Школьная реформа в Латвии: точка кипения
Реформа школьного образования в Латвии обострила конфликты, которые уже больше десяти лет раскалывают политическую и общественную жизнь страны. Ставший «яблоком раздора» между властями и русскоязычным населением Закон об образовании был принят еще в 1998 году и в первоначальном варианте был намного жестче нынешней редакции. Согласно принятому варианту закона, с 1 сентября 2004 года должно было быть введено обязательное обучение на латышском языке в средних школах, за исключением родного языка и литературы в школах национальных меньшинств. С момента появления закон вызвал бурные дебаты, а по мере приближения реформы мобилизовал своих противников к самым решительным действиям.
С весны 2003 года протест против реформы возглавил Штаб защиты русских школ – официально не зарегистрированная по сей день, но крайне влиятельная организация, объединившая всю русскоязычную общину Латвии. Акции протеста школьников во время второго и третьего чтения поправок к Закону об образовании в январе и феврале 2004 года стали причиной пересмотра пропорций обучения на государственном языке с первоначального варианта «90% на 10%» к более мягкому варианту «60% на 40%». В результате такого развития событий ушел в отставку кабинет министров во главе с Эйнаром Репше, бескомпромиссно отстаивавшим первоначальный вариант закона. Значительные силы собрали противники реформы на митинг 1 мая 2004 года – в день вступления Латвии в Европейский союз. Благодаря инициативам Штаба, проблема была донесена до инстанций ЕС в Брюсселе и Страсбурге.
Между тем все это время власти упорно не замечали ни полемики вокруг реформы, ни организованных акций протеста. В преддверии даты официального начала реформы Штаб защиты русских школ пошел на очередной виток конфликта с целью оказания максимального давления на парламент и правительство. Цель – объявление моратория на реформу. С 23 августа в помещении Комитета по правам человека в Риге начали голодовку шесть человек плюс ряд сочувствующих, которые не могут постоянно находится в помещении. Среди голодающих – педагоги, депутаты и простые родители, отстаивающие право своих детей учиться на родном языке. В этот же день в одном из центральных парков Риги началась 12-дневная акция «нон-стоп» – в палаточном городке круглосуточно собираются подписи против реформы, распространяются агитационные материалы. Вечером 1 сентября состоялся митинг и шествие по центру столицы, а 2 сентября во всех городах Латвии пройдет акция «Пустые школы».
Что именно в реформе школьного образования вызвало такие ожесточенные споры? Сторонники реформы говорят, что проблемы, как таковой нет. Правительство и Сейм и так пошли на максимальные уступки. Соотношение обучения на государственном и родном языке «60% на 40%», предусматриваемое последними поправками к Закону об образовании, вполне либерально и соответствует стандартам билингвального образования. Да и государственный язык в стране один, поэтому чем раньше граждане страны начнут на нем говорить, тем лучше.
Противники реформы уверены, что навязывание обучения на латышском языке приведет к снижению качества образования. Под положенные 60% скорее всего будут попадать технические предметы, уровень преподавания которых на государственном языке заведомо ниже из-за неразработанности терминологии. Даже ученики частных школ должны будут сдавать выпускные экзамены на латышском языке. Соответственно, снизится и конкурентоспособность выпускников, и качество человеческого капитала, а в результате проиграют все: и страна, и ее граждане. При этом защитники русских школ ни в коем случае не выступают за незнание латышского языка. Напротив, в числе требований противников реформы – увеличение количества часов, отводимых в школе на латышский язык и литературу, и повышение зарплаты преподавателям этих предметов. Впрочем, достаточно пройтись по улицам латышских городов, чтобы заметить: молодежь все чаще выбирает латышский язык для общения. В повседневной жизни государственному языку вряд ли что-то угрожает. А вот русскому языку в Латвии – многое, в том числе и новые правила обучения в школах.
Казалось бы, аргументы обеих сторон понятны и обоснованы. Казалось бы, разумный, взвешенный диалог помог бы согласовать интересы сторон и избежать обострения конфликта. Но в том-то и дело, что диалог между латышами и русскими в нынешней ситуации невозможен. Причина – в недолгой истории независимой Латвии.
После выхода прибалтийских республик из состава СССР Латвия оказалась, пожалуй, в самом незавидном положении. Титульная нация не составляла и половины населения республики. Даже сегодня латышей в Латвии всего 42%. При такой цифре почти треть русскоязычного населения представляла собой очевидную угрозу национальной идентичности латышей. На упрочнение статуса этнических латышей и граждан буржуазной Латвии (т. е. проживавших на территории страны до 1940 года) были направлены многие законы, принятые после признания независимости республики. Коренным жителям возвращалась собственность, их принимали в армию и на престижную и достаточно доходную государственную службу. Русские же, приехавшие в страну в «годы оккупации», для получения гражданства должны были пройти жернова экзаменов на знание языка, истории и Конституции, доказывая свое право на проживание в этой стране. В итоге, многие адаптировались, некоторые уехали, а значительная часть населения сохранила за собой статус «неграждан», в просторечье – «негров», не желая получать российское гражданство, но при этом не имея возможности получить латышское.
Столь жесткая политика в отношении русскоязычного многочисленного «меньшинства» в начале 1990-х годов была вполне объяснима. После пятидесятилетнего нахождения в составе СССР новому национальному государству было особенно важно ощущение единства нации. Однако небольшой опыт латышской независимости и государственности до 1940 года не давал основу для культурной или исторической идентичности. Поэтому национальную идею пришлось строить вокруг «голоса крови». К недореализованной этничности латышской нации и стали взывать политики независимой республики.
Десять лет спустя риторика латышских политиков ни по форме, ни по содержанию практически не изменилась. По-прежнему основной упор делается на то, что мы, латыши, пострадали от советской оккупации и по сей день не можем разобраться с ее последствиями, в том числе не знаем, как быть с оставшимися на нашей, латышской, земле «оккупантами». Этот стереотип господствует в обществе, поэтому ни у кого не вызывает недоумения, что в экспозиции рижского Музея оккупации приход в 1941 году фашистов представлен как избавление от советской агрессии. Впрочем, большинство жителей Риги, думаю, ни разу этот музей и не посещали. И зря. Его экспозиция не только весьма познавательна в том, что касается событий 1940-1941 годов, не освящавшихся советской историографией, но и в том, что заложенные в подобном толковании истории противоречия как нельзя лучше выявляют проблемы современной Латвии. На этом фоне совсем не удивительны вынашиваемые политиками ультраправого толка планы о «деколонизации», предусматривающие выдворение «неграждан» и требование от России выплатить компенсацию за последствия оккупации. Такая фразеология для латвийской политики вполне нормальна.
Политическая жизнь в Латвии оказалась поделена между двумя полюсами – радикально правым пролатышским и радикально левым прорусским. Политический центр просто отсутствует, поскольку попытка занять более или менее центристскую позицию ведет к неминуемой потере голосов.
Фактически все политические силы правого фланга в большей или меньшей степени апеллируют к национализму. Названия партий говорят сами за себя – «Латвийский путь» («Latvijas cels»), «Отечество и свобода» («Tevzeme un Briviba»). Рыночная экономика вернулась в Латвию на волне обретения независимости. Поэтому порядочный латыш должен в одинаковой степени быть и капиталистом, и националистом. Неотъемлемой частью его национальной идентичности является восстановление прав собственности времен независимой Латвии и борьба с последствиями оккупационного режима. Именно поэтому Закон об образовании обрел для латышских партий статус неприкосновенного. Именно поэтому никто из них не может взять на себя смелость сломать стереотип и пойти на уступки противникам реформы образования.
На левом фланге латвийской политики популярны и активны ультралевые националисты. Несколько лет назад членами Национал-большевистской партии было организовано несколько громких акций, после чего она фактически оказалась вне закона. Уделом же русскоязычных партий (ЗаПЧЕЛ, ПНС), представленных в Сейме и самоуправлениях, стала защита прав как многочисленных меньшинств, так и социально незащищенных слоев населения, у которых в постсоветских рыночных условиях не оказалось ни собственности, ни средств для выживания. Социальная тематика так бы и осталась основной темой русскоязычных политиков, если бы не пресловутый Закон об образовании, затронувший базовый интерес представителей многочисленного русскоязычного «меньшинства» – будущее их детей. Реформа объединила социальную проблематику с назревшей необходимостью демонстративного протеста.
Ведь третья часть населения – это вполне представительная сила. Многие русские в Латвии являются гражданами, платят налоги, имеют глубокие исторические корни, уходящие во времена «буржуазной Латвии» (до 1940 года) и царской России (например, на территории Латвии проживала достаточно большая старообрядческая община). Резкие и неуклюжие действия властей, зачастую выходящие за рамки всех приличий, фактически спровоцировали этих людей на самый решительный протест для того, чтобы доказать полноправность своего проживания в Латвии, отстоять свободу самовыражения и право голоса.
Именно борьба за сохранение русских школ инициировала созыв Объединенного конгресса русской общины Латвии (ОКРОЛ), который намечен на сентябрь этого года. Еще до момента официальной регистрации ОКРОЛа членство в нем подтвердили 40 тысяч человек. Таким образом, он уже стал самым многочисленным общественным объединением на территории бывших стран Балтии. В основу движения легла необходимость признания того, что Латвия – двухобщинная страна, в которой русские имеют право на такое же представительство, как и латыши. В стратегических планах – объединение русских общин во всех балтийских странах, а далее, возможно, и по всей Европе.
Диалог о реформе оказывается невозможен потому, что предмет диалога у сторон разный: одни взывают к «голосу крови», другие говорят о конкурентоспособности; для одних это вопрос национального самосохранения, для других – назревшая проблема национального самоопределения. Обе стороны строго придерживаются своих позиций, не уступая друг другу ни на йоту. Штаб защиты русских школ призывает объявить мораторий на реформу, устраивает акции, открывает отделения все в новых и новых городах республики. А национально ориентированные политики делают вид, что этих призывов не слышат, что все идет нормально, доказательством чему служат многочисленные, выдержанные в советской стилистике репортажи о совещаниях премьер-министра с рапортующими об успешном ходе реформы директорами школ. Русскоязычное протестное движение набирает политический вес. А вопрос русских школ властями по-прежнему замалчивается, не идентифицируется как проблема. И даже готовящийся сейчас в правительстве законопроект о школах национальных меньшинств разрабатывается без участия представителей Штаба, хотя основная задача этого закона – погасить протесты. В полной мере этот политический раскол отражается и в прессе. Русскоязычные газеты всячески поддерживают противников реформы, но в то же время пытаются сохранить хотя бы видимость полемики с ее сторонниками. Латышские же газеты ограничиваются скептическими оценками деятельности «штабистов» и поисками «руки Москвы», провоцирующей протесты.
Однако, судя по всему, «рука Москвы» существует только в больном воображении латышских национально ориентированных политиков. Если эта воображаемая рука и провоцирует протесты, то разве только через их деятельность. Любой очевидец подтвердит, что Штаб защиты русских школ и по структуре, и по способу функционирования – чистой воды самоорганизация. Да и последние социологические исследования русскоязычного населения Латвии показывают крайне высокий уровень протестных настроений. По данным исследования, проведенного по заказу Фонда «Россияне» при правительстве Москвы, 60% опрошенных считают, что митинги и другие формы протеста – единственный способ повлиять на решения властей.
Лидер партии «Родина» Дмитрий Рогозин – единственный российский политик, который за все это время смог позиционировать себя в этом конфликте. Неудивительно, ведь его риторика прекрасно ложится на черно-белую, лишенную какой бы то ни было нюансировки политическую реальность сегодняшней Латвии. Поэтому за «Родину» на последних парламентских выборах проголосовало абсолютное большинство российских граждан, проживающих на территории ЛР. На фоне громких фраз Рогозина о защите русского языка и культуры меркнут осторожные высказывания других российских политиков, которые пытаются уравновесить интересы «большинства» и «меньшинства». Такая аккуратность не может быть понята и принята участниками конфликта. В момент раскола требуется четкое определение: или с нами, или против нас. Подобного определения русскоязычная община ждет сейчас от России. И чем дальше, тем более очевидно, что эти ожидания напрасны.
Россия не может взять на себя в данном конфликте роль арбитра. Если представители Москвы будут призывать своих соотечественников к прекращению протестов, это будет расценено как предательство. Если же Кремль открыто поддержит противников реформы образования, то это позволит латышским политикам лишний раз говорить о провокациях со стороны Москвы. Поэтому большинство российских политиков вынуждены ограничиться вежливой и обтекаемой риторикой.
Впрочем, если перейти от пустой риторики к действиям в отношении русских в Латвии, придется вспомнить и о наших соотечественниках в Казахстане, Туркменистане, Эстонии. На пространстве бывшего СССР осталось немало русских, которые сейчас лишены прав, средств к существованию, гражданства (в том числе и российского). Несомненно, задача страны состоит в том, чтобы их поддерживать, а если потребуется – помочь им вернуться на родину. Но как расценивать тогда десятилетие, минувшее со времени распада СССР? Что делать, если речь идет о жителях другого государства, которые в Россию возвращаться не собираются? Нужна ли им сейчас помощь? И если да, то какая?
В этом случае наименее эффективны апелляции к национальной гордости или самосознанию, которые могут лишь способствовать дальнейшему разжиганию конфликта. В ситуации, когда ситуация доходит до точки кипения, требуется внешний арбитр, достаточно влиятельный для того, чтобы принудить стороны сесть за стол переговоров. Такую роль в этой ситуации мог бы взять на себя Европейский союз, принявший Латвию в свои ряды в мае этого года, но пока ясно не обозначивший свою позицию по проблеме национальных меньшинств в республике. Между тем в настоящем виде этот конфликт явно противоречит базовым принципам ЕС, в основе которого лежат такие либеральные ценности, как право человека на самоопределение, предоставление равных возможностей, в том числе и обучения на родном языке, построение мультикультурного общества. Если в Латвии треть жителей не имеют официальной возможности говорить на родном языке, то в соседней Финляндии шведский язык признан вторым государственным языком, наряду с финским, хотя там проживает всего 7% шведского населения. И дело здесь не в особенностях взаимоотношений различных народов. Развитие страны в современном мире должно быть направлено не на сведение счетов полувековой давности, а на обеспечении конкурентных преимуществ в будущем, в том числе и в рамках единой Европы.