В поисках последнего адреса.
Актриса Елена Коренева рассказывает о своей бабушке, которая провела в заключении 21 год, и о дедушке, расстрелянном в 1937 году.
|
|
|
Андрей Константинов |
|
|
|
Мария Соркина |
Мой дедушка,
Андрей Андреевич Константинов, был журналистом, работал в «Правде», состоял в
ВКП(б) с 1917 года, но в 1923 году примкнул к оппозиции и в 1928-м из партии
его исключили, а в апреле 1929 года в первый раз арестовали за
контрреволюционную деятельность. Через год освободили.
В 1933-м арестовали
снова, обвинив в создании контрреволюционной организации, и на три года
отправили в Верхнеуральский изолятор. В 1936 году его сослали «на поселение» в
Архангельск, где буквально через два месяца снова арестовали, судили все по той
же 58-й статье (контрреволюционная деятельность) и дали 5 лет на Колыме, а
через год приговорили к высшей мере наказания. В конце восьмидесятых Андрей
Константинов был посмертно реабилитирован за отсутствием состава преступления
по всем четырем обвинениям.
Все это я
узнала о дедушке буквально в этом году, когда получила доступ к архивам КГБ
(ФСБ).
Бабушку,
Марию Рафаиловну Соркину, арестовали в 1933-м, освободилась она в 1954 году.
О том, что
дедушка был расстрелян, бабушка узнала в 60–70-е годы, но точной документальной
информации о его смерти не было.
В 1936 году
по прибытии на Колыму дедушка стал одним из четырех руководителей голодовки 59
заключенных. Они писали письма в разные инстанции, в которых требовали
соблюдения своих прав и выражали мнение, что, несмотря на то, что каждый из них
посажен на определенный срок, истинная цель — их намеренное уничтожение.
Из заявления
группы заключенных Севвостлага генеральному комиссару государственной
безопасности Ягоде: «Постановлением Особого Совещания мы без суда и
следствия направлены в концлагерь на Колыму. Самый характер постановления,
обрекающий больных и изнуренных многими годами политических репрессий людей на
общий лагерный режим, ставит нас в несравненно более тяжелое положение, чем
общую массу заключенных. Поэтому мы вынуждены настаивать на предоставлении нам
следующего минимума условий, без которых пребывание и работа в лагере
равносильны физическому истреблению…»
Они
требовали соблюдать режим работы — 8-часовой рабочий день и шестидневку, дать
им работу по специальности или возможность приобрести специальность, поселить в
нормальное жилье с соблюдением санитарных норм, предоставить возможность
совместного проживания семейных (цитата из письма: «Насильственное отделение
мужей от жен при условии отбывания ими заключения на территории одного лагеря
является неслыханным и циничным издевательством»)…
Я задаю себе
вопрос: зачем они это писали, что, дедушка не знал, кто такой Ягода? Он был
образованным, умным человеком — это видно из протоколов его допросов хотя
бы по тому, как он лавирует, не отвечает на вопросы или отвечает так, чтобы
обезопасить других. В 1936 году он уже, наверное, все понимал. Ценность этих
писем — в том, чтобы все осталось в истории, и у меня возникло предположение,
возможно, для того они и были написаны.
Ровно через
год, 27 ноября 1937 года, их расстреляли, всех 59.
В 1987 году,
незадолго до бабушкиной смерти, нам пришло короткое официальное письмо о том,
что расстрелянный Андрей Константинов реабилитирован за отсутствием состава
преступления. Помню, как я держала в руках это письмо и как похолодела от этой
фразы.
В 1988-м я,
как и в случае с дедушкиной реабилитацией, снова радуюсь, что это произошло при
жизни бабушки, — она получила известие, что вышла книга Стивена Коэна «Бухарин.
Политическая биография 1888–1938», и там, на коллективном портрете сотрудников
«Правды», сделанном к десятилетию газеты, между Николаем Бухариным и Марией
Ульяновой стоит мой молодой дедушка. Это единственная дедушкина фотография,
которая у нас есть.
Точную дату
расстрела я узнала в начале двухтысячных годов. Есть сайт «Мемориала» — «Жертвы
политического террора в СССР», lists.memo.ru, там можно найти информацию. Мы
залезли в интернет, и я нашла дедушку и бабушку. У дедушки стояла дата: 27
ноября 1937 года. Но относительно полную информацию обо всех этапах и местах
заключения я получила только в архивах ФСБ, когда представители «Мемориала»
рассказали мне, кому и по какой форме писать, чтобы получить к ним доступ.
Трудно
сказать, почему я не сделала это на десять лет раньше. Мы настолько привыкли к
тому, что все запрещено и закрыто, что даже не пытаемся ничего узнать.
О проекте
«Последний адрес» я узнала от Сергея Пархоменко. Мы с сестрой загорелись идеей
установить табличку на доме, откуда увели дедушку и бабушку, но у нас не было документального
подтверждения, в каком именно доме они жили в Большом Афанасьевском переулке.
В архивной
справке и у бабушки, и у дедушки был указан адрес. Какое счастье было приехать
туда, обойти этот дом, обнюхать его!..
Когда мы
занимались дедушкиной табличкой, у нас с Сергеем Пархоменко возникла идея
заглянуть на сайт mos.memo.ru — «Расстрелянные в Москве» и посмотреть, не
репрессировали ли кого-то еще из жильцов этого дома. На меня этот сайт произвел
шоковое впечатление — потрясает спектр возрастов, происхождений и
национальностей. По-моему, это самый убедительный визуальный аргумент в споре о
том, что это было — террор или историческая необходимость для укрепления
индустриализации и сельского хозяйства. Мы обнаружили, что по этому адресу жил
еще один расстрелянный, Фромберг Мордух (Матвей) Моисеевич, и я решила
установить табличку и с его именем тоже, ведь устанавливать их можно не только
своим родственникам. Со временем я хочу заказать установку еще нескольких.
Стертые из памяти судьбы и имена должны быть восстановлены.
А лучше
всего об этом сказано в Библии: «Итак, не бойтесь их, ибо нет ничего
сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано». «Посему,
что вы сказали в темноте, то услышится во свете; и что говорили на ухо внутри
дома, то будет провозглашено на кровлях».
Автор: Ксения Кнорре-Дмитриева
Постоянный
адрес страницы:http://www.novayagazeta.ru/society/70539.html
Источник: Новая газета