Работники бюджетной сферы

17. «Ни на одном кабинете не висит табличка «Главный»

Врач-анестезиолог Д. живет в Костроме. Ему 28 лет. Окон­чил медицинскую академию, работает по специальности. Имеет комнату в коммунальной квартире. Отпуск прово­дит дома.

Как любой человек, я неоднократно сталкивался с милици­ей. Когда в сентябре 1999 года, после взрывов домов в Моск­ве, были приняты чрезвычайные меры, поехали мы с другом-бизнесменом в Москву. Ему надо было по делам, я — так, за компанию. На въезде в Москву нас задержали под видом про­верки паспортного режима. Всю машину перетрясли, но ниче­го, кроме товара, не нашли. Паспорта, естественно, у нас были в порядке, но, тем не менее, нас посадили в кутузку, причем вместе с обычным жульем. А кому тут жаловаться? Чрезвы­чайная ситуация и все такое. Сидеть там пару-тройку суток нам, естественно, не хотелось, поэтому кончилось все тем, что мы заплатили по тысяче с носа и убыли. Сумма, конечно, не ахти какая, но если эти ребята так настригут с одного-друго­го-третьего, то навар ощутимый.

Или, скажем, на днях я с другом был забран в не вполне трезвом виде в милицию, откуда нас освободили за сто руб­лей, данных товарищу майору. Друга моего сразу посадили в камеру, так как он пытался буянить, а я остался в той комна­те, где все милиционеры находились. Я подошел к майору: «Так и так, говорю, мы два доктора, представители общественно-полезной профессии. Отпустите нас, мы расплатимся». Друга моего извлекли из камеры, майор порвал протокол, все оста­лись довольны.

По рассказам друзей — многие из них занимаются экономи­ческой, в том числе внешнеэкономической, деятельностью, у меня складывается впечатление, что самые коррумпирован­ные структуры у нас: таможня, милиция и налоговые органы.

Или, например, военкоматы. Я знаю, что за освобождение от армии нужно заплатить от 500 до 2000 долларов. Конкрет­ная сумма зависит от того, насколько легко человека «отма­зать». Если есть какие-то зацепки — болезнь, скажем, пусть не такая, с которой освобождают, но хоть какая-то, — то это сто­ит дешевле. Если все делается с нуля — то дороже. Кроме того, конечно, сумма зависит от связей. По знакомству могут дать скидки. Я знаю, что подкупают как членов медкомиссии, так и самих сотрудников военкомата.

«Левые» дела — повсюду. Даже когда дело касается похо­рон, работники похоронных фирм берут «левые» заказы на из­готовление памятников, то есть обманывают фирму. Допустим, приходишь в фирму, начальства на месте нет, работник пред­лагает тебе договориться с ним напрямую. Или, скажем, был случай, женщина памятник заказывала. Сам памятник сдела­ла фирма, а с гравером она договорилась приватно. Он при­шел к ней домой и сделал все прямо там и намного дешевле. Можно доплатить за срочность, тогда тебе все сделают быст­рее. Был такой эпизод: женщина заказала памятник осенью, сделала предоплату, ей должны были перезвонить, а не зво­нят. Она пришла туда, ей говорят: «Ой, извините, квитанция ваша затерялась». А дело было в том, что должны были гря­нуть морозы, ей надо было успеть до холодов, потому что по­том кто будет землю долбить, памятник устанавливать. Вот в фирме ее и мурыжили, надеялись дотянуть до того момента, когда она попадет в цейтнот и ей уже придется переплачивать за срочность. Летом, кстати, всяких взяток в этой сфере мень­ше намного. Тут, так сказать, сезонная коррупция.

Вы спрашиваете о вузах? Там все начинается с приемных экзаменов. Их можно покупать как по отдельности, так и еди­ным блоком. То есть человек сдает три экзамена. Можно ку­пить один экзамен. Допустим, за биологию и химию человек не боится, а в физике он не вполне уверен. Он идет и проплачивает физику. Если же он плох во всех областях, которые сдает, то он может купить все вместе. Это в общем-то проще, чем бегать и искать, кому бы дать три отдельные взятки. Впрочем, это было несколько лет назад, когда я учился. Мои друзья, ко­торые после института остались там работать, рассказывают, что сегодня ситуация изменилась, и как бы ты предмет ни знал, если ты не заплатил, — тебя завалят. «Оптовые» взятки, как правило, даются на самом верху: ректор, проректор. Но на та­ком уровне взятки берут не от всех. Попасть к ректору и дать деньги непосредственно ему могут только те люди, которые занимают в городе достаточно высокое положение. Остальным приходится искать того человека, который мог бы взять день­ги и поделиться с кем надо наверху. Это, кстати, не очень лег­ко. Ведь ни на одном кабинете не висит табличка «Главный взяточник». Но кому нужно было, те находили.

Впрочем, еще до приемных экзаменов есть подготовитель­ное отделение. Известно, что с подготовительного отделения попасть в институт легче, чем с улицы, поэтому на подготови­тельное — тоже конкурс. Соответственно, тут тоже берут взят­ки. Это, кстати, стоит дешевле, чем платить за приемные эк­замены, поэтому многие не очень богатые абитуриенты предпочитают такой способ.

После того как человек поступил в институт, у него уже появляется выбор: либо учиться, либо платить. То есть в принципе можно платить за все экзамены, зачеты, пересдачи. Но тут, если ты знаешь предмет, то тебя уже не валят, как на приемных, чтобы взять с тебя деньги. Или я могу подойти к своему одно­курснику, у которого отец работает в институте, и попросить, чтобы он за меня замолвил словечко. Его отец ставит мне нор­мальную оценку, а я ему как бы в знак благодарности дарю бутылку коньяка. Но это у нас взяткой никто не называл и не считал. Это уже «благодарность», другая форма. Разница, в частности, в том, что подарить тот же коньяк — это нормаль­но. Потом при общении с этим профессором у меня не возни­кает какого-то барьера, неловкости. Если ты давал взятку, там все-таки есть какая-то двусмысленность потом в человеческом плане. Кроме того, благодарность примет практически любой, а взятки берут не все. Взяточники в институте, в принципе, всем известны. Скажем, экзамен принимают пять преподава­телей. Из них, как правило, один или два — это люди старой закалки, которые будут ходить в рваных штанах, но денег у тебя не возьмут. Таким наплевать, чей ты сын, они все равно поставят тебе тот балл, которого ты заслуживаешь. Даже если ректору надо, чтобы какому-то студенту поставили «пять», он не будет к такому принципиальному преподу обращаться, а попросит кого-то из более гибких. Тем более простой студент, конечно, такому деньги не понесет, а передаст их кому-то, про кого известно, что тот неравнодушен к деньгам.

Была у нас и такая экзотическая форма, как расплата нату­рой. Это, понятно, распространялось на девчонок и начина­лось обычно с подготовительного отделения. На подготовительное обычно поступали такие девочки, у которых с мозгами не очень. Препод начинает их зондировать, готовы ли они на уступки в обмен на оценку. Потом девочки поступают, а информация о тех, кто сдался, сообщается преподавателям, работающим с первым курсом. Девочек, если они упрямятся, здесь уже начи­нают валить — как это так, там давала, а здесь не дает — и многие девчонки так до шестого курса и спят со всеми, кому это надо. Я знаю один случай, когда девочку на подготовительном по­стоянно валили. Она работала лаборантом на кафедре, понра­вилась профессору, он начал ее добиваться, она его послала. Ее при окончании подготовительного заваливали три раза, пока она не согласилась. Обычно, правда, все было более мирно: хочешь — давай, не хочешь — сдавай на общих основаниях.

Что касается моего личного опыта, непосредственно на ра­бочем месте, то в основе всей больничной коррупции лежит низкий материальный уровень врачей и медработников низшего звена. Врач не может получать меньше тысячи рублей в месяц и ходить черт знает в чем. Естественно, я вынужден раскру­чивать пациентов на подарки, благодарности, которые взятками, как мне кажется, не считают ни больные, ни врачи. Это обычно вино, цветы, конфеты.

Следующий уровень взаимоотношений врача и пациента -это когда за то, чтобы нормально прооперировали или, ска­жем, положили в нормальные условия, больной просто дает деньги врачу. Это часто бывает в тех отделениях, где большая очередь на обследование. Например, чтобы попасть в глазное отделение, надо несколько месяцев простоять в очереди. Если ты хочешь попасть туда вне очереди — плати.

Бывает, человек нуждается в срочной помощи, а его начи­нают мытарить, гонять по каким-то процедурам, анализам, но в больницу не кладут. И так до тех пор, пока он сам не пой­мет или другие не подскажут, что надо заплатить. Есть даже специальная формула для передачи взятки. Больной передает врачу деньги и говорит: «Посмотрите, доктор, результаты ана­лизов». Если денег мало, врач может сказать: «Этих анализов недостаточно». Или, если сумма его устраивает: «О, это уже совсем другое дело!». Видимо, этот шифр нужен для того, чтобы нельзя было записать на диктофон все и потом шантажиро­вать врача или в милицию сообщить.

Сейчас появляются какие-то официальные платные услуги — УЗИ, ФГДС (фиброгастродуаденоскопия — то, что больные на­зывают «глотать кишку»), компьютерная томография, — поэто­му распространяется и оплата мимо кассы. Можно платить непосредственно врачу, тогда это будет выгодно и врачу, и боль­ному. Врач получит больше, а больной заплатит меньше.

Врач может предложить больному какой-то препарат поми­мо официально ему прописанного. Естественно, что за допол­нительный препарат требуется дополнительная оплата. Препарат, конечно, больничный, а деньги получает непосредственно врач. При этом многое зависит от личных качеств врача. Врач мо­жет предложить действительно редкое и нужное лекарство, а может под видом редких заморских таблеток толкнуть какие-нибудь залежалые витамины, от которых хоть хуже и не станет, но и улучшение не наступит. Больные же врачу верят, да и не разбираются в препаратах.

Кроме того, за деньги закрывают больничные листы людям, которых в больнице и в глаза не видели. От армии откосить помогают, ставят нужный диагноз.

Основные суммы получают главврач, начмед, завотделениями. Врачам поменьше рангом, соответственно, достаются и суммы поменьше. Здесь, как и в вузе, многое зависит от того, кто договаривается. Начальство поступает в больницу через главврача, а рядовым врачам дают взятки такие же рядовые пациенты. Медсестрам обычно вообще мало что перепадает, хотя у нас в больнице был случай, когда медсестре за хоро­ший уход за тяжелобольным подарили машину.

