ГОЛОСА ИЗ ТЕНИ. СЕЛЬСКИЕ СЮЖЕТЫ

1. «Воровство — это вторая работа»

А. — ему 21 год — живет в Ростовской области и на про­тяжении трех последних лет работает в фермерском хо­зяйстве своего отца. Холост. Заочно учится в Ростовском университете путей сообщения. Со временем, получив выс­шее образование, планирует покинуть поселок и искать работу в городе.

Мы выделились не в первых рядах фермеров, а позже — в 1996 году. Папа до этого момента был некоторое время пред­седателем колхоза, но потом решил все это хозяйство бросить, потому что все работники пьянствовали, и он сам тоже люби­тель этого дела. Порядка в колхозе к тому времени уже не было — воровство, зарплату не платили, — поэтому папа решил начать свое дело… Своей земли у нас — 130 гектаров. Это зе­мельные паи, которые нарезали колхозникам при разделе кол­хозной земли и имущества. Нарезали паи неодинаковые, размер  пая зависел от количества лет, которые человек проработал ^в колхозе. Поэтому паи могли быть от пяти до десяти гекта­ру — наши бабушки-дедушки получили земли на пай больше, чем мои папа и мама, потому что старики больше в колхозе  отработали. Вообще земли у колхоза много, и с землей проблем не  было. Наши 130 гектаров — это паи папы, мамы, братьев, а также наших родственников, которые эти паи передали нам на обработку. Но земли нам своей не хватает, и мы каждый гол берем у людей в аренду их паи; можем добрать по 30-50 гек­таров. В этом году наша пашня в целом — 160 гектаров.

У папы очень хорошие отношения с нынешним председате­лем колхоза, поэтому проблем обособить землю не было. Зем­лю дали хорошую, плодородную и недалеко от нашего дома А вообще тут все зависит от личных отношений с председате­лем: если ты знакомый или родственник, то можно договориться чтобы участок был удобный и неистощенный, а если с пред­седателем отношения напряженные или ты — случайный в по­селке человек, то могут дать и «овраги», и отдаленные участ­ки.

Когда мы решили отделиться в самостоятельное хозяйство, то свободной техники уже не было. Ее растащили еще в нача­ле 90-х годов. Нам достался только разбитый ЗИЛ-130, он и сейчас не на ходу. Через год мы смогли купить подержанный трактор ДТ. Комбайна у нас нет. Но техника — не проблема, есть несколько вариантов, как ее достать.

Первый вариант: техника есть в колхозе. Тоже, конечно, старая, потому что за последние годы колхоз ничего купить для себя из техники не смог. Папа, как я уже сказал, в очень хороших отношениях с председателем, и техника нам достается бесплатно. Мы, конечно, ее заправляем ГСМ, платим за работу механиза­тору (или сами садимся на комбайн), но за аренду не платим. Если поломка случится, то мы эту технику сами и чиним.

Второй вариант: у некоторых колхозников есть комбайны, трактора, навесные приспособления, — все это они получили как имущественный пай. Эти колхозники могли даже не брать землю при разделе колхозной собственности, а взяли ком­байн — им посчитали все земельные и имущественные паи на семью, и в итоге получился комбайн, или трактор, или грузовик. Кстати, такие частники гораздо больше имеют дохода за счет обработки земли, чем если бы они получали натуроплату за сданную в аренду землю.

Мы идем к такому частнику и договариваемся с ним насчет обработки земли или сбора урожая. Мы ему платим за объем работ — в основном за конкретный обработанный земельный участок — «живыми» деньгами, обеспечиваем его ГСМ. За урожай они не хотят работать. Такой частник за сезон может три-пять тысяч заработать (1)

Третий вариант: мы обращаемся к механизатору из колхо­за. Договариваемся с ним насчет обработки земли. Это, кста­ти, самый дешевый вариант. Например, этот механизатор мо­жет у нас работать ночью, после своего рабочего дня. Или он может днем поработать у нас, а в колхозе скажет, что целый день чинил технику. Оплата его труда — гораздо ниже, чем если бы мы обращались к частнику. Могут и за пару бутылок само­гона вспахать.

Обычно мы такого «исполнителя» готовим загодя. Напри­мер, мы ему говорим: «Давай, ты каждый день будешь по два-три литра топлива сливать нам, потом рассчитаемся. И никто этого не заметит». Расчет идет в основном самогоном. Он все это сделает, потому что непьющих в колхозе нет. Бывает так, что и сам прибегает к нам вечером домой с канистрой и мо­жет за бутылку сдать солярку. Вообще солярку мы и сами сливали из техники, которая ночью оставлена на поле.

Конечно, если председатель или агроном поймают человека, который несет нам канистру с соляркой, то его могут наказать. Но ведь воровство — это его вторая работа, и он относится к ней серьезно, готовится, договаривается с нами. Этот колхозник может и завышать расход топлива: например, скажет предсе­дателю, что техника много горючего «жрет», потому как старая, или скажет, что участок земли, который он пахал, не­ровный — овраги, балки, спуски-подъемы. Или скажет, что земля сухая или наоборот грязь большая, а все это — «перерасход».

Есть и четвертый вариант обработки. Мы договариваемся с фермером, что поработаем на его комбайне осенью, а весной дадим ему наш трактор, которого у этого фермера в хозяйстве нет. Причем обычно никто из нас не подсчитывает — чья тех­ника больше проработала по найму у другого. Все дело во вза­имовыручке. Но если «полетит» какая-то деталь на чужой тех­нике, то покупает тот, кто ее арендовал. И ГСМ он обеспечивает.

Фермеров настоящих, юридически признанных, как мы, не­много, а вот арендаторов много. Среди них есть и местные люди, которые решили, допустим, в этом году посадить подсолнеч­ник. Они складывают земельные паи, которые принадлежат их семье, родственникам или другим знакомым людям, потом арен­дуют технику у фермеров или у колхоза, и выращивают. По итогам года выдают людям семечку или постное масло. Есть арендаторы и из других колхозов, но таких мало.

Перераспределение земли у нас происходит постоянно, кто-то поработает на земле год, а потом возвращает арендованную землю владельцу, и тот «носится» с этой землей и пристраива­ет ее то к фермеру, то в колхоз.

В последние годы в наших краях все стали сажать семечку, и ею же и расплачиваются. Раньше, еще в прошлом году, са­жали и в колхозе, и у фермеров пшеницу, ячмень, но в про­шлом году в наших местах была засуха и вся пшеница погоре­ла. А вообще повсюду закупочная цена на зерно была низкой, потому что его было навалом. Поэтому решили в этом году налечь на подсолнечник, спрос высокий был, но сейчас спрос опять вырос на зерно. Наверно, в будущем году хозяйства опять увеличат пашню под зерно. Один фермер в этом году посадил вовремя пшеницу и снял хороший урожай, так к нему сейчас очередь, но он ее будет держать до весны — пока цена вырас­тет.

Главная проблема в том, что арендаторы землю «убивают»- из года в год сажают там подсолнечник или бахчу. Люди, ко­торые им землю передали, конечно, понимают, что их землю так по-варварски используют, но жадность не позволяет им отказаться от сдачи землю в аренду этим арендаторам. Дело в том, что арендатор в конце года выдаст им в качестве аренд­ной платы подсолнечник и масло, а в колхозе могут задержать. Но я этим людям не завидую, потому что их землю арендато­ры истощают, а потом бросают.

За своими участками мы следим, не позволяем им «изна­шиваться». В колхозе тоже следят; там есть агроном и он сле­дит за тем, чтобы земля оставалась, когда нужно, под паром.

Районные власти, конечно, как-то пытаются контролировать землепользование. Но, с другой стороны, что районному на­чальству у нас в поселке делать? Иногда приезжает комиссия из сельхозуправления района и проверяет, сколько засеяно ре­ально на колхозных полях. Потому что в «статистику» — ЦСУ района — дают одни цифры, а реально все по-другому обстоит. Я, например, был свидетелем одного случая. Колхоз должен был оставить под пар несколько гектаров пашни. По бумагам все так и было, но проезжал кто-то из района мимо полей и увидел, что они засеяны. Этот начальник мог, конечно, сооб­щить куда надо и на колхоз бы штрафы наложили; но все же понимают, что эти суммы просто уйдут из района и все оста­нутся в проигрыше — и председатель, и начальник, который, естественно, поссорится с председателем. В общем, этот на­чальник нашел главного агронома колхоза и сказал ему: «Я на это закрою глаза, но когда будет уборка на этом участке, то приедут две машины и ты отсыпь в них зерна». Так оно и было: машины приехали, и агроном лично проследил, чтобы из бун­кера комбайна, который работал на этом поле, отсыпали зер­на. Несколько раз отсыпали, так как в бункере — примерно 800 килограммов.

И еще. Если какая комиссия и приедет в колхоз, то о ее приезде знают уже за десять дней и готовятся: водка закупается, шашлык и и пр.

Обычно к фермеру или арендатору сами люди подходят осенью, предлагают свои паи. Фермер смотрит, где находится пай, кто раньше обрабатывал, что на нем сажали, но и на человека тоже. Вообще бывает, что и выгодный пай предлагают, но отношения фермера с этим человеком плохие, и фермер отказывает в обработке.

Человеку, который сдает свой пай на обработку, выдается процент от урожая. У нас, например, он получает примерно две-пять тонн подсолнечника. Выдают еще масло постное, но это по желанию самого человека. А люди уже сами продают эту семечку или масло и на выручку покупают зерно для себя и своего хозяйства. Бывают такие арендаторы, в общем-то их большинство, которые «кидают» своих пайщиков, то есть в конце сезона начинают говорить, что урожай с его участка плохой и поэтому человеку мало достается. Мы тоже, честно говоря, так делаем, но не со всеми людьми, а с алкашами и тому подоб­ными.

Подсолнечник сейчас продать очень легко. В поселок при­езжают перекупщики, ходят по дворам и ищут товар. Тут же на месте расплачиваются. Кое-кто из фермеров или арендато­ров уже по несколько лет продает свой товар определенным фирмам. Эти фирмы находятся в основном в Ростове. Бывает даже так, что человек, который выращивает семечку, не про­даст ее «заезжим» и незнакомым перекупщикам, а продаст тому перекупщику или фирме, которые у него давно покупают. Даже если новый перекупщик предлагает большую цену, все равно человек отдаст «своему», потому что это сохранит отношения и на следующие годы. А новый поставщик может на следую­щий год не приехать, а тогда и вся семечка может сгнить.

Семечку люди везут на маслобойню (50 километров), но не с целью дальнейшей продажи масла, а так — для себя (пару фляг налить — 50 литров). На маслобойне перекупщиков нет, потому что сама маслобойня заключает договора с ростовски­ми фирмами на целый сезон и в конце его может продать и две-три тонны масла.

От перекупщиков нам никуда не деться: надо же вообще кому-то продавать то, что мы вырастили. Не будем же мы эту семечку лузгать — по сто тонн на каждого человека в семье. Тут самое главное — договориться о цене. Можно ведь и обменять семечку на зерно с тем же «перекупой» — это будет выгоднее, чем покупать зерно по полной стоимости. У нас в хозяйстве есть грузовик, но он давно не на ходу. Как мы повезем прода­вать свой товар — на тачке? А если просить кого-то помочь отвезти, то это, по-моему, еще дороже будет.

Вот решили у себя в хозяйстве, что часть урожая мы при­держим до весны, потому что цены вырастут и на бензин, и на все остальное. А весной опять повалят «перекупы» из го­рода к нам, будут выхватывать товар, так мы еще и цену дер­жать будем. У этого посредника и машины есть (КАМАЗами возят), и деньги сразу платят (с чемоданами денег приезжа­ют) — для нас проблем меньше.

В поселке к фермерам относятся в зависимости от того, что это за фермер. Если это фермер «из наших», то еще терпимо, а если он приезжий или из другого колхоза и обрабатывает землю местного колхоза, то недоброжелательно. Вот в соседнем рай­оне, я знаю, есть новое хозяйство, которое принадлежит како­му-то фирмачу из Ростова. В этом хозяйстве есть управляю­щий, который и суетится, а хозяин только требует свою долю, и остальные проблемы его не волнуют. Но этот хозяин обес­печивает хозяйство и деньгами, и техникой. Конечно, такое хозяйство воспринимают местные люди враждебно. К нам люди привыкли (и вообще к фермерам из местного населения); мо­лодые относятся к фермерам нормально, они считают, что мы работаем и зарабатываем. А вот пенсионеры, конечно, счита­ют нас кулаками, говорят, что мы разрушили колхоз, что мы собственники и пр. И их не убедишь, что мы работаем в пять раз больше, чем колхозник в колхозе. Ведь продукты у нас все свои собственные. Раньше мы держали в подсобном хозяйстве несколько коров и поросят – побольше. Сейчас сократили поголовье: больше стали работать на поле. Есть у нас еще и птица — куры, гуси, утки, индюки — для себя держим. На огороде картошку для себя выращиваем, кабачки — корма свиньям. На своих полях, в середине пахотного участка, выращиваем тыкву — тоже для скотины. Я и братья уже при­выкли к тому, что утром автоматически чистим свинарник, кормим скотину, птицу и пр. Мама готовит пищу нам и содержит дом Папа на поля выезжает. Справляемся. Всю работу делаем вме­сте.

Покупаем в поселке, может быть, только хлеб. А остальное — сахар, соль и прочее — покупаем в Ростове сразу большой партией. Причем этот завоз делаем не только себе, но и друзьям, род­ственникам. У нас в поселке все продукты дороже, чем в Рос­тове. А шмотки вообще раза в три дороже. Так что покупать что-нибудь серьезное мы едем в Ростов. В Белой Калитве и в Шахтах, Волгодонске — все тоже дорого.

Из налогов наше хозяйство платит налог на землю, потом какие-то районные налоги. И все. Мне кажется, что больше мы вообще никаких налогов не платим. Расплачиваемся со всеми наличными, зарплаты-то у нас нет — есть семейный доход. Может, после продаж семечки папа что-то и платит, но, скорее, дого­варивается с кем-нибудь из начальства, чтобы ничего не пла­тить. Можно пару машин вывезти для того, кто эти налоги считает, и все будет тихо.

А вот колхоз наш просто «миллионер» по долгам и плате­жам. По-моему, там и платить нечем. Зарплату «живыми» деньгами сами колхозники несколько лет не видели.

В колхозе, конечно, еще работают люди. Они и сеют, и жи­вотноводство у них есть — несколько десятков коров, но мы их называем «овцами» — по размеру. Они жалкие на вид, голод­ные, мерзнут. С этого коровника тащат и корм, и молоко, и солому. Были когда и поросята в колхозе, но или передохли, или были растащены.

В основном коров содержат колхозники в своих домашних хозяйствах. В поселке есть люди, которые держат в своих хо­зяйствах и по 10 коров, и до 50 свиней и продают молоко и мясо на рынках.

Мы, когда выходили из колхоза, получили имущественный пай — несколько боксов от старого свинарника. Сделали из него хранилище для запчастей. Хотели взять в аренду у колхоза еще немного боксов, чтобы заняться свиноводством, но прежний председатель — а они почти каждый год у нас меняются — нам его не дал. Эти пустые боксы люди потом растащили до пос­ледней щепки на стройматериалы. Так что этот председатель и нам не сдал, а мы бы сохранили эти боксы, и вообще поте­рял их насовсем.

Сейчас в поселке безработных много, особенно молодых. Они, молодые, не хотят работать в колхозе за урожай — зарп­лату в колхозе не платят уже несколько лет. Деньги людям нужны сейчас. Такие люди у фермеров хотят работать, но фермеру не нужны неспециалисты, а у молодых нет опыта. Нашему хо­зяйству для сельхозработ работники не требуются, своих че­тыре мужика. Хотя вот в этом году мы наняли механика, что­бы он наш трактор обслуживал. Платили ему за работу 300 рублей в месяц — он и рад этому. А для нас 300 рублей — пус­тяки. Но он дефект трактора на слух воспринимает, знает тех­нику, как свой карман.

Людей сейчас можно за копейки нанять для каких-нибудь работ. Огород вскопать или погрузить что-нибудь — за бесце­нок. Некоторые нанимают людей даже для того, чтобы те им «купорку» делали — консервирование.

Воровство в колхозе — это вообще страшное дело. Тащат из колхоза все что можно. К примеру, если развозят сено по за­казу для колхозников, то обязательно скирду «сплавят» нале­во. Никто ведь не может точно подсчитать, сколько из стоящих на поле скирд сена получится возов с сеном. За пять-шесть ходок одну колхозник обязательно сделает «налево». Скирда у нас в поселке стоит рублей 600, а он может за пару бутылок самогона ее продать.

Крадут и подборщики (2). Мы как-то с братьями едем мимо поля, на котором стоит колхозная техника, — видим, что лежат бесхозные подборщики. Взяли пару из них и отвезли к себе во двор. А многие молодые жители поселка, если увидят какую-то железку на поле, то отвезут ее в скупку металлолома. Им деньги отсчитают, и никто из хозяев этой скупки не скажет кто привез эти детали. Мы, например, прикидываем, что если и «сдадут» нас за железки какие-то пенсионеры руководству колхоза, то мы знаем приятеля, у которого таких железок мно­го своих собственных на дворе (он частник-механизатор). Если нас припрут и будут спрашивать, откуда детали, то мы ска­жем, что взяли у этого парня, а он все подтвердит.

Вообще если кто-то настучал на колхозника, который при­хватил что-нибудь из колхоза, то разборок особых не будет. Нужно поймать с поличным его. А на это пойти власти не хо­тят, потому что все друг друга в поселке знают и враждовать не хотят.

У нас был недавно в районе суд: мужику за несколько меш­ков зерна дали пять лет, причем судьи не смотрят — украл ты пять машин или пять мешков. Важен сам факт, что украл.

Колхозные поля обчищаются диким образом. В этом заме­шаны и местные жители, но в основном — жители других кол­хозов. Загоняют такие ребята бортовую машину в поле с под­солнечником, и нанятые ими бомжи шуруют в кузов шляпки подсолнуха. И никто этого просто не заметит. К этому воров­ству уже все привыкли. Есть, конечно, в поселке бывшие кол­хозники-пенсионеры, которые осуждают это дело и винят во всем власть, которая народ распустила. Эти пенсионеры и стучат за такое воровство. Но у нас в колхозе председателем — жен­щина. Она ссориться не любит с людьми, да и работает недав­но.

