Александр Янов: «У России есть лишь одно будущее – европейское» Николай Вардуль Андрей Колесников

 

Вопросы российской истории сегодня необычайно политизированы, интерес к историческим сюжетам – огромный. О чем, в частности, свидетельствуют читательские отклики на интервью «Новой газете» академика РАН Юрия Пивоварова. Именно поэтому мы решили поговорить о некоторых животрепещущих проблемах исторического сознания и интерпретации истории с профессором Александром Яновым, признанным авторитетом в области исследований оппозиционных движений в России и русского национализма. Александр Янов преподавал в Калифорнийском (Беркли), Мичиганском (Энн Арбор) и в Нью-Йоркском (CUNY) университетах. Опубликовал двадцать книг, сравнительно недавно увидел свет его капитальный итоговый труд — трехтомник «Россия и Европа. 1462-1921».

— Александр Львович, ваш трехтомник «Россия и Европа 1462 – 1921» производит впечатление альтернативной истории. В том смысле, что он заставляет по-новому взглянуть на исторический путь России и увидеть не только привычных ее персонажей, но и масштабные трагедии, которыми оборачивались многие их «победы», новых героев, которые прокладывали совсем иные, так и не пройденные или пройденные только наполовину маршруты. История становится многограннее, драматичнее и живее. Она врывается в сегодняшний день. Если можно, буквально в двух словах, скажите, чему должна научить история России?

— Спасибо на добром слове, но я бы не назвал то, что я делаю, альтернативной историей.  Альтернативная история – это А.Т. Фоменко, Л.Н.Гумилев, это «Русская система» Ю.С, Пивоварова и А. И. Фурсова. Попахивает научной фантастикой. А я всего лишь предложил критерий для сравнения разных культур (я избегаю модного термина «цивилизации»: во множественном числе он тоже из арсенала альтернативной истории), в нашем случае России и Европы.

Критерий простой, практичный и общепонятный: ГАРАНТИИ ОТ ПРОИЗВОЛА ВЛАСТИ. В Европе они есть, у нас их нету. Почему так? Приходится обратиться к истории.

Если взять последние полтысячелетия (с начала русской государственности), оказывается, что в  Европе они всю дорогу были, в Азии (включая ту самую Орду, что подчинила себе на два с лишним века Русь), их и в помине не было, в России иногда были, иногда не были. Вывод как будто бы  напрашивается сам собою: Россия, пусть «испорченная», но Европа.

Испорченная Ордой. Испорченная идеологией «особого пути», которую – не все это знают – изобрели еще в XVI веке церковники-иосифляне (от имени их лидера Иосифа Волоцкого), чтобы уберечь свои гигантские  земельные  владения от европейской Реформации и отечественных нестяжателей. Испорченная своей величиной, которую так легко оказалось спутать с величием. И многим-многим другим, включая искореживший ее опыт советской империи.

Но при всем том она была и остается Европой.

Извините за длинное предисловие, просто без него я не мог бы ответить на ваш вопрос в «двух словах», как вы просили. Теперь могу. Отечественная история учит, что у России есть лишь одно  будущее – европейское.

Изживание «порчи»

— Для вас красная нить в том, развивается ли Россия в общеевропейском русле или уклоняется от него в поисках  «третьего Рима», державы славянского мира, «светлого коммунистического будущего всего человечества». Как вы оцениваете риск того, что Россия снова может обратиться к изобретению очередного исторического велосипеда?

— В двух словах – возможно все. Но вероятность, я думаю, невелика, чтобы не сказать ничтожна.

Ну, подумайте, четыре столетия бродила Россия по имперской пустыне. Результат вы видите. 150 лет назад Герцен предсказал, что настанет день и  развалится «гниющая империя России». И тогда все вспомнят, как прав он был, защищая – один против всех —  бунтовавшую против империи Польшу.

Пророчество сбылось, как все пророчества, лишь отчасти. О Герцене мало кто вспомнил, но империя и впрямь развалилась в один день. Развалилась без плана, без подготовки, как бы сама собою. Сгнила. Мыслимо после этого вернуть страну обратно в пустыню? А без империи, какой уж там «исторический велосипед»?

Но это лишь частный случай изживания исторической «порчи». Теперь, если Россия вообще переживет сегодняшнюю беспутицу, ее возвращение к европейским гарантиям лишь вопрос времени. К 2018 году? К 2024? К 2030?

Темп выздоровления зависит главным образом от того, как скоро сможет оппозиция убедить публику – и в стране и в мире, — что Россия способна изжить и остальную «порчу» так же, как изжила империю. В первую очередь идеологию – и ментальность – «особого пути». И, конечно, внятно объяснит, как ее можно изжить.

Замечательный  опыт такого изживания «порчи» у нас есть. Всю первую половину XIX века интеллектуальная элита страны – одинаково и западники и славянофилы – бесстрашно била в одну точку: Россия испорчена. Как писал Алексей Хомяков: «Покуда Россия остается страной рабовладельцев, у нее нет права на нравственное значение». И что вы думаете? Пристыдили-таки даже такого заядлого противника отмены рабовладения, как Александр II.

Скажут, так то XIX век, тогда никто не боялся, что признание «порчи» унизит страну (не было еще комплекса неполноценности). Тогда была капитуляция в Крымской войне, наглядно доказавшая правоту оппозиции. Тогда, наконец, была такая вопиющая «порча», как порабощение соотечественников. А сейчас где ее взять?

Так вот же она, говорю я, бьет в глаза! Разве отсутствие гарантий от произвола в европейской стране менее постыдно в XXI веке, чем порабощение соотечественников в  XIX-м? Что в таком случае мешает патриотам России (я, конечно, не о «профессиональных патриотах», порожденных комплексом неполноценности, как Михаил Леонтьев или Максим Шевченко), так же объединиться вокруг изживания «порчи», как объединились их предшественники два столетия назад?

Но вот здесь-то и закавыка. В отличие от предшественников, сегодняшняя интеллектуальная элита возглавить эту борьбу, увы, не готова. Большая ее часть к серьезной национальной самокритике неспособна. Назовите это, если хотите, комплексом неполноценности, которого не было у предшественников. Во всяком случае, изживанию «порчи» предпочитают они глубокомысленные рассуждения о том, почему «в России невозможно построение культуры по типу западной». И удобный, согласитесь, прием для этого придумали: Россия, мол, просто «другая цивилизация».

До такой степени «другая», спросим мы, что исключает гарантии от произвола? Но нет у них на этот решающий вопрос ответа. Несмотря даже на то, что, как сказал один умный человек, если вас стукнут по лбу полицейской дубинкой, шишка у вас вскочит одинаковая – и на Западе и на Востоке.

Не думайте, однако, что этот интеллектуальный саботаж, все эти «другие цивилизации» и «Русские системы», все вроде бы пустячные рассуждения об «ордынизации Руси» и «метафизическом характере Русской власти», так уж безобидны. На самом деле они обезглавили сегодняшнюю оппозицию. Исторический опыт говорит, что наиболее вероятный шанс победить имеет в России оппозиция, если возглавит ее интеллектуальная элита страны. В противном случае оппозиция бродит впотьмах.

Похоже, что, избавившись от империи, получили мы взамен другую, на этот раз интеллектуальную «порчу», серьезно замедляющую темп выздоровления страны.

Усугубляется все тем, что оппозиция, с головой погруженная в повседневную суету текущей политики, этой «порчи» не замечает, не знает, что обезглавлена, не понимает даже, о чем речь. И в результате не имеет представления, как реагировать, когда такой безупречный демократ, как Ю.Н. Афанасьев заявляет вдруг: «Русская система – и точка». Или такой безупречный либерал, как Ю.С. Пивоваров, объясняет: «Надеяться на то, что Россия когда-нибудь станет нормальной европейской страной невозможно».

Я, однако, надеюсь. В первую очередь на то, что не иссякли еще в интеллектуальной России чаадаевские пороховницы, и услышит она, наконец, совет одного из самых проницательных своих предшественников: «Наверное, нам нельзя будет долго оставаться в нашем одиночестве… Это ставит всю нашу будущую судьбу в зависимость от судеб европейского сообщества. Поэтому чем больше мы будем стараться слиться с ним, тем лучше это будет для нас». 1829 год. А нам все еще невдомек.

Герцен и «другие элементы»

—  Вы – один из ведущих исследователей русского национализма. В чем его опасность для сегодняшней России? Что опаснее – «имперскость» или национализм? «Вырождается» ли русский национализм, пользуясь терминологией вашей работы о славянофилах? Каковы перспективы национализма в нашей стране – превращение в квазиреспектабельную идеологию власти или открытый массовый фашизм?

—  Тут четыре трудных вопроса сразу. Ответить на некоторые из них придется поэтому односложно.

А) Угроза все в том же, в до сих пор не преодоленном иосифлянстве, в идеологии «особого пути России».

Б) Опаснее имитация «имперскости», опирающаяся на эту идеологию.

В) Вырождается русский национализм всегда, но в каждую историческую эпоху по-разному. После Крымской войны, допустим, главным мотивом в нем стала ностальгия по утраченной сверхдержавности («фантомный наполеоновский комплекс», как назвал я ее в трилогии), благодаря чему и ввязалась Россия в совершенно ненужную ей мировую войну. Со всеми вытекавшими из этого последствиями, включая большевистскую революцию.

Сегодня – понятно почему — этот мотив звучит глуше (хотя все еще звучит, отсюда остаточный культ Сталина и телевизионные победы Кургиняна). Но преобладающий мотив – все-таки «особый путь» (на чью мельницу и льют воду сегодняшние «альтернативщики»).

 Г) Думаю, ни то, ни другое (если, конечно, не считать суверенную демократию «респектабельной идеологией»). Фашизм, как выяснилось в 1905-1917 годах и снова в 1989-1993-м, в России не приживается. Если у моего издателя хватит духу опубликовать, как он намеревался, отдельным изданием посвященное этому эссе  «История одного отречения. Почему в России не будет фашизма», едва ли у кого-нибудь останутся в этом сомнения. 

— Чему учит история русской оппозиции – с учетом обстоятельств сегодняшнего дня?

— Либеральная оппозиция существует в России с самого начала ее государственности. За пять столетий она создала семь полноформатных конституций, начиная с конституции Михаила Салтыкова (1610)  и кончая ельцинской (1993), провела две Великие реформы (в XVI веке и XIX-м) и наделала кучу кардинальных ошибок.

Она не сумела ни остановить наступление крепостничества в XV- XVI веках, хотя доблестно боролась против него на протяжении четырех поколений, ни учредить в XVII- XIX веках, когда еще не было поздно, конституционную монархию в России. Хотя пыталась не раз.

Причин много, но главная, похоже, в том, что либеральные реформаторы никогда не могли найти общего языка МЕЖДУ СОБОЮ. «Молодые реформаторы» XVI века не доверяли нестяжателям, либеральная шляхта XVIII века не доверяла верховникам, новые «молодые реформаторы» XIX века не доверяли сторонникам конституционной монархии, «Яблоко» не доверяет «Правому делу».

В результате в позиции «третьего радующегося», естественно, оказывались ретрограды — и либеральная оппозиция НИ РАЗУ не одержала полноценной победы. Казалось бы, сегодняшние реформаторы должны были выучить ошибки предшественников наизусть, как верующие Библию, хотя бы просто для того, чтобы не повторять их. Увы, они не только понятия о них не имеют, но и о самом существовании предшественников не ведают.

Опять ведь альтернативщики со своей «ордынизацией Руси» постарались, внушили людям мантру, что позади у них «тысячелетнее рабство», вот они ее и повторяют. Не думая даже об очевидном: если позади у нас одно беспросветное рабство, то откуда же возьмется свобода, за которую вы ратуете? Возражают: в XXI веке без свободы никак. Так ведь и в Китае он XXI-й, а свободы там и на горизонте не видно.

И вот беда, не находится никого, кого бы услышали и кто объяснил бы оппозиции, что Россия не Китай, что у нее богатейшая либеральная традиция и десятки невоспетых героев (куда больше, кстати, чем ретроградов, которых мог припомнить в своем «Манифесте» Никита Михалков). И лишь стоя на плечах этих героев, могла бы оппозиция убедить публику, что впереди у нас и впрямь свобода.

Но для этого оппозиции нужно знать собственную историю. Знать то, что знал Герцен. Послушайте его. «Долгое рабство – не случайная вещь, оно, конечно, соответствует какому-нибудь элементу национального характера. Этот элемент может быть поглощен, побежден другими элементами, но он способен и победить».

Можно ли яснее сказать, что есть в России и «другие элементы», способные  победить традицию долгого рабства? Но ведь это же просто другое название оппозиции. Доказательство? Ее история. Послушались бы нестяжателей  — и не было бы в России четырехвекового крепостничества. Послушались бы вовремя сторонников конституционной монархии – и не было бы никакой большевистской революции. И Сталина бы не было. И некого было бы сегодня воспевать Кургиняну.

Вот чему МОГЛА БЫ учить история оппозиции. Если бы мы ее знали…

Русский вызов

— Вы пишете, что главное в модернизации – движение от произвола к свободе. Оцените в этих параметрах модернизации по Петру I и по Сталину. Что главное в модернизации по Медведеву?

— Опять два вопроса в одном. Отвечу по порядку.

А) Вы, боюсь, упустили одно обязательное условие этого главного движения – открытость миру. В нем и разница между Петром и Сталиным. Петр принял Россию после «темных веков» Московии, противопоставившей себя миру и отставшей от него, казалось, навсегда, – и вернул ее в Европу. Сталин принял относительно открытую страну и «затворил ее аки во адовой твердыне», говоря словами Андрея Курбского. Оба были тиранами и самодержцами, но после Петра могли родиться Пушкин и Толстой, а после Сталина – нет.

Б) Конечно, Медведев лучше, чем Немедведев, как сказал один остряк. Сказать о нем что- либо более определенное пока трудно.

— В современной России неразвитость демократии, ее суверенные суррогаты принято оправдывать «историческими традициями». Историческая традиция предстает главным уроком истории. Но ведь в истории есть разные традиции. Разве не задача историка и политика – уметь выбрать те традиции, которые ведут в будущее, а не оставляют в прошлом? Если так, то как бы вы переформатировали матрицу исторических традиций России?
 
— Сурков сказал и не где-нибудь, а в Академии наук, что «культура – это судьба». И никто почему-то не спросил (в Академии!), что, собственно, имеет он в виду под культурой? Традицию, вспомним Герцена, долгого рабства или «другие элементы», способные ее победить? Я настороне «других элементов». Сурков, боюсь, на противоположной.
     
— Одна из ваших книг, вышедших на Западе, называется «Русский вызов и 2000 год». А в чем, по вашему мнению, состоит «русский вызов» образца 2012 года?
 
— Покуда большинство опрошенных в России на стороне Каддафи, единого фронта Цивилизации (в единственном числе и с заглавной буквы) против варварства в мире не будет. В этом смысле «русский вызов» остается сегодня тем же, каким он был в 2000 году.