факт, что мне приходится специально говорить и доказывать существование расизма в России и что не все с этим соглашаются, говорит о том, что сами расистские практики находятся в зоне умолчания и невидимости. Эти практики настолько встроены в институциональные режимы (как в случае с полицейскими проверками) и повседневную жизнь (как в случае со сдачей квартир), что не считаются расизмом. «Мы не расисты, но…» – вот типичная формула такого расистского отрицания расизма. Более того, их не всегда считают расизмом и сами жертвы дискриминации или стигматизации, а те люди, которые попадают в расиализированные категории в одних ситуациях, в других ситуациях сами могут говорить языком расизма и использовать эти же дискриминационные практики по отношению к тем, кого они определяют как «чужих». Нежелание признавать расизм в России, нежелание опознавать какие-то практики как расистские, нежелание видеть в этом расизме проблему – это важный симптом ненормализованного состояния нашей социальности, её разорванности и распада. Оптика у многих россиян оказывается сбитой, а это уже не бытовая личная проблема отдельных людей, но структурная проблема российского социума в целом.