Вообще как ее выбирали — это особый случай. Она у нас в колхозе раньше работала директором птицефермы. А предсе­датели прежние, и папа мой тоже, бухали постоянно. И весь колхоз как не просыхал, так и не просыхает. На собрании пе­ревыборном женщины и даже часть мужиков стали говорить, что если изберем опять мужика председателем, то он пропьет нас всех окончательно. Поэтому решили женщину избрать. Она, мол, не пьет. Ну, выпивает, конечно, но в меру.

Бытовое воровство — тоже страшное дело. В последнее вре­мя стали коров воровать. Причем если удастся это сделать, то ее ведут в глубь двора и там сразу забивают, чтобы следов не было. А птицу воруют среди бела дня прямо из машин, кото­рые по поселку ездят. Некоторые люди бомжам за ворованную птицу или поросят самогон дают, а те и рады стараться. Но все-таки больше воруют из колхоза.

Самогоноварение — чуть ли не в каждом дворе. Точнее, пробуют варить самогон практически все, но для себя в основном. А на продажу — так в каждом шестом-седьмом дворе самогон делают. И что самое интересное, по идее, если многие гонят самогон, то его должно быть много и он должен обесцениться. Но не так все просто. Одни гонят самогон из сахара, а другие из ка­ких-нибудь елок, брюквы. Любители попробуют в нескольких местах самогон, а потом выберут себе одну какую-нибудь точ­ку и пасутся в ней. А точки с плохим самогоном прикрывают­ся.

Мы тоже самогон делаем, но хороший. Так вот, в прошлом году за выручку с самогона мы себе мебельную стенку купи­ли. В этом году — семечка плюс самогон — купили себе авто­мобиль.

Что значит, следят ли органы МВД за самогоноварением? То есть покупают менты сами, что ли? Конечно, покупают, а вот чтобы прикрыть точку — такого еще никогда не было. У нас ведь участковый — глава всех местных алкашей. Он вообще один на несколько поселков и хуторов, поэтому его никто и никогда не дозовется, если нужно. Он всегда может отмазаться, что был по делам в другом хозяйстве, а сам где-нибудь в кустах отдыхает с бутылочкой.

У нас в поселке еще поликлиника есть, но в нее почти никто не ходит. Там «коновалы». Ездят в Милютинскую или в Ростов у кого деньги есть. У всех членов нашей семьи полисы есть, но по ним только осмотр можно сделать бесплатно. А за лечение все платят, медикаменты и процедуры — платные.

Вы спрашиваете про кредиты для фермеров и хозяйств, так о них все говорят. А я вообще не слышал о том, чтобы в пос­леднее время выделяли кому-то эти кредиты. Сами руководи­тели бегают по банкам и договариваются. Мой папа в этом году умудрился через знакомых получить кредит в счет урожая, но это он по личным каналам договаривался, потому что незна­комому человеку денег никто не даст. А всякие компенсации в случае неурожая выделяют только колхозам, и эти компенса­ции кроме председателя и районного начальства никто не ви­дит. Фермерам еще таких компенсаций не давали, хотя мы имеем право на них.

Люди у нас рассуждают о политике постоянно, но почти никто не говорит другому о том, за кого будет конкретно голосовать. Вообще так идешь вечером по поселку, видишь, что сидят люди возле дома после работы, соседи, друзья, послушаешь их, так разговоры все примерно одинаковые. Прежде всего начинают обсуждать, кто и что сегодня сумел стащить, потом начинают обсуждать, почему Васька украл больше, чем Петька. Начина­ются обиды, если у кого-то больше получилось утащить. Но в конце концов все обиды переносят на власть, которая людей довела до такого состояния, и вот в этот момент начинают об­суждать политиков.

У нас в поселке многие поддерживали Примакова, причем люди разного возраста; говорили, что при нем порядок будет. Пенсионеры, те в основном за Зюганова. Есть и жириновцы, но большинство было за Примакова. Особенно его хвалили за то, что он во время войны в Югославии был единственным, кто был за помощь сербам. Это ведь братья-славяне.

Аграриев всяких по телевизору показывают, но, по-моему, они ничего не сделали для сельского хозяйства. Они то разде­ляются, то объединяются, но лучше никому от этого не стало. Потом, они же за колхозный строй, а нам, вроде бы как фермерам, не с руки за них голосовать. О них в поселке никто и не вспоминает, потому что у них влияния нет.

Если выборы проходят в поселке, так бабушки-дедушки прячутся за занавеску на избирательном участке, оглядывают­ся, чтобы никто не подсматривал, зачеркивают что-то и бегом к ящику, чтобы туда бюллетень кинуть. И никто почти не ска­жет, за кого проголосовал. Пенсионеры еще верят, что эти вы­боры могут изменить жизнь людей. Потому боятся, если те, за которых они проголосовали, вдруг победят на выборах, а по­том жизнь станет еще хуже, то все соседи будут винить их во всех бедах. И целый год будут обсуждать, что какая-то баба Нюра проголосовала за Зюганова, а при нем еще хуже стало, и поэтому баба Нюра — чуть ли не враг общества. Вообще любят в поселке обсуждать кого-нибудь из местных жителей и могут наговорить такого, что и представить трудно.

Папа мой — человек прямой и никогда не скрывает, за кого проголосовал. Он говорит, что это его личное дело и раз есть выбор между кандидатами, то он вправе проголосовать за того, кто ему нравится.

На выборы ходят почти все. Если кто не пойдет из здоро­вых людей, это будет еще одним поводом для обсуждения это­го человека соседями.

Я еще на крупных выборах не был по возрасту, а на мест­ных голосовал за того, кто помоложе и русский. У нас в семье даже папа, хоть он человек конкретный, никого не заставляет голосовать за того, кого сам выбрал. Дело добровольное.

А уж кто точно на решение людей повлиять не может, так это председатель колхоза. Кто ж ее слушать будет, и как она Узнает, за кого люди голосуют. В некоторых колхозах, я знаю, вообще на председателей плюют; считают, что раз его, пред­седателя, народ избрал, то он должен делать то, что люди хотят. А ссорится с людьми из-за этих выборов председатель не будет.

Частная собственность на землю?.. Это какой-то новый вопрос, у нас его никто не обсуждает в поселке, потому мы и не слышали, что нужно это обсуждать. В нашей семье по этому воп­росу столкновение: папа говорит, что хорошо бы землю при­купить, чем в аренду брать, а мама считает, что и так на нас смотрят, как на кулаков, и не нужно у нуждающихся землю забирать — совестно перед людьми будет. Я и сам не знаю — нужно ее продавать или нет. Наша семья и так может землю взять в аренду, и это недорого будет. Я не знаю, что это изме­нит в нашей жизни?

2. «Я был бы законопослушным, если бы власти были законопослушными»

Д.М. 55 лет. Он глава крестьянского хозяйства в одном из районов Новгородской области. Закончил техникум, по специальности механик. Женат, два взрослых сына.

Как все эти перемены начались, мы с женой и сыновьями почувствовали, что ничего хорошего не будет, все идет к раз­валу. Наш совхоз имел стадо больше 1000 голов, за полтора года сумели все разбазарить. Решили мы из совхоза уходить и своим хозяйством заниматься. В 1991 году начал бумажки офор­млять, в 1992 землю получил. Нам хорошей земли никто не давал. Здесь болото было и кабаны бегали. С послевоенного времени эту землю никто не пахал. Все с нуля начинать при­шлось.

Хозяйство у меня, признаться, немаленькое. Земли 36 гек­таров, в том числе четыре с половиной гектара в собственнос­ти, остальное — аренда. Из них где-то половину отдаю под кар­тофель и овощи, остальное — сенокосы. Крупный рогатый скот держу круглый год по 35 голов, в том числе 16 голов — дойное стадо. Свиней 100-120, бывает до 200, в том числе 30 свино­маток. Ну и для них три свинарника, два коровника, овощехранилище, теплицы. Животноводство приносит постоянный доход: надои в среднем четыре с половиной тысячи на корову» привес 550-600 граммов в сутки.

В осенний опорос у меня получается по девять поросят на свиноматку, да весной еще по девять штук. Для сравнения — в хороших племзаводах получают по 14. Из весеннего опороса я по четыре поросенка от каждой свиноматки продаю — поку­паю тонну комбикорма. Это ей на год хватает. Остальных пороосят оставляю на развитие хозяйства. Таким образом удер­живаю постоянное поголовье и обеспечиваю потребности хозяйства. А фермеру рядом что толку, если он от 17 свинома­ток берет 15 поросят в год. Конечно, ему невыгодно.

Сейчас в основном и у фермеров, и в хозяйствах произво­дится зернофураж. Это основной корм. А свиноматке нужно много разных микродобавок, и поросятам тоже. Без этого они болеют, вес не набирают. Нужно несколько прививок сделать поросятам. Но с этим я сам справляюсь, вакцину покупаю в ветснабе. Маленьким поросятам обязательно даю цельное мо­локо, благо коровы свои, покупаю рыбную муку… В итоге все эти затраты окупаются.

Меня сейчас держит только одно: отсутствие помещений для скота. Я мог бы из  поросят, которые сейчас у меня есть, к весне выбрать 30-40 свиноматок. И кормов бы хватило. Коров тоже мог бы держать не 16, как сейчас, а 50. У меня каждый год сена остается как переходный запас тонн по 30. Я его ок­рестным фермерам раздаю.

А без животноводства настоящих овощей не вырастишь. Я на 12 гектаров вношу 750 тонн навоза, около 1300 тонн тор­фа, минеральных удобрений около 800 килограммов на гектар. Пока не подниму уровень плодородия до такого, который мне нужен — не меньше семи баллов. Урожаи у меня стабильные: картофель снимаю 170 центнеров с гектара, капусту — 670 цен-^тнеров. С 12 гектаров только за сентябрь и десять дней октября сдал на 600 тысяч рублей овощей.

Выгоднее всего работать с картошкой, потому что ее можно полностью механизировать. Морковь требует ручной работы только при уборке. Но с техникой, как вы понимаете, намного сложнее, у меня-то в основном все старенькое. Это в 1992 году повезло — взял кредит 70 тысяч, купил трактор машину. Так что теперь: три колесных трактора, УАЗ борто­вой, ЗИЛ, погрузчик, навесная техника. Пока вроде хватает

Ну что еще по хозяйству? У меня земли мало. Конечно, мог бы и больше зерна сеять, но это невыгодно. Я в этом году ка­пусты сдал с одного гектара где-то на 200 тысяч, на эти день­ги я могу купить столько зерна, сколько мне нужно. А если самому выращивать, мне тогда нужно под зерновые отвести 75 гектаров, да внести удобрения. В перерасчете на деньги у меня получается больше 100 тонн зерна с гектара. Может, за счет этого я и существую. Тем более, что беру оптом, поде­шевле.

Как я уже сказал, с реализацией продукции у меня в хозяй­стве проблем нет, все окупается. Даже одного процента не ос­тается на семейное потребление. Все на сбыт. В основном -крупным бюджетным предприятиям: три больницы, детские садики, воинские части. Нет проблем вырастить продукцию. Проблемы те же, что были всю жизнь. Раньше любые хозяй­ства весной брали кредиты. А нам сейчас специально ничего не дают, чтобы мы ничего не производили. Зато все закупят за границей.

В этом году сдавал в районный бюджет картошку по четы­ре рубля, свеклу по пять-шесть рублей. Вывозил все своим транспортом, и бесплатно. За лето нарастишь, так надо реали­зовать. Хранить негде. Придется сейчас строить хранилища, чтобы можно было зимой торговать большими партиями. Тог­да можно взять хорошие деньги наличными. Заготовители при­езжали из Мурманска и Ленинграда, готовы были на корню купить все овощи. Но меня районная администрация уговори­ла, обещали расплатиться, но опять ничего. Четвертый год подряд так получается, что одна администрация была, потом другая, а результат один и тот же. Денег за продукцию мне не отдали, районный бюджет их удержал, а мне вместо этого на эту сумму 100 тысяч рублей выдали как кредит под 18%. То есть они с моих же денег накрутили проценты, а потом я их им же и отдал.

Посредников вообще я не люблю, хотя иногда пользуюсь их услугами. Цену дают очень низкую. Выгоднее всего мясо _на рынке продавать, но для этого нужен транспорт, нужно че­ловека держать, который торговать будет. Сам же на рынок я не особенно люблю ездить, некогда там торчать. Только в Валдай вожу, но там меня все знают. Бандиты — это пока для нас не проблема.

Хотя один раз угнали у меня 12 голов скота: бычки племен­ные и 10 коров. А здесь болота, линия железнодорожная, они не сумели их через дорогу перегнать, и поездом весь скот по­резало. А рэкет не появлялся.

Так и получается, что если даже учитывать только то, что я сдаю государству, получается, что я живу не бедно, а если все взять — так и совсем не плохо. На затраченный рубль получа­ется где-то рублей 15 прибыли. Но мы не можем этого пока­зывать. Сами понимаете.

Налогов я пока не очень много платил, хотя, например, у постоянных моих работников есть трудовые книжки, как у членов фермерского хозяйства, и с их зарплаты в Пенсионный фонд все взносы отчисляются, как положено. Но в этом году, я ду­маю, 40-50% прибыли на налоги придется отдать. Я был бы законопослушным, если бы власти были законопослушными. А так они нас сами ставят в такие условия, что мы вынужде­ны закон нарушать. Я вынужден поросят продавать без доку­ментов, чтобы какие-то деньги иметь. Как минимум 50% про­изводимой продукции идет в обход налогов.

Вот и считайте. Если понизить процентные ставки вдвое, то собираемость налогов не только не уменьшится, но увели­чится. Если усовершенствовать налоговую службу, то можно Работать.

Когда нужно отчет делать перед налоговой, приглашаю бух­галтера. А со следующего года, наверное, свой бухгалтер будет.

Кредит сейчас взять — целая история. Мне проще иметь дело с частным предпринимателем: я прихожу, прошу определен­ную сумму на оговоренный срок под проценты, месяца на два-три. Есть такие люди, которые этим живут. Процент неболь­шой. Если вовремя не отдать, можно договориться и отсрочить платеж, правда, проценты увеличат. Никакими бумагами это не оформляется, под честное слово. В банке же кредит полу­чить практически невозможно. Очень много надо всяких бу­мажек заполнять, а никакой уверенности нет, что дадут. Наш филиал с этими заявками едет в Москву, деньги выбивает на кредиты, а нам потом могут и не дать ничего. «СБС-Агро» дает кредиты только под залог техники.

С районными властями у меня отношения нормальные, никто не наезжает. Да и как они будут на меня наезжать, когда они все в долгах у меня? В этом году я все бюджетные организа­ции района обеспечил овощами. На 10 тысяч рублей отправил овощей в Дагестан, когда собирали гуманитарную помощь от Новгородской области. По-моему, из всего района я один сдал. На восемь тысяч отправил в дом престарелых. Сейчас вот сор­тируем картошку и овощи для беженцев из Чечни, на днях был в Валдае, там видел эти семьи, дети от голода в обморок па­дают.

Я если иду в управление сельского хозяйства, то только за долгами. Мы бы с удовольствием все работали и продукцию сдавали бы государству по фиксированным ценам, но если бы государство, например, давало нам возможность взять техни­ку в рассрочку.

Самое важное — чтобы власть смотрела на тех, кто реально работает на земле и дает с земли отдачу. Таких надо поддер­живать. Кредиты должны быть долгосрочные и крупные. На­лог должен быть единый на землю. Пусть я буду пять тысяч за гектар в год платить, но чтобы мне не нужно было бегать без конца. Сейчас я, может, по деньгам и меньше плачу, но очень сложная система. Налоговая инспекция всегда найдет, к чему придраться. Я отработал 21 год в совхозе, так таких страшных отчетов, как сейчас приходится писать, никогда не было, а я же ведь специальных курсов не кончал. Я просто крестья­нин я работаю на земле. Я знаю, как килограмм мяса вырас­тить. Но я не бухгалтер.

Власти ведь хотят, чтобы мое хозяйство сохранилось. Если разорюсь, значит, им придется закупать продукцию за пре­делами района и за живые деньги. Поэтому они меня не уби­вают наповал, все за руку здороваются, как положено.

Если бы нам сказали: мы вас пять-восемь лет не будем тро­гать с условием, что продукцию будете реализовывать в райо­не, — мы бы, три-четыре хозяина, могли обеспечить весь рай­он.

Много усилий приходится прилагать, чтобы местные к тебе нормально относились. Вокруг сколько деревень, так я и тех­нику даю, чтобы дрова привезти, и по-другому помогаю. А так бы меня и сожгли запросто. Один дружок у меня был хоро­ший, отработали вместе 18 лет, выпивали вместе, а теперь он на меня косо смотрит, говорит, я к тебе в батраки не пойду. А так в основном все на работу просятся. Но у меня же нет ра­боты на всех.

Постоянных работников — восемь человек, все родственни­ки. Весной и летом набираю и по 35, и по 40, и по 80 человек. Расплата ежедневно. То, что ко мне все на работу хотят устро­иться, неудивительно. Рабочие у меня как при коммунизме живут. Зарплата у них получается тысячи полторы, да на всем гото­вом живут, питаются без ограничения. Сами себе готовят. На работе не пьют, потому что боятся работу потерять. У меня кто в полеводстве работал, получали 750 рублей в месяц плюс бесплатное питание, да картошку или капусту домой могут взять за  полцены. Так что желающих у меня работать очень много. Много пенсионеров, которые работают за продукцию, приез­жают на выходные. Есть и такие, кто день отработает, чтобы вечером выпить.

Но всех-то не пристроишь, все равно люди без работы сидеть.  Вот и начинается воровство сплошное. Местное население занимается торговлей лесом, цветными металлами, но это все скоро кончится. С полей тоже воруют хорошо. У нас-то не страшно, у нас гектары. Украдут мешок-два, даже не заметно А вот у кого сотки — им-то как обидно. К нам сюда только одна дорога. Ничего у нас не запирается, только собаки лают.  И ружья нет. У нас тут коммунизм, мы и строим коммунизм Нас тут десять человек, шесть-семь мужиков. Не боимся.

Но по большому счету ни от властей, ни от населения под­держки нет никакой. Если и стоит на кого-то надеяться, так только на таких же, на фермеров. Как начали мы работать, вокруг меня крутятся человек пять фермеров. Я им помогаю техни­кой, если бы я их не поддерживал, они бы сами все разори­лись. Мы им вспахали, семян дали, а они забыли свою кар­тошку окучить и прополоть. Вот у них ничего и не выросло. Вообще есть три семьи, с которыми мы как-то больше держим­ся, у нас очень хорошие, дружеские отношения. Мы друг другу во всем помогаем, и никогда не считаемся, кто кому больше дал.