Из врачей самые высокие дополнительные доходы имеют либо узкие специалисты, либо те, кому принято платить по уже сложившейся традиции. Что такое узкий специалист? Скажем, в Ярославле есть очень хороший хирург-гепатолог, то есть ра­ботающий с желчевыводящей системой. Он единственный спе­циалист такого уровня в городе, но все знают, что он приезжа­ет только тогда, когда больной готов заплатить. А традиционно «платные» врачебные специальности — это акушеры, гинеко­логи (здесь традиция оплаты идет от подпольных абортов), урологи, врачи кожвендиспансера (им часто платят не столько за лечение, сколько за анонимность). Меньше всего несут те­рапевтам, инфекционистам, как ни странно, хирургам, то есть тем, кто лечить обязан при любом раскладе. Скажем, если в инфекционное отделение поступает больной с гепатитом, ин­фекционист хочет не хочет, а лечит.

Если врач не хочет сам брать деньги, он может поступить хитрее. У каждого больничного отделения есть свой благотво­рительный фонд, куда больной якобы от чистого сердца мо­жет внести определенную сумму. Если лечится какой-нибудь крупный бизнесмен, с него могут стрясти новую мебель, мик­роволновую печь, причем как для больницы, так и для кого-то из врачей лично. В последнее время очень распространена такая форма благодарности, когда какой-нибудь излеченный пред­приниматель вывозит все отделение на пикник или на банкет куда-нибудь на дачу. Поэтому естественно, что к бизнесмену и отношение в больнице будет другое. Ему могут дать отдель­ную палату, почаще делать перевязки и т. д.

Отношение больных к новым условиям в больнице зависит прежде всего от возраста. Люди старшего поколения процен­тов на 98 убеждены, что их должны лечить бесплатно. Их ос­новной аргумент: «Я всю жизнь отпахал, и извольте меня ле­чить». Некоторые говорят прямо: «Ты знал, куда ты шел. Хотел бы зарабатывать деньги — шел бы в бизнес. Врач должен быть бессребреником». Среди представителей среднего поколения (лет от 40 до 60) таких процентов 60-70. С молодежью проще. А вообще легче всего договариваться с тем, кто сам занимает­ся бизнесом. Тут уже возникает другая проблема: они и рады бы дать денег за более классное лечение, но не знают, к кому обратиться. То есть, допустим, им нужен хороший хирург. Но они же не знают, кто в больнице лучше всех делает такую-то операцию. Мало кто из врачей скажет: «Вот Иван Иваныч, он делает это лучше, чем я». Большинство возьмут деньги и ска­жут: «О’кей, мы сделаем все по высшему классу», а что они на самом деле умеют — кто знает?

В идеале все равно должна оставаться бесплатная медици­на, но такое может потянуть только сильное государство. У нас сегодня это нереально. Когда нет денег на препараты, на оборудование, на питание больным, особенно какое-нибудь диетическое — о чем можно говорить? Так что сегодня для того, чтобы у врача был стимул работать, надо постепенно легаль­но приучать больных платить деньги за лечение. Для начала больной мог бы оплачивать питание, стирку белья и т. д. Уже это позволит отсечь бабулек, которые ложатся в больницу, чтобы скопить пенсию. Это, кстати, довольно распространенная форма. Бабушка, дабы скопить пенсию, которая идет ей на книжку, ложится месяца на два в больницу, бесплатно питается, день­ги вообще не тратит. Ведь практически у каждого человека в пожилом возрасте есть какое-то заболевание, с которым мож­но устроиться в больницу. Другое дело, что она могла бы про­лечить его и амбулаторно, стационар ей ни к чему. Так вот, если ввести хотя бы минимальную оплату, такие бабушки уже ложиться не будут. Нужно также вводить дифференцирован­ную оплату за разные варианты одной и той же услуги. На­пример, операция по удалению желчного пузыря может быть сделана двумя способами: традиционным, с большим надре­зом, или более прогрессивным, через маленькие дырочки при помощи манипулятора. Больной должен иметь выбор: делать бесплатно по первому варианту или за деньги по второму. За экстренную помощь деньги брать нельзя, а при плановом опе­ративном вмешательстве нужно вводить элементы оплаты. Вообще же надо вести к тому, чтоб человек понял, что болеть невы­годно, нужно вести здоровый образ жизни.

Кому я действительно сочувствую, так это уклоняющимся от налогов, хотя и отношусь к ним отрицательно, потому что я бюджетник и с этих налогов живу. Если б я работал в фир­ме, я бы наверняка рассуждал по-другому. Но, между прочим, система, при которой предприниматель платит своим сотруд­никам «левую» зарплату, плоха для самих этих сотрудников, поскольку дает хозяину возможность воздействовать на них. Нравятся они ему — он платит больше, не понравились — зап­латил меньше. То есть произвола со стороны хозяина больше, а прав у работников меньше.

У меня есть хороший знакомый, технарь, который начал собирать компьютеры, когда о них еще мало кто слышал. Он решил заняться бизнесом, продал квартиру, за что его все осуж­дали, и вложил все деньги в торговлю радиоэлектроникой. На первый раз он, как многие технари, сделал все по закону, и когда он пришел в налоговую, ему там сказали: «Вы что, с ума сошли? Вы же разоритесь». Тогда он ушел и быстренько все переписал на свою жену, откорректировав при этом все доку­менты. Теперь он преуспевающий бизнесмен.

Сам я в студенческие годы занимался мелкой торговлей, но потом решил, что лучше учиться. Если бы я занимался бизне­сом, то в области, связанной с медициной. Тогда бы я, конеч­но, играл бы по существующим правилам, то есть вел двой­ную бухгалтерию и уходил от налогов.

Я думаю, если мне или моим близким что-нибудь или кто-нибудь угрожал, то, к сожалению, больше пользы могло бы принести обращение к уголовному миру, чем, скажем, к мили­ции. Это быстрее, надежнее и справедливее. Тут, правда, дру­гая проблема: с ними можно потом не развязаться. Но случаев таких сколько угодно. Один человек занял деньги у другого и не отдает. Тот обращается к криминалу и получает свои день­ги. Кстати, есть два варианта криминального взимания долга. Могут взять ту сумму, которую человек должен, отдать часть кредитору, а часть оставить себе. Либо могут взять больше, кредитору отдать сумму полностью, а себе оставить то, что сверх.

Как мне представляется, чтобы бороться с коррупцией, прежде всего нужны такие законы, которые не выталкивали бы людей в теневую экономику, — и в первую очередь нормальный нало­говый кодекс. После принятия таких законов нужна налоговая амнистия и тому подобные меры. Кроме того, нужна жесткая централизованная власть, способная настоять на исполнении своих законов и постановлений. В первую очередь жесткость власти должна быть направлена на очистку рядов МВД, нало­говых органов и прочих силовых структур. Государство долж­но заниматься экономическим просвещением граждан. И нуж­на, наконец, четкая экономическая стратегия на государственном уровне. Не может быть так, как сейчас: то Чубайс, то Кулик. Должен быть либо один, либо другой. Из органов опереться сегодня можно только на ФСБ, хотя, конечно, с оговорками. В ФСБ и отбор жестче, и коррупции все-таки, наверное, мень­ше. Хотя тут, конечно, есть другая опасность: ФСБ не привыкло работать цивилизованными методами.

18. «Вузовская система современной России – сплошной гнойник»

СМ. — преподаватель-почасовик в вузе в Ростове-на-Дону. Ему 40 лет. С женой и ребенком живет в трехкомнатной квартире. По его словам, имеет возможность не экономить на питании и одежде и даже откладывать деньги на по­купку товаров длительного пользования и на «черный день». В последние пять лет дважды выезжал отдыхать в вос­точноевропейские страны и дважды — на Черноморское по­бережье Кавказа.

Не так давно один из наших родственников сломал ногу. Его привезли в больницу, но заниматься им ни у кого из медпер­сонала не было желания. Больных было много, и врачи, как мне казалось, формально исполняли свои обязанности. Нам объяснили, что в больнице необходимо иметь свое постельное белье, бинты, шприцы, системы для капельниц, само собой -лекарства. К этому мы были готовы, потому что так живет весь Ростов (да и вся страна): все покупают медицинские средства сами и содержат больного полностью. Это в том случае, если родственники больного заинтересованы в том, чтобы он по­скорее выздоровел.

Однако для того чтобы наш родственник встал на ноги, не­достаточно было обеспечить его содержание и необходимые лекарства. Врач сразу после осмотра больного сказал нам, что перелом сложный, со смещением, что больной — человек уже немолодой и пр. То есть нужна операция, но нет никаких га­рантий того, что она пройдет успешно. Естественно, мы «все поняли» и к следующему визиту, проконсультировавшись со знакомыми, которые попадали в такие ситуации, подготовили 2000 рублей. Я лично, оставшись один на один с врачом, про­должал с ним беседовать о «предстоящих сложностях опера­ции», а потом положил на край его рабочего стола свернутый вчетверо лист бумаги, в который была вложена сумма. Это было в минуту прощания с врачом. Я уже выходил и видел, как он эти деньги засунул себе в брючный карман. Потом врач меня проводил и сказал: «Надеюсь, все будет хорошо». И действи­тельно, операция прошла достаточно удачно. Все были довольны. В этом случае я не могу никого осуждать из медработников. За хорошую работу нужно хорошо платить человеку. Конечно, не у всех людей, и больных, и здоровых, есть деньги на лече­ние. Причем болеют чаще-то люди старшего возраста, пенси­онного, у которых денег не хватает даже на жизнь.

Вот другой эпизод. Один мой знакомый — работник спец­служб — в течение года возился со своей тещей. У нее были проблемы с желудком, и мой знакомый поместил ее в больни­цу для проведения операции. Главврачу по своим каналам коллега моего приятеля сообщил, что операцию нужно сделать хоро­шо, так как пациент не простой, точнее, ее родственники. Ре­бята понадеялись на авторитет «конторы». Но операцию сде­лали «как обычно», то есть через два месяца начались свищи и пр. Опять положили в больницу тещу — повторная операция. Опять надавили через «органы», но состояние больной стало ухудшаться — она потеряла в весе, ей дали инвалидность. Тре­тий раз уже не стали никуда возить. Но она живет и поныне, хотя сильно сдала. Итог — лучше бы моему знакомому было заплатить сразу за операцию, а не надеяться на то, что авто­ритет «конторы» поднимет больного на ноги. Возможно, что такая суета вокруг врачей в этой больнице пошла только во вред всему процессу лечения. Но в спецслужбах, как и у мен­тов, не любят платить за какие-нибудь услуги, а стараются все сделать на халяву. Но халява халяве рознь. Хорошего специа­листа не принудишь свое дело делать творчески, это только в сталинских «шарашках» получалось.

Недавно заболела моя жена. Не было времени и желания идти в муниципальную поликлинику. Туда если придешь со своими проблемами, то выйдешь или с гриппом, или с чесот­кой, которую подхватишь от «коллег по несчастью», — это я утрирую. Да и там на самом деле работают далеко не лучшие специалисты. Вообще, как мне кажется, в некоторых городс­ких поликлиниках работают некоторые врачи, которые отли­чаются от больных тем, что знают ассортимент местной апте­ки и прописывают больному те лекарства, которые в ней наличествуют.

Мы обратились в Дом здоровья на платный прием. Оплати­ли 60 рублей за визит. Без душещипательных сцен, которыми изобилует обычная поликлиника, посетила жена врача, он ей назначил лекарства, направил на анализы. Болезнь ушла. Мы потратили, может быть, на 100 рублей больше, чем в обычной поликлинике, — за прием к врачу, за «нормальные» анализы, но избежали потери времени, возможного хамства, неприят­ных зрелищ, с которыми столкнулись бы в случае посещения муниципальных поликлиник.

Мы в последнее время стараемся либо не болеть, либо, в крайнем случае, обращаться в платную поликлинику или к знакомым врачам. Ведь сегодня, если человек хочет получить нормальное медобслуживание, — он должен платить. Другое дело, что в мелких городах существует изощренная система вымогательства или «блатного» лечения — я это знаю не по­наслышке. В Ростове можно найти хорошего специалиста, можно выбрать нужного или подходящего врача. И в Ростове проце­дуру с оплатой за медуслуги можно пройти либо официально, либо достаточно безболезненно в муниципальных больницах-поликлиниках. Платить придется все равно, если ты сам заин­тересован в излечении. К этому готовы все люди, которые имеют на лечение деньги. Вот у кого их нет — это другой вопрос. Но у меня пока есть возможность заработать и не думать о слож­ностях. Если возникнут какие-то большие сложности со здо­ровьем у меня или у родных, то я — фаталист: есть болезни, которые не вылечишь деньгами; то есть болезни, которые у нас в стране не лечат или они стоят очень дорого. Есть болез­ни, за лечение которых нужно платить, но в зависимости от своего кошелька. И вообще, многим людям нужно понять, что здоровье нужно беречь постоянно, потому что оно не восполняется. А сколько случаев, что кто-то пьет всю молодость до одури, а потом начинает жаловаться под старость, что врачи его плохо лечат.

Скажу теперь о моей собственной профессии. В вузовской системе я работаю почти пятнадцать лет и могу сказать, что около 80% всех преподавателей так или иначе нарушают су­ществующее законодательство: здесь процветают незаконная предпринимательская деятельность, сокрытие доходов, вымо­гательства, взятки, злоупотребление служебным положением. Я и сам причастен к некоторым нарушениям. Примерно каж­дый второй преподаватель имеет ежегодно двух-трех, а неко­торые и более десяти абитуриентов, с которыми он занимает­ся по предметам вступительных экзаменов. Ставки за репетиторство разные: от 100 до 150 рублей за час занятий на нашем факультете. Кстати, и в советские времена занимались этим же.

Но сейчас родители абитуриентов готовы платить репети­торам не просто за занятия, а за гарантию поступления в вуз. Именно эта гарантия и стоит денег. В некоторых вузах за ре­петиторство платят отдельно, а за поступление — отдельно, так как во вступительной комиссии данный репетитор может и не быть, но делиться с коллегами ему приходится. Практически на каждом факультете у «деятельных» преподавателей есть свои «квоты» на количество абитуриентов, которые должны посту­пить. Например, один преподаватель в текущем году входит в приемную комиссию. Естественно, что он протолкнет «своих» абитуриентов и абитуриентов своих близких коллег. Но он обязан протолкнуть и абитуриентов, которых готовили и более «дальние» (по степени отношений) коллеги, потому что в следующем учебном году этот преподаватель уже не будет в составе ко­миссии (происходит ротация кафедр) и не сможет влиять на­прямую на зачисление. Получается, что на дневное, бесплат­ное обучение поступают «свои» абитуриенты, в которых за год общения преподаватели вкладывают знания. Но потом студен­ту необходимо учиться самому, а он этого не умеет или не хочет. И начинается процесс преподнесения подарков к каждой сессии. В итоге государственная система образования получа­ет самую коррумпированную и ненаказуемую систему в лице преподавательского корпуса, а также никчемных специалистов, которые получают первый жизненный опыт теневой экономи­ки в стенах вуза.

На платных отделениях ситуация аналогичная. Правда, за подготовку к зачислению в вуз абитуриенты там платят мень­ше: главное для абитуриента — пройти собеседование. Но каждая сессия для «коммерческих» студентов — сезон расплат. Из сту­дентов таких отделений получаются специалисты еще худше­го уровня, чем на бесплатных отделениях. Это касается осо­бенно таких факультетов, как экономический и юридический. На юридическом факультете не платить за экзамен — нонсенс. Таким образом, правоведы нашего города с молодых ногтей -потенциальные нарушители закона. Что-либо изменить в ву­зовской системе, по-моему, невозможно. Тысячи родителей готовы давать взятки за обучение своих детей и готовы молчать. Осо­бо это касается юношей, которым грозит призыв в армию.

И еще. Вузовскую систему разъедает, как ржавчина, систе­ма кумовства и семейственности. Это самое страшное послед­ствие реформ последнего десятилетия. На работу в вуз прини­маются только свои люди (родня, знакомые, «нужные» люди). «Вузовские дамы» в прошлом и настоящем своем — сплошь жены или любовницы различных чиновников. Удается весьма успешно пристроить деятелям от науки и своих детей на работу в вуз (или в другой вуз — «по обмену»: мы пристроим ваших детей, а вы — наших). Конкурсы на замещение вакантных должнос­тей в вузах, а также экзамены в аспирантуру или кандидатс­кие экзамены — сплошная фикция. Я не побоюсь этого слова, но вузовская система современной России — сплошной гной­ник, который удалить можно, наверное, только вместе с таким географическим понятием, как сама Россия. И не удивитель­но, что наши гуманитарии так охотно обучают студентов по книжкам дядюшки Сороса, так как сами не могут генерировать мысль и не могут ее отстоять: либо действует круговая порука, либо скудные мозги (что наиболее вероятно).

Если преподавателям вузов не платить зарплату, то они все равно будут ходить на работу, потому что источники финанси­рования посредством вымогательств и взяток неиссякаемые.

Впрочем, мои негативные замечания касаются прежде все­го гуманитарных факультетов. На технических или других факультетах ситуация может быть и иной, но только лишь в том, что касается масштабов теневой преподавательской дея­тельности.

Мне кажется, что неработающая система вузовской демок­ратии (так называемых университетских привилегий) только во вред высшему образованию. Высшая школа осталась нере-формированной за последние десять лет (кроме платного ва­рианта обучения). Вузы за государственный счет готовят спе­циалистов, которые остаются невостребованными обществом. Происходит жуткая растрата госсредств — образование неэф­фективно. Специалисты, особенно гуманитарии — историки, филологи, экономисты, психологи — не востребованы обществом в тех масштабах, в которых их выпускают. Но, повторяю, ву­зовская система если и будет реформирована, то в последнюю очередь (из всех российских реформ), так как у всех чиновни­ков, предпринимателей есть свои дети, которых нужно при­строить на обучение. Эта гигантская «черная дыра» неподот­четных финансовых потоков еще долго будет кормить множество дельцов от образования, которые плавно перекочевали из рай­комов партии или комсомола в кабинеты кафедр или лабора­торий.

В идеале мне хотелось бы вообще не работать по найму, а работать на себя. Но не получается. Хотелось бы работать с теми руководителями, которые далеки от теневого бизнеса (хотя встретить руководителей, непричастных к теневому бизнесу, сложно). Но по большому счету хотелось бы иметь основную работу, с которой придется уйти на пенсию, относительно чистую от теневых отношений, и какую-нибудь работу, где платили бы хорошо, но не заставляли бы меня идти на явное нарушение закона.

Конечно, есть идеи в образовательной и издательской дея­тельности. Мешают, прежде всего, коллеги по цеху, но это не­устранимо. Но главное, нет надежных партнеров, с которыми можно было бы организовать дело. Да и налоги довольно вы­сокие на предпринимательскую деятельность.

Как вы уже поняли, в целом я стараюсь избегать соприкос­новения с коррупцией, но могу рассказать о другом. Когда на­чалась предвыборная агитация, то одному из моих бывших студентов в администрации области подкинули работенку: орга­низовать в одном из городов области сбор подписей за «Един­ство» и одновременную агитацию избирателей «от дверей к двери». Оплата была сдельная, для работы привлекли некото­рых малообеспеченных студентов. На одного избирателя в день выделялся для агитации един рубль. Пятьдесят копеек из это­го рубля шли на оплату труда самого агитатора, а 50 осталь­ных копеек делили между собой тот самый мой бывший сту­дент (за организацию процесса) и лидеры местного отделения «Единства» — новоявленные представители казачества и мест­ные чиновники. Арифметика простая — в городе 50 тысяч из­бирателей. 20 дней шла агитация. 500 тысяч дельцы от выбо­ров положили себе в карман. Все это было организовано областной администрацией.

Со злоупотреблениями сталкиваешься невольно. Не так давно ушел из жизни наш родственник. Это случилось неожиданно. Мы вызвали спецмашину, которая занимается перевозом тел, заплатили 350 рублей. Необходимо было сделать вскрытие в БСМП (21). После того как был получен отчет патологоанатома, мы заплатили в морге тем ребятам, которые приготовили по­койника к похоронам, 300 рублей. Уже на кладбище передали старшему могильщику две бутылки водки и закуску — это об­ряд такой. Особых изысков в погребении мы не предполагали, поэтому все обошлось официальной церемонией. Но я прекрасно знаю, что если кто-то хочет немного изменить официальный обряд, например, устроить похороны на Старом кладбище, ра­нее закрытом, либо устроить подзахоронение на Северном клад­бище, тот должен платить кладбищенскому начальству. При­чем это делается практически в открытую, и никто в эти дела не вмешивается (из чиновников) и не обижается (из родствен­ников).

Что же касается бытовых услуг, всевозможных ремонтных работ, я всеми силами стремлюсь найти хороших мастеров за умеренную плату — умеренную не по моим возможностям, а по городским раскладам. Мечтаю, чтобы у меня был свой са­пожник, свой теле-, радио-, аудио- и прочих «железных» дел мастер, свой электрик, сантехник и пр. Я хочу, чтобы у нас были долгосрочные отношения на взаимовыгодных условиях. Весь мой опыт общения с работниками таких специальностей в советские времена был, что называется, сплошной «голов­ной болью». Я удивляюсь тому, что у нас в Ростовской облас­ти есть целая Академия сервиса (бывший Институт бытового обслуживания населения), а найти толкового мастера по ре­монту отечественной стиральной машины я не могу. В мас­терскую я не повезу машину по разным причинам:

там работают очень часто молодые ребята, у которых нет опыта;

провоз-отвоз техники влетит мне в копеечку;

сроки ремонта могут быть безграничными;

нет никаких гарантий, что я смогу получить нормально ра­ботающую вещь из той же мастерской на длительный срок. Если гарантию и дают, то это фикция: если моя стиральная машина опять сломается после ее починки в мастерской, я как нормальный человек должен искать другого, более квалифи­цированного мастера, а не везти за свои деньги эту машину опять в мастерскую только лишь потому, что мне дали гаран­тию на три месяца. Уверен, что за бесплатно ребята из мас­терской мне хорошо вещь не починят.

