Евгений ГОНТМАХЕР: «Из страны изымают будущее». Что будет с экономикой в этом году. В следующем. Индексация. Пенсии. Уровень жизни и ее качество.
Арнольд
Хачатуров
Экономист
Евгений Гонтмахер, замдиректора Института мировой экономики и международных
отношений РАН и член Комитета гражданских инициатив, рассказал «Новой»
о нарастающем кризисе пенсионной системы, перспективах повышения
пенсионного возраста и месте России в современном мире. Мы боимся
реформ и бездействуем, а потому безвозвратно теряем время и наши
позиции — даже в качестве региональной державы уровня Индии или
Бразилии. Снижение ставки индексации пенсий россиян ради экономии бюджетных
средств уже неизбежно — вопрос только в конкретных цифрах.
— При уровне фактической инфляции в 11,9%
в правительстве спорят: индексировать пенсионные выплаты на 4,5% или
все же на 7%, но при этом вновь изымать накопительную часть. Чем
может быть чреват такой удар по пенсионерам — все еще важной для власти
электоральной группы?
— Уже
в этом году происходит снижение реального содержания пенсий, хотя
в феврале была проведена индексация по уровню инфляции прошлого
года — 11,4%. При этом у пенсионеров инфляция немного «своя».
У них другая потребительская корзина по сравнению с той,
по которой рассчитывается официальная инфляция. В этой корзине,
естественно, больше продуктов питания, причем самых элементарных, выше доля
расходов на лекарства. А рост цен на такие товары
и в этом году, и в прошлом был выше среднего. Корзина
Росстата с социальной точки зрения рассчитана на верхний средний
класс: там есть мясные и рыбные деликатесы, достаточно дорогая одежда,
услуги, которыми многие пенсионеры не пользуются.
Теперь про
следующий год. Думаю, что этот вопрос действительно практически решен —
очередная индексация в начале 2016 года будет проведена
по ставке ниже фактической инфляции. Мы переходим на индексацию
по прогнозируемой инфляции. Так было в конце 90‑х, когда экономика
находилась в очень сложной ситуации. Это, кстати, интересный признак:
правительство косвенно признает, что с точки зрения состояния экономики мы
вернулись в те времена. При этом правительство очень оптимистично смотрит
в будущее: в следующем году нам обещают инфляцию на уровне 7%,
в 2017 году — вообще 4%. Но пока что ситуация развивается в противоположную
сторону.
Среди
пенсионеров есть разные группы: например, работающие люди, которые получают еще
и зарплату. Зарплата, правда, тоже снижается в реальном исчислении,
но все-таки эти пенсионеры имеют дополнительные доходы, ведь жить
в России на одну пенсию, мягко говоря, очень сложно. К этой
группе относится где-то треть всех пенсионеров — у них тоже
ухудшаются жизненные стандарты, но они еще не доходят до того
предела, где начинается борьба за выживание. Кроме того, значительная
часть пенсионеров живет с семьями: в России так сложилось
исторически. В США и Европе поколения живут отдельно, имеют
раздельные бюджеты. В России в силу отсутствия доступного жилья для
молодых людей, в силу культурных традиций все наоборот. Отчасти это
смягчает ситуацию. Наибольший удар придется по одиноким пенсионерам
и супружеским парам пенсионеров — это порядка 15—20% от общего
числа пожилых людей.
Нынешние
пенсионеры принадлежат в большинстве своем к первым послевоенным
поколениям. У них выработалась очень стойкая привычка еще с советских
времен: всегда ожидать худшего. Более-менее хорошую жизнь успели почувствовать
только молодые поколения, которые в 90‑е смогли как-то перестроиться,
начать бизнес, а потом в 2000‑е оказались на волне
экономического роста. Начал появляться средний класс. В этой среде люди
к стабильному снижению уровня жизни пока не привыкли. А старшие
поколения все помнят прекрасно, в этом смысле они гораздо гибче реагируют
на кризис.
— Сами
по себе затянувшиеся дебаты о судьбе пенсионных накоплений,
с некоторых пор и о ставке индексации — это нормальная
конкуренция мнений между ведомствами, имеющими разные функции, или признак
беспомощности власти перед лицом бюджетного кризиса?
— Это прямое
следствие кризиса, который начался еще в 2008 году. После небольшого
восстановительного роста мы снова идем вниз. Проблема очень простая: наш
Пенсионный фонд не сводит концы с концами без поддержки федерального
бюджета. Федеральный трансферт в ПФ — более триллиона рублей,
и он растет каждый год. Для бюджета это жуткая обуза, особенно
с учетом отсутствия экономического роста.
В
2012—2013 годах стало понятно, что экономическая модель исчерпана,
но реформы проводить никто не хотел, поэтому перед правительством,
я думаю, поставили чисто прагматическую задачу — немного поджать
социальные дотации. Бюджету ведь плохо, он должен тратить деньги
на оборону и прочие важные дела. Тогда и была придумана эта
схема с баллами: формально говоря, через два-три года ПФ переводится
на самофинансирование. Стоимость балла будет рассчитана исходя
из общих поступлений в фонд. Лакомый кусок в этих
условиях — накопительная часть, 6 процентных пунктов пенсионного
взноса, которые выпадают из солидарной части пенсионной системы, при
которой за счет текущих взносов работников делаются выплаты пенсионерам.
Как ни парадоксально, именно в социальном блоке возник соблазн эту
часть изъять. Обычно такие аппетиты исходят от Минфина: именно он ведь
озабочен балансированием бюджета. В данном случае Минфин проявил, прежде
всего, стратегический подход. И когда возникла идея накопительную часть
ликвидировать, как бы окунув ее в текущие расходы ПФ, Минфин стал
сопротивляться. Пока вроде бы его позицию поддерживает как ЦБ
и Минэкономразвития, так и большинство независимых экспертов.
Так что
накопительная часть пока сохраняется, но в федеральном бюджете уже
нет денег вообще ни на что, поэтому снова слышны разговоры
о том, чтобы ее заморозить третий год подряд. В этом смысле Минфин
одержал неокончательную победу, потому что сам факт заморозки очень сильно
дискредитирует всю пенсионную систему. Это означает, что никаких правил игры
нет. Люди 1966 года рождения и моложе просто не понимают, что им
делать, поскольку и так уровень доверия пенсионным институтам был низкий.
Но ведь накопления не просто заморожены где-то на счетах —
их уже нет. И эти несколько сотен миллиардов рублей надо будет как-то
возвращать.
Накопительную
часть отстояли, видимо, рассчитывая на экономический рост
в 2016 году — тогда еще были такие прогнозы. Сегодня
макроэкономика рубит по идее накопительной части очень сильно. Последние
данные по августу: продолжение спада производства, мы идем дальше вниз.
Теперь даже официальный прогноз обещает рост ВВП только в 2017 году,
и это очень оптимистичный сценарий. Впрочем, 1—2% экономического роста
ровным счетом ничего не меняют.
Минфин
попадает в сложное положение: продление моратория на накопительную
часть окончательно подорвет доверие людей к накопительной системе,
и тогда в социальном блоке снова начнут говорить
о целесообразности ее полной ликвидации. Либо придется формировать
государственные обязательства взамен этой части — например, выпускать
облигации, раздавать их людям и говорить, что через 20 лет деньги
будут им возвращены. Как и в истории с отчислениями
на капремонт жилья, судьба этих средств будет абсолютно непредсказуемой.
Понимаете,
нельзя в стране, где нет нормальных институтов, где экономика абсолютно
архаична, взять отдельный сектор и провести там эффективные реформы.
— Каковы
шансы, что к сокращению индексации пенсий и очередному изъятию накопительной
части в следующем году прибавится еще и повышение пенсионного
возраста?
— Со
следующего года пенсионный возраст никто повышать не будет, это очевидно.
Минфин просто пробрасывает пробный шар, еще раз инициируя дискуссию внутри
правительственных кругов, хоть и делает это публично. Но все
прекрасно понимают, что повышение пенсионного возраста требует большой
подготовительной работы. Это рано или поздно в России, конечно,
произойдет, но, во‑первых, необходимо предварительно перестроить систему
определения инвалидности. Если повысят пенсионный возраст, то люди будут
просто выходить на инвалидность по-прежнему в 60 лет (мужчины)
и 55 лет (женщины), получая ту же пенсию. Затем, надо что-то
делать с рынком труда, так как у нас много работающих пенсионеров.
Сейчас маленькая пенсия плюс маленькая зарплата дают возможность хоть еще
как-то существовать на пенсии не в режиме ежедневного выживания.
А если мы повышаем пенсионный возраст и лишаем этих людей пенсии даже
на 2—3 года, то мы просто создаем новую группу бедных.
Ну и чисто прагматически: у той части власти, которая занимается
политикой, есть электоральный цикл. Это выборы в Думу
в 2016 году, которые «Единая Россия» непременно хочет выиграть,
и выборы президента в 2018 году, в которых Владимир Путин,
скорее всего, будет принимать участие. Поэтому решение о начале
с 1 января 2016 года повышения пенсионного возраста — удар
власти под дых. Такая мера вызвала бы крайнее недовольство среди
населения.
— Вся
новейшая социальная статистика — от количества бедных россиян
до уровня смертности — выглядит довольно мрачно. Как далеко
в прошлое по качеству жизни будет отброшена Россия?
— Есть
понятие «уровень жизни» — это конкретные параметры доходов
и потребления. А есть понятие «качество жизни» — это немножко
другое. Бывает, что все вроде бы хорошо, а счастья нет. У наших
людей интуитивно плохие ожидания будущего. Вот сейчас за чертой бедности
живут уже 16% населения, но социальных бедствий не видно даже
в провинции: голодные люди по улицам не ходят.
Но у подавляющего большинства населения настрой пессимистичный. Все
ожидают ухудшения ситуации, безработица выходит на первые места среди
негативных ожиданий.
Очень
тревожный синдром — это деградация населения. Когда люди начинают сами
себя ограничивать в своих претензиях на эту жизнь, то они
фактически перестают себя уважать. Да, будут ходить в ватнике, картошкой
с водкой питаться, да и черт с ним. Это такая форма
маргинализации, которая очень сильно распространена в России, особенно в провинции.
Эти люди точно никуда не пойдут. Если кто-то вдруг начнет громить все
вокруг, то они в крайнем случае побегут в магазины вытаскивать
еду, но кто-то ведь должен первый начать. Но деградация, снижение
качества жизни — изъятие будущего из нашей страны.
— Какие
варианты действий есть у власти? Перед прогрессивными реформами она
испытывает патологический страх. С другой стороны, реакционный сценарий,
«глазьевщина» с государственным регулированием цен и тотальной
изоляцией, пока что «не соответствует официальной позиции Кремля»…
— Власть боится
любых реформ — и глазьевских, и условно либеральных.
Реформы — это риски. Начав их, ты всегда входишь в некое море
неопределенности. И чтобы в этом море пройти между рифами, нужен
достаточно большой профессионализм, которого у нашего государства нет.
Ведь маргинализация людей, о которой я говорил, происходит
не только в народе, но и во власти. Сейчас даже
на федеральном уровне качество госуправления — ниже плинтуса.
Я уже не говорю про воровство, коррупцию — это само собой.
Возьмите,
например, переход на однолетний федеральный бюджет. Люди ведь просто
расписались в своей беспомощности: они не могут управлять
экономическими процессами, не могут влиять на них. Они могут только
влезть внутрь, схватить три копейки и вылезти обратно. Власть будет
до последнего консервировать ситуацию, опираясь на очень большой
потенциал терпения людей. Ситуацию может изменить только какой-то форс-мажор.
— Если
не случится форс-мажор, мы увидим неспешный транзит России в ряды
стран-аутсайдеров?
— Сегодня
в мире есть три сверхдержавы: США, Китай и Евросоюз. Они имеют
глобальные интересы и могут влиять на события в любой точке
мира. Есть региональные державы: Индия, Бразилия, Нигерия, Индонезия, Япония,
пока еще Россия. Есть страны более низкого, третьего уровня: например, Аргентина,
Венесуэла, Египет. Несмотря на свой размер и потенциал, они находятся
в перманентном социально-экономическом кризисе, не имея
сколько-нибудь серьезного влияния даже на развитие событий в своем
регионе. Есть еще failed-state вроде Сомали или Сирии, где государства нет
вообще. Мы рискуем вылететь на третий уровень, а потом, если так
пойдет, то и ниже. Единственное, что нас пока удерживает
в нынешнем статусе, — ядерное оружие, право вето в Совбезе ООН.
Но процесс спуска вниз в мировой иерархии все равно идет, и пока
прогноз негативный. Даже не с точки зрения цифровых параметров,
а с точки зрения качества жизни, качества человеческого капитала.
Такая
ситуация требует системных, глубинных изменений. Не уверен, что сейчас для
этого в стране есть ресурсы. Народ безмолвствует, все ложится
на элиты. Но и там люди заинтересованы прежде всего в том,
чтобы и дальше продолжать контролировать финансовые потоки. Это очень
тяжелая историческая ловушка, выхода из которой я пока что не вижу.
Автор: Арнольд Хачатуров
Постоянный
адрес страницы:http://www.novayagazeta.ru/economy/70011.html
Источник: Новая газета