Мне кажется, что любой фермер выгодно отличается от кол­хозника, а уж тем паче — от директора какого-нибудь коопера­тива. Ведь этот директор привык брать все бесплатно. Что бы ни было в хозяйстве, он свои деньги все равно получит. Даже если он разорит все хозяйство, он на этом только выиграет. А если фермер разорится, он будет вынужден продавать все, чтобы расплатиться с долгами. Крупные хозяйства сгубило то, что не было сверху контроля. Руководители сознательно пошли на развал, чтобы потом прибрать то, что останется, и не делить­ся с коллективом. Директор там — царь и бог. На планерке сказал: денег нет — надо 10 коров зарезать. Зарезали — и деньги в кас­су не поступили. Так за год-полтора можно и все стадо свес­ти. Поэтому кредиты им никто даже на пачку табака не даст.

Про отличие крестьянина от фермера ничего вам сказать не могу. Потому что нет такого отличия, это просто так сверху назвали. Что фермер, что крестьянин — никакой разницы нет. Крестьянин от колхозника очень отличается. Колхозник ни о  чем не думает. А мне нужно думать обо всем, как директору — у фермера психология другая. Если хочешь что-то зарабо­тать, в хозяйство нужно окунаться с головой. Я, например, все сюда вкладываю. Седьмой год мы здесь работаем, и только в этом году из вагончиков в дом перешли, и то он еще не готов. Ни У меня, ни у одного из сыновей нет своей машины легко­вой, ездим только на рабочих.

Что такое сейчас стать фермером? Даже если захочешь, не получится. На одну корову нужно накосить тонну сена, а для этого нужны сенокосы, техника, горючее. Кто это может себе позволить? Одну корову купить без кредита невозможно. Сто­ит-то она тысяч шесть-восемь. А кредит никто не даст.

От власти сейчас ждать крестьянину нечего. Возьмем хотя бы Аграрную партию. Что ж это за партия такая аграрная, если она за годы ничего для сельского хозяйства не сделала? Они о нас вспоминают только перед выборами, когда деньги нужны.

Если вдруг правительство опять начнет вкладывать милли­арды в сельское хозяйство, может, крупные хозяйства и выжи­вут. А без этого — нет. Земли запущены. Почву дождями про­мыло на полтора метра в глубину. Урожай не вырастишь нормальный. Так что, если сверху не будет никаких программ, не будет гарантий от правительства, если сохранится диспа­ритет цен, ничего не будет от сельского хозяйства. Я, может, грибами буду заниматься. Если не будет цен нормальных, никто не выживет.

Хотелось бы, конечно, чтобы земля, на которой я работаю, стала моей, не ушла под дачу какому-нибудь начальнику или обратно в совхоз. Я обязательно бы проголосовал за частную собственность. Если бы я знал, что это моя земля, что я могу на ней творить, что хочу, я бы, может, ее и выкупил. Я бы тог­да построил тут санаторий на берегу озера, со своими овощами, мясом. Я ведь столько в эту землю вложил, а она все равно не моя. Завтра правительство поменяется, и неизвестно, что будет. Она только сейчас начинает мне что-то отдавать, а тут я всего лишусь.

 

3. «Менты, рэкет — это уже в порядке вещей»

Н.К. — ему 43 года — по основной специальности — меха­ник судов типа «река — море». Закончил Ростовское речное училище. 12 лет ходил в плавания по стране и за рубежом После реорганизации Волго-Донского речного пароходства ушел из плавсостава, вернулся в свою станицу. Несколько лет про­работал механизатором. Совместно с двоюродным братом и знакомыми механизаторами основал СХА (сельхозартель). Проработав там несколько лет, Н.К. принял решение об уходе, В настоящее время он вместе с женой занимается веде­нием подсобного хозяйства. Со своей продукцией выезжает в другие регионы России — торговать. Имеет двух дочерей, одна учится в техникуме, другая ~ школьница.

В конце 80-х годов флот стали сокращать. Начались склоки между работниками за право работать за границей. Подбира­ли в экипаж только своих людей — мне пришлось увольняться. Да и без семьи надоело жить. А предлагали условия на полго­да в плавание уйти — это уже тяжело было для меня.

Приехал я в колхоз; вариант был один — идти работать ме­ханизатором. Несколько сезонов поработал нормально, а по­том началась неразбериха. Зарплату задерживают. Цены непо­нятные, особенно удручало, что на сельхозпродукцию цены упали, а на промтовары росли, да и купить их было сложно, потому что снабжение развалилось. Хорошо, что я в 1989 году успел на сбережения «Жигуленок» купить. Да и родители, конечно, помогли: дом расширить, газ провести. У жены здесь отец — бывший военный (сами они из Курска), а у меня вся родня на хуторе.

Зарплату свою мы вовремя не получали с 90-х годов, да и   начисляли ее тогда нам — механизаторам — в убыток. Те, кто на комплексе животноводческом работали, и мясо могли иметь, и молоко. А что мы могли поиметь со своих тракторов,   комбайнов? Железки. В нашей бригаде механизаторов ребята были нормальные. Они всю технику как свои пять пальцев знали и работать могли и хотели. Может, и не все, но большинство. А новый председатель колхоза вообще ничего не хотел делать. Он в рот смотрел местному начальству и кредиты с ним де­лил. А тут еще стали делить имущество колхозное. Тут мы и поняли, или сейчас отделяться, чтобы хоть что-то получить на пай, или мы вообще из этой ямы не выберемся — колхоз силь­но тогда задолжал всем за кредиты и по зарплате. Получили на пай землю, кое-какую технику и стали работать как ТОО. И тут другая история. Директором ТОО — это оно потом стало СХА — был Палладий. Вроде бы мужик нормальный, но в один момент он «кинул» и меня, и остальных. Взял и уехал в Ново­сибирск. У него же все договоры были, он же директор — его подпись нужна, а его нет. На меня ребята тогда окрысились: твой приятель, ты его привел, так вот и ищи его. Естественно, мы в том году прогорели конкретно. Потом этот Палладий прислал через пару месяцев письмо, в котором написал, что больше не хочет заниматься этим хозяйством. А мне к тому времени и самому надоело с этими проблемами возиться. Налоги платить -надо законы знать; потом прибыльность упала зерновых. Хлеб закупают за границей, а у нас за бесценок покупают. Рубль вечно скакал, а ответственность нужно нести всем коллекти­вом. Намаялся я тогда, да и труд этот сельский уже был не для меня. В колхозе были хоть выходные, отпуск, зарплата, а тут живешь без денег и ждешь: получишь что-то к концу года или тебя власти опять обманут. Решил я уйти из СХА и за­няться своим огородом, потому что до него руки не доходили. Тут еще дочери стали подрастать — им внимание нужно.

Я вообще смотрел по сторонам и видел, что на хуторе можно и не работая в колхозе, прожить нормально. Пай наш, правда, остался в СХА, сейчас получаем зерно за землю. Родители жены тоже паи свои сдали и натуроплату имеют. Зерно — это хорошо, конечно, да только мало его выдают. В том году выдавали по полтонны. Этого совсем недостаточно. А в прежние годы и еще меньше давали. Я ребятам тогда говорил, что ж вы зерно урезали. Они: неурожай. А я знаю, что урожай был, у меня брат в СХА работает, но людям всем ска­зали, что он плохой. Пришлось опять ссориться.

Нынешний директор СХА дед Григорий, может, и подки­нул бы зерна, так ребята договорились выдать столько, сколь­ко выдавали в других хозяйствах и у фермеров. Григорий у них «под колпаком». Он уже старый, чуть что не так — его опять на пенсию отправят. Он им нужен, потому что у него связи остались, да и знания, а откуда у простого механизатора зна­ния?

Так что зерно покупаю у других, родители иногда помога­ют, брат может помочь. Но в основном покупаю. В подсобном хозяйстве ведь у меня две коровы, четыре поросенка, утки. Всех кормить надо.

Но средств пока хватает. Участок с огородом 18 соток. На огороде помидоры выращиваем — в этом году очень хорошо уродились, также «синенькие» (баклажаны), кабачки. Виног­рад есть, яблони, сливы. У родителей участки есть, они их тоже обрабатывают, получают урожай. Так я все лето в разъездах. Свои помидоры-баклажаны гружу на прицеп и вперед.

Подсобное хозяйство для меня и основная, и дополнитель­ная, и всякая другая работа одновременно. А расширять я его не в силах. Кому обрабатывать? В этом году такая жара сто­яла, что жена с дочерьми лежьмя лежали. Только к скотине и выходили, чтобы покормить, подоить, прибрать за ней. У меня скотиной жена заведует. Молоко на сепараторе перегоняет: творог, сметана, сливки. Сами едим, на рынке продаем.

В позапрошлом году со своими овощами доезжал до Ленин­града. А так и в Тулу, и в Москву, Волгоград и пр. Ну и по области. Особенно на северо-восток. У них в этом году неурожай на овощи, цены выгодные для нас: у нас баклажаны три-три с половиной рубля, а в Морозовске, Обливской и в Вол­гоградской области — в той части, которая граничит с Ростовс­кой, — до 14 рублей доходит, помидоры у нас три рубля, а у них шесть-семь. А фруктов у них в этом году совсем мало. Мы же там можем картофеля прикупить.

Продаю, конечно, в первую очередь свое. Но если у меня товара мало или нет какого-то ходового, то я могу взять у ро­дителей, или сами соседи, знакомые просят отвезти что-то и продать, я у них покупаю. У родителей, естественно, нет, не покупаю, а привожу им выручку минус расходы на бензин.

Вы только меня перекупщиком не называйте. Перекупщики — те по дворам шастают и людей дурят, особенно стариков, не­мощных. А ко мне люди сами несут и упрашивают. Но маши­на-то у меня не безразмерная: я и так заднее сиденье снял, плюс прицеп прицепил и загружаюсь под самую завязку. По­этому я не у каждого человека и товар возьму — чаще у родни, да и то не каждый раз. Могу и немножко накинуть на овощи, если они хорошего качества. Потому что мне делиться не надо ни с кем: я сам везу, сам стою-продаю. А перекупщик нанима­ет продавцов, с ментами делится или с начальниками. Поэто­му у них и цены закупочные маленькие, меньше, чем у меня.

Да этим занимаются почти все здоровые мужики, у кото­рых машина есть и которые в дороге не «бухают». Полхутора ездят с продуктами.

Я в «путешествия» свои чаще всего езжу один, иногда жену беру. Но почти всегда с каким-нибудь знакомым еду, он на своей машине, я на своей. Для безопасности, и вообще так веселее. Но большой толпой ехать тоже не резон, потому что это сразу заметят и труднее будет затеряться.

Сегодня одна беда — бензин дорожает, и чувствую, это не предел, цены расти еще будут. Если бы бензин не подорожал ^в этом году, я бы заработал на порядок больше, чем ребята из сельхозартели. Потом, машине все-таки 10 лет: ломается, бен­зина «жрет» много, особенно когда груженый иду.

Выгодное место для продажи найти — не проблема. Слухом земля полнится. Местные ребята рассказывают, что где видели. Да и по трассе, когда едешь, обращаешь внимание, что почем. Я по идее «дальнобойщик», потому что многие из хутора дальше Шахт или Каменска не выезжают. А я уже все дороги знаю от Ростова до Москвы и даже выше.

Ну а менты, рэкет — это уже в порядке вещей. Не успеешь из района выехать, так тебя на каждом мосту или при въезде в какой-нибудь город начинают тормозить, проверять. То в на­глую бензинчика попросят отлить, то помидоров отсыпать, у тебя, говорят, много. Ну я, как правило, «сиротой» прикиды­ваюсь, говорю — дети голодные сидят, жене операцию делать нужно. Ну эти, гаишники или как их там — гибэдэдэшники — и не настаивают.

Криминал основной на рынке. Приглядываться они начина­ют, как только ищешь, куда машину поставить возле рынка. Обычно подсылают молодых сопляков, лет по 18-20. Вот не­давно в Твери подходят ко мне двое — прилично одеты, лица не бандитские, нормальные — и спрашивают: «Ты к нам на­долго?». Я им отвечаю: «Пока не продам». Они мне: «Устанешь. Может, по-хорошему договоримся? Ты нам по такой-то цене отдашь и езжай в свою Кисляковку». А я им отвечаю: «Я в этой Кисляковке по такой же цене и купил, чтоб сюда привез­ти». А они: «Ну тогда делиться надо. Ты же знаешь, все так делают». А я им: «С вами что ли, с малолетками?». Ну тут на­чинаются наезды: «А ты Юру Гвоздя знаешь?». Я говорю: «Это которого убили в прошлом году?». Они злиться начинают, так и перебрехиваемся. Они говорят: «Юра Гвоздь тут все держит. Если ты такой умный, то назад машину на себе потащишь». Они могут скаты проткнуть, на стекло лобовое кирпич уро­нят. Вон моему знакомому машину соляркой полили среди бела дня и обещали поджечь. Ну чего тут поделаешь — приходится откупаться, дашь полтинник — нормально.

Платить приходится за место для торговли. Если с машины торгую, то за стоянку. Правда, в каждом городе цены отлича­ются. Бывает, загнал машину на рынок и держи ее хоть сутки, а на других рынках только от открытия до закрытия рынка. Ночую в машине, иначе все утащат. Иногда после этих «хозяев рынка» участковые подбегают с папками, начинают всякую туфту нести про регистрацию и прочее. Я им говорю: «А вы у Гвоздя спросите, насколько я приехал, зачем. Я ему за это плачу». Ну «менты» потрутся-потрутся и к кому-нибудь другому цепляются. Обязательно с кого-нибудь или деньжат поимеют, или сумку продуктами набьют.

Хотя трудности трудностями, но в артель я не вернусь уже. Надоела эта пахота. И вы думаете, у них там, в СХА, вымога­телей меньше, что ли? У них и местная власть норовит урвать чего-нибудь, да и воруют у них часто: и устьдонецкие, и апаринские. И воруют ведь не только выращенное, но и технику разукомплектовывают, и склады взламывают. Хорошо, хоть солярку работники артели сами охраняют. А то б им и урожай нечем было бы собрать. Милиционеры же воров поймают, оштрафуют, сутки дадут, но все равно выпустят. Потому что этим ворам все равно свои семьи кормить надо.

Вообще сейчас воруют так, как в советские времена нам даже и не снилось. Но сейчас как дело обстоит: если ты машину зерна украл, ты враг общества; а если ты колхоз украл — ты предприниматель. Вы уже слышали о нашей МТС? Эта МТС, на мой взгляд, и есть враг общества. Под организацию МТС дают из области кредиты, которые потом «вешают» на «мерт­вый» колхоз, который скоро ликвидируют. Технику в МТС свезли отовсюду, откуда можно, да еще и в кредит технику дали. У них там в МТС все новье — трактора, комбайны… Заправляют этой МТС глава администрации района вместе с руководите­лем областного подразделения министерства сельского хозяй­ства. В этом году МТС вместо того, чтобы помогать обраба­тывать поля хозяйствам района, засеяло свои поля, которые Достались ей от прежних разваленных местной властью хозяйств, подсолнечником, а его глава администрации района прямиком отправит в Турцию. Налоги они там в МТС если и платят, то Минимальные. Контору раздули больше некуда, попристроили ^всех своих, кто учетчиками, кто кладовщиками, кто весовщиками. И это только начало. Мне кажется, эта МТС со временем приберет к рукам многие хозяйства района. Особенно те, которые задолжали или по налогам, или по кредитам.

А наши фермеры без техники и кредитов скоро выдохнут­ся. У большинства фермеров комбайны и трактора свой ресурс давно выработали. Еще пару лет — и совсем развалятся. Зем­лю истощили подсолнечником, вообще варварство сейчас ка­кое-то по отношению к земле. Вы вот спросите у людей — как и чем они свой участок подкармливают, как удобряют. Так там и опилки, и навоз, и минеральные удобрения, и перегной — все что угодно. А на паевые земли никто ничего не вносит. А сколько пустующей земли, заросшей бурьяном, амброзией? Вот была в этих местах 200 лет назад степь, так скоро и опять будет. Фермерство давно уже не развивается ни вширь, ни вглубь. Сейчас выращивают то, на что есть спрос за границей или в других местах. А это до добра не доведет. Поле будет скоро, как асфальт. Я, может, потому из СХА и ушел, что не мог больше на это варварство смотреть. А куда местные власти смотрят?

Смотрите сами, со своего личного хозяйства я плачу налог на землю. Вот на корову ввели налог — по пять рублей. Хотя нет, это не налог, это за газ. Я вам поясню. Вы видели — у нас на хуторе почти у всех проведен природный газ. Мы с челове­ка платим три шестьдесят в месяц за пользование газом. А местные власти придумали, чтобы мы пять рублей за корову платили. Так мы что ей, борщи варим? А со свиней — по два пятьдесят в месяц. Ну свиньям, может, и подогреваем воду. А корова-то этого газа и не видит. Я так думаю, что наши коро­вы на президентские выборы работают. За год наши две телки 120 рублей внесут. Дорожный налог плачу. За пастбище налог, хотя этих пастбищ у нас и нет. Еще платим за содержание ко­ров в стаде, но это уже не налог, а дело добровольное.

Но вы же понимаете, плати им налоги, не плати, все равно от местной администрации поддержки никакой. Раньше у нас были медицинские полисы, но какой в них прок? На них ни лекарства не возьмешь, ни операцию не сделаешь. Они – пустая бумажка. А у вас что, в Ростове, за полисы лечат? Ага. Вот и у нас с этим полисом разрешают только в кабинет постучать. Врач «для отмазки» что-то там напишет на рецепте — все, полис можно в карман прятать. Лекарства, бинты, в общем, все медицинские принадлежности стоят денег. Лечение тоже. Это и не только у нас в районе. Мы вообще в семье бо­леть не любим, но если нужно будет, то я этот полис всегда могу купить.

О пенсии мне жена чаще говорит, чем я сам думаю. Мне до пенсии еще далеко, и минимальную я все равно получать буду, если доживу. А пока силы есть, нужно детей на ноги поста­вить.

По большому счету, я бы хотел на флот вернуться снова. У меня и связи сохранились с Костенко. Он раньше был главой районной администрации, сейчас в пароходство штурманом вернулся, мог бы меня мотористом к себе взять. Но, во-пер­вых, я опять должен дома по полгода не бывать, питаться черт-те чем. Да и паспорт моряка у меня старого образца, чтобы заново документы оформить, мне говорили, нужно заплатить то ли 800, то ли 1000 долларов.

Политиков, которые довели страну до жизни такой, у нас вообще не любят. Люди от безысходности шарахаются то к Зюганову, то к Лебедю. Теперь Примаков объявился. Станем мы при нем лучше жить — не знаю. Но вот мой бизнес он мо­жет завернуть. За всех людей не могу сказать — кого они там любят, но голосовать будут опять же по настроению или по глупости.

И все эти политические движения, законопроекты всякие я лично всерьез не воспринимаю. Вы вот спрашиваете о част­ной собственности на землю. Так если подумать, это же для крестьянина не цель. Землю купят те, кто из земли выжмет по максимуму. Я думаю, что если и начнут землю массово прода­ть, то ее будут продавать не по реальной стоимости, а либо какие-нибудь очередные ваучеры, либо у пенсионеров их паи будут выменивать на новые гробы. У нас в стране всегда так  бывает: идеи-то, может, и хорошие, но результат, как всегда печальный — обман, надувательство.

4. «Если чиновники решат на нас подзаработать, тут ведь не подкопаешься»

К.П. — директор гостицесовхоза в Новгородской области. Ему 68 лет, всю жизнь прожил в селе. По специальности иженер-механик, уже 28 лет он работает директором сов­хоза.

Хозяйство наше раньше было огромное, половину района занимало. В 1975 году его реорганизовали, два совхоза на его базе сделали. Оно уже неуправляемое было. Нам тогда птице­водство навязали. Но тогда еще можно было птицу содержать: кормов — сколько угодно, дотации… Объемы у нас большие были. Накануне 1992 года у нас было 40 тысяч кур-несушек и около 20 тысяч бройлеров. Сейчас все это ликвидировали.

После реорганизации во всем районе остались «на плаву» только два совхоза — наш и еще один, а было 11 хозяйств. Ос­тальные развалились, погибли. У них разделили земельные и имущественные паи, а у нас — нет. Спас статус племенного хозяйства. Людей и сейчас не задерживаем, но имуществен­ный пай не выделяем, что касается земельного пая — выделя­ем при наличии свободной земли.

А тогда выручило еще и то, что на собрании все рабочие были против реорганизации. Ну я и дал протокол собрания в район: так мол и так, люди не хотят…

Но несмотря на то что мы все-таки остались государствен­ным предприятием, все сильно изменилось. Например, если раньше у нас было племенное птицеводческое хозяйство, то теперь специализируемся на мясомолочном, преимуществен­но молочном животноводстве. Скота у нас в хозяйстве 700 го­лов, в том числе дойного стада — 300 голов. Надои в среднем 2500 — 2600 литров, но для нашего региона это хорошо.

Кур пришлось ликвидировать,,поскольку они нас загнали в долги. Очень дорогие корма были. Покупать их приходилось Тверской, Ленинградской областях. Наращивали долги, а толку не было. Да, кроме того, очень уж большие затраты электро­энергии в птицеводстве: обогрев, вентиляция… С тех пор мы и по сию пору ходим в должниках.

Или вот, раньше в совхозе было 2500 гектаров пашни, 7000 — с сельхозугодьями. Теперь осталось не больше 1400 гектаров. Я тогда 500 гектаров сдал в районный резервный фонд, испу­гавшись, что поднимут налог на землю. Почитай, треть совхо­за «сбачил». Там теперь дачи, крестьянское хозяйство есть одно — подполковник ведет.

Из производственных помещений остались две фермы для крупного рогатого скота, телятник. Три года назад в районе развалился молокозавод — взяли его в аренду на 20 лет, вос­становили. Производим масло, сметану, творог, летом — сыр по вологодской технологии. Но это только летом. Зимой мало молока и низкое содержание белка в нем, на сыр не годится. При молокозаводе открыли хлебопекарню. 10 тысяч буханок в месяц. Возим в Валдай на продажу. Я уже смеюсь, предлагаю своим специалистам: давайте кожевенный завод откроем, шкуры чтобы не пропадали. Деньги-то нужны каждый день, а это дает только торговля. Но за ценами все равно не угнаться.

Сейчас вот мясо надо сбывать — а куда? На мясокомбинат — невыгодно. От него, во-первых, денег не дождешься, в луч­шем случае возьмешь продукцией, так потом ее еще реализо­вать надо. Во-вторых, там есть всякие уловки: первый сорт, второй сорт, как упитанность определят и т. д. — от этого все­го и цена зависит. Естественно, ее стараются занизить. То же и с молоком: какая жирность, сорт, охлажденное или нет.

Поэтому я и со своим молокозаводом связался, чтобы живые Деньги каждый день были. Магазин у нас свой в Валдае, им мы продаем молочные продукты и хлеб. Мог бы и мясо продавать в своем магазине, но санэпидстанция ставит условия^: ставьте второго продавца, вторые весы, второй холодильник. Затраты нужны немаленькие, а будут ли они окупаться? Мы, например, пробовали туда завозить и макароны, и пряни­ки, и еще всякую ерунду — не идет. Ларьков-то полно в Вал­дае, и везде один и тот же ассортимент.

Есть у нас в Валдае один переработчик. Так мясо мы в ос­новном ему сдаем. Но и он тоже сразу расплатиться не может ему сначала надо товар распродать, потом он уже рассчитыва­ется. А мы у него не одни. Из Ленинграда раньше приезжал один парень за мясом, цена у него была неплохая, где-то руб­лей по тринадцать. Сейчас и он затоварился.

Сдавали раньше мясо на нефтезавод, они хорошо принима­ли и сразу рассчитывались. Но сейчас их завалили украинс­ким мясом в счет долгов за газ.

Недавно в область прислали гуманитарную помощь: две тысячи тонн свинины, две тысячи тонн птицы и тысячу тонн говяди­ны. По кому это ударило? По своему производителю. Теперь никто у нас мясо не возьмет, или возьмет по восемь рублей, а колбасу продадут по 70.

Видите — вот, в темноте сидим. Электроэнергия уже отклю­чена за неуплату. Горючее дорожает непрерывно. А цену реа­лизации молока повышать невозможно — его никто брать не будет. Если железка может лежать на складе или то же горю­чее, то молоко хранить невозможно. Если у сметаны срок реа­лизации — 72 часа, я же не могу ее 90 часов держать! Пробо­вали возить молоко в Новгород, когда еще своего завода не было. Сначала нам платили еженедельно, потом раз в две не­дели, потом и того реже… Отказались от этого. С Валдайским молокозаводом так же получилось. А сейчас у меня свой ма­газин в райцентре, выездную торговлю тоже организуем. Ле­том у меня две машины выезжают, сейчас — одна.

Работает в хозяйстве 160 человек. Больше мне сейчас и не надо. Практически я никого не уволил, ушли сами потихонь­ку. Птичницам своим всем дал работу, ведь много лет проработали с ними вместе, некоторым осталось год-два до пенсии. как же я мог их выгнать? У меня и сейчас работают «лишние». И по нынешнему объему производства мне бы хватило 100 человек, но ведь если я кого-то уволю, им некуда здесь пойти. Пускай работают, не на биржу же им идти.

Честно говоря, этот Фонд занятости вообще все портит. Из города, конечно, надо ставить на учет. Но я считаю, что сель­ских жителей вообще нельзя регистрировать как безработных, кроме только, может, учителей или специалистов каких-то, потому что в селе всегда прокормиться можно: земля-то есть! А то ведь как получается: человек и на бирже стоит, пособие полу­чает, и здесь продукцию вырастил и на рынке торгует. Пона­чалу деньги платили хорошие — и все бросились, а сейчас деньги-то кончились, даже по 83 рубля не дают.

У нас в коллективе отношения нормальные. Коллектив ста­рый, работаем вместе много лет. Особых изменений в людях своих не замечаю. Работают кадры постоянные, до самой пен­сии и даже на пенсии, пока не надоест. Я никого не увольняю. Все специалисты готовят себе смену. Люди не изменились в нашем хозяйстве. Мы работаем в коммунистическом режиме.

Воруют ли в хозяйстве? Наверное, без этого не обходится, но вообще воровать-то особо нечего. Несколько человек мы поймали на воровстве, поувольняли. Один сидит. По мелочи не тащат, если берут — то мешок, два, три. За это судят.

Дояркам, например, комбикорм воровать невыгодно, пото­му что у них оплата сдельная. Как покормят — так и подоят. Насчет пьянки — пьет народ, конечно, здорово, причем особенно почему-то женщины. Но все же сейчас на работу не только пьяные, но и с похмелья не приходят. Доярки все добросовестные, ко­торые раньше были пьющие, тех я уволил. Перевожу сначала в цех растениеводства с воспитательной целью, а потом, если не помогает, — до свидания.

Средняя зарплата по совхозу — 457 рублей  (3), я получаю 500 рублей. Но это, конечно, не деньги. Да и последний раз выплачивали аж в октябре. Хоть пенсии сейчас выплачиваю ся регулярно. За это народ и я лично благодарны нашему губернатору. У меня пенсия сейчас 480 рублей. Но у меня 51 год стажа! Я работал с 14 лет. А люди, которые вообще не работа­ли, сейчас столько же получают. Это очень несправедливо ус­троено. Пенсии такие, что люди вынуждены работать. А ведь рабочие места нужны молодым! Надо, я думаю, пенсионерам платить нормальные деньги, чтобы они могли уходить на от­дых и освобождать места молодым. Важно не просто повы­сить пенсию, но отрегулировать ее таким образом, чтобы сно­ва человек был заинтересован работать. А сейчас этого стимула нет абсолютно. Новая система с личными пенсионными сче­тами только тогда будет работать, когда у предприятий появятся деньги, которые они будут на эти счета перечислять. А сейчас это не получается.

Налоги, конечно, душат. Я на круг подсчитывал, с зарабо­танного рубля остается семь копеек. НДС — это вообще абсурд. Вот какая интересная штука — эта добавленная стоимость. Додумались, давайте 5% добавим с продаж. Если не сельхоз­продукция — 20%. Я продал лес — уплатил, он что-то сделал, тоже платит, так это сколько ж можно накручивать?! Сейчас некоторые предлагают опять вернуться к трудодням, откровенно говоря, для того чтобы не платить налог на зарплату. Но я пока не вижу в этом смысла.

Главное, от налогов никак и не уйдешь! У нас же госпред­приятие. Вон целая бухгалтерия работает. Да попытайся я что-нибудь припрятать или не показать, они же меня и посадят. Да и не привык я к этому. Поздно на старости лет привыкать.

Так вот и выплачиваем все по полной программе, а ведь деньги нужны. Завтра вот машина пойдет на комбикормовый завод, повезет 12 тысяч рублей за пять тонн комбикорма. Горючее, бывает, и по бартеру меняем. Запчасти покупаем за деньги в агроснабе. Цены там рыночные, но чуть пониже, чем в частных магазинах.

А кредитов никто не дает, да и не даст, поскольку хозяйство убыточное. В районе мало кто обращает на хозяйство внимание, сам как хочешь, так и выкручивайся. Управление сельского хозяйства сейчас потеряло свое значение, потому что у них ничего нет, они ничего нам дать не могут. Какой я началь­ник управления, если у меня ничего нет? Когда нужно какой-то вопрос решить, я выхожу на главу районной администра­ции. Он у нас неплохой человек, грамотный. Работал и директором колхоза, и председателем райпо, и руководителем налоговой инспекции. Я его очень уважаю. К областному начальству давно не обращался, потому что понял: им не до нас. У них проблем и без того достаточно. Область дотационная.

Если говорить о перспективах… Конечно, хорошо было бы увеличить производство молока, но останавливает слабая кор­мовая база и сбыт. Мы летом даже в Ленинград возили моло­ко, у нас его хорошо брали. Выкручивались как могли. Рань­ше мы себя полностью обеспечивали фуражом, сейчас не получается. Минеральные удобрения не укупить, техники мы уже почти 10 лет ничего нового не покупаем, ни одного трак­тора, ни одной машины. На наличной технике можно продер­жаться еще года два.

С органическими удобрениями раньше работали, по 45 тонн вывозили своими силами. Помет был куриный, из него делали компост. Сейчас мы этой возможности не имеем. Органики на всю площадь не хватает, да и техники нет вывозить на поля. Сейчас мы посеяли рожь озимую 104 гектара, а яровые даже не знаю, есть ли смысл сеять. В этом году было у меня посея­но овса 300 гектаров, рассчитывал, что все же что-то вырастет, а ничего не выросло. По семь центнеров собрали, то есть только на семена. Одни затраты от этого.

Пашня будет зарастать. В соседних хозяйствах, которые раз­бились, там одна ольха на полях растет. И у меня в одной бригаде есть такое поле заброшенное, там каменистый участок. Я уже в лесхоз обращался, просил: засадите хоть елками, пусть через 100 лет вырастет на этом месте ельник. Не берут, им не надо!

Вот я теперь и раздумываю, что же мне делать. Если удоб­рения я не внесу, значит, ничего не соберу, а затраты придется сделать. Посеять травы многолетние, чтобы хоть корм был так ведь без удобрений и трава не вырастет.

Птицеферма у нас стоит законсервированная. Поразграбили, конечно, кое-что, но оборудование еще там есть. Я бы мог ее восстановить. Сейчас пошла такая тенденция к восстанов­лению птицеводства. Поняли, что ошибку совершили. Яйца дорогие стали… Рядом с нами птицефабрика была, крупней­шая в области, построена в 1972 году. Она 60 миллионов штук яиц давала. Два года стояла брошенная, сейчас ее приобрел концерн «Великий Новгород». Сначала один цех пустили, по­том второй, сейчас уже четыре. Планируют довести до шести цехов. Стали набирать людей на работу. Они уже 600 тонн мяса птицы дают. Но они имеют свой комбикормовый завод, а мы не имеем. Если бы был государственный комбикормовый за­вод, мы бы тоже могли восстановить птицеводство. Но завод принадлежит концерну. Значит, если они себе будут комбикорм продавать, условно говоря, по пять рублей, то мне — по де­сять. Ясно же, если я начну подниматься — они меня опустят. Поэтому я и не хочу с этим связываться.

Так и получается, перспектив-то никаких у хозяйства нет. Минеральных удобрений нет, техники нет, горючего запасов нет — с колес работаем. Бензовоз горючего 22 тысячи стоит, это же черт знает что! А молоко по четыре рубля принимают. Да и кадры стареют.

Еще одна проблема — жилье отобрали. У нас было ведом­ственное жилье, и работник знал, что если он уволится сам по собственному желанию или за пьянку его выгонят, то жилье придется освободить, чтобы его мог занять другой. А тут приняли закон о приватизации, и все кинулись жилье приватизи­ровать. И попробуй ему не отдай, если по закону положено, вот так получилось, что некоторые отработали по полгода, по три месяца, прописались, сразу приватизировали квартиры  и поу_В0Льнялись. А теперь если я хочу взять на работу человека — мне нечего ему предложить. Жилищное строительство мы вести не в состоянии. Это нанесло нам большой удар. Пополнения специалистов нет. Раньше по восемь человек отправля­ли учиться в ПТУ на механизаторов, а сейчас никто не идет.

Хорошо хоть рэкет нами не интересуется, поскольку мы -государственное предприятие. Был случай, приезжали выкола­чивать долги. В Новгороде фирма такая была — «Нива», мы ей и задолжали. Зашел ко мне парень, спрашивает: «У вас КАМАЗы есть?». Я говорю: «Нет». Он: «А трактора?» — «Трактора есть, старенькие» — «А коровы есть?». Я говорю: «Есть». — «Ну, вот и хорошо. Вы должны 130 тысяч — когда можно машину при­гонять за коровами?». Я отвечаю: «Да в любое время приго­няйте, только вместе с решением суда. Мы же госпредприя­тие, поэтому без решения суда я вам ничего отдать не могу». Он сразу все понял. А были бы мы акционерным обществом -они бы у нас и забрали, так они и делают. Потом я с этим долгом рассчитался маслом. А вот если чиновники решат лишних деньжат на нас подза­работать, тут ведь не подкопаешься. Судите сами. Санэпидстанция раньше проверяла наш магазин раз в месяц, потом два раза, потом раз в десять дней — потому что за каждый анализ надо платить. Все научились делать деньги! Так же и сертифика­ция продукции: раньше ее делали раз в год, полтора милли­она старыми платили, теперь уже два раза — по семь тысяч… А мы не можем цену повышать, потому что тогда нашу про­дукцию никто не возьмет.

Откровенного вымогательства нет, все вроде бы действуют в рамках закона. Ну вот электричество сейчас отключили за неуплату. Но ведь как они это делают? Ладно, отключите контору — это ерунда, у нас все равно все счетные машинки на батарейках, и так посчитаем. Ну приходим мы на работу в темноте, в четыре часа я специалистов отпускаю домой, они даже рады. Ведь они пилораму отключили, а сейчас как раз идет заготовка леса. Я им звоню сегодня, прошу: включите, ради бога пилораму, я напилю лес, продам и с вами же буду рассчитываться! Я ведь текущие платежи вношу, это у меня старый долг остался еще за птицеферму. Долг большой, 500 тысяч. Но все равно это не дело. Дали бы заработать и рассчитаться. Зачем так все делать не по-людски? Какое может быть развитие, ка­кая перспектива, когда ничего спланировать невозможно!

О политике что вам сказать? Я еще не сделал выбор. Приду на избирательный участок — там сориентируюсь. Вот чего я не могу понять, так это когда депутаты, которые уже по два срока сидят, заявляют, что теперь они знают, что надо делать. Я спрашиваю: а что же ты раньше этого не делал, пока в Думе сидел? Они теперь прозрели!

Крестьянином среди наших политиков не интересуется никто! Отношение к сельскому хозяйству, к сельскому труженику очень плохое и со стороны городского населения, и со стороны вла­сти. Деревни обезлюдели. У нас раньше несколько отделений было, пять бригад; сейчас только в центре остались люди. А на уровне района наш совхоз считается еще благополучным. Я бы так сказал: среди нищих менее нищий.

