Левые

Политический союз Е. Примакова и Ю. Лужкова, заключенный ими в преддверии парламентских выборов, слабо соотносится с тем, как их тогдашние потенциальные избиратели воспри­нимали постсоветскую теневую реальность и как к ней при­спосабливались. Мы видели, что сторонники московского мэра в данном отношении близки к сторонникам правых лидеров. Что касается симпатизирующих Примакову, то они примыка­ют к левым, поддерживающим Зюганова.

Это не покажется странным, если учесть, что зюгановцы и примаковцы не очень отличаются друг от друга возрастом (среди тех и других очень высок процент пожилых людей) и очень близки самооценкой своего материального положения — чрез­вычайно низкой. Правда, среди примаковцев заметно выше процент жителей крупных городов (в данном отношении они примыкают к правым) и людей с высшим образованием (хотя процент этот и ниже, чем у правых). Эти различия не могли не сказаться на восприятии интересующих нас жизненных сюжетов, но взаимопритяжение избирателей двух лидеров все же несопоставимо сильнее, чем их взаимоотталкивание. Мы предположили, что левые, в отличие от правых, унас­ледовали от советского прошлого прежде всего его официаль­ные нормы (идеологические или моральные), а не теневые от­клонения от них. И это предположение в значительной степени подтвердилось. В составе примаковцев и зюгановцев заметно меньше доля людей, готовых проголосовать за криминального авторитета (соответственно 30 и 32%) или непосредственно участвовать в теневой деятельности (18 и 25%), тогда как у правых максимальные показатели в полтора-два раза выше Нечто похожее наблюдается и в отношении левых к неуплате налогов. Так, самый популярный способ сокрытия доходов (по­лучение денег в обход платежной ведомости) вызывал одоб­рение или понимание у 34% сторонников Зюганова и 40% сто­ронников Примакова, между тем как у правых совокупная численность «одобряющих» и «понимающих» порой превышает две трети.

Нетрудно заметить, однако, что и в рядах левых немало людей от теневых соблазнов не защищенных. Это дает нам право предположить, что и те, кто такие соблазны отвергает, руко­водствуются не только идеологическими и моральными огра­ничителями, унаследованными от советской эпохи. Способность противостоять искушению обнаруживается лишь тогда, когда появляется само искушение, — об этом мы подробно говорили в предыдущей главе, анализируя взаимосвязь жизненных цен­ностей и экономических интересов. Между тем нынешние рос­сийские левые тем-то и отличаются от правых, что жизнь их, как правило, не искушает и искушать не может: многие из них находятся в таком возрасте (среди зюгановцев пенсионеры со­ставляют больше половины, а среди примаковцев — около 40%), когда самим им рассчитывать на сокрытие доходов и иную те­невую деятельность не приходится. Возможно, законопослуш­ных идеалистов и этических максималистов в их среде боль­ше, чем у правых, но нельзя исключать и того, что многие из протестующих в наши дни против постсоветской нелегальщи­ны при советском порядке чувствовали себя комфортно имен­но потому, что порядок этот, наряду с официальной составля­ющей, имел и составляющую теневую.

Если правые делают ставку прежде всего на сохранение или расширение неупорядоченной свободы, то левые, не имея, как правило, возможностей воспользоваться ею, должны, по логи­ке вещей, уповать на обеспечение порядка. Какой же порядок они хотели бы видеть в России, и какие средства считают наи­более подходящими, чтобы его обеспечить?

Вряд ли кого-то удивит непопулярность в их глазах идеи обуздания коррупции и теневого бизнеса посредством либерали­зации российской экономики; идею эту поддерживали 11% зюгановцев и 17% примаковцев, что в два-три раза меньше, чем мы наблюдали у правых. В свою очередь, доля «авторитарис­тов», выступающих за чрезвычайные законы и диктатуру, здесь в полтора-два раза больше, чем у правых (32% зюгановцев и 28% примаковцев). Эти цифры позволяют говорить о повышенной предрасположенности левых к реставрации диктаторского по­литического режима в прежней (коммунистической) или какой-то обновленной форме. Но все же такие настроения здесь не преобладают. Если «либерализаторов» среди зюгановцев и при­маковцев намного меньше, чем «авторитаристов», то «стаби­лизаторов», считающих, что для обуздания криминально-теневой стихии достаточно обеспечить соблюдение действующих за­конов, значительно больше (по 41%).

Это значит, что морально-репрессивный тип сознания, кон­солидирующий левых, существует здесь в двух разновиднос­тях — радикальной и умеренной, причем вторая разновидность проявляется рельефнее, чем первая, хотя и первая представле­на в умонастроениях левых гораздо заметнее, чем у правых. Это означает также, что и лидер КПРФ, и бывший российский премьер олицетворяют в глазах многих их сторонников не столько возврат в прошлое, сколько своего рода компромисс между прошлым и настоящим. Те и другие мечтают о ликвидации разрыва между официальной нормой и теневой практикой, норма же может иметься в виду как прежняя, так и нынешняя. Одна­ко политических фигур, персонифицирующих бескомпромиссное утверждение нынешней нормы, в постсоветской истории пока не было (Путин, повторим, ко времени нашего опроса не успел стать даже премьером). Поэтому символические образы рыцарей порядка левые скорее всего ищут и находят в советс­кой эпохе: или в опыте чрезвычайщины, олицетворением которого является Сталин, или в андроповской попытке очищения брежневского «развитого социализма» от коррупционно-теневых наростов — попытке, которая не успела захлебнуться в ко­роткие месяцы правления Андропова и потому многими до сих пор идеализируется.

Любое административное наступление власти на коррупцию и теневую экономику, если оно начнется, в рядах левых най­дет, безусловно, более сочувственный и благодарный отклик чем у правых. Потому что это будет наступлением не столько на них, сколько на других. Воспринимают ли, однако, Зюгано­ва и Примакова как лидеров, способных возглавить такое на­ступление и успешно осуществить его? На первого надежды в этом отношении возлагают 46% его сторонников, на второго — 41%. Это больше, чем у правых, но не настолько, чтобы ут­верждать: левые, мол, уже нашли преемников на роль Андро­пова и верят, что эта роль их лидерам по плечу. И вовсе не случайно, наверное, появление на политической сцене Путина очень скоро вызвало массовый отток к нему левых избирате­лей, как не случайно и то, что среди примаковцев перебежчи­ков оказалось намного больше, чем среди зюгановцев. Ведь Примаков, в отличие от Зюганова, олицетворяет компромисс между коммунистическим прошлым и посткоммунистическим настоящим в пользу настоящего, а не прошлого, за ним идут люди, большинство которых реанимация коммунизма ни в старом, ни в обновленном виде не вдохновляет. Поэтому бывшему пре­мьеру перед выборами было гораздо труднее, чем коммунис­тическому лидеру, конкурировать с премьером действовавшим, сделавшим ставку на некоммунистический порядок и демон­стрировавшим решимость в его наведении — пусть даже и в локальном чеченском масштабе.

Поделиться ссылкой: