Как возможно общество без государства, или Зомия на Амуре
О Дальнем Востоке России вспоминают довольно редко. Далеко, пусто, неинтересно. И обычно там все. Люди говорят мало, не особенно внятно. Чем-то занимаются. Наверное, криминалом. Лишь в редчайшие мгновения на поверхность выходит нечто, слабо укладывающееся в привычные и устойчивые схемы. Это не только видимое и фиксируемое протестное голосование, не только неожиданные и долгие митинги в поддержку «своего» губернатора. Это необычная живучесть региона в 90-е годы, почти проскользнувшая мимо исследователей. Это скорость превращения «приезжих» в «дальневосточников» и сохранение этого качества после отъезда. Про это «нечто» и хотелось бы поговорить. Откуда оно, как зарождалось, как жило, почему его не видно в «нормальных условиях»? О Приамурье, об особом социуме, который складывается здесь в конце XIX — начале XX веков я уже писал в журнале «Полития» № 1 за 2018 год, писал и о современном состоянии этого социума. Но там меня интересовало «оружие слабых», то, как этот непонятный и не проговариваемый социум может противостоять государственному порядку. Здесь в центре внимания иное: как он возможен. А направление рассуждения нам задает описание Дж. Скотта особого региона, где живут люди вне и помимо государства – Зомии. О Зомии на Амуре и пойдет речь далее.
Понятие «Зомия» (страна горцев) ввел в оборот В. ван Шендель, обозначив этим термином гигантскую территорию от Тибета до Таиланда и Мьянмы с населением более 100 миллионов человек. Однако наиболее активно использовал этот термин антрополог Джеймс Скотт. В его работах Зомия (Zumia) – не просто географическое понятие. Это уникальная территория, где проживают народы, принципиально дистанцирующиеся от государства, противостоящие ему. Конечно, говоря о географически и этнографически конкретном объекте, мы вынуждены погружаться в уникальные и исторические условия именно этого региона.
Однако уже в работах самого Скотта содержится возможность иного, расширительного понимания термина. «Зомия» здесь – не привычное домодерновое (традиционное) общество, но общество вне модерна. Отличие принципиально. В первом случае речь идет об обществе, которое еще просто не дошло (но обязательно дойдет) до современности. Такое общество вполне вписывается в стандартные схемы развития, в линейное европоцентристское понимание истории. Во втором случае все сложнее. Зомия знает о модерне, но отвергает его. Его ценности принципиально иные. Не техническое развитие, не победа над пространством и временем, не унификация и конкуренция, но ценность привычного образа жизни, максимальной эгалитарности, локальности. О модерне не просто знают. С ним взаимодействуют, его достижения используют в той мере, в которой они не нарушают главного – привычного течения жизни. Формы отвержения модерна могут быть различными: от обычного оппортунизма до прямого противостояния агрессивным структурам современности.
Сегодня подобные феномены все чаще описываются не только антропологами на материале экзотических сообществ, но и исследователями гораздо более знакомых территорий. Они бесписьменны, потому не видимы из прекрасного далека. Они не стремятся к публичности в привычном смысле слова. Они живут в «тени». Но порой «тень» выходит на поверхность, легко сметая рациональность модерна, обнажая иное пространство и иное общество. Сама возможность такого общества связывается Скоттом (да и не только Скоттом) с горной местностью, где современная армия действует с большим трудом. О чем-то похожем писал и Фернан Бродель, упоминая, что государство кончается там, где появляется первая годная для обороны скала. Но представляется, что дело не только и не столько в гористой местности. Зомию порождает любой ландшафт, препятствующий контролю. Точнее, контроль там, конечно, возможен. Но издержки такого контроля будут намного выше, чем выгоды от контроля над этой территорией и ее населением. Об одном из таких обществ вне модерна, сложившихся в Приамурье в конце XIX века, и пойдет речь. Мы попытаемся понять, как возникает Зомия, как она разрушается силами модерна, но продолжает существовать под спудом привычных и примелькавшихся политических форм и институтов, скрываясь в прорехах между ними.
Как стала возможна Зомия на Амуре
Современный российский исследователь В.Л. Ларин назвал Приамурье «двойной периферией», подчеркивая ее удаленность и от европейских, и от азиатских центров. Мировые державы Нового времени не особенно интересовались этим пространством. На европейских картах оно просто было «белым пятном». Великие державы Востока про этот регион знали. Империя Цин еще с середины XVII столетия числила эти территории и населявшие их народы (дауры и дючеры) в качестве «северных данников». Претендовало на них и Джунгарское ханство ойратов. Впрочем, интерес был, скорее, ритуальным. Особой активности в отношении этих мест ни первые, ни вторые не проявляли.
Столкновение между русскими отрядами (Хабаров, Степанов, Черниговский, Толбузин, Бейтон) и империей Цин в пространстве Великой Реки во второй половине XVII века тоже были, скорее, результатом недоразумения, нежели осознанное стремление к захвату региона. Россия стремилась к проникновению в Китай, к тому, чтобы за счет торговли экзотическими китайскими товарами компенсировать выпадающие (в связи с конкуренцией американских мехов) доходы от торговли пушниной. Но местные люди («первопроходцы») решают здесь остаться. Обилие плодородной земли, заливных лугов, которых почти не было в Сибири, относительно мягкий климат – притягивали сибиряков. Это и вылилось в сорокалетнее противостояние многотысячных отрядов, завершившееся Нерчинским мирным договором. Собственно, в результате Нерчинского мирного договора каждая сторона и получила то, что хотела. Россия получила чайную торговлю через Нерчинск, ставший одним из богатейших городов за Уралом, серебряные рудники в Забайкалье. Империя Цин получила гарантии невмешательства России в грядущий конфликт с Джунгарским ханством и его владыкой Галдан-Бошогту-ханом, возможность сохранить лицо перед монгольскими данниками.
Осесть в плодородном и относительно теплом Приамурье стремилась не центральная власть, а сами русские жители Сибири. При этом особых политических предпочтений к той или иной империи они не имели. Платили дань (совсем не большую) тем, кто в данный момент был опаснее. Строитель Албазинской крепости Никифор Черниговский вообще платил дань и Москве (ясак), и Пекину, точнее, Нингуте, северной крепости и резиденции наместника. Дань небольшую. Не за защиту, а на всякий случай. Вполне вероятно, что русские поселения в Приамурье сохранились и после Нерчинского договора. Во всяком случае, жалобы на них время от времени направляются от маньчжурской администрации в Нерчинск, откуда нарушителям грозили страшными карами. Правда, без особых последствий. Так, со времени похода Хабарова, Приамурье жило под давлением двух империй. Правда, давление это скоро стало ослабевать.
По договору маньчжурская сторона должна была разметить границу, укрепить ее. Но ей оказалось просто не до того. В 1690-м году начинается война с Джунгарским ханством, простиравшимся от Минусинской котловины и Байкала на Севере до Тибета на Юге, от Ферганской долины и Казахских кочевий на Западе до Монгольских ханств на Востоке. Противостояние это длилось с перерывами до 1771 года. При всем том, что маньчжуры обладали численным и техническим превосходством, война была не просто долгой и кровавой. По сути, она обескровила империю. После блестящего по виду правления императора Цаньлуна, победителя ойратов, начинается закат империи Цин. Противостоять новым угрозам она уже не в состоянии. Первым звонком для империи стало поражение в опиумной войне, ставящее империю в зависимое положение от «длинноносых варваров», которых еще совсем недавно допускали до императора только при условии признания себя данниками. Местные правители (князья) увеличивали налоговое бремя, оставляя центральное правительство без средств. Всесильный император превращался в церемониальную фигуру, полностью зависимую от дворцовых клик и региональных владетелей. Знаменитая «Восьмизнаменная армия», главная сила маньчжуров, превратилась в коррумпированную, абсолютно небоеспособную организацию.
В этот момент начинается восстание тайпинов (1850-1864), в сравнении с которым и российская гражданская война выглядит только слабым подобием. Здесь слились идеи Царства великого благоденствия, традиционного идеала народного Китая, борьба против маньчжуров, захвативших власть в стране, против европейцев и многое другое. Восставшие не просто создали собственное государство в южной части Китая, где власть маньчжуров была слабее, но совершали походы на Восток и на Север. О «длинноволосых» в Приморье (этнические китайцы в империи должны были брить голову, но носить косу) пишут русские авторы в 60-х – 70-х годах XIX века. Восстание было подавлено с максимальным напряжением всех ресурсов империи, с помощью иностранных войск. Собственно, после этого империя уже не оправилась. Дальнейшее ее существование было только воспоминанием о прежнем могуществе. Вполне понятно, что ни в период маньчжурско-джунгарских войн, ни позже о далеких землях на Севере правительство не вспоминает.
Действия генерал-губернатора Восточной Сибири графа Н.Н. Муравьева по закреплению за Россией Приамурья и Приморья, предпринятые в пятидесятых годах XIX века, были периферийным участием в той же войне. Хотя традиционно они осмыслялись в контексте движения России на Восток (Алтай, Центральная Азия, Дальний Восток).
Но не только маньчжурской империи было не до Приамурья. В России тоже на тот момент все было непросто. Поражение в Крымской войне, нависшая над империей перспектива противостояния едва ли не со всей Европой, тоже не очень способствовали устремлению «встречь солнцу». О восточных землях особенно не думали. Потому и план Муравьева-Амурского по заселению и развитию вновь обретенных земель не встретил поддержки в Петербурге.
В результате Россия стала обладателем гигантской территории, почти лишенной населения. На новых плодородных землях, по территории превосходящих среднюю европейскую страну еще в 70-х годах XIX века проживало менее 3000 человек. Сами эти земли оказались в специфическом положении. Ни империя Цин, ни Российская империя просто не имели сил, чтобы их контролировать. Так делается первый шаг к возникновению Зомии на Амуре.
Но только вакуума силы оказалось явно недостаточно. Даже правовое закрепление льгот для переселенцев (выделение участка в 100 десятин на семью, освобождение от налогов и рекрутской повинности) далеко не сразу привлекли людей. Для этого понадобились особые обстоятельства.
К концу 70-х – началу 80-х годов XIX века возникает государственный интерес к развитию отдаленной периферии. Причем не один, а сразу два. Первый – понятный и привычный интерес метрополии к колонии. В Приамурье обнаруживают золото. Причем открытый в конце 50-х годов золотоносный район уже к началу 70-х годов давал пятую часть золота России. Но на вновь открытых приисках кто-то должен работать, как-то нужно обеспечивать эти прииски всем необходимым, защищать от вторжений хунхузов, в изобилии встречающихся в этих широтах. Реформы 60-х – 70-х годов породили массу безземельных и малоземельных крестьян. Их наличие создавало напряжение, особенно в южных малоросских губерниях. Здесь возникает второй государственный интерес: куда-то деть избыток населения. Два интереса и объединяются в идею заселения вновь обретенного региона. Привычный способ заселения каторжанами, конечно, применялся. Но был крайне дорог и не особенно эффективен. Для того, чтобы рудники с каторжанами работали, нужно было их как-то обеспечить охраной, хоть каким-то питанием и оборудованием. В условиях «пустой местности» выходило это невероятно дорого. Рудники, принадлежащие кабинету Его Императорского Величества, разорялись. Нужны были новые люди, способные создать большую часть из требуемого на месте.
Но интерес, не будучи подкрепленным материально, остается интересом. Редкие переселенцы (в основном старообрядцы) переезжают в Приамурье в 70-е годы. Долгий путь, трудная дорога, неизвестные края – все это существенно сдерживало поток переселенцев. Для того, чтобы он стал массовым, не хватало быстрого и регулярного сообщения. В начале 80-х годов возникает и оно.
Одной из реакций на политический кризис 70-х годов стало строительство на частные пожертвования Доброфлота, флотилии кораблей, быстро и просто переоборудованных из торговых и транспортных в военные. Но ожидаемое противостояние с Европой было разрешено дипломатическим путем. Доброфлот в качестве военной флотилии стал не особенно нужен. Его корабли и стали осуществлять регулярные перевозки из Одессы на Восточную окраину.
Существовала государственная программа «казеннокоштного» переселения безземельных крестьян. Но по ней перевозились менее 100 семей в год. Гораздо большее распространение получило «своекоштное» (на собственные деньги) переселение. За исторически кратчайший срок в регион переселилось более 200 тысяч человек. Переселенцы должны были получить на новом месте земельный надел в 100 десятин (109 га) на семью, лошадь, инструменты, продукты до нового урожая, семена на посев и т.д. Они освобождались от большей части налогов и повинностей. Из Приамурья и Приморья не брали в армию. Словом, жизнь переселенцам предстояла сказочная. Но реальность оказалась жестче и сложнее.
Как жила Зомия на Амуре
К столь массовому переселению крестьян местные власти оказались попросту не готовы. Не хватало ресурсов для наделения переселенцев обещанными благами, не хватало землемеров, чтобы разметить будущие владения, не хватало полицейских для обеспечения хоть какого-то правопорядка. Катастрофически не хватало войск. Известна региональная байка, когда генерал-губернатор потребовал от военного губернатора Владивостока обеспечить непроницаемость и безопасность на границе от банд хунхузов, бывших еще в начале ХХ века бичом местного населения. В ответ последний говорит, что даже если он расставит все имеющиеся в его распоряжении войска вдоль границы, расстояние между солдатами будет более трех верст. Естественно, о «нормальном» бюрократическом контроле в таких условиях говорить не приходилось. Да и как контролировать людей, у которых воля начиналась за околицей, а тянулась на тысячи верст.
В таких условиях и включается универсальный человеческий механизм, вытесненный в более обжитых и населенных местах государством на периферию жизни – самоорганизация. Отсутствующих землемеров замещает захватный способ землепользования. Крестьяне берут земли столько, сколько могут физически обработать, или насколько велика жадность. В 90-е годы есть упоминания о своеобразном промысле уже обжившихся земледельцев. Они расчищают новые участки (заимки), и продают их за большие деньги новым переселенцам. Наличие приисков, войск и Переселенческого управления (позже – строительство железной дороги) создают постоянный и устойчивый рынок сбыта продукции. В кратчайший срок Приамурье не просто полностью обеспечивает себя сельскохозяйственной продукцией, но и начинает вывозить ее в сопредельные страны.
Недостаток войск, невозможность обеспечить безопасность заставляет власти сквозь пальцы смотреть на наличие у крестьян значительного количества оружия, в том числе огнестрельного. Более того, большим крестьянским семьям за особые льготы власти сознательно выделяют участки по границе с тем, чтобы они не только сеяли и жали, но и защищали свою землю. Отряды самообороны есть едва ли не в каждом селении. Они и обеспечивают безопасность территории едва ли не в большей степени, чем солдаты или активно переселяемые в регион казаки.
Нехватку полицейских компенсируют выборные из крестьян, в течение года следящие за порядком, выполняющие, судя по всему, еще и функции мировых судей. Понятно, что судьи и правоохранители они были предельно лояльные к местному населению. Ведь в следующем году судить будут их, а не они. Формируется не всегда явное, но вполне осознаваемое обычное право, которым и руководствуется местное население.
Возникает самоуправляющаяся община, относительно автономная от государства. Но возникает она именно потому, что государство здесь слабое. Его «услуги» дороги и не очень качественны. О них знают, но не торопятся использовать. Невидимость, возможность избежать контроля и «правильной организации хозяйства» оказывается в этих условиях важнее, чем государственные льготы. Житель Зомии (в том числе и в ее амурском обличии) стремится не к максимизации прибыли, а к минимизации рисков и неопределенности. Государственная забота создает риски, потому от нее дистанцируются. Показательно, что значительная часть крестьян, решившихся на легализацию, выкуп арендованной земли, организацию товарного хозяйства, в конце концов, разорялась и покидала регион. Поскольку земля формально принадлежит империи, а крестьяне являются только бессрочными арендаторами, население региона оказывается предельно мобильным. Малейшее давление приводит к тому, что крестьяне порой всем «миром» просто уходят на новые земли. Конечно, их можно принудить к повиновению, заставить делать то, что нужно начальству. Можно и просто уничтожить. Но ресурсы, которые при этом нужно затратить (число войск, их снабжение в условиях сложной логистики) делают эту процедуру малоосмысленной. Проще плюнуть на них. Пусть уходят.
На основе развитого сельского хозяйства (зерноводство по совокупному доходу не отставало от золотодобычи) возникает местная промышленность и торговля. Производство продуктов питания и строительных материалов, винокурение и пошив одежды, рыбопромышленные объединения и множество других промыслов дополняли картину вольного Приамурья. Потребности городов и войск требуют повышения урожайности, более совершенных способов обработки земли. И здесь нет проблем. В регион поступают самые современные сельскохозяйственные орудия из Германии и США. То, что оказывается слишком дорого для одного, покупают миром. Потребительские кооперативы растут, как на дрожжах.
При этом вопиющего неравенства не возникает. У богатого крестьянина просто больше обязанностей перед «обществом». Именно он должен обеспечивать «казенный извоз» (одной из немногих оставшихся повинностей), помогает содержать отряды самообороны. Его взносы больше при покупке дорогостоящих инструментов. Количество же «эксплуатируемых бедняков» в условиях сохраняющихся запасов свободных земель оказывалось пренебрежимо мало.
Итак, Зомия на Амуре возникает в условиях слабого имперского (государственного) контроля, нехватки инструментов принуждения. Важно и то, что издержки контроля, которые было необходимо затратить, чтобы не номинально, а фактически владеть территорией, оказывались намного выше тех благ, которые потенциально можно было с этой территории получить. В ситуации относительно слабого интереса со стороны сильных игроков Зомия на Амуре благоденствовала. Как только такой интерес появился, у Зомии начались проблемы.
Разрушение Зомии на Амуре
Уже с 1901 года ситуация в регионе начинает усложняться. Новые поселенцы получают уже гораздо меньший объем льгот, чем «старожилы». А это новые проблемы и риски, которых следует избегать. Но Зомия выходит из положения за счет переделов земли, освоения новых просторов, включения вновь прибывших в местные социальные сети взаимопомощи. Во всяком случае, хотя некоторая разница в достатке между старожилами и новоселами остается, катастрофой она не становится. Серьезное напряжение создал «отвод Духовского». По распоряжению генерал-губернатора широкая полоса земель вдоль границы передавалась в распоряжение Амурского и Уссурийского казачьих войск. Но здесь уже располагались крестьянские поселения. Однако и здесь реальность оказалась не такой страшной, как предполагалось. Казаки в силу своей малочисленности смогли освоить менее 10% выделенной им земли.
Железнодорожное строительство, золотая лихорадка, охватившая регион в начале ХХ века, меняли структуру населения. В Приамурское генерал-губернаторство прибывали законтрактованные рабочие, которых теперь бесплатно везли по железной дороге. Прибывали новые войска, военные подрядчики и авантюристы всех мастей. У Приамурья появляется политический смысл: оно становится (начинает восприниматься) в качестве трамплина и базы для овладения Китаем. Выступив защитником империи Цин и Кореи в их конфликте с Японией, Россия заложила основу для экспансии на Юг. Железная дорога (КВЖД) должна была способствовать мирному поглощению Китая Россией, втягивания хозяйства гигантского соседа в «братские объятия». Войска же должны были служить залогом того, что третьи страны не станут вмешиваться в этот процесс.
Крестьянская вольница оказалась на периферии этих устремлений государства. Политическая воля начинает гнать на восток ресурсы, гораздо большие, чем может дать сам регион. Ведь теперь необходимо содержать войска, флот и крепости, строить железную дорогу, снабжать города и многое другое. Зомия на Амуре перестает быть интересной для начальства, пропадает из отчетов.
Но все эти перипетии не особенно сказываются на ее жизни. Крайне недостаточная дорожная сеть (ее и сегодня отнюдь не избыточно) оставляет огромные пространства воли, свободной от государственного контроля земли. Просто из «отчетного показателя» для чиновников жители Зомии (крестьяне-переселенцы) все больше превращаются в социальных невидимок, которые, кстати, не особенно стремятся быть видимыми. Даже попытка организовать воинский призыв в Приамурье прошла довольно спокойно. Потенциальные призывники просто переселялись на отдаленные заимки, продолжая привычную жизнь.
Ситуация меняется с началом Мировой войны. Призыв коснулся Зомии довольно слабо. Здесь правовые представления о том, что льгота на отсрочку от призыва для переселенцев истекла, вошел в противоречие с господствующей у крестьян установкой, что «их война здесь». Большая часть призывников просто скрылась от призыва. Последний протекал гораздо активнее в городах и казачьих станицах. Именно оттуда были родом герои, о которых писали местные газеты. Крестьяне в них попадать не стремились.
Гораздо серьезнее по Зомии ударили реквизиции лошадей и зерна. Первое было важным инструментом хозяйства, а второе – основной статьей дохода. Но Зомия защищается, используя классический рецепт «оружия слабых». Вместо зерна начинают в массовом порядке сажать картофель, вместо лошадей пахать на волах. В случае, если давление было слишком сильным, крестьяне уходили «за речку», в Китай, что в тот период не воспринималось как эмиграция. Те же рубли, те же законы. Только давление меньше.
Краткий миг, когда Россия, в том числе Восточная окраина, как стали именовать Приамурское генерал-губернаторство, пережила в 1917-м году, не особенно отразился на ней. В городах чего-то хотели рабочие. Ну, они вечно суетятся и бузят. А здесь, на земле, все спокойно. Казачки чего-то разбушевались. Но это тоже в городах. А в большие села соваться им не стоит. И пострелять могут.
Еще труднее стало сохранять прежнее общественное устройство Зомии на Амуре в достаточно короткий период правления адмирала Колчака. Пожалуй, не было у советской власти лучшего агитатора и пропагандиста, чем «правитель омский», ведомый своей сверхидеей. Попытка поднять крестьян на священную войну, массовые изъятия на нужды православного воинства, сопровождавшиеся насилиями и расстрелами, почти мгновенно превратили приамурских крестьян в «дальневосточных партизан» со все более ощутимым красным оттенком. Именно разозленные жители Зомии «занимали города».
Правда, получалось у них это именно потому, что японцы и американцы (экспедиционный корпус) мыслили рационально. Американцы первыми прикинули затраты и выгоды от обладания этой территорией. И тихо покинули гостеприимный Владивосток. Японцы задержались, завороженные идеями Григория Семенова о новой державе Чингиз-хана, которая возникнет из союза русских, монголов и японцев. Правда, тоже не очень надолго. Без них немногочисленные «белые» войска Восточной окраины и правительства братьев Меркуловых (Приморье) были просто сметены восставшей Зомией.
Наступает эпоха ДВР (Дальневосточной республики), которая фактически и была республикой победившей Зомии. О ее «буферности» написаны уже тысячи страниц. Но государство-буфер – отнюдь не Failed state. Напротив, принципы крестьянской общины с их установкой на эгалитарность, выборность, договор и минимизацию рисков были экстраполированы во вполне успешное политическое образование. Возможно, именно это подтолкнуло советского союзника к уничтожению ДВР, а впоследствии стало толчком к ее уничижительному описанию. Ведь за недолгое время ее существования были заключены столь выгодные соглашения о поставках леса и рыбы, зерна и руды, об инвестициях и технологиях, что через несколько лет большевикам могли бы и не дать проглотить республику на Востоке.
Но история сослагательного наклонения не знает. В 1922-м году ДВР («по просьбе трудящихся») была ликвидирована. Но ликвидация Дальневосточной республики еще не была смертью Зомии. Скорее, это был последний акт трагедии.
Итак, на Восточную окраину приходит советская власть вместе с чекистами, фининспекторами, продналогом и прочими прелестями советской жизни. Собственно, это время известно в истории как рождение НЭПа, самого либерального периода жизни советов. Чудовищная продразверстка заменяется продналогом, массовые расстрелы исходя из революционной целесообразности – судами. Возрождается предпринимательство. Но это там, на Западе. На Восточной окраине никаких налогов не платили, а реквизиции со стороны любой власти воспринимались просто как грабеж.
Зомия старается ужиться и здесь. Просто уйти в «тень». Ведь наряду с официальной торговлей в регионе издавна жила и ширилась неофициальная. Имперское правительство то вводило, то ликвидировало режим порто-франко. Чтобы снизить риски, использовались теневые связи, контрабандные тропы. В ДВР необходимость в них почти исчезла. Но с приходом советской власти «тень» вновь актуализируется. Проконтролировать посевы на гигантской территории было просто нереально. Теневой урожай шел в Китай, где уже вполне обжились прошлые переселенцы, работники КВЖД. В обратную сторону шли товары, необходимые крестьянам. В принципе, экономически все было разумно. Крестьяне не бузили, что-то отдавали государству, территория потихоньку продолжала развиваться так, как предопределила природа, ландшафт и географическое положение. Но беда в том, что советская власть не руководствовалась ни идеей минимизации рисков, ни идеей хозяйственной рациональности. Жители Зомии для них были не другими, но врагами в терминологии К. Шмидта. Граница перекрывается, несмотря на издержки, все чаще перехватываются караваны. На крестьянство обрушиваются репрессии. Но это было не просто забитое сельское население, но те самые «партизанские отряды», вооруженные и привыкшие воевать в таежном мелкосопочнике и отрогах Хингана. В 1925-м году начинается крестьянское восстание, охватившее едва ли не все Приамурье.
Но к тому моменту в Приамурье уже были сосредоточены огромные воинские контингенты, артиллерия, бронепоезда и самолеты. Крестьянские отряды, вооруженные винтовками, не в силах противостоять современной на тот момент армии. Кроме борьбы с повстанцами, новые хозяева совершают акции устрашения, расстрелы заложников становятся обыденностью. За год основные силы повстанцев были разбиты. Отдельные отряды сопротивлялись до начала 30-х годов. То, что попутно было разрушено все хозяйство огромной территории, вооруженные «классовым сознанием» большевики в расчет не брали.
Зомия разрушается. Часть населения уходит в тайгу, где их уже в сороковые годы описывает в романе «Тигроловы» Иван Багряный, значительная часть жителей бежит «за реку», в Китай (их потомки до сих пор живут на другом берегу Амура и в Семиречье). Приамурье пустеет. К опустевшему региону, который теперь стараниями идеологов всегда был пустым и бедным, присоединяют еще более пустынные территории Якутии, Чукотки, Колымы. Создается Дальневосточный край и программа его военного освоения. Но Зомия не исчезает бесследно. Новые люди в новых условиях начинают воспроизводить прежние практики. В «тени», в прорехах стального каркаса Дальневосточного военного округа, производной от которого и стал Советский Дальний Восток, остается живая жизнь, неторопливая и не публичная.
Именно она, неожиданно для наблюдателей выйдя на поверхность, спасла регион в 90-е годы при развале всей инфраструктуры, созданной за советский период. Ее едва не уничтожили в период «ускоренного развития Дальнего Востока» и «борьбы с засильем криминала». Но в том и секрет Зомии, что она не исчезает, а только уходит из вида. Именно она предопределила протестное голосование в 2018-м, толкнула население на митинги в 2020-м. Сегодня она немая, пытается пользоваться чужим языком. Но вновь живет и, возможно, именно она спасет Приамурье в новые лихие годы.