Правительство уверено, что крестьянин все равно выживет. Поэтому и зарплата у нас такая, поэтому продукция наша та­кая дешевая. То есть для покупателя-то она получается не де­шевая — например, у нас 62 рубля стоит килограмм масла. Но это масло натуральное, и оно спросом пользуется на нашем рынке.

Вот у нас здесь поблизости фермер есть. Он хороший па­рень, бывший механизатор. Земля у него есть, и свиней он держит. Сын с ним работает, жена. Но в сезон он вынужден нанимать рабочих. Это возврат к чему? А есть у нас и такие: держи свиней, работают люди, а сам он занимается, так сказать, предпринимательством. Это зачем?

А вообще фермеры страну не прокормят. С чего, скажите, фермер будет жить нормально? Он в таких же условиях находится, как и мы. Ему так же горючее покупать надо, ему так же деньги не платят.

Коммунисты, конечно, плохие были, не рядовые, а верхуш­ка. Рядовые честно работали, а вот все это политбюро… Когда Горбачева столкнули, ведь ни один из них в защиту не высту­пил. Как будто так и надо. Они, видимо, этого и ждали.

Но ведь не все же было так плохо. В последнее время, до Горбачева, можно было в кредит брать даже машины. А сей­час кто из крестьян их купит? Мне век на нее не заработать. За колбасой ездили, говорят. Да, ездили, но вы же сами зас­тавляли нас ездить! Мы же все до грамма отправляли в Ле­нинград. Я своим колхозникам литр молока не имел права продать, меня за это в райкоме отчитывали. А сейчас да, я свободен. Я на 25-30 тысяч в месяц людям продаю продукции. Вы это про­извели — ешьте на здоровье. Ничего нам раньше не оставляли, вот и ездили в Ленинград.

При коммунистах электроэнергия стоила копейку, горючее — три копейки. А почему в 1991 году оно стало сразу рубли сто­ить? Нам бы надо для сельского хозяйства хоть какое-нибудь послабление сделать. Не сажать нас дальше в яму, а дать нам возможность выкрутиться. Если бы хотя бы на 50% дешевле нам горючее продавали — и то было бы хорошо. Но пусть деньги дают не нам, а нефтезаводам. А то все говорят: мол, сельское хозяйство — это такая черная дыра, куда все проваливается. Честно говоря, так было. У нас в районе было три-четыре хозяйства, наше в том числе, которые работали нормально. А другие, соседи наши, сколько им ни давали, все равно никакого толку не было. Там нужно было решать, что с ними делать. Или нового Руководителя ставить, или еще что-то. А вместо этого первый секретарь просто давал и давал им деньги, чтобы район хорошо выглядел.

Сейчас я знаю, что ни одно хозяйство в районе уже не вос­становишь, потому что база вся развалена. И никому не от­дашь, чтобы приехал какой-то человек с деньгами и все нала­дил. Ко мне тут приезжали насчет птицефабрики, предлагали на паях ее восстанавливать. Я с ними связываться не захотел — надо вам — берите и делайте. А войти с ними в долевое учас­тие — это значит они меня будут чистить. А сами они не хотят. Что-то долго уже их нет.

На сельское хозяйство нужно обратить внимание. Для нас главное — техника, горючее, удобрения. Помогать нужно силь­ным. Вот у нас в районе два хозяйства осталось, которые еще держатся — вот им и нужно помочь. А не так, как раньше де­лалось, — всем сестрам по серьгам. Если бы нам дали возмож­ность из долговой ямы выбраться, я бы не стал сидеть и смот­реть, как вокруг все валится. У меня много есть мыслей, но пока я не могу все задуманное осуществить. Например, есть идея объединиться с соседним совхозом. Мы оба — государ­ственные предприятия. У них проблема с кадрами, особенно с доярками. Пьют страшно. У меня переработка есть, а они куда-то возят за 15 километров. А я со своими объемами не могу выйти на широкий рынок. Если же объемы увеличить, можно было бы работать и с Ленинградом. Тогда нужен постоянный рынок сбыта. Так что объединиться было бы выгодно и нам, и им, но как к этому подойти, чтобы на себя все проблемы не повесить, я пока не знаю. Пока еще мы этот вопрос не обсуж­дали.

Сейчас в правительстве и Думе все о земле толкуют. Как начнут это обсуждать — хочется сказать: да приезжайте вы, берите. Ведь у нас земля такая, на ней ничего не растет! Ее никто и не возьмет, даже бесплатно.

5. «В больницу положат бесплатно, а потом за все нужно платить»

Е. 26 лет. Образование среднее, разведена, имеет двух­летнюю дочь. Живет с матерью и бабушкой. Не так давно она стала подрабатывать техслузкащеи в местной школе. Зарплата 125 рублей. Летом Е. регулярно работает на по­лях корейцев-арендаторов.

 

В этом сезоне я работаю у корейцев два месяца, через день на поле выхожу. В прошлом году тоже ходила на их поля, но нерегулярно. Пойти на поля к корейцам мне подсказали зна­комые, которые уже давно работали у них.

 

Корейцы берут в аренду определенную территорию на лето и нанимают людей для работы. Таких участков много. На од­ном поле пять-шесть «клеток» (4), на которых работает одна бригада и есть хозяин-кореец. А таких полей семь-девять. Выращива­ют они лук, арбузы, капусту. В начале лета — кабачки. Весной под пленкой выращивают перец, огурцы. Вот сейчас я рабо­таю на прополке сорняков и уборке лука. А зимой арендаторы сдают землю обратно в колхоз, предварительно обработав, про­пахав.

В основном арендой занимаются местные корейцы из на­шего села, но есть и приезжие корейцы, из других областей и городов. Каждый самостоятельно подбирает себе работников. В течение сезона очень много людей приходит наниматься. И из нашего села, и из других сел, даже с Украины приезжают. Недалеко от железнодорожной станции и овощных полей утром собираются для работы. Туда приезжают корейцы и отби­рают людей на разные работы — договариваются о работе, об Условиях оплаты. Это уже три-четыре года продолжается. Туда колхозные автобусы приезжают для найма людей. Оговаривают условия найма. И сразу вывозят людей на поля. Нет ни­какого испытательного срока. Хозяин сразу говорит: становись на ряд и работай.

Обычно люди работают у одного корейца — это постоянная бригада, у нас, например, такая. Но есть такие люди, которые переходят от одного корейца к другому. Их или цена не устра­ивает, или сама работа. Бывает, что хозяин придирается, слишком подгоняет.

Отношения с хозяином от работы самого человека зависят. Если плохо работаешь, то кореец может сказать — не приходи больше сюда. Но у нас в бригаде такого нет. У других корей­цев людей меняют иногда, — тех, кто просиживает и не рабо­тает.

Наш хозяин контролирует работу, делает замечания, если что не нравится, но он не постоянно находится на участке. Когда приходит на участок, то может сказать, чтобы лучше работа­ли — побыстрее. Говорит: «Не расхолаживаться, давайте, де­вочки, побыстрее работайте». Но это если мы вдруг присели отдохнуть. Но в целом довольно спокойно общается с нами, не кричит.

Работа вся идет по времени, нормы нет. Обед строго соблю­дается — полчаса. Люди работают с 7 утра до 17.30. А вот оп­лата может быть разная. Если сроки поджимают хозяина, то он может дополнительных людей набрать или заплатить сво­им постоянным работникам побольше. Но в целом одинаково платят, подстраиваются друг под друга, стараются не завышать расценки. На некоторых полях могут и луком выдать оплату, но в основном выдают деньгами. Сейчас день работы у наше­го корейца стоит 40 рублей. Весной было 25, потом 35 руб­лей. У некоторых корейцев давно было 40 рублей, но, может, у них и работы было больше, да и урожай получше.

Те работники, которые с Украины приезжают на работу, особенно весной, получают меньше наших. Местные поболь­ше получают. Теплицы, рассаду ранней весной обеспечиваю украинцы. Украинцам приходится и жить на полях.

Люди в поселке к арендаторам относятся спокойно. Им же дозаработать, и они приходят добровольно, никто их не заставляет. Условия работы всем давно известны, и никто не протестует…

Официально на работу корейцы, конечно же, никого не офор­мляют. В конце дня он просто деньги платит. Вечером хозяин говорит нам, если ему нужны люди на завтра: «Приходите».

Контроль? Ну недавно приезжала милиция на поле. И что?! Положили себе они в машину две сетки лука (примерно 100 килограммов) и попрощались. Вот такой контроль. Корейцы здесь хозяева…

Еще пять-шесть лет назад эти корейцы сами обрабатывали землю. Потом стали нанимать людей и расплачиваться продук­тами: луком, капустой, морковкой. Сейчас корейцы только день­гами расплачиваются.

Стащить у них вообще ничего нельзя. Это вам не колхоз. Некоторые разрешают взять штук пять луковиц, но не боль­ше. Говорят: «Не наглей, тебе и так заплатили за работу». Иногда корейцы нанимают сторожей на свои поля, но в основном сами охраняют. Они и живут на полях. У них там постройки — ва­гончики, балаганчики. Они и охраняют участки, и целый се­зон проживают на поле.

Покупателей ищут и на овощном рынке корейцы торгуют сами, но нанимают иногда торговать и русских за 2% от вы­ручки. У них рынок при полях есть, с него и торгуют. Сейчас машина за машиной идут к ним. Рассчитываются с покупате­лями корейцы прямо на поле.

Перекупщики в селе время от времени появляются, но они скупают овощи у корейцев, а по селу перекупщики просто так не ходят. У корейцев здесь все налажено на селе: они и свою продукцию продают, и скупают овощи у местных и перепро­дают приезжим.

А вообще корейцы у нас разные. Самые бедные дома на селе, Рытые камышом хибары, — корейские. Но денег у них все-таки  достаточно, аренду-то за землю они платят значительную.

 

Зимой некоторые из них уезжают из села и живут в городе Рассказывают, что в городах дома у них хорошие. Живут они по-разному: кто скромно, кто богаче; но они не хвастаются не выставляются. Они просто трудятся. И с огорода своего тоже продают овощи. У моего соседа с огорода все на базар выво­зится. Женщины их в Ростове и в Азове на базаре постоянно чем-то торгуют: огурцы для закрутки, всякие соленья и пр. Да и что им, на овощных рынках-то рэкета нет, только на веще­вых могут к людям приставать.

Я вот смотрю на них, ну чем они плохи. Пьющих нет у них, наркотиками не балуются. И живут они спокойно. Права не качают. Я лично к корейцам буду ходить, пока у меня другой работы не будет. Работа у них не такая уж и сложная. Деньги нам нужны, и пока работается — буду работать.

Ведь по селу не очень многие люди продают овощи, если только излишки. В основном люди для себя выращивают. Ко­рейцы же работают на продажу. Они и не работают в других местах, не привычны к работе на фабриках или на предприя­тиях. А торговлей и овощами они все время занимались.

Появилось, правда, недавно на селе небольшое число лю­дей, не корейцев, которые тоже берут участки в аренду, нани­мают людей, выращивают сельхозпродукцию и платят за ра­боту людям неплохо. Держат слово по вознаграждению за работу. У нас в поселке более современные люди, мои ровесники, одоб­ряют таких фермеров. Потому что колхозы — или что от них осталось — развалились, там уже нет никакого хозяйства.

Мне кажется, частная собственность в какой-то степени поможет решать проблемы сельского хозяйства — чтобы земля не пустовала, не зарастала, чтобы людям работу давать. Сис­тему продажи надо организовать так, чтобы земля была у тех, кто ее обрабатывает. Даже если землю эту будут покупать те же корейцы, пусть лучше она будет у них в обороте, чем пустовать или зарастать сорняком. Хотя лучше, чтобы таких хозяев было больше из наших, русских.

Сама я тут родилась. У нас была квартира на местном ком­бинате, а три года назад мы поменяли квартиру на частный пом, потому что в нем легче прожить: и коммунальные плате­жи небольшие, и участок земельный есть для огорода — семь соток. На огороде все для себя выращиваем, не продаем. Есть дача, но она далеко находится, и если посадишь что-нибудь на даче, то уворуют. Выращиваем по возможности огурцы, помидоры, картофель, кабачки, перец.

Живем в основном на бабушкину пенсию. Мама на комби­нате работает, ей зарплату постоянно задерживают, платят не вовремя. Большую часть заработанных денег мама в счет зарплаты «выбирает» продуктами, кулинарией, картофелем. Но в комбинатовском магазине выше цены, чем на рынке.

Хотелось бы, конечно, расширить хозяйство. Вот скотину даже пока не можем завести. И даже если не скотину, то хоть птицу какую-нибудь. Пусть и корм дорогой, но все равно пти­цу выгоднее выращивать, чем покупать.

Где корм достать? Да это запросто. Ездит, например, маши­на по селу и продает зерно, сигналит. На машине написаны цены на дерть, на пшено. Не ясно, правда, чье зерно и чья машина, но для нас разницы никакой. Все равно дешевле корм не с машины, а с рук купить, у тех же колхозников. Они зерно это хапнут — нам продадут, все довольны. Это же везде сейчас, люди пытаются хоть как-то подработать.

Вас интересует медицинское обслуживание — пожалуйста. Есть у нас на селе участковый терапевт, он осматривает бес­платно. В больницу тоже положат бесплатно, если полис есть. А потом за все нужно платить.

Я как-то с ребенком лежала в больнице, так одна медсестра у меня ничего не брала на лекарства — потому что есть прави­ло — если ребенку меньше полутора лет, то для него лекарства бесплатные. Но на следующий день приходила другая медсестра делать уколы и уже говорила, что нужно за них платить. А на следующий день приходила прежняя медсестра и ничего не брала за лекарства. Так что это смотря на какого врача или медсестру нарвешься.

Бабушка у меня как-то лежала с острой болью, и врач на­писала список, что нужно купить для лечения. Половину про­цедур они бесплатно выполнили, а остальную часть лекарств покупали мы. За рентген взяли деньги — у бабушки их не было, так рентген сделали, а потом сказали, чтобы родственники принесли. Я заплатила. Через некоторое время бабушке опять сказали, что нужно сделать рентген и заплатить за него перед выпиской. Рентген сделали, и позднее ее выписали, а про деньги, наверное, забыли.

В больнице платишь все на руки, бухгалтерии нет. Мы про­ходили как-то медосмотр, так за все осмотры платили. Тари­фы есть на операцию официальные и есть нелегальные тари­фы, чтобы операция прошла нормально. За перчатки, марлю платят, за наркоз.

Если ты с острой болью поступаешь в больницу, то поло­жат бесплатно и операцию сделают бесплатно, но потом за медикаменты, которые на тебя израсходовали, нужно будет заплатить. Вот такая история.

Так что людям своих проблем хватает, политикой больно уж не интересуются. А принуждают ли голосовать? Да что вы, да кому мы нужны. Могут только бюллетени подтасовать. Я о таком слышала в районе. Сейчас люди настолько обеднели, что трогать их нельзя, тем более заставлять за кого-то голосовать. И доверять-то практически никому не доверяют. Был вроде раньше Примаков очень известен, и доверяли некоторые ему. Правда, он может «держать» страну, но не развивать страну, строить что-то новое он не может. Лужков был популярен, но и сейчас он не нравится мне.

Я на президентских выборах 1996 года голосовала за Зюга­нова, его у нас в селе большинство поддерживает. Есть и за Жириновского. Моя тетя, например, за старый строй, советс­кий, и поэтому она за Жириновского голосует, который обе­щает «горы золотые», говорит, что вернет стабильность и порядок. Но я Жириновского не воспринимаю серьезно. Все равно никто из них к нам в село не приедет и наши проблемы не решит.

Посмотрите сами, сколько безработных в поселке. В колхо­зе нашем работы практически нет. На комбинате сейчас для местных жителей работы тоже нет, и устроится туда работать сложно. Кто-то из наших жителей выезжает работать за пре­делы села — в Азов, Батайск, но мало таких. В основном на селе живут пенсионеры, которые что-то для себя выращивают и иногда подрабатывают и на полях. Раньше больше людей выезжало на работу за пределы села, а сейчас и работы не стало, и проезд подорожал.

А в колхозе этом что творится! У них вообще с полей вору­ют и овощи, и подсолнечник — в хозяйстве бардак, все без при­смотра. К ним люди не идут, потому что платят очень мало. Председатель у нас новый, не местный, он не следит ни за сохранностью полей, ни за урожайностью. Только землей рас­поряжается: кому в аренду, кому под огороды. Себя, конечно, не забывает: дом построил себе за два года, машину поменял, а в колхозе люди получают 84 рубля в месяц.

Колхоз — это пережиток, он отжил свое. Коллективная соб­ственность уже не оправдывает себя. Частник, если взял зем­лю, то он ее и будет обрабатывать или продаст ее, если не в состоянии обработать. А колхоз — это община. В колхозе та­кой принцип отношения к собственности: «Если не мое, то чужое, и пусть другой за этим добром смотрит».

Смотрите сами, раньше строго смотрели за расхищениями в колхозе, а сейчас еще больше с полей вывозят, чем раньше. У колхоза с полей вывозят все что могут: заезжает прямо ма­шина с трассы в глубину поля, собирают урожай и уезжают. Тут же по трассе кто угодно может ездить, есть и «крутые» – их не остановишь. И колхозники тоже этим промышляют или сквозь пальцы смотрят на это воровство — за какую-то ком­пенсацию. Раньше, два-три года назад, когда корейцы нанимали бомжей охранять свои поля, тоже вечерами подъезжали к этим участкам люди из Ростова или Азова. Бомжи прикапывали какие-то овощи вечером, а ночью тут вовсю дешевая рас­продажа шла. Корейцы, конечно, об этом узнали — бомжей выгнали и теперь в основном сами охраняют урожай.

И еще. В последние годы часто из города люди приезжают на электричке на колхозные поля, отлеживаются в лесополо­сах до ночи, а ночью с колхозных полей выкапывают и капус­ту, и морковь, а утром на ранней электричке уезжают домой. А колхозные сторожа иногда даже и помогают горожанам.

Но самая главная беда нашего района — наркотики. Нарко­тиками занимаются здесь цыгане. У них почти все занимают­ся наркотиками. Даже их женщины, они многодетные и доби­ваются для себя каких-то льгот по этому поводу, но все связаны с наркотиками. Дома, в которых продают наркотики, всем из­вестны. Если на заборе дома есть надпись «Продается дом», то действительно здесь дом и продается, но если есть надпись просто «Продается», то здесь продаются наркотики. Идут тол­пы наркоманов к этим домам. У нас на улице как-то посели­лась цыганка с ребенком, и повалил к ней народ, на машинах приезжали. Покупали наркотики, кололись прямо у колодца, шприцы тут же бросали. Наркоманы делают какой-то раствор, разводят водой. Наркоманы постоянно ходят по дворам и про­сят кипяченой воды для раствора.

Эти же наркоманы, в основном местные, кулешовские, и воруют, когда на дозу не хватает. Перед пасхой и другими праз­дниками воры проводят прямо «зачистку»: воруют кур, из по­гребов имущество выносят. От воровства этого никто не за­щитит. Вызывают в случае кражи участковых, находят иногда украденное, но разбирательств нет никаких. Только один раз кого-то осудили в последнее время за воровство.

А милицию не дозовешься. Недавно мой сосед — наш быв­ший участковый Василий Васильевич — у себя во дворе пой­мал вора, который хотел у него утащить моток сетки. Ну Васильич выбежал с ружьем, огрел этого вора-наркомана прикладом, а жена швабру об него сломала, — так и держали его, пока милиция приехала. Приехали из участка, забрали его с собой, а по­том по слухам, выпустили. Вас-Вас потом звонил и в район, он же пенсионер МВД, ему обещали приехать, выяснить все обстоятельства, но так их и не было.

б. «На работу ходим, как на каторгу»

. — 35 лет. Она работает дояркой в госптицесовхозе в Новгородской области. Местная, замужем, жила с мужем в Приморском крае. Сейчас живет с сыном и братом-инвалидом, муж: сидит в тюрьме.

Как мы с мужем вернулись из Приморья, работаю на фер­ме, числюсь дояркой. Но это я только числюсь, а так прихо­дится все делать. Зарплата как когда. В этом месяце вышла 230 рублей, летом, когда много молока, — 700-800 рублей. В этом году мы кормов заготовили мало — была засуха, сена ос­талось на три месяца. Очень мало солярки. Так что не знаю, как до весны дотянем.

Сейчас, по-моему, никому не надо ничего. Раньше работа­ли гораздо больше. Сейчас в семь-восемь часов летом все дома. У специалистов оклады, от результатов работы хозяйства они не зависят. Сейчас в конторе свет отключили, специалисты уходят с работы в четыре часа при зарплате 1000 рублей. А мне за 230 рублей надо три раза коров подоить. Они все пенсионеры, получают и зарплату, и пенсию. У меня сын на инвалидности (эпилепсия у него и почку отбили, еще в детском саду) и брат тоже инвалид, видели — без руки, их надо прокормить. На ра­боту ходим, как на каторгу. Скотина голодная, орет, дерется. Как здесь доить?

Специалистам тоже руки отбили. В день работников сельского хозяйства кто нас пришел поздравить? Никто! Никому мы не нужны.

Я, доярка, покупаю молоко по три рубля литр! А на молокозавод мы его продаем гораздо дешевле, у нас с ними типа хозрасчета отношения. Поэтому переработчики в прибыли, а мы в убытке. Зимой одна надежда — это лес. Мужики сами за­готавливают, пилят доски. В этом году и лес попался гнилой, рубят в болотине, а кто возьмет — еще неизвестно!

Удобрений вообще нет. Скотина голодная круглый год. Опять начинают резать. Молодняк не покрывается, поголовье сокра­щается. На весь двор 130 голов мы сейчас доим 400 литров молока. Это рентабельно?

Из доярок после нового года буду увольняться. Собираюсь уходить на птицефабрику, там хоть зарплата 600 рублей. Там сейчас работает 160 человек, управленческий штат — три че­ловека. У нас на такое же количество рабочих — одной бухгал­терии пять человек. В гараже работают два-три трактора и столько же машин. А управленцев там — четыре человека. Зачем нам два зоотехника, два ветврача? А у трактористов зимой зарабо­ток получается по шесть рублей в день.

Вообще у нас несправедливая оплата труда. Я считаю, что у меня работа тяжелее, чем у конторских. Зарплата должна быть пропорциональна трудовому участию. Я пришла на работу полтора года назад, получала 450 рублей. С тех пор моя зарплата со­кратилась, а их выросла. Правда, это они не сами себе такую зарплату делают — у них же тарифная сетка. У нас ведь гос­предприятие, они государственные служащие. Их вины тоже вроде бы нет…

С техникой у нас тоже провал. Молодцы трактористы, они хоть как-то поддерживают технику. Детали приходится самим доставать за свой счет и ставить, а иначе и шабашить будет не на чем. Так что это врут, что они детали свинчивают и прода­ют. Трактор встанет, тракторист зубы на полку.

Никто сейчас на работе не ворует, потому что себе же хуже. С фермы корма никто не берет, а молока все понемногу носят. Меня недавно поймали — я сыну в бутылочке из-под Пепси несла, там даже пол-литра нет. Пристал: мам, хочу тепленько­го! Там, на месте, можно пить, сколько выпьешь, а выносить нельзя. Но не будешь же за пол-литра молока дело открывать, так ничего мне и не сделали. На соседней ферме недавно уво­лили всех за недостачу кормов, но акт не составили, а они подали в суд — и их восстановили.

Подработать здесь негде, все занято. Надо увольняться и ехать в  райцентр, а мне ребенка оставить не с кем.

Социальных гарантий у нас нет никаких. Лекарства для инвалидов льготные формально есть, но реально их получить невозможно. Ездила недавно в район, мне там предложили кое-что из лекарств, но не то, что моему ребенку нужно, а то, что у них было.

Детские пособия с лета 1998 года вообще не выдают. Пен­сия на ребенка — 360 рублей, это же смешно просто. А в собе­се — там еще посмотрят, кому дать денег, а кому — нет. Одна мамаша у нас поехала насчет детских пособий разузнать, а ей там говорят: вы что пришли просить? Вы вон одеты хорошо, не похоже, чтобы вы нуждались. А сама, которая это говорит, сидит вся в золоте. Я вот этого не понимаю. Мне что, в тело­грейке и в сапогах к ним приезжать, как я на ферму хожу? Да ни за что я этого делать не буду!

Деньги вымогали в суде, когда мужа судили.

Контора совхозная все делает для себя, простым работягам рассчитывать не на кого. Вот, например, в столовую привезли мясо в счет зарплаты. Стоит одна коробка с мякотью, другая -с костями. Работягам — кости, конторе — мясо. А цена одна. Пошла к директору, поскандалила — дали хорошего мяса и масла. Ну хорошо, это лично мне дали, а остальным-то все равно нет. И в следующий раз так же будет.

Домашнему хозяйству от совхоза помощи нет никакой. Помощь в основном начальству идет, а не нам. Конторским, ко­нечно, и вспашут, и навозу привезут в первую очередь. А я кто такая? Если только по дружбе кого-то из трактористов уговорю, они же видят, что мне без мужика тяжело одной справ­ляться. Того же навоза для своего огорода не допросишься, пока не насядешь на директора как следует.

Директора заменить некем: никто на это место не пойдет хозяйство разваливается. Он человек неплохой. Если очень нужно приду к нему, попрошу — он денег даст. Человечный такой — понимает, что мне не у кого попросить. У меня родителей нет и муж в тюрьме. С ним и поговорить можно.

Я раньше бригадиром работала. Мне и теперь предлагают, но я не соглашаюсь. Смысла нет. Все равно ведь корма не по­явятся и молока больше не станет, а значит, и заработки не увеличатся. А отношения портить с коллективом из-за дисцип­лины — мне это не надо.

Отношения в коллективе нормальные. Все обсуждаем меж­ду собой. Контору не любят, за то что она ничего делать не хочет. Фуражирам сделали оклад: они пришли и ушли, их ни­чего не волнует. А доярки — на сдельщине. Попробуй тут уйти на больничный — вообще ничего не получишь!

Но разобщенность в коллективе тоже есть. Могут и вместе собраться, но это теперь редко. Никому ни до чего. Не могут объединиться, чтобы вместе отстоять свои интересы. Главный принцип: «Моя хата с краю». Кому-то осталось недолго до пенсии, кого-то заработок устраивает, не хотят портить отношения с начальством. Я одна только хожу ругаться. Приду к директо­ру, покричу — глядишь, чего-нибудь выпрошу.

На зарплату без огорода не прожить. Площадь личного хо­зяйства — 10 соток под картошкой и огородик. 50-70 рублей за вспашку нужно отдать, поэтому все сама. Скот не держу. Ко­ров у нас люди вообще мало держат, потому что нечем кор­мить, негде скотину пасти. Пастбища все далеко. Держат больше поросят. Но с ними тоже мороки много, а главное — корма до­рогие. А вот соседка моя хорошо приспособилась: она хряка держит, так к ней со всей деревни бегают. И с каждого помета она получает поросенка.

Или свекровь у меня держит четыре огорода, у них свои трактор. Она всю зиму ездит на рынок продавать картошку Этим живет. А мне на рынок не на чем ехать, да и смысла нет — сколько там у меня есть на продажу?!

Я если и продаю, то только излишки: картошку, лук. Про­даю здесь же, по соседству — тем, кто не держит хозяйства и работает в городе. В этом году картошка была 120-150 рублей мешок. Продала два мешка.

Я, может, и хотела бы расширить подсобное хозяйство, да куда ж мне одной, без мужика… А фермером стать? Да вы что! Все сейчас очень дорого, фермерам не прожить. Помощи от властей никакой нет. Затраты огромные: техника нужна, горючее…

А к продаже земли я так отношусь: у кого есть свои огоро­ды, те и так посадят. А зачем продавать?

Никого мы наверху не волнуем. Если все куплено, то до нашего ли совхоза им? Все связаны между собой, все купле­ны.

7. «В нашем ТОО ничего не дают, работники сами  тащат»

В.С. работает врачом-ветеринаром в сельском ТОО в Ря­занской области. Ей 42 года, живет с мужем-алкоголиком, взрослые дети разъехались. До апреля 1999 года работала в другом, соседнем ТОО, откуда была уволена из-за разногла­сий с начальством.

Я совсем недавно из нашего ТОО ушла, а что там сейчас творится — ужас. Доярки ничем не живут, зарплату не дают им. Воруют молоко, тащат и продают. По шесть ведер прода­ют. На сдачу оставляют полторы фляги. Когда я была брига­диром, такого не было. Я хоть ругалась на них. А новый бри­гадир им только попустительствует.

Да что бригадир! Сам председатель разрешил дояркам по три литра молока брать. А где по три литра, там и… Вот соседка моя, та по 60 литров тащит. А сейчас специалисты ничего не глядят.

В этом году у нас неурожай, нет комбикорма. А в прошлом году и комбикорм тоже тащили. Телятницам выдают сейчас концентраты, очень плохие концентраты, и все равно тащат. Жить же надо. Вот в моем нынешнем ТОО они так не воруют ну если только по бутылочке молока возьмут, потому что они боятся себя продукта лишить. Там нам председатель гречку дает пшено дает, масло дает, муку давать будет, сахар дает, хлеб дает два рубля черный, два тридцать белый. Они и боятся. Да и зарплату там платят. Вот недавно заплатили за два месяца. У меня сейчас оклад 443 рубля, 100 рублей председатель с зар­платы удерживает и в конце года по процентам как-то отдает.

А в нашем ТОО ничего не дают, работники сами тащат. Председатель соседку мою, которая 60 литров утащила, в этот раз оштрафовал на столько, на сколько она утащила. Так она завтра, может, в два раза больше этого молока утащит. Пото­му что она не боится. Уволят — пусть увольняют, ей все нипо­чем.

От нашего ТОО прока вообще никакого нет. Разве что сено убирают, помогают. Или стога зимой везти, а за дровами по­ехать — частный транспорт приходится нанимать. Но за эти трак­тора для сена мы платили. За косьбу — тоже платили тракто­ристу. Совхозная же солярка — все дерут. По-моему, по 27 рублей за участок. А огороды частники пашут.

Пай в моем бывшем ТОО у меня есть, 14 гектар, что ли? Но какое выделяться, обрабатывать-то его чем, пьяным мужи­ком? Если б частную собственность на землю ввели, продала бы, не задумываясь. И зачем этот пай мне нужен?

Огород 35 соток, не увеличился. Домашнее хозяйство мое: корова, свинья, кур около десятка. Года два-три назад держала двух коров, двух телят, двух свиноматок, поросят на вы­рост штук пять. А сейчас зернеца нет, кормить всех их нечем-

От свиноматки проку никакого. Поросеночек на рынке сто­ит 90 рублей. Я шесть поросят повезла, 500 рублей за поросят выручила. А за место там надо заплатить, за машину тоже отдала 150 рублей. Вот и считай прибыль. А поросят этих еще выкормить надо. Да их и покупать не хотят, потому что во всем районе из-за засухи зерна нет.

Когда совхоз был, хорошо было… Тогда все: и аванс, и по­лучка была. Разве плохо? И скотины столько не держали, а зарплата была ого-го, и на книжку еще денежки клали. А сей­час- Тогда было хорошо, а сейчас плохо. Не живем, а муча­емся. Особенно в сельской местности. Нет ничего. Ни мясо наше ничего не стоит, ни молоко — два пятьдесят… чего уж там? Сейчас, говорят, рынки мясом импортным завалены.

8. «Проще всего продукцию не показывать»

Б.К. — член крестьянского хозяйства. Всю свою жизнь, а ему 35 лет, живет в селе в Новгородской области. Потом­ственный крестьянин, механизатор. Крестьянское хозяй­ство, в котором он состоит, — предприятие семейное, все родственники.

У нас совхоз какой был — все без конца экспериментирова­ли. Как где-то что-то новое изобретут — и ну у нас внедрять. Бригадный подряд мы одними из первых в районе ввели… Когда указ вышел о реорганизации — мы опять в первых рядах. Со­здали сначала на базе совхоза два ТОО, потом и они все раз­делились. Так что у нас, в общем-то, и выбора не было. Хо­зяйство все равно рассыпалось. Технику сразу же всю растащили, кто что успел. Ну и, понятное дело, получали те, кто к конто­ре поближе был. А простым работягам почти ничего и не дос­талось. Ну разве что земельные паи. А что с землей без тех­ники особенно сделаешь? Это нам что-то досталось, потому что раньше других успели.

Я что скажу: люди ведь уходили не из совхозов. Где путные руководители хозяйств были, так там и тогда работали, и теперь работают. Уходят от негодных руководителей. Вот и у нас настоящего хозяина не было, отсюда и все беды.

При дележке на паи получили в собственность землю. Мы сразу забрали свои паи, родителей и бабушки. Так что сейчас у нас в собственности 15,4 гектара и еще 6 гектаров в аренде на 10 лет с правом продления. Ту землю, что в аренде, мы забрали у другого крестьянского хозяйства, которое ее не обрабатыва­ло. Арендная плата совсем небольшая — 42 рубля за гектар в год.

Занимаемся картошкой и капустой, иногда, если погода по­зволяет, сено заготавливаем на продажу. В позапрошлом году посеяли зерно, собрали тонн пять — держали десять поросят на своих кормах. А сейчас лето, сами знаете, какое было, зер­на нет, так что свиней держать невыгодно (5). В основном для личного потребления держим корову, два поросенка было, сейчас один остался (6).

Грузовик ГАЗ-53 получили на имущественный пай. Есть еще картофелекопалка, сажалка, легковая автомашина. Два колес­ных трактора — Т-25 и М-36 — купили на кредиты.

Земляные бурты сделали для картошки. Это на огородах за домом у бабушки. Приходится вывозить с полей туда. Бурты на полях делать? Что вы! У нас тут воровство такое идет, что из земли выкапывают, не успеешь посеять. Народ ведь не ра­ботает. Пьют ужасно. А на что пить? Они же даже для себя корову завести не хотят. Вон идешь в магазин, так стоит на хлеб просит. Это в деревне-то! А не дашь, так тебе сразу — «кулак», «барин нашелся»!

Картофеля снимаем в среднем 100 центнеров с гектара, в этом году сухо — меньше было. Капуста маленькая у нас — 200 центнеров с гектара пока получается.

В целом доходность хозяйства мы не подсчитываем, но на жизнь хватает. Обуты, одеты. Так богатства особого на земле не сделаешь, но в колхоз снова не пойдем. Здесь хоть сам на себя пашешь, как говорится, «как потопаешь, так и полопаешь», а там не поймешь, кто работает, а кто тащит, все равно все нищие (7).

Так мы с хозяйством сами справляемся, только картошки пять гектаров копать нанимаем. Около недели пять-шесть че­ловек работают. С этим тоже проблем нет — только свистни. Без работы вон сколько народу шляется. Расчет ежедневно, по обстоятельствам: деньгами или картошкой — каждый десятый мешок. Мы одних и тех же нанимаем из года в год. Конечно, все путные в это время у себя в хозяйстве заняты. Поэтому в основном приходится пьяниц нанимать, у которых нет ни кола ни двора, свое хозяйство не держат. Если сам впереди идешь, копаешь, то и они работают. А одних, пожалуй, их не оста­вишь. Я один раз после них по овражку вдоль поля прошел, так в кустах пять мешков картошки припрятаны. Капусту в этом году очень сильно крали. Сторожить капусту нанимали чело­века, но все равно ночью тащат. Сторожу-то ведь тоже здесь жить, да и за чужое добро чего пупок рвать. И картошку, ко­нечно, воруют, даже посевной материал.

Хотя со снабжением, конечно, сейчас в районе порядок. Только места, где дешевле и выгоднее, знай. Мы вот, например, удоб­рения покупаем в Новгороде в кредит в «Акроне», по потреб­ности берем, сколько нужно. Отдаем после уборочной. У нас никогда долгов не было, поэтому они нам доверяют. А берем по-разному, год на год не приходится. Зависит от того, что се­ять будем и сколько. Горючее в Первомайском на заправке берем, деньги им со счета перечисляем по безналичке. Это удобнее, чем у себя хранить — емкости покупать не надо, сторожить Не надо, да и безопаснее. Пока наши деньги у них на счету есть — могу в любое время подъехать, заправиться. Благо рядом. Комбикорм покупаем прямо на трассе. С этим никаких проблем нет: приезжают грузовики, привозят корма. Были бы деньги. Я уж не знаю, ворованный или нет. Не мое это дело но документов мы никаких не оформляем.

Вообще мы регистрировались как крестьянское хозяйство потому что молодые еще, нужен стаж. В смысле пенсионных Так у нас стаж идет так же, как у тех, кто в хозяйстве работа­ет. Если бы не это, то такие мелкие хозяйства, как наше, не регистрировались бы. Кроме того, зарегистрировавшись, можно получить льготный кредит на удобрения, на ГСМ, который только для крестьянских хозяйств или фермеров, а для подсобного хозяйства не дадут.

