Ты словом, я рукой
В ранние, да и не очень
ранние советские годы многие люди, едва
научившиеся или вовсе не научившиеся
читать-писать, массой повалили в кино,
бывшее, как известно, «из всех искусств
для нас важнейшим». Не понимая такой
базовой для восприятия искусства вещи,
как условность, они легко и радостно
отождествляли артиста и его героя. Если
герой был герой, то герой был и артист.
Если герой был злодей, то сторонились
и артиста. Если герой был смешным, то,
встретив сыгравшего его артиста на
улице, люди принимались тыкать в него
пальцем и покатываться со смеху.
Я помню, как где-то в
середине 60-х годов я шел по улице Горького
и вдруг увидел довольно странное зрелище,
заставившее меня замедлить шаг. Около
большого окна парикмахерской собралась
не так чтобы особо обильная, но все же
заметная толпа людей, тычущих пальцами
в окно и радостно хохочущих. Заглянул
в окно и я. Там сидел в кресле и стригся
популярнейший комик Сергей Филиппов.
Ничего смешного он не делал — сидел и
стригся, при этом, что и вполне понятно,
довольно раздраженно косясь в сторону
окна, за которым маячили резвящиеся
кинозрители.
Границы между искусством
— в особенности современным — и не
искусством столь же прочны, сколь и
прозрачны. Именно прозрачны, а не
призрачны. Именно эта прозрачность,
принимаемая за призрачность, человека
неискушенного вводит в заблуждение, до
тех пор пока ему не захочется лично
испытать эту границу на прочность,
заплатив за эту попытку если не сотрясением
мозга, то хорошей шишкой обязательно.
Потому и до сих пор
столь драматически трудно ощущается
разница между героем романа и его
автором, между провокативным манифестом
художника и его повседневным социальным
поведением, между уличным хулиганом и
артистом, играющим роль уличного
хулигана.
Так, например, бурно и
весело заявившая о себе в последние
несколько лет арт-группа «Война»
с огромным успехом играет роль разухабистой
банды нарушителей общественного порядка,
при том что ее «личный состав» — это
компания очень интеллигентных, очень
милых, хорошо образованных и хорошо
воспитанных молодых людей.
Безусловная удача их
арт-проекта особенно убедительна на
фоне другой, тотальной ролевой игры,
где настоящая — отъявленная, жуликоватая
и малограмотная — шпана натужно и
неартистично играет роль благопристойных
граждан, носителей светлых идеалов,
оплота государственности. Впрочем,
оплотом государственности, именно той,
какая есть здесь и сейчас, они являются
и на самом деле.
Радикальная смена ролей
— классический прием карнавальной
культуры, в которой мы все, хотим или
нет, живем.
Культурный уровень и
гражданская взрослость как отдельного
человека, так и общества в целом не в
том, чтобы «все понимать», а в том,
чтобы понимать, что ты далеко не все
понимаешь. Лишь это понимание служит
здоровой основой для самой возможности
понимания всего того, что ты не в состоянии
понять в данный момент.
В обществе невзрослом,
вроде нашего, во главу угла ставится
именно непонимание как незыблемая
основа убойной правоты.
По поводу искусства не
только возможна и важна, но и остро
необходима общественная дискуссия. В
нашем же случае дискуссия время от
времени принимает судебно-процессуальные
формы, что, заметим, необычайно сужает
пространство дискуссионного маневра.
Оппоненты современного искусства и его
частных проявлений все чаще и чаще
предпочитают такие неопровержимые
аргументы, как старый добрый погром в
музейном зале или не менее традиционная
апелляция к городовому. А лучше и то и
другое.
Дискуссия на тему
современного искусства таким образом
сводится к бессмертной формуле Хармса
«Давай, сразимся, чародей, ты словом,
я рукой».
Раньше новое искусство
третировалось с позиций «народности»
и «партийности». Теперь — с точки
зрения «возбуждения», «разжигания»
и необычайно вольно и причудливо
трактуемого «экстремизма».
Но и тогда, и теперь
художнику (куратору, издателю) вменяется
«кощунство и святотатство».
«Они подняли свою
руку на самое святое для каждого
советского человека — на Владимира
Ильича Ленина, на нашу партию, на наше
советское подлинно народное искусство»,
— писала в каком-нибудь 67-м году газета
«Правда». Да что там газета «Правда»!
Я однажды насмерть поссорился с одной
милой барышней, сделавшей мне выговор
за то, что я рассказал какой-то анекдот
про Ленина. «Должно же у человека быть
хоть что-то святое!» — сказала она.
«Должно, — согласился я. — Только вот
уж точно не это». Мы больше не виделись,
о чем я не слишком жалею.
Я нерелигиозный человек,
и все, что связано с понятием «святости»,
для меня носит скорее метафорический
характер. Но я всегда был убежден в том,
что всяческая «святость» — дело
сугубо интимное, а коллективная
«святость», если она не ограничена
пространством церкви, мечети, синагоги
или пагоды, обязательно столкнется с
чужой «святостью» и непременно
станет движущей силой либо для массовой
драки, либо для погрома, либо для войны.
А также я убежден в том,
что ничьи представления о святости не
в состоянии ни поколебать, ни оскорбить
никакое искусство. Иначе это никакая
не святость, а мракобесие и суеверие.
О том, какое имеет
отношение к святости припадочное
кирзовое благочестие, даже и говорить
не хочется — слишком все понятно. А то,
что оно стало ощутимой общественной
силой, понятно не всем. А зря. Сила эта
опасна не для искусства, потому что со
свободным искусством не дано справиться
никому. А вот обществу в очередной раз
задан вопрос: мы кто — современное
общество, открытое миру и руководимое
законом и разумом, или архаическое
дремучее племя с вождями, колдунами и
шаманами, с кольцами в носу и «Булавой»
за пазухой.
Общественное отношение
к современному искусству — это если и
не самый универсальный и исчерпывающий
ответ на этот вопрос, то один из них
точно.
12 июля будет объявлено
решение суда по делу Андрея Ерофеева и
Юрия Самодурова. Не пропустите.
Источник: Грани.Ру