Конец «истории успеха»? Авторитарная модернизация и «очаги эффективности» в российском высшем образовании
Противостояние «туземной» и «провинциальной» науки, несомненно, является производным от процесса модернизации, понимаемой, прежде всего, через развитие и достижение мирового уровня в области образования и науки. В этих условиях «провинциальная» наука становится паровозом институциональных реформ, в то время как «туземная» выступает как защитник «национальной» науки, и ярый противник универсальных и зарекомендовавших себя институтов и практик.
Авторитарная же модернизация в России всегда существовала, как правило, как «догоняющая» модернизация, то есть, такой модернизационный проект, который призван серьезно улучшить параметры в той или иной области и достичь уровня мировых держав.
В рамках такой логики, как считает профессор Европейского университета в СПб В. Гельман, основными моделями институциональных инноваций являются «заимствование» и «выращивание». Если в первом случае речь идет о прямом заимствовании и попытке создать тот или иной институт с нуля (и тут примером является история «Открытого правительства»), то вторая модель – «выращивание» — основана на создании так называемых «очагов эффективности».
«Очаг эффективности» (или, как это переводит Владимир Гельман – карман эффективности, pocket of effectiveness) – это приоритетно финансируемые и поддерживаемые проекты, которые реализуются в каких-то отдельных организациях или группах вне существующих для этой отрасли правил и ограничений. Такие проекты получают государственные преференции, определенную автономию в области принятия решений. Основной идеей за созданием такого рода очагов является представление о том, что лучшие практики и достижения – искры от этого очага — должны распространиться по другим институтам той или иной отрасли экономики.
В. Гельман отмечает, что у этих «очагов эффективности», даже при большой их успешности, есть целый ряд своего рода родовых травм, которые являются отчасти следствием их же особенностей.
Так, прямая административная и финансовая поддержка со стороны руководства связана с большей зависимостью от политического курса и нестабильностью приоритетного финансирования. С другой стороны, такие проекты плохо переносят рутинизацию, поскольку это часто сопровождается потерей того самого исключительного статуса, который давал тому или иному проекту его привилегии. Эти проблемы вызывают – в качестве защиты – стремительный рост таких проектов, чтобы достигнуть состояния too big to fail – и таким образом защититься от неопределенности. В этих условиях, как отмечает политолог, возрастает «риск их (проектов) внутреннего перерождения», поскольку сама управленческая модель начинает воспроизводить логику того самого «неформального ядра» той самой отрасли, которое формально этот проект должен был изначально модернизировать.
Собственно, сам В. Гельман подробно рассматривает такой пример – и именно, историю создания Высшей школы экономики, который он называет «историей успеха» в только что опубликованной статье. В ней, в частности, кратко рассказывается об истории создания НИУ-ВШЭ в 1992 г как реформаторского проекта при поддержке Е. Гайдара, выведение его изначально из системы Министерства образования и подчинение напрямую Премьер-министру – словом, перед нами классическая история «очага эффективности», исключенного из общей системы высшего образования в качестве особого проекта, финансируемого — в части заработной платы преподавателей – практически по европейскому уровню, и создавший очень серьезный вуз с рядом не менее успешных кампусов в ряде городов России. Этому вузу была – в связи с его активной вовлеченностью в подготовку государственных стратегических проектов – и специальная защита, и особая автономия. Можно согласиться с В. Гельманом, что и эта высокая степень автономии, и эффективное лидерство ректора Я. Кузьминова, и постоянная поддержка сверху гарантировали НИУ-ВШЭ поступательное и заметное развитие, и сделали его институт узнаваемым не только в России, но и за рубежом. Очевидно, что, как и другие «очаги эффективности», этот проект был зависим как от личности Я. Кузьминова, так и от коррекции политического курса.
Консервативный поворот в российской науке и образовании напрямую подействовал на эту «историю успеха». После 2014 г университет, который в эпоху своего расцвета обвинялся критиками в «либерализме», активно интегрированный в зарубежные исследовательские сети и программы, обладающий несравнимой с другими российскими вузами академической свободой и работающим самоуправлением, стал испытывать серьезное давление. Это давление являлось логическим ответом авторитарного режима на то, что сам университет понимал как свое неотъемлемое достижение — то есть, свободу слова преподавателей и студентов. В то же время, очевидны были и издержки рутинизации, а также большого роста самого университета, который попытался объединить модели исследовательского института и большого классического вуза с кампусами в разных городах.
Тем не менее, как кажется, именно проблемы цензуры и самоцензуры, неумело замаскированной под академическую этику, и возрастающего сопротивления этому процессу в НИУ-ВШЭ привели к неожиданной отставке ректора и поставили вопрос относительного того, каким образом будет развиваться этот проект дальше. Бывший профессор НИУ-ВШЭ Елена Памфилова настроена скептически: «Есть такая концепция Island of integrity — в теории даже в самых коррумпированных режимах можно построить остров прозрачности. Но никому не удалось — все пытаются, есть опыты, методики. Но в конечном итоге окружающая среда все равно начинает подъедать берега этого острова».
Другая очевидная «история успеха», которая, как кажется, закончилась 21 июня этого года, – многолетнее сотрудничество между Санкт-Петербургским государственным университетом и Бард-колледжем Нью-Йорка, объявленным российской Генеральной прокуратурой «нежелательной организацией». Созданный в 1997 Смольный институт свободных искусств и наук – как совместный проект между СПБГУ и Бард-колледжем – был призван развивать в России успешную и популярную в США модель «либерального образования» — artes liberales. При активной поддержке А. Кудрина этот колледж прошел путь от небольшого пилотного проекта внутри филологического факультета СПбГУ до отдельного факультета СПБГУ, ставшего одним из наиболее востребованных среди абитуриентов. Собственно, именно патронаж А. Кудрина, в тот момент – министра финансов, одного из последних «системных либералов», оставшихся в правительстве – обеспечило проекту не только высокую степень автономии внутри СПБГУ, но и постоянное дополнительное финансирование, которое шло из эндаумента, собранного преимущественно среди российских бизнесменов благодаря поддержке министра финансов. Как и в случае с НИУ-ВШЭ, по-видимому, именно такая поддержка стала источником и серьезного развития, и последующего глубокого кризиса: попытка отделиться от СПБГУ пока что отложена, а двойной диплом с Бард-колледжем признанным «нежелательной организацией», вручен студентам последний раз.
Этот кризис ставит вопрос относительно того, как дальше будет развиваться этот «очаг» развития либерального образования в России. Показательно, что и в этом очаге наиболее серьезным ресурсом — и, одновременно, ограничением – является патронаж, и изменение административного статуса патрона (от министра финансов до главы Счетной палаты), как представляется, довольно серьезно ограничило возможности самого Смольного в защите собственных интересов. Наконец, серьезное противодействие работе Смольного внутри СПБГУ, критическое отношение к нему и к продвигаемой им повестке развития либерального образования отчасти показывает напряжение между «провинциальной» — Смольный – и «туземной» — ректорат СПбГУ – политикой в модернизации российского образования.
Интересно, что именно развитие «либерального образования» в России, пионером которого выступал Смольный институт, стало толчком к появлению другого «очага эффективности» — Тюменской школы перспективных исследований (ШПИ). ШПИ была создана в 2017 году внутри Тюменского государственного университета в рамках программы 5-100-2020, с приглашением молодых амбициозных преподавателей, с не менее амбициозными целями – создать исследовательский инновационный институт внутри довольно традиционного российского университета. Показательно, что директором SAS стал профессор Сколково Андрей Щербенок – то есть, человек, напрямую связанный с уже упомянутым выше «очагом эффективности». По-видимому, именно практика авторитарного управления, полученная профессором в Сколково, была им использована в создании и развитии SAS. ШПИ поначалу привлекла внимание многих молодых исследователей, которых прельстила не только высокая по меркам отрасли зарплата, но и обещанная академическая свобода – творить и исследовать в междисциплинарных группах, создаваемых ради научных прорывов, а также высокая степень обещанной независимости и самоуправления. Сам Щербенок описывал как проект с высокой долей автономии, однако реальность оказалась отличающейся от обещанной. Прежде всего, довольно быстро выяснилось, что обещанная автономия не распространяется на самоуправление самих преподавателей – академический совет, учрежденный в ШПИ поначалу, был распущен и решения стали приниматься Щербенком единолично. Затем стала расти образовательная нагрузка, преподаватели оказались заложниками неопределенной системы оценки, завязанной на личные качества руководителя. В то же время ректор ТюмГУ Фальков, активно подддерживавший проект, стал министром образования, а финансирование в рамках программы 5-100-2020 закончилось. В результате большая часть исследователей довольно громко покинула проект, достаточно подробно и с исследовательским подходом описав структурные проблемы ШПИ. Таким образом, и в этом «очаге эффективности» при отсутствии сильных институциональных механизмов поддержки и развития и определяющей роли руководителя, как кажется, запустился процесс «шитизации» — то есть, по терминологии Андрея Заостровцева, резкого ухудшения качества оригинально качественного продукта в локальном контексте.
Как представляется. создаваемые авторитарным государством «очаги эффективности» в области высшего образования очень зависимы и слабы, прежде всего, в связи с сильным противодействием среды (которая ассоциируется с «туземной наукой»), отсутствием институциональных механизмов развития, и высокой ролью окказионального финансирования и патронажа. Включение в эти «островки успеха» и «очаги эффективности», в основном, представителей «провинциальной» науки – как ориентированных на международные образцы и правила — не только подрывает позитивный сценарий интернационализации российского высшего образования, но и усиливает «туземизацию» российской науки и высшего образования.