Мы каждый год берем небольшие льготные кредиты под 12%, отдаем всегда вовремя, поэтому взять не проблема. Банк «СБС-Агро» дает под гарантии администрации. Берем столько, сколько можем отдать. В этом году брали 15 тысяч под 14%, под залог техники. Если банк считает, что клиент неблагонадежный, то администрация выступает в качестве гаранта. На фермеров бумаги подписывает начальник управления сельского хозяйства, а если сумма свыше 100 тысяч — глава администрации.

Налоги платим: НДС 10%, земельный налог, во внебюджет­ные фонды — пенсионный, медицинский. Местные налоги в этом году не платим. Лучше было бы, конечно, не четыре налога платить, а один. Так было бы намного быстрее для нас и вы­годнее для государства. А то нужно в каждый кабинет зайти, бумажки все собирать. А я же не экономист, все равно обяза­тельно что-нибудь неправильно сделаю. Впрочем, этим у нас в семье жена занимается.

Что касается «прятаться», то тут секрет простой: у нас  наряду с крестьянским хозяйством есть и личное подсобное-50 соток, корова, — с него налоги не платим. Тут, конечно, есть кое-какие возможности для маневра. Кто там разберет, что мы произвели в подсобном хозяйстве, а что — в крестьянском? всего просто продукцию не показывать.

Торгуем мы частным порядком. Картошку и капусту прода­ем населению прямо здесь, в райцентре, иногда сдаем и в орга­низации. Легче оптом свезти машину, чем понемногу распро­давать. Возили в Малую Вишеру в школы по три пятьдесят за килограмм, хотя расплачиваются бюджетники плохо, с опоз­данием. Ездил сам в Крестцы, продавал семенной картофель по 25 рублей ведро. Раннюю капусту на рынке продавали. Ра­ботать можно только на овощном рынке, на молоке и мясе фермеру невыгодно сидеть. Раннюю картошку продаем на трассе — это самый выгодный рынок. Ежедневные деньги, к тому же, ко­нечно, неучтенные. Молока немножко продаем только летом, тоже на дороге, проезжающим. А рэкета у нас, вроде, в Крестцах на рынке нет.

Наше хозяйство фактически автономно. Сельская админис­трация ни помочь, ни помешать реально ничем не может. Они работают в основном с пенсионерами и держат коммунальную сферу. Вы видите, у нас почти весь поселок — трехэтажные бетонки. Вот они этим только и занимаются. А зависимость от них какая? Квартира у нас приватизированная в трехэтаж­ном доме. Квартплата больше 100 рублей, газ — по счетчику, около 60 рублей в месяц выходит. Только плати вовремя, вот и все.

Вопрос об аренде земли решает не сельская администра­ция, а районный земельный комитет, так что тут тоже зависимо­сти нет. Несколько раз в год районное управление сельского хо­зяйства устраивает для фермеров консультации специалистов — в основном по овощеводству. Больше они практически ничем помочь не могут. Денег-то у них нет! Ну если не считать того, что они гарантом в банке выступают. Жалко, конечно, что хозяйства местного больше нет. Нам не повезло, что наш совхоз совсем перестал существовать, так что мы рассчитывать можем только на себя. Если бы сегодня здесь от совхоза можно было получать хотя бы зерно, все бы жили нормально. Там все-таки техника, поля большие. Зерно­вые дешевле было бы выращивать там, да и машинный парк мощный содержать. Если бы я мог за нормальные деньги все­гда нужную технику арендовать, зачем бы я стал себе все по­купать, мучиться с запчастями, ремонтом, сторожить все это Хозяйство ведь и сбыт нашей продукции могло бы организо­вать. Как заготконтора.

Вот односельчане нас, чувствуется, не любят, завидуют, считают куркулями. Даже наши наемные рабочие спрашивают: где это вы столько денег берете — по 300 рублей в день платить за работу? Они просто работать поотвыкли. В последние годы при совхозе уже никто почти хозяйство не держал, ездили в Ле­нинград за колбасой. Система социализма разучила работать людей. Все наши передовики, руководители не сумели или не захотели организовать собственные крестьянские хозяйства. Кто хочет работать, тот работает, а кто не хочет — того не заста­вишь.

Да и между фермерами отношения так себе. В основном из-за конкуренции со сбытом. Все больше замыкаемся в семье. Если едем на рынок, никому не говорим.

Про частную собственность на землю вот что скажу. Ря­дом с крупными городами всю землю скупят люди с больши­ми кошельками, это неправильно. Право наследства должно быть, но если наследники не используют землю, ее нужно отдавать другим. Земли крестьянам уже сейчас не хватает. Хочется землю иметь поближе, поудобнее. Нам покупать землю не на что. Это кто уже развился, тот может купить. Надо этот вопрос как следует обдумать. Мне кажется, что те, кому зем­ля не нужна, должны иметь возможность сдать ее в сельский совет. Для этого нужно сделать грамотный земельный налог, чтобы невыгодно было держать неиспользуемую землю. Или предусмотреть возможность покупки земли — земельных паев — тем же сельсоветом, чтобы потом эту землю передавать тем крестьянским хозяйствам, фермерам, которые смогут ее об­рабатывать. Мне кажется, что сейчас большинство пенсио­неров, например, согласились бы и на небольшие деньги, да и не только пенсионеры.

Голосовал я в прошлый раз за Ельцина: он нам землю дал. Сейчас уже не хочется за него, а за кого хочется — не знаю.

Надо молодым дорогу давать. Я сам молодой, устал от ста­рых. Коммунистов обратно не хочется. Их поезд ушел. Боро­лись-боролись с привилегиями, и все на место опять верну­лось. Может, конечно, все нам врут по телевизору… Честно говоря, уже просто стыдно все это смотреть и слушать…

Нам сложно отсюда разобраться. Войну специально сейчас начали перед выборами. Хоть какая-нибудь сила есть у нас?

1. «Фермерство сейчас как бы вне закона»

 

И.Д. — ему 47 лет — бывший главный овощевод одного из районов Ростовской области. Сразу после службы в армии стал работать в сельском хозяйстве. Был механизато­ром, бригадиром. После окончания сельхозинститута рабо­тал специалистом-овощеводом в ряде хозяйств. В 1990 году организовал фермерское хозяйство (фермер «первой вол­ны «).

Когда я работал начальником овощеводства — это живая ра­бота, скажем так, производство. Когда в контору перешел главным овощеводом — это чисто чиновничья работа, к которой я и не привык, и она, в общем, мне не нравилась, не по душе. А на­ступили ж перемены. А начальник овощеводства что должен делать? Вести отрасль в районе как специалист. А что такое вести отрасль? Это там, где неправильно — исправить, где не умеют — подучить, где неправильно делают — поправить, если надо — заставить. Но сделали так, что я как специалист должен на договорных условиях с хозяйствами работать, то есть я предоставляю свои услуги специалиста. Но оно ж не полу­чается. Начинаешь свое «гнуть», говорить так, как оно долж­но быть, а председатель или руководитель говорит: «Не будем мы с тобой договор заключать. Ты приезжаешь, ругаешься тут — не нужны нам твои услуги». И такая у меня неудовлетворен­ность была, просто в тяжбу.

А в 90-м году началась вот эта реформа, и я подал на выде­ление и на получение земли. Тогда ж партия еще руководила был у нас первый секретарь Даниленко Михаил Викторович.  А я ж уже работал главным специалистом района. Ну и они начали на меня давить: «Как это так, главный специалист рай­она берет лицензию на фермерство? Так не должно быть». Встал выбор — или ты будешь работать главным специалистом, или нет. Я говорю: «Да нет проблем. Этот стол и эти папки я могу передать когда угодно». Я ухожу, значит, оттуда. А землю мне не дают в 90-м году.

О паях речь тогда еще не шла. Началось только выделение земли в фонд перераспределения. В земельный фонд района. Ну, начинаем «воевать». Я добивался выделения земли и через московские структуры, через Роскомзем, тогда председателем был, по-моему, Комов Николай Иваныч. Короче говоря, зани­маюсь я вплотную этим делом, и только в 91-м году я своего добиваюсь, выделяют мне землю. По 10 гектаров на члена се­мьи из фонда районного перераспределения, в собственность. Выдают государственный акт, есть решение райисполкома. Это у меня получалось 50 гектаров.

Что за земля? Да из районного фонда. Пустошей не было. Из каждого коллективного хозяйства — тогда было постанов­ление силаевского правительства о выделении до 10%, — но в нашем районе выделили до 1% от землепользования района в фонд перераспределения.

Ну и выделяют мне эти 50 гектаров в собственность. Но 50 гекта­ров — это не товарное производство. Что такое 50 гектаров — под них основные средства не возьмешь, товарного производства не закрутишь. Потому что хоть на 5 гектаров, хоть на 100, надо брать одинаковый набор техники, надо брать все. Это не использование, это дорого, это неокупаемость практически. По­этому я начал дальше давить на расширение земельного учас­тка. Я потом так поработал, что мне могли бы дать и столько земли, сколько я запросил бы и доказал хорошей работой. Но так как не было техники, то я запрашивал столько, сколько я могу обработать.

Но с властями мне тогда пришлось повозиться. Обращался с письмами, через прокуратуру. Тогда ж уже вышел закон о фермерском хозяйстве и был ныне, наверное, недействующий земельный закон. Ну выделяют мне 216 гектаров из фонда пе­рераспределения в аренду. Я писал заявление и просил выде­лить это на 50 лет, так как в положении о фермерстве было оговорено до 100 лет. Но решением Совета народных депута­тов ограничили до 10 лет. Эти 10 лет у меня заканчиваются вот уже в 2001-м году.

Арендную плату я плачу в местный районный фонд. Она индексируется. Ставки меняются ежегодно. Сейчас это, по-моему, 70 рублей гектар арендной платы. А на землю, которая в соб­ственности, — налог. Там пятилетняя была льгота, а по истече­нии пяти лет налог, кажется, 27 рублей в год. Но это не точ­ные цифры, у меня бухгалтер этим занимается. С платой в два периода: половина в этом году и половина в следующем. Раньше было в апреле, а сейчас в сентябре и в ноябре надо отдать арендную плату. Но по тогдашнему закону о земле — никто его, кстати, не отменял — и закону о фермерском хозяйстве арендная плата не должна превышать ставку земельного на­лога. Но у нас в районе ставка в два раза выше. Это местная власть так решила. Кроме того, местные власти в этом году ^еЩе дополнительно решили 0,7% от реализации в местный бюджет направить, а потом еще сейчас «нагибают», чисто «доб­ровольно», в дополнение к договорам еще с каждого гектара поборы в районный бюджет. Мотивируют это — чисто добровольно. «Мы вам землю дали, а в районном бюджете дефи­цит» и так далее.

Так что надо будет платить или деньгами, или в эквивален­те 100 килограммов продовольственной пшеницы с гектара. Если продовольственная пшеница сейчас стоит 3000 рублей за тон­ну, то это 300 рублей с каждого гектара отдай. Если у меня 216 гектаров — вот такая сумма. Но хотя коллективное хозяй­ство, по привычке, поддерживается и Министерством сельс­кого хозяйства, и на местах управлениями сельского хозяйства. И выплачиваются им, какие есть, дотации. Восстанавливают­ся затраты по платам за землю. По закону деньги от земельно­го налога и арендной платы в бюджете должны использовать­ся только для повышения плодородия земли, на другие цели не должны использоваться.

Так что в каком-то количестве они должны вернуться. По крайней мере бывшим колхозам это возвращают. Фермеру еще ни одному не вернули: Создали сейчас какие-то финансовые структуры, приближенные к районным властям, и вроде бы возвращают деньги. И по «гибели» возвращают: вот по сти­хийным бедствиям, засухе и прочему. Ну, в этом году ферме­рам крохи дали по «стихии» за прошлый год. А практически все это оседает, сами знаете, в чьих карманах. И это ж настолько непрозрачно в информации: кто использует эти деньги, как использует?

Хотя у нас есть один фермер, он является членом районно­го законодательного собрания. Так мы через него делали де­путатский запрос и получили следующую информацию. У фермеров в районе ни по одной статье задолженности перед бюджетом нет. В коллективных хозяйствах, за исключением двух-трех хозяйств, которые исправно платят все налоги и в фонды, ^в основном все задолжники. А фермеров в задолжниках нет — это я могу утверждать на 100%, эту проверяли мы информацию.

Про целевые кредиты на ГСМ мы вообще слышали только из центральной прессы. Мало того, что выделялись кредиты на весеннюю полевую компанию, но выделялись и ГСМ в на­туре по другим, наверное, каким-то низким ценам. Но все это скрыто, мы об этом ничего не знаем, и нигде взять не можем этот ГСМ, который то ли дотировался, то ли какие-то другие фиксированные цены были. Но практика у нас сейчас так сло­жилась, что все это предоставляют через какие-то коммерчес­кие структуры. То есть это не по линии администрации, не по линии сельского хозяйства, а отдают какому-то коммерсанту, он предоставляет сельхозтоваропроизводителю этот товарный кредит, то есть топливо, а потом по осени забирает урожай по фиксированной цене, по той, по которой заключили договор еще, допустим, в феврале. Цены разные. Короче, «штаны сни­мают» конкретно.

Есть в районе фирма, которая под гарантии администрации предоставляет ГСМ в долг: фиксирует цены на ГСМ и — под урожай. Вот некоторые, кто пользовался такими «услугами» и не смог расплатиться, отдают сейчас этой фирме подсолнеч­ник по 900 рублей за тонну. А цена сейчас на него как мини­мум 4000 рублей.

Вот глава Краснодарского края, несмотря на его политическую позицию, по отношению к сельскому хозяйству проводит вер­ную политику. Предоставил хозяйствам все — ГСМ, кредит, семена, удобрения. И закупил у них продукцию. По пять двадцать закупил подсолнечник, по три рубля пшеницу (за килограмм). А там уже сам будет распоряжаться.

В 1992 году был госзаказ на сельхозпродукцию. Я 50% урожая Должен был отдать государству. Комиссия приезжает ко мне от элеватора, оценивают урожайность, оценивает мои площа-Ди и мне говорят: «Собираешь ты по 25 центнеров подсолнеч­ника с гектара?». Я говорю: «Да» — «Вот тебе такой-то объем поставки. Согласен?» — «Да». И тут же дают мне кредит под урожай будущего года — под 10% годовых. Я им вернул и кредит. и 50% поставок сделал. Да я им хоть все 100% урожая Родам! Это же нормальные условия работы! И честно оплачивали   в течение пяти дней за то, что я им поставил. В 1992 году за пшеницу, которую я собрал с 200 гектаров, я мог бы купить два комбайна ДОН-1500 (8). В 1998 за эту же пшеницу я не могу даже поменять гусеницы для трактора.

В прошлом году у меня реализация — на 300 000 рублей Использовал я 60 тонн ГСМ. Цены на сельхозпродукцию под­нялись незначительно. Все эти деньги, которые я заработал у меня опять ложатся в производство. То есть «зарыли» деньги потом «отрыли» — никакого воспроизводства, никакого разви­тия хозяйства, не могу обновить или отремонтировать техни­ку.

ГСМ я за свои деньги покупаю. Слышал, что «ЛУКОЙЛ» выделял в этом году ГСМ. Но кому, по каким ценам — без по­нятия. Я по коммерческим ценам беру солярку — четыре двад­цать за литр, оптом — за четыре рубля. Можно наличными оп­лачивать (5% сверху), хочешь — по «безналу».

Еще что касается кредитов. Весной было выделение креди­тов, как раз перед отставкой Примакова. И чувствовалось, что центральные власти все-таки строго просматривают использование этих кредитов, чувствовалось, что кредиты должны дойти. А так раньше они практически не доходили, из Москвы, я ду­маю, мало что вообще уходило. Было постановление о выде­лении кредитов на весенние полевые работы, я с ним знако­мился. Хотя для северных районов они, может, были вовремя, а для нас они были с приличным опозданием. Но, тем не ме­нее, у нас в районе влезли все-таки в долги — брали в банках эти кредиты, а кредит этот помог бы, конечно. Но они были из федерального бюджета и со сроком погашения на 1 декаб­ря. Сразу же нам в районе сказали, что мы должны их пога­сить на 1 ноября. Потом, когда уже мы оформляли кредит, нам перенесли срок погашения на 5 октября и такие штрафные санкции, кредит под гарантию администрации был выделен, и такой залог установили!.. В залог брали только продукцию подсолнечника, она конъюнктурная. А на 5 октября подсол­нечника нет у нас — только начинаем уборку, ну, можно часть убрать, ведь в период уборки не остановишься, потом его надо доработать, реализовать, деньги получить и потом только рас­считаться. То есть формулировка «расплатиться до 5 октяб­ря» — это явно запрограммированная просрочка. И она есть у ребят, которые взяли кредит.

Я этот кредит не взял, хотя он мне был распределен. Но я просил 70 тысяч, мне выделили 30 тысяч. И когда начали офор­млять, эти условия мне не подошли. А ставка там нормаль­ная была, 30%, по-моему. Не помню точно. Но не устроил он меня сроком погашения, ставка устроила. Хотя для нас, това­ропроизводителей, это дороговато, конечно. Я к этому кредит­ному договору приложил проект протокола разногласий с пе­реносом срока погашения на 15 ноября. Вызывает меня начальник райфинотдела и говорит, что мы не пойдем на эти условия. Я тоже. Он тогда говорит: «Пишите, что отказываетесь от кре­дита». Но я не отказываюсь от кредита, меня не устраивают сроки погашения. Но он мне нужен.

С другой стороны, я знаю, как можно сделать «из малых долгов большие». Ребята вот взяли этот кредит, и пришлось им продать свой подсолнечник по два рубля, а он стоит как минимум четыре. А дело-то может дойти и до ареста продук­ции и на складе, и на поле.

Я знаю, что в коллективных хозяйствах платежи огромные. В нашем районе только у четырех хозяйств нет долгов. И то, ^если посмотреть тщательно, то и у них есть долги. Им идет возврат земельного налога, компенсация на семенной матери­ал идет, на повышение плодородия идет. Частью из местного бюджета, частью из федерального. Но фермеры этим восполь­зоваться не могут.

У меня хозяйство развивалось нормально. За восемь лет я не имел никогда ни одной задолженности и ни одного дня просрочки, ни по каким статьям. И это у большинства фермеров так. Вообще, если отчетность нормальная у фермера, то штрафов нет, а есть пени. Есть, конечно, мелкие фермеры, которые не способны к этим делам, так у них нет вообще отчетности. Но они малоземельные. У них и техники нет, так как это очень дорого.

Фермеры «первой волны» на Силаева готовы молиться за выделение нам одного миллиарда рублей на приобретение тех­ники. Это было правильное правительственное решение. Если бы меньше еще украли из этих денег. Под нормальный про­цент давали кредит, на нормальных условиях, без залога. Из этого фонда был создан страховой фонд, были гарантии, по­этому залога и не было. Все эти кредиты были погашены. Они были целевые. Я на этот кредит купил и трактора, и комбайн. Страшно было, конечно, тогда брать деньги: нестабильность была. Но все-таки надо было мне тогда брать денег побольше, тут моя ошибка.

С землей все намного сложнее было. В 1991-1992 годах была процедура деления земли на паи. С точки зрения землеполь­зования и нарождения нового фермерского уклада это было сделано неумно. Хотя с точки зрения социальной справедли­вости, может быть, и верно. Фермером ведь не каждый может стать. И в развитых странах, в Европе, в США, если у тебя нет образования, знаний, тебе землю не дадут. У нас было не так, стали раздавать землю не глядя. Но если ты хороший ме­ханизатор или хороший агроном, то фермер из тебя не обяза­тельно должен получиться. Я тогда говорил первому секрета­рю, что есть у нас десять способных человек в районе, вот им и давайте землю. У меня стаж в сельском хозяйстве 30 лет. Я был и механизатором, и специалистом, институт закончил. Освоил и финансы, и планирование — я могу вести такое хозяйство. Это если говорить о конкурентоспособном частном произво­дителе коллективному хозяйству. А у нас чисто для политических целей наделали этих фермеров, чтобы было такое со­словие.

Так вот, вернемся к земле. На паи поделили все хозяйства. Коллективные хозяйства со своими пайщиками не заключили договора. Вообще колхоз это хорошая идея — для совместной обработки земли. Но это должно происходить на основе сло­жения собственности. Тогда она будет коллективной (9). А у нас поделили паи несправедливо, не проверишь же, сколько зем­ли есть у хозяйства. На бумаге пишут одно, а на деле — дру­гое. Ну не может быть пять гектаров — пай в нашем районе. Земли больше.

Вот люди эти паи и оставляют и в коллективном хозяйстве, или создают фермерские хозяйства — мертворожденные. Чем он будет пахать? Это путь к сохе и лаптям. Или же фермерам крепким отдают паи. Я стал расширяться в 1996-1997 годах: набрал земли, но потом сбросил.

В то время я специализировался на производстве твердых качественных сортов пшеницы для получения муки высшего сорта. Но в 1996 году у меня погибли 260 гектаров, более 50% всей пашни, этой пшеницы. Была страшная жара в период цве­тения, и у меня не произошло опыления колоса. Вызывал я комиссию, составили документы по линии МЧС «по стихии». В то время в области и на федеральном уровне работала жуль­ническая Продовольственная корпорация. Она должна была заготавливать продовольствие по области, по стране. Работа­ла она при Департаменте сельского хозяйства. Подчинялась первому заму главы области. Все эти компенсации «по стихии» шли через них. Деньги она раздавала избирательно, по лич­ным симпатиям и не безвозмездно.

Эти компенсации в основном выдавались коллективным хозяйствам. Почему? Да потому что их больше любят. Власть ведь поменялась на территории Кремля, но не в России. Может у чиновников такие убеждения, что фермеры — это буржуазия, что они не нужны. Я думаю, что есть и личные инте­ресы при распределении этих сумм.

Продолжу. У меня с этой корпорацией обширная перепис­ка. Мне дали квоту на возмещение ущерба. Но корпорация решила предоставить мне товарные кредиты — ГСМ, запчасти и пр. И требовала, чтобы я свою продукцию продал конкретно опре­деленным лицам. Я согласился. Очень сильно я тогда потерял из-за этой засухи.

У меня были долги, конечно. Кредиты уже не возьмешь. Вообще два года я пытался взять их. Говорили мне в районе, что их только через «СБС-Агро» можно взять. Я пробивал кредиты через них, но мне кажется, что там, в «СБС-Агро», было ука­зание: «Фермерам кредиты не давать». Два года я пытался взять кредиты. За два года я, как мышь, наносил тома справок. Тор­мозили, приезжала комиссия по залогу. Смотрели мои бумаги с основными средствами, оценивали. Например, по балансу мой комбайн стоит определенную сумму, а они учитывают 40% от этой балансовой стоимости. Я шел на эти условия: ДОН-1500 я закладывал за 60 миллионов до деноминации. «Кировец» -за 10 миллионов закладывал, в то время как у него одно коле­со стоило эти же 10 миллионов. Я рисковал, но я знал, что расплачусь. Я предоставил этой комиссии перечень всех моих веялок-сеялок. Они мне говорят: «Это нам не надо. Вот если у вас есть автомобиль «БМВ», «Мерседес» — это мы возьмем в залог. Или депозит давайте нам». Но если бы он у меня был -я бы к ним не пришел. Условия были недоступны для рядово­го фермера. Коллективным хозяйствам давали кредиты под гарантии администрации, то есть ничего не описывали под залог, а давали под бюджет района.

Возможно, были и хозяйства-невозвращенцы. Потому что да­вали кредиты таким хозяйствам, которые в такой «трубе сиде­ли»… и списывали, наверное.

Есть у нас и такие фермеры, которые посеят, соберут и бросят землю. Без своей техники не обработать. Но есть и другие дела — образовали в районе МТС. Явно туда «вперли» бюджетную технику. Такую технику на кредиты не возьмешь. Посеяла эта л^ХС 8000 гектаров по району подсолнечника, а 6000 гектаров ей списали под неурожай, чтобы налоги не платить.

Потому что эта МТС сделана на базе одной личности. Зем­лю для МТС нарезали по всем хозяйствам района, особенно забирали землю у тех хозяйств, которые не справляются с ра­ботой, у должников. Сейчас под любым предлогом власти района хотят забрать землю у фермеров, выданную им из земельного фонда, и отдать в МТС. Базируется МТС в Азове на базе тор­гового предприятия «Агроснаб». У них новая техника — им­портная, дорогущая. Американские сеялки, трактора, комбай­ны.

Я-то помню, какими были МТС до 1985 года. Это были го­сударственные предприятия. Но если сейчас создана такая МТС, то она создана ведь с целью помочь хозяйствам в обработке земли, в химобработке. Вот в соседних сельских районах гла­вы администрации владеют ситуацией, грамотные хозяева: они в эту МТС заложили минимум прибыли и рентабельности, чтобы эти услуги были доступны для хозяйств. А у нас в районе для МТС отдали землю, хотя она не должна у нее быть. МТС те­перь работает на себя и на приближенных. Это жульничество за государственный счет.

Я как-то на совещании у главы администрации области го­ворил, что сегодня нет никакой помощи нам из района. Но мне как сельхозпроизводителю помощь и не нужна: главное, что­бы не мешали, и это уже будет большой поддержкой. Вот сей­час урожай у нас в районе не продашь куда хочешь, а есть постановление, которое запрещает вывозить сельхозпродукцию за пределы района. Только по отдельному разрешению. Я, на­пример, работаю с подсолнечником по экспортным контрак­там с 1992 года с одной фирмой. У нее хорошая цена, я имел деньги на валютном счете, платил налоги. В прошлом году в первый раз вышло это постановление — не вывозить за пределы района. Но ведь это должно касаться хозяйств-должников по товарным кредитам! А я-то не брал эти кредиты. Все рав­но — нельзя.

А куда продавать? На Луговую, 9. Там находится наш Рос­товский элеватор (10). Расплачиваются там сплошь «черным на­лом». И по районам наделали таких структур. А перекупщики ездят и из других областей, но они договариваются с властя­ми.

В прошлом году, например, в начале сезона продавали хо­зяйства и фермеры подсолнечник по 1200 рублей за тонну, а после кризиса августа 1998 года цена доходила до 4000 руб­лей. Перекупщики, конечно, хорошо «наварились».

И еще важный вопрос. Фермерство сейчас юридически за­висло — оно как бы вне закона. Нужно перерегистрироваться, хотя в законе сроки не обговорены. Непонятно: фермер — это юридическое лицо или это предприниматель? А отсюда кто как хочет, так и обходится с нами. Баланс, отчет, налоги мы офор­мляем как юридические лица. А на отчисления во всевозмож­ные фонды: занятости, медстрах, Пенсионный фонд — у нас берут с прибыли из формы № 2. Моя прибыль тогда равна ре­ализации минус утвержденные затраты. И 20,6% отдай в Пен­сионный фонд. Но это моя прибыль! Этой мой оборотный фонд.

А коллективные хозяйства в фонды должны платить из фонда заработанной платы работников. Но зарплату они ни хрена не начисляют, и поэтому в фонды тоже ничего не платят. А у меня из прибыли берут. У меня из чистой прибыли в прошлом году было 80 тысяч — 20,6% отдай в Пенсионный фонд, 5,6% — в медстрах. У меня сумма всех платежей вместе с налогами со­ставляет более 50% из прибыли. А затраты на производство, как правило, составляют те же 50%. Что у меня остается — ноль. Нет воспроизводства.

Я из 80 тысяч своей прибыли начисляю себе зарплату 20 тысяч, потому что остальные деньги должны пойти, по идее, на вос­производство. Из этих 20 тысяч я плачу 12% подоходного на­лога и хочу заплатить в фонды. А мне говорят: нет, в фонды ты будешь платить из формы № 2, то есть из прибыли. Но не я же иду на пенсию! Я должен около 20 тысяч отдать в Пен­сионный фонд. Ноль на воспроизводство.

О едином налоге что сказать? Обкатывали единый налог, кажется, в Белгороде. От земельного надела его хотели счи­тать. Но это трудно подсчитать одним документом, сколько нужно его заплатить, потому что есть разница в земле Кубани и Коми АССР. Нужен в этом деле региональный подход. Но налоги сейчас все-таки терпимы. Я должен работать на себя и на Отечество. Но изменить нужно отчисления в фонды.

Мы платим сейчас: НДС, налог на землю, местные налоги (милиция и пр.) и в фонды.

НДС стимулирует воспроизводство. Чем больше покупаешь для хозяйства, тем меньше платишь. Пусть он останется. По­доходный налог — нормально, я должен отдать государству. Земельный — нормально. А вот платежи в Пенсионный фонд — грабеж.

Пусть говорят, что фермеры прячут прибыль. А как ее не прятать, если ее у нас заберут. Как спрятать можно? Занизить урожай, реализацию, завышать затраты.

Здесь комиссии присылай, не присылай… Они и так ездят кругом постоянно.

Я должен платить налоги, иначе, если я буду прятать до­ход, то покажу свою несостоятельность, неумение пользоваться землей. Но должны быть равные условия и нормальные пра­вила. Да и могут ведь власти поднять статистику: а у меня в прошлом году — пять центнеров урожая, к примеру, в этом году — шесть центнеров. Да зачем нам такой фермер, они ска­жут.

Я когда был делегатом на съезде «Яблока», Явлинский правильно говорил, что совокупный налог должен быть не более 20%. 25% — это уже высокий налог. Это налог от прибыли Это не единый налог. И еще есть всякие путаницы с налога­ми:  земельный налог я должен отдельно платить в местный областной и федеральный бюджет. Да заберите вы его сразу.  У нас ведь самая сложная бухгалтерия. У меня крохотное хо­зяйство, но такие бумаги мы ведем. И главное — это перед на­логовой инспекцией иметь бумагу, а производство — никому не важно.

Сейчас я объединился с двумя фермерами. Они за рычага­ми сидят, я по конторам, по банкам бегаю. Но и за рычагами сижу: сеять я не даю никому. Обрабатываем мы землю вмес­те, но финансово самостоятельны. Земля у нас объединена в единый севооборот. Иначе, если мы будем по очереди свои участки обрабатывать, у нас могут быть разные урожаи из-за сроков. Когда получим урожай, то делим его по гектарам каждого фермера.

Наемных работников практически не привлекаем. Сын мой на комбайне, на КАМАЗе работал до армии. И все члены се­мей помогают нам на уборке. Отец мой, пока не заболел, тоже работал. Можем и 25 часов в сутки работать, если нужно. Мои компаньоны работают по моим требованиям, может, и не со­всем так, как мне бы хотелось, но улаживаем эти ситуации.

В каждом хозяйстве по-разному к работе относятся. К кол­лективному добру, конечно, другое отношение, чем к лично­му. Но в некоторых крупных хозяйствах есть высокая произ­водительность труда. Сеют вовремя, есть и контроль, и организация труда, и материальная заинтересованность у ра­ботников. Это во многом зависит от личности председателя. От хозяина. Есть ведь примеры, как из отсталого хозяйства делается хорошее. А бывает, что нормальное хозяйство, как, например, соседний колхоз, полностью разваливают.

Председатели за эти годы не поменялись, почти те же оста­лись. Теперь они живут очень хорошо, а люди их плохо. Та­кие только изменения.

Конечно, председатель должен знать и конъюнктуру рынка, и быть специалистом, а там, где он только место занимает, будет развал, как Мамай прошел.

Рядом есть со мной хозяйство, его пайщики у меня в хозяй­стве, у него были молочно-товарные фермы — капитальные сооружения, а сейчас все растащили. Я несколько лет назад просил председателя — дай мне один корпус для склада за арен­дную плату. Вообще по району развалено около десяти таких ферм. Начал он мне считать арендную плату, назвал сумму. Я ему говорю, ты хочешь за эту арендную плату погасить все свои колхозные долги и еще иметь прибыль. Вот дал бы мне он один корпус от МТФ, так у него вся ферма была бы цела. Он, может, и хочет восстановить поголовье, но теперь уже не восстановишь. А ведь строили эти МТФ всем миром, от себя кусок отрывали.

В отдельных хозяйствах тащат по-прежнему, в других уже все растащили. Но тащат не потому, что люди такие, а потому что условия жизни такие. Колхознику пишут трудодни вместо зарплаты, натуроплату получает маленькую — 200 килограм­мов зерна. Этого достаточно, чтобы вырастить 10 кур. Поэто­му сыновья, зятья — на промысле.

У меня были проблемы с моими пайщиками в 1996 году, когда у меня был неурожай. Государство мне выделило ком­пенсацию — это хорошо. Но если бы выплатили полностью компенсацию и дали бы кредит на воспроизводство, то я бы мог отдать людям деньги за паи.

По договору я своим пайщикам выдаю за паи 2000 кило­граммов фуражного зерна и 40 литров масла в год. В колхозе Дают 200-300 килограммов зерна и 10 килограммов масла или 30 килограммов семечек. Мог бы я и добавить, если бы не было производство таким дорогим. Я его еле-еле тяну. Вносил удоб­рения последний раз в 1994-м. Я работаю по технологии ми­нимальной обработки, чтобы уложиться в свои суммы. Но это же  все — снижение урожая.

А то и погода подкачает. Вообще сельское хозяйство ведем на грани риска. Повезло ведь в этом году лодырям и пьяни­цам, которые опоздали с севом: у них хороший урожай. А те кто сеял по агротехническим требованиям, — у тех или померзло все, или засохло.

Мне, конечно, работать тяжело. Я вот, кажется, и сам себе хозяин, но уже в течение этих восьми фермерских лет не могу поехать полечиться. Все было бы хорошо, если бы я мог нор­мально получить кредит в банке.

По поводу частной собственности на землю уже приезжали к нам «Вести» (РТР), обсуждали эту тему, но не все интервью мое было в эфире. Скажу еще раз. В условиях нынешнего за­конодательства и исполнения его я этого процесса боюсь. Есть ведь намерения у «Газпрома» скупить на корню хозяйства. Появится масса искусственно созданных банкротов, залогов. И будут за долги забирать землю. И будут хозяевами в сельс­ком хозяйстве «мешки с деньгами». Закон этот должен предус­мотреть обязательную продажу земли только сельхозпроизво­дителю. На земле должен работать тот, кто умеет, и тот, кому Богом отведено. Нефтевладельцы — не должны. Он должен бурить, а я сеять и кормить.

А кредит под залог земли — это ерунда. Ну сколько за 10 гектаров получишь кредита? Три рубля? Если они и будут землю брать, то всю возьмут.

Предположим, что вот я заложил землю; а у меня вдруг опять 1996 год, опять засуха — и все мне скажут: «Слезай». В этом деле много уголовного.

В принципе, должен быть земельный рынок. Но, как гово­рится, «наши хорошие законы компенсируются их дурным ис­полнением». У нас это пойдет по криминальному пути. Смыч­ка власти, имущих людей — это еще один ход прибрать собственность к рукам.

Вообще в настоящий момент чтобы вести фермерское хо­зяйство — не натуральное, а товарное — желающие есть, а воз­можностей нет. Попробуй для начала выйти из колхоза. Наберешь от силы 50 гектаров. Есть имущественный пай, но его могут не выдать техникой, а по закону могут компенсировать в течение пяти лет. Но, с другой стороны, если пятьдесят че­ловек захотят выйти из колхоза, то председатель, по закону, должен людям отдать имущественные паи. И ни тот, ни дру­гой не выживет с той техникой, которая останется.

Были ведь в начале фермерства нормы по указу Ельцина: на 100 гектаров один комбайн, автомобиль. Где они? Где гос­поддержка сельских производителей: кредиты, лизинг, рассрочка? В целом эта власть не сможет использовать закон о частной собственности на землю, потому что коррумпирована, оторва­на от народа и криминализирована.

В советские времена ведь тоже правильно иногда делали. Говорили: сей в срок, готовь технику. Ко мне в хозяйство кон­це года приходил народный контроль и смотрел — залил ли я горючего на весну. А теперь председатель с бензовозом, а я с канистрой бегаем за горючим. Но была тогда и дурь — «отдай все». Чтобы медали получать. Убыточным хозяйствам отдава­ли. А потом то, что мы отдали, сгниет, и возят по фермам гни­лые корма, и хотят, чтобы молоко было.

Местная власть именно потому благоволит к руководителям коллективных хозяйств, что ими можно управлять, и имуще­ство колхозное — не их собственность, а значит, его можно забрать.

Поделиться ссылкой: