Письмо историку
Существовать
в России в наши дни — увы, неисправимая оплошность: чего ни пой, куда ни
поверни, с кем ни сойдись — все это будет пошлость
О будущий
историк-буквоед! Займись другой эпохою, не трожь нас. На что ни глянешь из
грядущих лет — сейчас же закричишь: какая пошлость! Я возразить ни словом не
смогу: осмысленность с презреньем обошла нас. Пока мы бились в замкнутом кругу,
мы опускались, гнили, опошлялись. Я личность завалящую свою из общего не
исключаю ряда: я точно так же заживо гнию, брезгливых снисхождений мне не надо.
Существовать в России в наши дни — увы, неисправимая оплошность: чего ни пой,
куда ни поверни, с кем ни сойдись — все это будет пошлость, единой деградации
процесс, хвалила власть тебя или карала. Ругать КС и состоять в КС, любить или
порочить либерала; косясь и ежась, двигаться бочком меж нациком и хачем
нелегальным; быть яростным навальным хомячком, антинавальным иль самим
Навальным; ругать коммунистический ГУЛАГ, хвалить коммунистическую прошлость,
показывая Западу кулак… какая пошлость, млядь, какая пошлость! Вломить
мигрантам сочных бирюлей, дружить с мигрантом тайно и украдкой… Писать, читать…
Но что всего пошлей — так это ощущать себя над схваткой, провозглашать всеобщую
чуму, не выходить ни на какую площадь, казать в кармане фигу самому… какая
пошлость, тьфу, какая пошлость!
Несчастною
моею головой вся эта грусть внезапно овладела, когда читал я сборник стиховой в
поддержку одного благого дела; и дело-то благое, нету слов, и сколько для него
сошлось пиитов — Воденников, Куллэ, Гребенщиков, Чухонцев, Евтушенко, Быков,
Битов, Арбенина, Степанова, Кузьмин, Амелин, Полозкова и Емелин… Как будто
пишет кто-нибудь один, чей вкус уныл, а пафос беспределен! И вроде бы
талантливые все — и все чадим бессмысленно, как плошка: боюсь, что в этой нашей
полосе писать стихи — и то ужасно пошло. Поэзия — она как вечный жид: и выжила,
и кое-что скопила… Но сочинять — и так при этом жить? Боюсь, что наша жизнь
неискупима. Страна моя, безмужняя кровать, туда хоть одного бы мужика бы ж…
«Мне стало как-то стыдно рифмовать», — пророчески писала Инна Кабыш.
Коловращенье брейгелевских морд, и воздух сперт, и слышен хохот адский,
поскольку наш национальный спорт — отыскиванье худших мотиваций: не верим мы ни
в Родину, ни в честь, а верим в страх, понты да пару гривен; и каждому противно
все, что есть, и каждый тоже сам себе противен — во всех делах: в стрельбе или
гульбе… «Фу! Фу!» — сказал бы доктор Охлобыстин. А как я ненавистен сам себе?!
Клянусь, что вам я меньше ненавистен.
И вот же
чудо: только кислород придет на место сероводорода — и сразу будет все
наоборот! Изменятся и климат, и погода, появятся и сдержанность, и прыть, и
толк в событьях, и любовь в соитьях, и будет для чего глаза открыть, и даже —
если вдруг — за что закрыть их; сползет проказа, словно корка льда; затихнут
вопли слабых: «Увези нас!»… Я видел сам. Бывает так всегда — один щелчок, и все
преобразилось. Придет эпоха свежей новизны, другой культуры, нового священства…
Боюсь, что
мы не будем там нужны.
И знаешь —
слава Богу, если честно.
Постоянный
адрес страницы: http://www.novayagazeta.ru/columns/60662.html
Источник: Новая газета