Михаил Федотов: Памяти Александра Гинзбурга

Листая прессу

Изгнанный правды ради

Праведники – всегда редкость. А уж такие, которые прокладывают свой путь сквозь мели и рифы, не обращая на них ни малейшего внимания, – считанные единицы. По справедливости в честь каждого из них, особенно по юбилейным датам, следовало бы устраивать нечто торжественное – с пышными речами и медными трубами. Но сегодня, в день 70-летия едва ли не самого знаменитого советского диссидента, Александра Гинзбурга, никаких торжеств не будет. Никто не встанет на юбилейную вахту, не отметится трудовым подвигом. Не будет и торжественного заседания в Кремлевском дворце съездов с пионерами в галстуках и почетным президиумом. Разве что десяток-другой тихих немолодых интеллигентов соберутся в подвальчике московского «Мемориала», чтобы помянуть того, кто был буревестником, нет, впередсмотрящим, нет, провозвестником, а еще точнее, пророком революции. Революции, которую мы не заметили, но плодами которой пользуемся уже полтора десятка лет. Конечно, плоды революции разошлись по рукам, рассовались по карманам совсем не так, как подсказывает элементарное чувство справедливости. Одним досталась свобода слова, другим – свобода цензуры, одним – свобода предпринимательства, другим – свобода хапка. На такой ли результат работал мой друг Алик Гинзбург, когда в 1960 году выпускал самиздатовский литературный альманах «Синтаксис», сразу и навсегда приковавший к неподцензурному издателю пристальное внимание господ чекистов? Об этом ли мечтал он, сидя в тюрьме за составление «Белой книги» со стенограммами процесса над писателями Синявским и Даниэлем? Или потом, организуя работу солженицынского фонда помощи политзаключенным, создавая Московскую Хельсинкскую группу (он называл ее «первой беспомощной ласточкой, громко кричащей о весне») и в очередной раз отправляясь за это в тюрьму? Кажется, он только то и делал в своей советской жизни, что боролся за человеческое достоинство и сидел за это в лагерях. Там, в лагере, он и женился – под восторженными взглядами политических и прочих зэков, готовых преклонить колени перед силой духа его избранницы, Арины, которую ничто не вынуждало спускаться в этот круг ада. Ничто, кроме любви.

Потом об этой лагерной свадьбе напишут и поставят пьесу, Гинзбурга обменяют на провалившихся шпионов и в далекой Америке разные президенты будут с ним хороводиться, приглашать, чествовать, награждать. У него будет все, чтобы в славе и достатке продолжить свои дни в качестве одного из профсоюзных деятелей или университетского профессора. Но не зря же праведника Лота предупреждали не оборачиваться на гибнущие Содом и Гоморру. Алик обернулся. Конечно, он не мог вернуться в Россию, пока та была Советским Союзом. Но он мог собирать деньги и вещи для тех, кто остался «за железным занавесом», мог в каждый номер парижской «Русской мысли» писать свои «вести с Родины», рассказывая правду о том, что происходило в стране.

Строго говоря, Александр Гинзбург всегда был просто честным журналистом. Своим читателям – а их у него было много, даже когда «Эрика» (пишущая машинка) давала лишь четыре экземпляра, – он рассказывал только то, правдивость чего готов был отстаивать даже перед уголовным судом. Он был уверен, что всякое высказанное слово меняет реальность, но только правдивое – к лучшему. Когда бывало вечерком мы засиживались на кухне в его «социально-наемной» квартире, выделенной ему по просьбе российского посла Юрия Рыжова (были же такие послы!) тогдашним мэром Парижа Жаком Шираком, то разговор всегда вертелся вокруг ситуации в России. То ли засилье гжельской посуды на стенах и полках, то ли перезвон сотен колокольчиков, колыхаемых легким сквозняком, навевали горьковатый «дым отечества». И сквозь этот «дым» ясно проступали черты той России, которую Алик искал всю жизнь.

Среди достопримечательностей парижского кладбища Пер-Лашез русских посетителей обычно привлекает известная по школьным учебникам так называемая Стена коммунаров, а вовсе не скромный православный крест на могиле Алика. Хотя если вдуматься, то от коммунаров след тянется в России к большевикам и к большой крови. А куда, к кому протянется в России след от Александра Ильича Гинзбурга, тоже попавшего в 90-х годах в школьные учебники, но так и не вышедшего из-под подозрения? Ведь если не найдется хотя бы десять праведников…

Автор – министр печати РФ в 1992–1993 гг., секретарь Союза журналистов России.

Источник: Новые известия

Поделиться ссылкой:

Добавить комментарий