Я считаю, что всех этих ремонтников-специалистов, кото­рые работают частным образом и хотят продолжать работать официально, нужно перевести на лицензирование — и все. Заплатил 500 рублей, к примеру, в год за лицензию — и делай людям добро. Не нужно этих людей хватать за руку и делать из них дельцов теневой экономики.

С сантехниками-электриками и прочими сложнее — они при­вязаны к нашему участку, и приглашать на их территорию по­сторонних не рекомендуется. Я наладил отношения с такими специалистами из местного ЖЭУ. Вызываю их, когда мне нужно, они приходят минута в минуту, покупают на рынке все детали и отвечают за свою работу передо мной.

У меня есть свой мастер по ремонту автомобиля. Если воз­никает поломка, которую он не может устранить, то он мне рекомендует кого-либо из своих друзей-знакомых. И эти ребя­та тоже отвечают за свою работу. Они знают мою машину лучше, чем я, и дают мне советы, которые я не получу даже за день­ги. Для того чтобы дать дельный совет, нужно быть либо су­перавтослесарем, либо наблюдать за моей машиной долгое время.

Да, еще хочу сказать, что в мастерских по ремонту любых предметов помимо того, что платишь в кассу, всегда прихо­дится платить на руки исполнителю, для того чтобы «все по­лучилось хорошо». А это, простите, двойные расходы.

Ремонт квартиры по возможности делаю сам, но если воз­никают сложные работы, то вызываю специалистов через зна­комых. Плачу, естественно, на руки.

Вообще, если говорить не о том, что я читал или чему склонен верить, а о том, что реально наблюдал или слышал от лиц, которым доверяю, то получается такая картина. Во взятках более всего замешаны налоговые службы и работники милиции, которые берут взятки, и владельцы предприятий (и крупных, и мелких), которые их дают. И это, как мне кажется, уже не отношения преступника и потерпевшего. Просто существует тенденция приплачивать за услуги чиновникам или ответственным работ­никам по обоюдному согласию сторон. Вымогают больше других налоговые службы, чиновники администраций, которые реги­стрируют что-либо, и работники здравоохранения. От уплаты налогов чаще всего уклоняются владельцы предприятий, по­тому что у них есть средства, подлежащие налогообложению, а также руководители сельхозпредприятий и председатели кол­хозов, фермеры — продукция сельского хозяйство очень труд­но поддается учету, мелкий бизнес (челноки, владельцы тор­говых точек, работники сферы обслуживания и транспорта и т. п.), работники сферы образования и здравоохранения. А вот в нелегальном производстве, насколько я знаю, задействова­ны не только владельцы этих предприятий, но и работники правоохранительных органов, которые делают «крышу» таким предприятиям.

У всех этих явлений есть организаторы и исполнители. Орга­низаторы — чиновники, причем чем выше его ранг, тем шире сфера его злоупотреблений, — это касается всех разрешитель­ных процедур и контрольных функций чиновников. Работни­ки МВД высокого уровня, которые покрывают разнообразную незаконную деятельность. Хозяева предприятий, которые ак­тивно сотрудничают и с чиновниками, и с представителями МВД в дележе прибыли, полученной от своей хозяйственной дея­тельности.

Всем известно, любой глава администрации хоть крохотно­го поселка, хоть мегаполиса связан с теневой экономикой. Кри­стально чистые работники администрации в природе не водятся, и, может быть, какая-то часть из претендентов на это звание находится в психиатрических спецлечебницах. Речь здесь идет не о том, связан он или нет, а насколько он связан и с кем конкретно.

Я на местные выборы вообще не хожу, потому что ростовс­кий тип чиновника любого масштаба мне органически непри­ятен. Более того, если выборы в центральные российские органы власти еще хоть как-то напоминают некое шоу, то местные вы­боры — это материал для работы современных Гоголей и Сал­тыковых-Щедриных, которые так хорошо описали провинциальных самодуров. За представителей явно криминального про­исхождения я мог бы проголосовать только в одном случае: бу­дучи в числе присяжных и только лишь в случае вынесения по­становления о пожизненном заключении такого представителя.

Конечно, в жизни всякое может случиться. И если в отно­шении меня будет принято какое-то несправедливое решение, я буду обжаловать его в вышестоящей инстанции, причем с личным присутствием и с получением какого-либо официаль­ного решения этой организации по моему вопросу. Возможен и суд, хотя я не люблю таких делопроизводств. Вдобавок, если я и выиграю в конкретном случае дело, то, возможно, в даль­нейшем подвергнусь преследованиям. Безусловно, на всех этапах такого разбирательства мне придется консультироваться со знакомыми специалистами.

Что касается взятки… Ох, как не хотелось бы ее давать. Но если ее размеры будут несоизмеримо меньшими в сравнении с пользой, которую принесет положительное решение моего вопроса, то я согласен.

А вот угроза имуществу может исходить и от государствен­ных органов, и тогда я не смогу ничего поделать. Насчет же физического насилия… Скорее всего, я обращусь к знакомым, которые работают в правоохранительных органах, или буду просто прятаться или прятать имущество.

Если подробнее говорить об уклонении от налогов, то, пе­рефразируя, по-моему, Локка, я могу сказать, что я против не­уплаты налогов, но ничего не имею против законного уклоне­ния от их уплаты. Желание уклониться от уплаты налогов — такое же естественное желание человека, как и его стремле­ние больше зарабатывать. Я согласен с тем, какую процедуру налогообложения предполагает новая экономическая система. Но за десять лет, которые прошли в так называемых постсо­ветских условиях, в Ростове не было построено ни одного но­вого кинотеатра (закрыто, продано — штук семь), ни одного здания соцкультбыта, ни одного корпуса вуза или техникума и пр. Куда уходят деньги — так до сих пор не ясно. Их даже не хватает пенсионерам для выплаты смехотворных пенсий.

Впрочем, если от уплаты налогов уклоняются те люди, ко­торые не используют наемную рабочую силу в своей трудо­вой деятельности, пусть это будут так называемые рядовые граждане, то я отношусь к этому явлению с пониманием. Ря­довые граждане в современной России вынуждены работать дополнительно, чтобы уплатить налоги. А кто сегодня захочет работать бесплатно? Если вам нужно уплатить с доходов 30-40% в виде налога, то это не просто деньги, а бесплатная от­работка на государство. Я повторяю, что речь идет о простых гражданах, которые не используют наемный труд. Допустим, вы заработали как частный предприниматель тысячу рублей и вам по закону нужно отдать 35% в форме различных выплат (допустим, вы занимаетесь репетиторством). Получается, что из восьми часов дополнительного рабочего времени, при всем при том, что вы еще работаете на основной работе в вузе или техникуме, два с половиной часа вы работаете бесплатно. Ин­тересно, а если для своевременной и полной уплаты налогов попросить вас поработать эти два с половиной часа бесплатно «на дядю», как вы к этому отнесетесь? Я думаю, что более халтурного выполнения работы трудно будет найти (если вы все-таки согласитесь отработать бесплатно).

Таким образом, я полагаю, что уплата налогов рядовым граж­данином — бесплатная отработка на государство (вот вам и тру­довая теория стоимости). Вообще наш средний заработок в 1200 рублей для доцента по нынешним меркам — зарплата рядового в МВД (22). Вот так нас оценивает государство. Я согласен был бы уплатить с репетиторства 10% налогов и готов был бы по­казать открыто свои заработки. Но на это вряд ли пойдет боль­шинство моих коллег: подготовка абитуриентов к поступлению в вуз — это самый честный заработок в высшей школе. Но кто захочет рассказать о махинациях с зачислением на обучение по блату и взятках за проставление оценок за экзамены? По­этому я с пониманием отношусь к тем гражданам, которые укрывают от налогов деньги, заработанные своим трудом (или своим горбом), но не одобряю тех, кто урывает приличные суммы от использования служебного положения.

Понятно, что двойную бухгалтерию по выплате зарплат ве­дут практически все реально работающие предприятия, иначе бы они не были работающими. И я отношусь к этому явлению с пониманием. Скорее, у руководителя предприятия нет иного выхода, как скрывать реальный фонд заработной платы, что­бы платить людям более или менее достойную зарплату. А иначе люди бы не стали работать на таком предприятии. Это сплошь и рядом происходит в коммерческих учреждениях. И особен­но в фирмах, занимающихся торговлей. Агенты работают «на процентах», то есть получают свои 2-3% от сделки или оборо­та. Честно говоря, меня это не очень волнует. Если поймали такого руководителя за руку, я скажу: не повезло. А если у него получается, то и пусть себе он работает. А вот брокеры на бирже должны платить налоги по полной программе (и риелторские конторы).

Вы спрашиваете, как я отношусь к уплате налогов? Вооб­ще, если с человека снять последнюю рубашку, то он просто замерзнет (а именно так и будет, если заплатить налоги пол­ностью). Вы поймите, я ведь плачу налоги еще и косвенно, они заложены в любом товаре, который продается достаточно легальным образом. У нас в Ростове долго дискутировался за­кон о вмененном налоге. «Челноки» и мелкие торговцы на мел­кооптовых и розничных рынках просто взвыли, когда власти решили снабдить их кассовыми аппаратами и поставить на государственный «счетчик». Если бы у налоговиков это полу­чилось, то цены на таких рынках взлетели бы как минимум в Два раза, а кто бы выиграл в такой ситуации? Ясно, что не я как рядовой покупатель…

19. «При нынешнем уровне зарплаты взятки неизбежны»

И.П. 30 лет, он работает в одном из ивановских вузов. Как сам считает, обеспечен средне. Впрочем, полагает, что все зависит от точки отсчета: денег, может быть, более или менее хватает, но «париться» для того, чтоб их зара­ботать, приходится непропорционально много. Репетитор­ство, писание всяких шпаргалок, чужих работ, прочая хал­тура по мелочи. Все это сказывается, естественно, на качестве основной работы, не говоря уж о настроении, здо­ровье и т. д.

 

Когда говорят про коррупцию в вузах, мне кажется, речь должна идти не только о них, но о системе образования в целом. Не знаю, как там в детских садах, хотя полагаю, что повод для взяточничества можно при желании найти и там. Но в школах довольно разнообразные теневые отношения процветают и отнюдь не в меньшем количестве, чем в вузе, насколько я могу судить. Я работал некоторое время в школе, поэтому знаю все не по­наслышке.

 

Начать с того, что «липой» является подавляющее большинство медалистов. В крайних случаях, конечно, медали, как и все остальное, просто покупаются. То есть родители идут к учи­телю, к директору или даже в гороно и за определенную сум­му делают своему чаду медаль. Но это все-таки довольно ред­кий вариант. Обычно все происходит немного по-другому. Гений в чистом виде, да еще в равной степени успевающий по всем предметам, встречается в природе достаточно нечасто. Обыч­ный материал, из которого делают медалиста, — это способ­ный подросток, имеющий по большинству предметов объек­тивные пятерки, но по некоторым до них не дотягивающий. Недостающие пятерки ему могут натягивать абсолютно бес­корыстно, из симпатии к ученику или ради престижа школы. Но это опять же ситуация относительно редкая. Чаще такой ученик начинает заниматься по тем предметам, в которых он слабее, со своими же школьными учителями дополнительно. Независимо от того, насколько он реально в результате таких занятий прибавляет, меньше пятерки ему уже, естественно, никто в этой ситуации не поставит. Мне как словеснику-русисту все это хорошо известно, потому что сочинение на «пять», если подходить объективно, способны написать очень немногие школьники. Поэтому у меня всегда было очень много допол­нительных занятий. Здесь тоже сушествуют разные варианты. Я как человек ответственный никогда это дело на самотек не пускал и просто писал за всех своих учеников «медальные» сочинения. Темы обычно при некотором желании можно уз­нать дня за три, а за это время для профессионала написать хоть десяток сочинений — нечего делать. Потом шпаргалки раздаются ученикам, а списать уже — дело техники, тем более, что учителя, присутствующие на выпускных экзаменах, как правило, не проявляют чрезмерной принципиальности, особенно по отношению к планируемым медалистам.

Другая ситуация, когда учитель просто в наглую требует с родителей денег. Это ситуация не очень распространенная, хотя, наверное, и не такая уж редкая. Большинство учителей, мне кажется, такие вещи, в отличие от репетиторства, осуждает. Вот типичный случай, о котором мне рассказывала моя знако­мая, тоже, кстати, работающая учительницей в области. Дочь ее училась в гимназии в областном центре, жила в интернате. Литературу у нее вела молодая преподавательница, которая поставила за выпускное сочинение девочке четверку. Мама рассчитывала на пятерку и на медаль, поэтому позвонила учи­тельнице, чтобы узнать, какие к сочинению претензии. Учи­тельница прямо по телефону сказала ей: «Хорошо, заходите, поговорим. Кстати, рекомендую иметь при себе рублей пять­сот». Мама была в шоке, не от суммы, естественно, а от на­глости и прямолинейности. Надо сказать, что я учительницу в этой ситуации не очень понимаю. Причем не только в мораль­ном плане, но и просто с точки зрения практичности, осто­рожности, если хотите. Говорить по телефону такие вещи…

Если тебя запишут на магнитофон и начнут шантажировать, то, мне кажется, есть шанс потерять намного больше запра­шиваемой суммы.

И в вузах, и в училищах (кажется, сейчас они называются колледжи) есть подобные вещи, но, мне кажется, они не очень распространены. Недавно знакомая из медучилища рассказы­вала, как им преподавательница сказала в конце консультации перед экзаменом: «Кстати, недавно был день медицинского работника, а вы мне ничего не подарили. Хорошо ли это? Мне кажется, я вправе рассчитывать на какую-нибудь вещичку рублей на триста». Ну, естественно, они притаранили ей какую-то штуку на экзамен, по-моему, вазу. Но еще раз говорю, это крайний случай.

Чаще всего это внешне выглядит несколько более благопри­стойно, хотя и не менее убого по сути. В школу, например, приглашают университетских преподавателей читать спецкурсы, платят им там по повышенной ставке, а универ в ответ согла­шается на систему совмещенных экзаменов, то есть засчиты­вает школьные выпускные как вузовские вступительные. Во­обще, распространенное мнение, что вступительные экзамены -самая коррумпированная сторона вузовской жизни, абсолют­но верно.

Чаще всего теневые отношения здесь выражаются в том же репетиторстве. Люди, работающие в приемных комиссиях или как-то связанные с приемными комиссиями, берут себе учени­ков-абитуриентов. Цена за такие занятия, конечно, раза в два выше, чем просто за занятия по предмету. Притом у репетито­ра есть два пути. Он может вообще ничего не делать, просто беседовать с учеником за жизнь, а потом обеспечить ему по­ступление. С другой стороны, он может действительно давать абитуриенту определенные знания, которые пригодятся ему во время учебы. Проблема здесь даже не в самом репетиторстве, это явление, в общем-то, ничего страшного собой не представляет, хотя и хорошего, конечно, тоже мало. Настоящая проблема в том, что количество мест на факультете ограничено, и для того, чтобы всем репетиторам принять тех, кто с ними занимался, приходится валить абитуриентов, которые не прошли через репетиторов. Я работаю в приемной комиссии не первый год и знаю, что зарубить можно практически любого. Я знаю слу­чаи, когда преподаватели с многолетним стажем вузовской ра­боты писали за абитуриентов вступительные сочинения, а по­том за эти сочинения ставили в лучшем случае четверки, а в худшем — тройки. Притом не то чтобы проверяющий добавлял какие-то свои ошибки в сочинение, ставил где-то не там лиш­ние запятые и т. д., хотя и такие случаи бывают. Но это топор­ная работа. Для нормального преподавателя нет нужды при­бегать к таким методам. Завалить любое сочинение можно вполне легально, так сказать. Есть масса пунктуационных правил, ко­торые вроде бы вариативны, то есть даже если они школьны­ми нормами оговорены, то их можно толковать и так, и так. Если человек пишет, используя сложные конструкции, то он обязательно нарвется на спорный случай с двоеточием или с тире. Если человек спорные сложные конструкции не исполь­зует, то все еще проще. Пишешь «бедный синтаксис» и ста­вишь четверку (в лучшем для абитуриента случае) за стиль. Пару лет назад один парень сочинение написал практически идеальное, но у нас лимит пятерок был исчерпан, и чтобы он не составлял конкуренции тем, с кем мы занимались, его надо было как-то до четверки сбить. Он употребил какой-то оборот вроде «каждый человек знает…» или что-то в этом роде. Я ему пометил этот оборот как недопустимое обобщение: в самом деле, откуда он знает, каждый или не каждый, он же весь мир не опрашивал. В другой раз отец какой-то девочки пришел разбираться, такой типичный новый русский прикрученный. Золотая цепь, все как положено… В начале даже наехать на меня пытался, но потом поостыл. Около часа мы с ним пари­лись, я ему все ошибки до одной с учебником в руках объяс­нил, он мне под конец даже руку пожал. Он-то не знает, что на соседней странице все те же «ошибки» по-другому тракту­ются. То есть возможности завалить человека на сочинении практически неограниченные. Я не очень представляю, как обстоит дело с письменными работами по другим наукам, но думаю, что сочинение в этом отношении самый благодарный материал.

На престижный факультет сейчас поступить просто по зна­комству, без денег, без репетитора очень сложно. В принципе это возможно, только если за человека хлопочет ректор или кто-то из проректоров-«тяжеловесов». Есть так называемый «ректорский список», это такое внутреннее название, в общем-то всем, кто с этим связан, понятно, о чем идет речь. Это те люди, которые поступают непосредственно через ректорат. Это тоже явление достаточно нормальное, в смысле привычное, к нему все приспособились. Плохо, когда ректор превышает ра­зумные пределы, то есть требует, чтобы приняли больше сту­дентов, чем реально получается, исходя из негласного дележа мест между членами приемной комиссии. Еще хуже, когда рек­торат в последний момент меняет правила. То есть договари­вались на восемь человек, расчистили для них площадь, а из ректората приносят список, в котором пятнадцать. И крутись как знаешь. Такое «нарушение конвенции», конечно, радости никому особой не доставляет, но приходится как-то выкручи­ваться.

Ссориться с ректоратом нежелательно, из приемной комис­сии можно и вылететь. Впрочем, и так никто не застрахован. У нас был такой случай: молодая преподавательница, которая должна была работать на вступительных экзаменах, ушла в начале учебного года в декрет. Декрет декретом, но она весь год вела каких-то учеников и ближе к лету из декрета досрочно выш­ла, чтобы поработать на вступительных. Занятия во второй семестр вела, никто ей, естественно, слова не сказал, кроме «спасибо». А буквально за месяц до начала вступительных выяснилось, что учебная часть ее вычеркнула из приемной комиссии и вписала другого человека. Та тоже весь год с учениками занималась, только по-тихому. Судя по всему, у нее заранее была догово­ренность с учебной частью, но точно никто ничего не знает.

Первой преподавательнице в учебной части просто сказали: «Ах, извините, вы же были в декретном отпуске, мы не могли рис­ковать. А вдруг бы вы не вышли?» — и все. Ей пришлось сроч­но договариваться с другими членами приемной комиссии, чтоб ее учеников пристроили. В общем-то почти все согласились, потому что каждый может в такой ситуации оказаться, как показывает практика, да и вообще какие-то остатки нормаль­ных человеческих отношений еще сохранились.

Прямое взяточничество на приемных экзаменах тоже суще­ствует, но не в таких масштабах, как косвенное, через репети­торство. Сам я денег никогда не беру и не собираюсь. Не по­тому, что я такой хороший и порядочный, а просто из элементарной осторожности. С этим же прижучить человека — раз плюнуть. Я знаю, что справа и слева берут, но я не жадный. Я и так за цикл репетиторства денег получаю больше, чем за год работы в университете, зачем мне рисковать? В других вузах, я знаю, на какие ухищрения только не идут, чтобы выманить деньги с абитуриентов. Мой любимый случай произошел недавно в со­седнем городе. Там в педуниверситете, то есть бывшем педин­ституте, создали факультет менеджмента с углубленным изу­чением иностранного языка. Ну, естественно, народ туда ломанулся, все с преподавателями иностранным дополнитель­но занимались. Потом этот номер еще пару раз повторили. А года через три после первого набора студентам тихо объяви­ли, что произошло недоразумение. То ли факультет какую-то аттестацию не прошел, то ли сертификат не получил, но им сказали, что диплом менеджера они, конечно, получат, а вот насчет углубленного изучения иностранного — извините. Это, конечно, случай крайний, но показательный.

Если говорить еще о вступительных, то нужно сказать, что подспудная борьба начинается задолго до них. Борьба, и вре­менами довольно жесткая, идет за то, чтобы твой экзамен вклю­чили в число вступительных. Вот, скажем, на юрфак надо сда­вать историю и право, ну, сочинение, как обычно. Но ведь можно поставить еще один экзамен. И вот факультет романо-германской филологии начинает лоббировать включение иностранного в число вступительных. Я знаю, что в течение года в ректора­те несколько раз принимали по этому поводу противополож­ные решения. В итоге иняз таки вошел в число вступитель­ных. То же самое и на многих других факультетах. Скажем, на тот же РГФ — принимать русский язык устно или не прини­мать? Везде есть такие спорные вопросы, которые можно ре­шить в ту или иную сторону в зависимости от личных отно­шений соответствующего завкафедрой с ректором или влиятельным проректором. О том, какая борьба идет за места в приемной комиссии, за место председателя мы, в общем-то, уже говорили. Правда, есть люди, которые принципиально не хотят на вступительных работать, чтобы со всем этим не со­прикасаться. Но так как на зарплату прожить невозможно, то это означает только то, что у них есть какие-то другие источ­ники подработки, напрямую не связанные с университетом.

Есть отделения, где вступительные экзамены проводятся объективно, без взяток, без репетиторства. В общем-то, при условии принципиальности декана или завкафедрой это мож­но организовать. Мне известен, правда, только один такой случай. Это отделение с очень небольшим приемом, всего пятнадцать человек, если не ошибаюсь. Естественно, руководитель отде­ления успевает все проконтролировать. Он человек увлекаю­щийся, ему хочется, чтоб все было честно. Проблема здесь в том, что кроме профилирующего предмета абитуриенты сда­ют еще и другие, то же сочинение, например, а здесь уже про­сто так не проскочишь.

Сам процесс обучения идет по-разному, в зависимости от престижности факультета. Взятки даются везде — правда, опять же, не всеми берутся, — но в разном объеме. Такого, чтоб нельзя было сдать экзамен без денег, у нас нет. Чаще всего приносят какие-нибудь конфеты, кофе, чай, спиртное. Дарить это при­нято экзаменатору или научному руководителю после экзаме­на или защиты диплома, поэтому здесь о взяточничестве гово­рить не приходится. Ну вот недавно две девчонки на заочном остались без научного руководителя. Мой приятель их подо­брал, потом они ему из признательности принесли, по-моему, рублей пятьсот с двоих. Но это эпизоды.

Относительно неплохие возможности левого заработка в деканате. Там всегда есть пространство для маневра. Каким числом, скажем, закрыть студенту сессию, оформить сдачу экзамена, выписать направление на зачет? От этого многое за­висит. Он может уложиться в сессию и потом полгода полу­чать стипендию, либо сидеть следующий семестр и лапу со­сать. Некоторые студенты, обычно заочники, состоятельные или даже живущие в других городах, проплачивают деканатским работникам или дарят им какие-то подарки, а те уже сами до­говариваются с преподавателями, чтобы их подопечным поставили зачеты и экзамены. Некоторые из деканатских работников бе­рут деньги с абитуриентов, а потом договариваются с препо­давателями в обмен, например, на хорошо составленное лич­ное расписание этого преподавателя. То есть работник деканата может поставить преподавателю занятия на удобные для это­го преподавателя дни, и он это делает. А преподаватель, в свою очередь, способствует поступлению деканатского протеже. То есть возможность для обмена услугами на одном факультете всегда есть. Кроме того, не надо забывать, что работники де­канатов, да и не только они, торгуют всем подряд, от студен­ческих билетов и до дипломов с печатью. Я знаю, что в неко­торых деканатах, правда, не у нас, наркотиками торговали.

Относительно значительный по университетским масштабам денежный оборот обеспечивает написание всяких контрольных, курсовых, дипломов и даже диссертаций, хотя последнее — реже. Сейчас где-то около 30% всех этих работ пишутся за деньги. В последнее время этот рынок растет. Есть люди, профессио­нально этим занимающиеся, конечно, на разном уровне. Я знаю аспирантов, которые за пару месяцев пишут штук пять вполне качественных дипломов. Стоит вся эта продукция по-разному. Контрольная по русскому или по литературе — рублей 100-150; курсовик — рублей 300-500; диплом — уже от полутора до двух тысяч, а кандидатская — до тысячи долларов.

Способ устранения коррупции, собственно, один, и он всем давно известен. Необходимо резкое повышение зарплаты учи­телям и преподавателям. Причем тысячи нам не нужны. Я, скажем, без проблем работал бы в университете при зарплате в 300-400 долларов. Я думаю, таких большинство. А при нынешнем уровне зарплаты взятки неизбежны. И все попытки что-то из­менить здесь без изменения уровня оплаты труда заведомо бес­полезны. Ну вот сейчас много говорят про единую систему тестирования. По-моему, это просто перенос коррупции на другой уровень. Сейчас берут те, кто имеет отношение к приемной комиссии, а будут брать те, кто имеет отношение к тестирова­нию. Где гарантия, что тест за выпускника не напишет кто-то другой, кто призван за ним в данный момент присматривать? Хотя, может, и есть возможность как-то более рационально это организовать.

Так получается, что единственная сфера, где я действительно имел возможность наблюдать теневые отношения как систе­му, — это вуз, особенно приемная комиссия. В чиновничьих играх я довольно слабо ориентируюсь. А в больницах, по-моему, все достаточно просто. Хочешь, чтоб тебя лечили нормально, -доплачиваешь и все. Это то же, что и в вузе — кто же откажет­ся от денег при такой зарплате?

С военкоматами я напрямую не сталкивался, но слышал о взятках в подобных учреждениях от друзей. Как мне говори­ли, основная проблема в том, чтобы найти подход к военкому через знакомых или как-то еще, чтобы он поверил, что ты не подставной, и взял у тебя деньги.

Система оплаты всевозможных услуг у нас вообще какая-то странная. Я вызываю человека из официальной конторы, а деньги он берет без всяких квитанций. Сколько раз так было. Вот, например, переезжал я с квартиры на квартиру, заказал грузовик, он мне потом назвал какую-то сумму, ни прейску­ранта, ни квитанций. Я расплатился, «спасибо» — «спасибо» и все. То же самое, скажем, с ремонтом телевизора. Не знаю, как они рассчитываются со своим начальством, но я никогда никаких расписок не получал.

Но на вопрос, какие структуры мне кажутся наиболее кор­румпированными, мне сложно ответить, потому что я относи­тельно редко сталкиваюсь с чиновниками. Наверное, все-таки всякие муниципальные службы, от мэрии и ниже. Мой друг, журналист, рассказывал мне как-то, что когда он зашел в мэ­рию, то минут за двадцать беседы с пресс-секретарем ему сначала намекнули, что неплохо бы дать взятку для ускорения получе­ния информации, а потом, наоборот, предложили деньги за то, чтобы он написал положительную статью о действующем мэре для своего издания. Я думаю, что это такая типовая иллюст­рация мышления этих людей.

И вообще, смотря что считать коррупцией. Если брать за­падное понимание слова, то у нас кроме коррупции, собствен­но, и экономики-то никакой нет, по крайней мере пока. У нас же под коррупцией понимается нечто вроде взлома сейфа или прямого взяточничества в конверте. С этим борются вроде до­статочно активно, но это только верхушка айсберга. Взять хотя бы вузовскую систему. Где кончается нормальное репетитор­ство и начинается коррупция — определить практически невоз­можно. А ведь это повсеместная практика.

Про налоги могу вам рассказать только на чужом опыте. Сам я бизнесом никогда не занимался и желания такого не испы­тываю, это не мое. Но у меня масса знакомых предпринимате­лей, хотя бы среди бывших однокурсников, и никто из них, конечно, не платит полностью все налоги. Сейчас, если нор­мально отреформируют налоговую систему, может быть, по­явится надежда, что через пару лет люди будут платить. А пока что их за это осуждать? Государство само приучило их к тому, что честно ничего не делается, что правила игры могут быть изменены в любой момент и т. д.

Вообще бороться с коррупцией на нижних этажах, таких, как вуз, больница, мне кажется, можно методом повышения зарплаты. Преподаватель или врач — по натуре своей не взя­точник, он берет деньги от безвыходности. По крайней мере, на работу он идет для того, чтоб учить или лечить, а не для того, чтобы грести под себя. С чиновниками сложнее. Слиш­ком многие идут во власть специально для того, чтобы воро­вать, не имея никаких взглядов, идеалов, программы. Здесь, мне кажется, может помочь только смена поколений или сме­на общественного отношения к коррупции. Сейчас все настолько привыкли к тому, что наше общество коррумпировано, что воз­мущаются скорее для вида. На самом деле в глубине души большинство уверено, что это в природе вещей, что так все и будет, чиновник иначе не может. Поэтому и на газетные ра­зоблачения такая реакция — все поохают-поохают и замолчат. Вот когда все действительно поверят в то, что коррупция не правило, а позорное исключение, может быть, что-то изменится.

А сейчас… Если бы мне что-то угрожало, я бы не рискнул обращаться ни в милицию, ни к преступникам. Наверное, в такой ситуации можно положиться только на своих друзей. Страна у нас сейчас построена таким образом, что спокойнее жить не­заметно, то есть не провоцируя подобные ситуации.

Проголосовал бы я за криминального лидера? Это зависит от того, что понимать под криминалом. Если человек откро­венный браток, что модно сейчас в народе, то я за такого, ко­нечно, никогда не проголосую. А если есть подозрения, что он когда-то себя не обидел, будучи министром, но при этом понимает, что надо делать в экономике, способен предлагать необходимые шаги, — почему бы и нет?

20. «Посмотри, какие машины около нашего здания стоят — не на зарплату же они куплены!»

Б. С. — офицер ФСБ, ему 40 пет, живет в Уфе. Матери­альный достаток — примерно 800 рублей на члена семьи. Бла­годаря бесплатным билетам, полагающимся по службе на всю семью, в отпуск может позволить себе поездку в Санкт-Петербург или на Черное море.

Сегодня коррупция в большинстве своем завуалирована. Ну, скажем, празднуется «юбилей» школы, где мои девчонки учат­ся, — 14 (!) лет. Во-первых, что это за дата такая для юбилея? — ну это ладно. Вроде бы преподносятся подарки: было распре­делено, что один класс (родители) дарят компьютер, другой — видеомагнитофон и пр. Но на самом деле это же все неоприходованное имущество, которое можно потом и присвоить.

Или еще один случай. Я в течение трех лет не платил кварт­плату, потому что у меня дом не нашего ведомства: мне поло­жено 50% платить, а с меня требовали полную стоимость. До­биться ничего было невозможно. Еще за прописку паспортистка требовала по 15 рублей с человека, хотя положено по сколько-то копеек. Ну я, конечно, не стал платить просто из принципа. Все же прописала. Летом мэр издал указ: взимать квартплату с военнослужащих и с сотрудников органов 100%. Мы обра­тились к прокурору, руководствуясь законом о военной служ­бе, он признал указ мэра незаконным. Мэр указ отменил спус­тя три месяца, но тем, кто уже успел заплатить по 100%, никто деньги не вернул.

У меня способ борьбы с коррупцией один: я беру закон и каждому чиновнику сую его под нос. Иначе ничего не добь­ешься ни в судах, нигде. А так наш статус позволяет самосто­ятельно защитить свое имущество или жизнь. С помощью своих.

У нашей структуры очень узкие функции, поэтому возмож­ности для «заработка» минимальны. На шпионаже если ты че­ловека поймал — в лучшем случае орден получишь, но не деньги с него возьмешь. Есть такие формы, как кураторство. Еще не­давно была такая практика: курируешь ты, например, нефтя­ное предприятие и помогаешь ему получить лицензии на вы­воз. Естественно, не безвозмездно — ты тоже можешь у них попросить что-то, и они могут тебе не отказать. Ну посмотри хотя бы, какие машины около нашего здания стоят, — не на зарплату же они куплены! (23). Башкирской нефти очень мало, и качество ее плохое. Поэтому нефть закупают в Тюмени, при­чем создаются фирмы-посредники. Сделана сегодня нефтяная компания, АО, в совет директоров входит сын Рахимова (24), ди­ректор — марионетка. Заводу оставляют всего процента четы­ре, а так всем распоряжается компания. У сына Рахимова был коммерческий директор, какой-то еврей, они что-то там не поделили, и Рахимов его уволил с формулировкой «без права работы в республике». Такую формулировку можно по суду только записать. Жулики у нас уже все легализовались, все эти кази­но уже канули в Лету. В основном все наживались на лицен­зиях, после того как Рахимов ввел запрет на вывоз нефти за пределы республики. Лицензии выдает Министерство нефтя­ной промышленности. Это все равно что с водкой. Возьми сейчас лицензию на 100 ящиков водки, купи ее на заводе, а потом еще сделай 100 ящиков левой водки и раскидай ее по магазинам. И кто тебя проверит? Если проверка придет — лицензия у тебя на месте. Так же могло быть и с нефтью, хотя мы как ни пы­тались проследить эту цепочку, нам не удалось. Очень все закрыто. Были у нас сведения, что к директору завода дипломатами но­сили валюту за оформление лицензии на вывоз нефти. Но кон­кретных данных у меня нет. Сам-то я не связан ни с чем та­ким, у меня профиль такой — борьба с коррупцией и оргпреступностью, а с этим делом нельзя бороться с помощью взяток.

Есть еще такие своеобразные формы «гостеприимства», когда приезжают к нам, например, из Москвы с инспекцией. Мы их, конечно, принимаем на соответствующем уровне, причем это все делается за личные деньги сотрудников. У нас же нет ста­тьи «представительские расходы», поэтому приходится искать тех своих знакомых, которые занимаются предпринимательством, в основном это наши ветераны, которые ушли в коммерческие структуры. Они и есть наши главные спонсоры. Подарки обычно делаются небольшие: например, книжки про Уфу (рублей на 200), или набор ликеро-водочный, или баночка меда (рублей 250). Плюс «гостей» надо кормить и селить. Это, конечно, они уже сами оплачивают, но тут задача в том, чтобы дать им воз­можность сэкономить. Сегодня на проживание положено 270 рублей в сутки. А у меня есть вариант — санаторий-профилак­торий, где за 150 рублей им будет и кормежка, и ночлег. Все это на чисто дружеских связях делается. С этого месяца не­множко подорожало, но все равно приемлемые цены. Когда мы сами в Москву едем — тоже всегда с подарками.

А так мы вообще не финансируемся, например, мне нужно ехать в командировку в Москву, — я деньги должен искать сам. У нас сотрудники выезжают на задание без командировочных.

Совместительство нам запрещено за исключением препода­вательской деятельности, но таких буквально единицы, кто этим занимается. Единственная возможность — взять на генеральс­ком складе, например, перчатки меховые по 25 рублей за пару. Ну, берешь две-три пары в год на подарки. Но ведь больше мне их никто не даст, то есть бизнес на этом не сделаешь. Обмундирование нам положено — можно взять деньгами, если старое еще не износил.

У нас своя поликлиника, и семья там же лечится, там ника­ких поборов не бывает. Не дождутся они, чтобы я им коньяк или конфеты носил. Наша контора должна нам оплачивать все лекарства, но у них нет средств, поэтому не оплачивают — зубы, например, не могу вылечить.

Если что-то сломалось, не вызываю никого домой, краны чиню сам, а если с телевизором или другой техникой что-то случается, просто отвожу на работу и ребята тут смотрят.

По степени коррумпированности, как я считаю, правоохра­нительные органы сейчас на первом месте, на втором — мощ­ные производственные предприятия. Виноваты именно надзи­рающие органы, которые мало того что не блюдут законность, еще и сами законы нарушают. В 90-е годы была изменена кад­ровая политика в органах, раньше подбирали людей более тща­тельно, проверяли каждого от трех месяцев до года. А сейчас, например, из деревни человек хочет в город перебраться. Ему легче легкого устроиться в правоохранительные органы, по­тому что, во-первых, его проверять не надо — он же всю жизнь корову за соски дергал. Приехал он в город, ему квартиру дали или даже общежитие — и он уже послушный своему начальни­ку. В подчинение у нас любят брать дураков. Потом он, пора­ботав немного, хочет уже из общежития в квартиру перебрать­ся — а где деньги? Вот он и начинает взятки брать. Раньше как говорили? «Кадры решают все». А теперь — «кадры решили — и все».

Сейчас такая установка: брать на работу молодых людей с квартирой, чтобы их не надо было обеспечивать жильем. Для того чтобы положенные 25 лет к выходу на пенсию отрабо­тать, в органы надо приходить в 20 лет. А если разобраться, кто из двадцатилетних сегодня имеет квартиру? Или тот, у кого родители богатенькие, или тот, кто сам ворует.

Разве это правильно, что у нас на юридические факультеты или в Академию налоговой полиции принимают учиться за деньги, причем за большие — семь-десять тысяч долларов в год надо заплатить. Это что значит? Значит, что в органы придут рабо­тать дети воров и бандитов. Их же нужды они и будут обслу­живать.

Смена законодательства тоже сыграла негативную роль, хаос в законотворчестве. Например, закон об оперативно-розыскной деятельности. Раньше право на прослушивание телефонных разговоров имела только наша организация, и то с санкции прокуратуры. Теперь могут слушать все кому не лень, любой коммерсант может себе позволить купить такое оборудование. Нарушение прав и свобод сегодня идет в первую очередь со стороны правоохранительных органов. Зачем это устроили рас­пыление сил и средств — налоговая инспекция, плюс еще на­логовая полиция, а работают обе не в полную силу. Вообще у нас сейчас просто полицейское государство. Мы все числимся в разных списках, базах данных, причем открытых! Из компь­ютерной избирательной системы можно про меня все узнать -не только имя-отчество и адрес, но и сколько у меня детей, сколько им лет, как зовут и пр. Разве это не вторжение в част­ную жизнь? И это в отношении сотрудников ФСБ, которые всегда были «засекречены».

Я бы предпочел работать в сфере, не связанной с теневым бизнесом. Я не верю таким вариантам. Где есть большие деньги, там есть и обман, и любимчики у начальства, я бы все равно в их число не попал. Так что мне бесполезно ходить в такие сферы.

О личном бизнесе мне еще рано думать, до пенсии шесть лет. Но по складу характера я не коммерсант, скорее всего, пойду в какие-то охранные структуры, буду все равно связан с пра-воохранительностью.

Что касается нашей налоговой системы, я считаю, что у нас поборы, а не налоги. И если людей уклоняться от налогов вы­нуждает государство, то они так и поступают. Когда в респуб­лике 14 лишних налогов, разве это нормально? Здесь вообще ситуация такая: если ты можешь выкрутиться — выкручивай­ся. Если мы налоги платим, то это не потому, что так хотим, а потому, что нет такой возможности — не платить.

Опираться в борьбе с теневой экономикой и коррупцией государство должно на правоохранительные органы — и все. Не нужно никаких общественных организаций. Я не верю в демократию. Пусть каждый занимается своим делом.

Руководители большинства предприятий должны быть го­сударственными служащими, а не акционерами этих предпри­ятий. Сделать им большие зарплаты и государственные чины. Тогда у них не будет стимула воровать. А вообще пусть над этим думают большие государственные умы.

Чиновник должен получать нормальную зарплату, но при определенных условиях. Нужно с чиновника требовать, как следует, организовать строгий контроль. Прежде чем челове­ка наказывать, ему надо что-то дать, чтобы он не бедствовал.

С другой стороны, у нас коррупция не от того пошла, что лю­дям есть нечего, а от того, что у нас перемешаны все соци­альные слои.

Вообще борьба с коррупцией должна идти параллельно с подъемом экономики, иначе результата не добьешься.

21. «Милиция — это слепок с системы»

Жителю Уфы И.М. 40 лет, по специальности он инже­нер, работает техническим экспертом в милиции. Живет в двухкомнатной квартире с женой и тремя сыновьями. Зарплата 3200 рублей, у жены — 1400. Отпуск в последние годы проводил «в своем саду».

 

Знаете, у меня, наверное, моментов столкновения с корруп­цией напрямую не было. Я же все время завязан на работе. У меня ведь ситуация такая, что я могу достаточно быстро сде­лать все, что мне нужно. Может быть, мне и намекают, но я просто не замечаю этих ситуаций.

Во всех ситуациях, кроме проблемы с квартирой. А здесь мне известно, с кем, как можно и нужно договариваться, но я этого не делаю. Прежде всего потому, что мне просто нечего давать.

Для милиции, где я работаю, наиболее характерны мелкие поборы. У нас же в основном — сержантский состав. У них зарплата всего немного больше тысячи.

Это там, где работают с людьми. Что касается меня, то я же криминалист, технарь. Я работаю с материалами, с желез­ками. Если честно говорить, обращаются иногда с просьбами. Например, техосмотр сделать или загранпаспорт оформить, разрешение на оружие. Я обычно помогаю, но у меня желез­ное правило — не брать.

Конечно, самый кошмар — это гаишники. Я сам еду по го­роду и вижу — ведь они же откровенно стоят, сняв шапки. Это -гады, я их милиционерами не считаю. Они берут просто все. Это есть. Тут деваться некуда.

Проверки, провокации на взятки устраивают, но ведь пока это официально оформят… Выявляем мы, серьезно выявляем.

Попался, зараза такая, из ППС. Задержал с велосипедом и «выкупил» его за сто рублей. А велосипед краденный. Вора задержали, ну он этого сержанта и сдал. Уволили его.

Медвытрезвитель, там тоже здорово берут. Мелкое воров­ство из карманов. Или берут взятку за то, чтобы не сдавать.

Участковые — эти больше имеют не на людях, а на тех тор­говых точках, которые на их территориях. Хотя это не типич­но, это все-таки не носит постоянного характера. Ну правда, не носит.

Что касается руководства, то бывают слухи. Был у нас зам­министра — Файзуллин, который лечиться в Карловы Вары ле­тал. А на наши зарплаты не разбежишься.

Что касается работы, то больше всего, конечно, тревожит 158 статья — кражи. Всех видов собственности. Это для нас самое тяжелое преступление. В условиях неочевидности. Тя­желее всего их раскрывать, и они больше всего волнуют насе­ление. Квартирные кражи виснут. Раскрываемость 55%. Но она надутая. Реально — процентов тридцать.

Как надувают? У нас сейчас идет такая латентная преступ­ность! Она пошла с 1992 года. Это, конечно, социальный за­каз. У нас идет мощное укрытие преступности. Реально пока­зывается не более 35% всех преступлений. Последнее время укрывают даже серьезные преступления. Даже вооруженные грабежи.

Был случай. Группа грабила гостей из «ближнего зарубе­жья». С оружием. Били, отбирали деньги. Когда пострадав­шие обращались в милицию, их посылали. Говорят, что, мол, свои побили. И такие преступления не регистрировали. По­том по суду это прошло, было представление суда на МВД.

Или было убийство. Сажают жену, хотя точно знаем, что она не виновна. Зачем? Чтобы в камеру подсадить, получить информацию.

Бьют у нас. Подростков бьют. Что скрывать. Я недавно сам застал, с работы шел. В подъезде крик. Зашел, там парнишке руки ломают. У нас ведь каждый год случаи есть, когда из окон пытаются выпрыгнуть. Это ведь что-то значит, о чем-то гово­рит. Значит, невмоготу.

Противостоять всему этому нельзя. Я просто сразу отсюда вылечу. Без пенсии, без льгот… Не я один. Таких ведь много. В милиции есть честные люди, есть. Но сломать это нельзя.

Хотя, знаешь, и другое. Если наши зарываются, то они тоже довольно быстро вылетают.

Милиция — это слепок с системы. Государство стало жесто­ким. Милиция тоже.

А в целом коррупция для меня — это что-то связанное с руководителями высшего звена. Там есть возможность, и на­род — не дурак, он этим пользуется. За счет распределения каких-то благ, получая нашу благодарность. А если из отрас­лей деятельности — то это, конечно же, экономика. Там, где большие деньги.

Хотя берут все и давать не «приходится», а мы просто это делаем. У нас настолько отвратительная система, что даже скорую помощь приходится через знакомых вызывать. Я недавно мать оперировал. После этого мы с сестрой отвозили две бутылки хорошего вина и бутылку дорогого коньяка. Но это действи­тельно сделали с удовольствием. Мать в реанимации трое су­ток лежала. Или мы ждали третьего ребенка. С женой поеха­ли к знакомой врачихе на УЗИ. С коробкой конфет. Мы же со стороны, чужие.

Стиральную машину купили. Ставить должны бесплатно. Мастер говорит: «Приеду через неделю». В магазине уверяли, что все бесплатно и что у мастера все есть. Но мастер пришел и предложил свой краник. Мой кран отказался ставить. А там резьба подходит, я же знаю! В результате я сделал все сам.

Если какой-нибудь чиновник примет решение не в мою пользу, я сперва попытаюсь выяснить ситуацию. А потом, я ведь ми­лиционер. Я ведь к столбу могу привязаться. Я, грубо говоря, его достану и решу свои проблемы. А на кого я могу рассчи­тывать? Смотря по ситуации. Или на кулаки. Или на своих.

К уклонистам от налогов я никак не отношусь. Вот наше руководство. Мы же должны платить за воду, за газ. Но они не платят. Ну нет денег, что ж поделаешь!

Я как сотрудник органов налогов не плачу. По закону. Даже за дачу. А простые граждане если не платят, ну и слава богу! Какому государству платить! Какое раньше было, может, у меня и шевельнулась бы совесть! А этому!? Хотя я и понимаю, что если бы ты платил налоги со своих валютных гонораров, то мне бы прибавили зарплату. Знаю, но никаких претензий у меня к тебе нет.

А как с этими явлениями бороться? Вы что, это ведь надо менять практически весь руководящий состав. А если убрать руководителя, придет зам. Нет! Это невозможно сделать ра­зом. Это нужно делать долго. Это можно сделать тогда, когда чиновник будет получать большую зарплату. Когда ему воро­вать будет невыгодно.

А сейчас это сделать просто нельзя. Нет людей. Людей, спо­собных к работе. Ну уволь ты из угро тех, кто избивает. Набе­ри новых. Но ведь раскрывать-то они ничего не будут.

Опереться в борьбе с коррупционерами можно, единствен­но, только на пролетариат. Но пролетариат — это масса, кото­рой легко управлять, имея СМИ под рукой.

Работать я хочу только по закону. Туда, где паленым пах­нет, — не сунусь. Точно знаю, что если закон преступить, рано или поздно возмездие будет. И бизнесом заниматься точно не хотел бы.

22. «Я не сталкиваюсь с коррупцией, это со мной сталки­ваются»

М.И. — крупный чиновник кабинета министров Респуб­лики Башкортостан. Ему 50 лет. С женой и дочерью жи­вет в трехкомнатной квартире в элитном доме в центре города. Говорит, что на уровень материального достатка не жалуется. В отпуск никуда не ездит, потому что хва­тает поездок в командировки, в том числе за границу. Как говорит, хочет отдыхать дома и потому строит дачу.

Сегодня пришел ко мне человек, предложил 30 тысяч руб­лей за определенные услуги. Я его отправил обратно, потому что то, о чем он просил, я сделать не могу — это невозможно на сегодняшний день, никто этого не сделает. И деньги его, естественно, не взял. А если бы от меня что-то зависело, тут мог бы быть другой разговор. Это нормальная практика. По­тому что, предлагая мне 30 тысяч, он сам при этом рассчиты­вает заработать 300 тысяч. Самому мне не приходилось «за­интересовывать» вышестоящее начальство, потому что просто нет таких денег.

Вы видите, я на другой стороне фронта. Не я сталкиваюсь с коррупцией, это со мной сталкиваются.

Я даже гаишникам не плачу. Умею с ними разговаривать. Нарушаю часто, останавливают тоже часто, но никогда не платил им.

Старшая дочь в институт поступала сама. За младшую — она в этом году будет поступать — плачу за подготовку к экзаме­нам преподавателю из того вуза, куда она пойдет. Понятно, что это такая форма страховки.

В больницах я тоже не плачу. Недавно отца клал в госпи­таль на обследование и лечение. Позвонил главврачу, предста­вился. Ни копейки ни я, ни отец не платили. Просто использо­вал свое служебное положение. Поликлиника у нас своя, у жены тоже ведомственная, денег там не берут.

Если же я вдруг столкнусь с какой-то несправедливостью со стороны того же чиновничьего аппарата, я буду знать, что нужно обратиться в вышестоящую инстанцию с соответству­ющей суммой денег.

Вообще мне трудно ответить о том, какие структуры наи­более коррумпированные. Все одинаково? Скорее всего, в наибольшей степени в теневой экономике задействованы предприятия ТЭК, те, кто организует систему взаимозачетов, вексельный расчет, банки, министерство по налогам и сборам.

К руководителям, уклоняющимся от налогов, отношусь в зависимости от того, какие именно налоги они не платят. Считаю это нормальным, если это связано с выплатой зарплаты, пото­му что от того, платит ли руководитель зарплату, зависит его авторитет в коллективе и возможность управлять этим коллек­тивом. Считаю, что в обязательном порядке налоги должны быть оплачены в Пенсионный фонд, одновременно с выплатой зар­платы. Невыплат или несвоевременных отчислений в Пенси­онный фонд допускать нельзя. Остальные налоги можно вре­менно не платить ради того, чтобы сохранить предприятие, рабочие места, рассчитаться с кредиторской задолженностью. А уже после всего этого платить налоги.

А рядовым гражданам в этом плане тяжелее, потому что от подоходного налога не уклонишься. Налоговая инспекция все равно свое возьмет, это ее проблема. Надо сделать так, чтобы выплат не по ведомости не было, а для этого надо снизить подоходный налог. Тогда предпринимателю будет невыгодно скрывать истинную зарплату работников. Государство от это­го только выиграет.

.На данный момент я лично работал бы там, где начальство связано с теневым бизнесом, потому что там более четкие за­коны и все ясно. Как правило, личный бюджет при этом на­много выше реальных и легальных доходов.

Но за человека, связанного с криминалом, на выборах, на­верное, не проголосовал бы. Хотя сегодня мэр или глава ад­министрации, если он не связан с теневым бизнесом и крими­нальными структурами, просто не сможет работать в существующем правовом и экономическом поле. Его фактически вынуждают к этим связям.

В целом я понимаю, что борьба с теневой экономикой и коррупцией важна не только для нашей страны, но и для все­го мира. Теневая экономика и коррупция пришли к нам с рыночной экономикой. Эти явления мешают нормальному разви­тию экономики, снижают налоговые поступления, не дают раз­виваться бизнесу, ставят бизнесменов в неравные условия. Бизнес развивается только там, где есть доступ к власти.

Необходимо создавать «правила игры», экономические за­коны, исключающие возможность получения сверхприбылей на разности цен, а также посредническо-коммерческой деятель­ности, перейти полностью на товарно-денежные отношения. Это позволит исключить бартерные операции, которые в ос­новном и питают теневую экономику.

Думаю, что здесь надо опираться на депутатов, избранных в законодательные органы власти. Создавать и проводить за­коны, которые бы исключали возможность получения сверх­прибылей в теневом бизнесе. Эти каналы все известны. Кор­рупция появляется там, где сращиваются криминальные структуры с властью, а криминальные структуры в основном находятся на полулегальном положении — это те, кто занимается взаимо­зачетами, торгово-посреднической деятельностью. С одной стороны, они находятся в рамках экономического поля, а с дру­гой — их деятельность невозможна без покровительства влас­ти. Только сращивание этих двух структур создает систему, которая подпитывает как власти предержащие, так и криминальные струк­туры, уводя прибыль от налогообложения, загоняя ее в тене­вую экономику.

Но повышать зарплату чиновнику и надеяться, что после этого он перестанет брать взятки, невозможно. Потому что уровень получаемой сверхприбыли от сращивания с теневой экономи­кой на десять порядков выше той зарплаты, которую получа­ют чиновники. А повысить зарплату в сто раз нереально в се­годняшней ситуации. Поэтому самым серьезным образом надо рассмотреть и принять законы, запрещающие или ограничи­вающие торгово-посредническую деятельность предприятий, в первую очередь в ТЭК. Договора в этом комплексе должны быть прямые, без посредников. Предлагаю определить посредническим организациям, работающим в этой области, вменен­ный налог.

Про угрозу жизни или имуществу я скажу, что надо еще знать, кто угрожает, по какому поводу, справедлива ли угроза. Если она справедлива, то обращаться в органы внутренних дел бес­полезно. Если мудрый человек, то он не попадет в такую си­туацию, если умный — то выпутается из нее.

Сам заняться бизнесом я не хочу. Во-первых, не хватает начального капитала для организации дела производственно­го. Во-вторых, открыв производство, не найдешь сбыта про­дукции, потому что у людей нет денег, чтобы ее покупать. Чтобы заняться торгово-посреднической деятельностью, нужна связь с властью на уровне семейного клана. Ее тоже нет.

Поделиться ссылкой: