Вредная привычка: можно ли избавиться от нефтяной зависимости?
Владислав Иноземцев, Директор Центра исследований постиндустриального общества
Некоторые
страны успешно преодолевают «ресурсное проклятие», некоторые деградируют и
разрушаются после снижения цен на сырье. В каком лагере окажется Россия?
Когда цены на нефть, судя по всему, «легли в дрейф» в диапазоне между $25 и 40
за баррель и российская экономика сталкивается с реальной перспективой долгого
«выживания» в новых непростых условиях, все больше внимания обращается на тему
«ресурсного проклятия» и на поиск путей его преодоления. Спектр мнений очень
широк: от необходимости «новой индустриализации» по советскому образцу до
хеджирования цен на ресурсы и манипуляции объемами добычи. Между тем мне
кажется, что для начала серьезной дискуссии на эту тему необходимо, с одной
стороны, немного разобраться в самом понятии и, с другой — оценить, насколько
данная задача на деле входит в список приоритетов российской власти.
Идея «сырьевого проклятия», или тезис о том, что значительные запасы природных
ресурсов тормозят экономическое развитие страны, вошла в научный оборот с
легкой руки Джеффри Сакса и Эндрю Уорнера в середине 1990-х годов (Sachs,
Jeffrey and Warner, Andrew. Natural Resource Abundance and
Economic Growth, Cambridge (Ma.): NBER Working Paper 5398, Dec. 1995). Как полагали авторы, доступность
источника дохода не поощряет поиск альтернатив. Основания для такого вывода
имелись: в 1970–1989 годах экономики, экспорт природных ресурсов из которых
превышал 10% их ВВП, росли в 2,9 раза медленнее, чем те, где этот показатель
был менее 2%; причем все хорошо помнили катастрофический долговой кризис
1980-х. В конце 1990-х теория была подтверждена российским дефолтом и
трудностями, с которыми столкнулись другие petrostates, но 2000-е изменили
ситуацию, сделав Россию одним из рекордсменов по экономическому росту.
Однако зависимость от экспорта сырья никуда не ушла, и мы видим последствия
этого сейчас. Почему возникает «сырьевое проклятие» и можно ли с ним
справиться? Я бы отметил как минимум три причины, которые делают данное явление
практически неизбежным (разумеется, кроме самого факта наличия в стране крупных
залежей полезных ископаемых).
Реклама
Психологическое состояние
Во-первых, как ни странно, это «психологическое» состояние страны и народа в
тот или иной период. Например, в 1950-е годы Малайзия начала путь независимого
государства как крупнейший в мире поставщик каучука, олова и пальмового масла,
но сегодня это 20-я экономика мира по объему промышленного производства и
экспортер высокотехнологичных товаров, хотя и выступает крупным производителем
нефти и газа. Бразилия, крупнейший в Латинской Америке в 1960-е годы экспортер
минерального сырья и сельскохозяйственных товаров, в 1965–1973 годах
наращивала производство промышленной продукции на 14,2% ежегодно, и сейчас
это седьмая экономика мира (хотя нефти добывает в 14 раз больше, чем в 1970-м).
Почему так произошло? Я склонен полагать, что в этих странах сырьевая
специализация олицетворяла прошлое (в том числе и колониальное), тогда как
технологический прогресс и промышленная революция — будущее. Поэтому
формирование новой идентичности прямо предполагало преодоление сырьевого
характера экономики.
Напротив, в Анголе, Нигерии, Ливии, странах Персидского залива нефтяной бум
случился практически сразу после деколонизации, и тут возникли «сырьевая
идентичность» и надежда, что природные ресурсы позволят диктовать свою волю
миру (как это было, например, в период нефтяных кризисов 1973–1974 или
1980–1981 годов).
В России мы тоже видим роль данного обстоятельства. «Лихие 1990-е» — это
период, когда мы ничего не значили в мире, советское время — когда нас боялись.
Но идентичность новой России — это «нефтедержавная» идентичность per se; мы
убеждены, что можем перекрыть «вентиль» Европе; что за газ китайцы будут
вечными нашими союзниками; а уж про постсоветские страны и говорить нечего. Доктрина
«энергетической сверхдержавы», сейчас несколько подзабытая, — это и есть суть
современной России. Если отнять у нас эту черту идентичности, останется лишь
«консерватизм» (как у Саудовской Аравии ваххабизм), и собственно, все. Отторгая
1990-е, восхищаясь поздним СССР, мы, по сути, сами укрепляем «сырьевое
проклятие», не мечтая ни о чем ином. Поэтому правы те, кто называет нынешнюю
российскую элиту «сектой свидетелей высоких цен на нефть». В этом она очень
похожа, например, на венесуэльскую (где «чавизм» расцвел в тех же условиях). В
то же время известно, что государства, которые бум ресурсной экономики застал в
более развитом и «устаканившемся» состоянии, легко справились с ним, от
Голландии и Великобритании до Канады и Австралии.
Политическое устройство
Крайне важное значение имеет качество элиты и характер политического устройства
той или иной страны. При прочих равных ощущение устойчивой легитимности
обеспечивает куда бóльшую вероятность выхода из зависимости от сырья, чем
существование имитационного режима. Примеры Малайзии и Объединенных Арабских
Эмиратов (двух федераций монархических государств), Катара, Бахрейна и даже
Саудовской Аравии выгодно отличаются от Анголы, Ливии, Нигерии, или Ирака.
Обладая далеким горизонтом планирования, правители первой группы стран
относительно удачно запускали процессы диверсификации экономики, так как имели
ощущение исторической перспективы. Я не говорю про Малайзию, но ОАЭ сегодня
выступают крупным центром промышленного производства в Заливе, здесь базируются
две из пяти крупнейших авиакомпаний всего Ближневосточного региона, находится
самый крупный пассажирский аэропорт в мире, отлично развиты индустрия туризма и
строительства. Саудовская Аравия, как бы скептически к ней сегодня ни
относились, выступает крупнейшим мировым производителем многих товарных
позиций в химической промышленности и промышленности полимеров, а в 1990-е годы
выступала даже нетто-экспортером пшеницы, пока в стране не решили, что это
излишне дорогое удовольствие. Даже если страна и не перестает быть «сырьевой»
(только в Дубае «зависимость» от экспорта энергоносителей сейчас сопоставима с
голландской), она направляет значительные средства в свою трансформацию (что
видно на примере Кувейта, Бахрейна или Катара).
Напротив, там, где власти не ощущают себя устойчиво (в Нигерии с 1960 года
произошло несколько военных переворотов; в Судане годами идет гражданская
война; в Венесуэле «революционная» легитимность была сомнительной с самого
начала; в Ливии то же самое можно было сказать о Джамахирии), нефтяные доходы
не ведут к развитию страны и преодолению «проклятия». В Венесуэле разведанные
запасы нефти, оцененные по ее нынешней стоимости, достигают $356 тыс. на
каждого жителя страны (в то время как номинальный ВВП на душу населения
составляет $4,2 тыс. в год). Временщики не способны преодолеть «сырьевое
проклятие».
Россия, к сожалению, в полной мере является тому подтверждением. Если
сравнивать ее с другими нефтедобывающими странами, она скорее похожа на Анголу
или Нигерию, чем на Катар или Эмираты. За 15 лет нефтяного бума инвестиции в
инфрастуктуру практически не выросли в реальном выражении; новой
промышленности не построено; серьезных иностранных инвестиций в несырьевой
сектор не привлечено. Российские чиновники и предприниматели выводят средства в
офшоры, как та же венесуэльская PDVSA, которая основные операции проводит в
офшорных банках, а деньги в страну доставляет самолетами в наличной валюте,
чтобы продать на черном рынке и расплатиться с работниками. Все это плата на
короткий горизонт планирования, который неизбежен при наличии то
«проблемы-2008», то «-2018», то какой-нибудь еще.
Плохие соседи
Наконец, крайне важным фактором является региональная специфика той или иной
страны. Если богатая ресурсами страна находится в регионе бурного промышленного
роста, она с высокой вероятностью сумеет противостоять «ресурсному проклятию»
(примерами может быть та же Малайзия, а также Индонезия или Вьетнам). Близкие
друг другу страны склонны заимствовать механизмы и паттерны развития, и это
может выступать как условием прогресса, так и причиной его замедления:
например, в государствах Персидского залива, экономически более открытых миру,
опыт модернизации помогает всем странам региона относительно быстро идти
вперед. Напротив, на постсоветском пространстве формирование авторитарных
режимов, зависимых от сырьевых доходов и при этом перенимающих практики друг
друга, в большинстве случаев затрудняет хозяйственный прогресс, а порой даже
останавливает его.
Если попытаться ответить на вопрос, возможно ли России преодолеть «ресурсное
проклятие», я бы сказал, что такая вероятность в ближайшие 10–20 лет
практически исключена. Во-первых, на нисходящей фазе в движении сырьевых цен
складывается впечатление, что «проклятие» проходит само (доля нефтегазовых
доходов бюджета сейчас резко падает). Во-вторых, масштабная модернизация стоит
денег и требует значительного трансферта технологий, что в условиях спада в
экономике и низкого курса рубля выглядит очень проблематично. В-третьих, элиты
в России более всего ориентированы сейчас на собственное выживание и к реформам
не склонны. В-четвертых, успешное преодоление «сырьевого проклятия» возможно
только в случае интеграции страны в мировую экономику, а мы пока идем в
обратном направлении.
На мой взгляд, максимум, что нам может удаться, это путь относительно успешных
экономик Персидского залива: Россия может существенно повысить эффективность
использования денег, получаемых от экспорта сырья; усовершенствовать
инфраструктуру; изымать больше ренты в бюджет, снижать налоги на несырьевой
сектор и т.д., то есть задавать условия для «несырьевого» развития и
стимулировать инвестиции в индустриальный и сервисный сектора. Но не более
того. Успешность такого проекта будет критическим образом зависеть от качества
государственного управления, надеяться на изменение которого у нас нет никаких
оснований…
Подробнее на РБК:
http://www.rbc.ru/opinions/economics/20/02/2016/56c7f9ad9a794720f77b5fe6?from=typeindex%2Fopinion
Источник: РБК