Революционный фантазм и речевая личность трансгрессивного лоялиста
В последние дни, перехлёст волны выбросил на берег нескольких ярких речевых свидетельств феномена, который можно условно назвать экстремальным и даже экстремистским лоялизмом (не путать со строго охранительным лоялизмом типа «лишь бы не было войны», то есть революции). Я выбрала только два характерных примера такого рода текстов.
Сначала рассмотрим фрагмент анонимного артефакта «бывалый мужик пишет», запущенного в мир красноярской депутаткой Пензиной:
« «Онитутвласть»? Кто? Блоггеры? Соплячье? Менеджеры из салонов связи и баристы? Тиктокеры и стримеры? Нет. Петушня они в большинстве своем и тунеядцы. Ничего еще не создав уже лезут разрушать?! Хер им. Власть тут мы. И наши дети. Мы, создавшие эту страну из того что стало с империей, разрушенной такой же мразью как Навальный с пятном на башке, а не эти щенки 15 летние, орущие про «бить ментов».
Клоуны интернетные, а вы никогда не думали, что будет если на улицы выйдем МЫ? Злые взрослые дядьки, прощедшие крым и рым, убиваемые и убивавшие в 90-е? У которых все в жизни нормально и ваши идеи которым не интересны? И пойдем вместе с ментами вас разгонять? И на нас ни закон о полиции ни идеи либерализма распространяться не будут:-) и не с камерами и телефонами выйдем защищать НАШИ права и свободы
Вы видели как бьют арматурой по голове, как ломают ключицы молотком, а заточкой вспарывают ливер? Вы чувствовали пулю волны-р из кс-23? Вас в автозак по 70 человек пихали и шланг с выхлопной трубы туда в подарок сували? Все у вас будет впереди… и это не за Путина будет, а за то, что вы нам не нужны».
Совершенно не важно, существует ли на самом деле этот мужчина тяжелого поведения, или перед нами упражнение автора, знакомого с арматурой лишь приблизительно. Текст самодостаточен; важно не кто его написал, а тот тип фантазма, которым он продуцируется и который он продуцирует.
Здесь трансгрессивное удовольствие воображать себя господином ничем не стеснённого насилия, удачно соединяется с регрессией к «своему, родному», тому, что составляет неопровержимое тело жизни, «нас всех». Текст подчёркнуто лишён апелляции к какой бы то ни было смысловой вертикали — никакая вертикаль и не устоит против речевого потока из неопубликованных рукописей истинно русского писателя Сорокина, потока, который анонимный нынче Мартин Алексеевич переживает как сверхречь, эпифанию самой реальности. Существует только физический опыт — опыт насилия и опыт боли от насилия — он и сама жизнь, и единственно возможное знание о жизни. Это знание пишется прямо по телу и собственно создаёт это тело.
Текст анонима призван доставлять удовольствие от возгонки и разрядки аффекта, и отрицательным обьектом этого аффекта оказывается сама возможность внешнего взгляда, растождествляющего жизнь и насилие. Язык, на котором написан этот текст и есть перфоманс насилия, его речевая ипостась.
А вот другой текст, расчетливо патетичный, но тут умствующее начало побеждает сермяжную правду, которой пытается служить. Это Тигран Кеосаян: «Мы великая империя. Мы погибаем без запредельных целей. Наш удел — создавать то, что невозможно создать, преодолеть то, что невозможно преодолеть <> Быть первыми — значит ни на кого не оглядываться, самим решать, самим наступать на грабли и бороться с ними».
Может сложиться впечатление, что в сердце режиссера Кеосаяна стучит пепел мая шестьдесят восьмого. Будьте, мол, реалистами, требуйте невозможного. Но он и сам не согласится, у него другие любимые числа. Невозможное и запредельное как вишенки на торте должны украшать оправдание «силы вещей» и «положения дел», однако выходит, что поддержание «положения дел» требует радикальной войны не с каким-то частным противником, но с принципом реальности — то есть грешит тем грехом, в котором обычно обвиняют революцию.
Между текстом 1 и 2 — стилистическая пропасть. Выдающийся борец с граблями даже не использовал слово «петушня». Но и в том, и в другом примере, лоялистский посыл (сам по себе психологически внятный и человеку, его не разделяющему) возгоняют до стадии переоценки всех ценностей, в народе называемой упоротостью. Текст №1, надо признать, лучше удался, но упоротость вяло пытается изобразить и текст № 2.
И тот и другой превращают многим близкую тревогу «как бы то, что есть, сохранить» в истерическое мотание от «гордо реет Буревестник, черной молнии подобный» до «давайте грабить корованы». Хочется сказать этим людям: «Так вы корову не продадите». На благонамеренного человека, желающего мира и порядка, все это должно производить тягостное впечатление.
Но вряд ли случайно язык трансгрессии, язык радикального контркультурного жеста используется для цели, вроде бы совсем ему не подходящей. В отсутствие революции (борьба с которой теперь является единственным оправданием государства) язык радикальной контрреволюции занимает ее место, отменяя все означаемые в пользу вселенской смази, исходного совпадения мыслимого и немыслимого без диалектического зазора между ними. Высшая и последняя стадия лоялизма, неожиданно — нигилизм.
Несколько последних лет наше государство конструирует себя как контрреволюционное, то есть определяет себя исключительно событием революции, оказывается миметический связано с ним. Поэтому активной, авторской, стороной процесса «определения революции» оказывается само государство. Именно оно вновь и вновь сдвигает нормы легального и легитимного действия, а встревоженные граждане пытаются отстоять только что отнятые возможности или хотя бы затормозить процесс их отнятия. Эта вечно запаздывающая позиция протестующих противоположна классическому идеалу революционного действия, как волевого учреждения будущего, утверждения нового начала. В сегодняшней России именно контрреволюционное государство парадоксальным образом «учреждает революцию», то есть объявляет, что именно на данный момент является революционным. Например, ещё недавно одиночные пикеты не были революцией, а теперь — стали. Несколько лет назад желание избраться в городские депутаты не было революцией, а с лета 2019 — стало таковой. Революционным, то есть «экстремистским» действием все чаще становятся репосты и комментарии в соцсетях. И т. п. и т. д.
Интересно, что здесь власть одержала сомнительную семантическую победу, которая вполне может обернуться для неё поражением. Разработка революционного мифа совершенно оторвалась от реальности, и по множеству лоялистских высказываний, совсем не таких трансгрессивных как текст №1, можно заметить, что их авторы без всякой рефлексии называют участников протестных акций «революционерами», хотя убеждения большинства протестующих вполне соответствуют тексту конституции РФ (до поправок), и, в строгом смысле, лоялистами должны были бы называться именно они. Люди же, которые даже близко не являются революционерами по своим методам, целям и ценностям, приняли, с долей иронии, навязанное им имя и тем самым подтвердили для лоялистов правоту этого ярлыка. Однако если нормальное оказывается вытеснено в зону революционного, революционное будет совпадать с защитой нормы.
Мы можем предположить, что тексты экстремального лоялизма являются пародией несуществующего революционного текста. Здесь отлично работает теория миметического желания Рене Жирара: желание лоялиста создаётся подражанием желанию революционера, но поскольку реального революционера пока не существует, его фигура лепится из материала заказчика.
Экстремистский лоялизм в этой ситуации является инвертирующим фантазмом: он побеждает фигуру воображаемого противника — разрушителя мира, порядка, государства — фактически замещая его, становясь на его место и доказывая своё первенство в хаосе. Поэтому текст №1 описывает разгул брутальной трансгрессии, которая и оказывается действительным основанием порядка. А текст №2 пытается сделать невозможное ресурсом государственного строительства.