События начала ноября или о национальной гордости единорогов
Я хотел назвать этот комментарий, посвященный 4 ноября «Промаршировавшиеся». Сперва попытаемся честно разобрать очки фашистов и антифашистов. Каждая группа, с моей точки зрения, потерпела большую тактическую неудачу, но получила существенный стратегический выигрыш.
Антифашисты — не смогли провести реально массовый митинг, даже на уровне акции в защиту грузин и в память Анны Политковской на Пушкинской площади 8 октября. Не удалось противопоставить национал-патриотам акции по городам и весям. Кроме Питера.
(Ремарка в сторону: даже если питерские антифа и первые начали бить фашистов, то и тогда они поступили в полном соответствии с «доброй английской традицией», как она представлена в фильма Ромма «Обыкновенный фашизм»: англичане бьют и разгоняют санкционированную, охраняемую полицией демонстрацию сторонников британского фашиста Освальда Мосли).
В целом — малочисленность, общее отсутствие драйва, а главное скучность и ритуальный характер большинства выступлений на антифашистском митинге показало жестокий кризис либерального антифашизма.
Антифашисты — смогли создать, пусть схематичную, но модель «народного фронта» (право-левой антифашистской коалиции): было постулировано равноправие и либералов, и социалистов-интернационалистов; было констатировано, что «низовой» фашизм неразрывно связан с «верхушечным», кремлёвским; была обозначена неразрывность борьбы с фашизмом с борьбой за расширение народовластия, с борьбой за социальные, экономические и культурные (доступ к качественному бесплатному образованию) права. Антифашисты не позволили власти выдать себя за «защитников от коричневой чумы» и поддаться на соблазн просить вообще — любой ценой — запретить шествие ультраправых.
Главное — был создан символический союз правых и левых демократов: от Гозмана и Митрохина — до Пригарина и Удальцова.
Фашисты (так эту разношерстную команду — в диапозоне от поклонников Гитлера до любителей сталинской национальной политики — нарек Лужков и не буду с ним спорить), громогласно объявив о том, что 4 ноября начинается «национально-освободительная революция», позорно скисли. Они позволили провести себя под милицейским конвоем к митингу и обратно как будто они — потенциально буйные болельщики или рок-фанаты. В этом контексте крики «Кондопога!» и «Слава России!» звучали банально как «Спартак — чемпион!»
Правозащитников 27 ноября 2005 г. (на Тверской), 1 февраля и 3 сентября с.г. (на Лубянке) ОМОН волок в автобусы за руки-за ноги. Несостоявшиеся национал-революционеры покорно брели в автозаки.
Лучшей эпитафией «Русскому маршу» стал «Красный марш» 7 ноября в Москве и Питере, когда тысячи коммуно-нацболов явочным порядком реализовали своё право на демонстрацию. ОМОН не смел и пикнуть, а расхрабрившийся «папа Зю» даже назвал власть предержащих — «дерьмом». Согласитесь, что это требует куда больше гражданского мужества, чем ритуальные обличения нерусского характера ельцинского режима.
Фашисты — навязали обществу дискуссию по «русскому вопросу» и получили нужное количество всхлипов на тему: не надо отдавать русскую идею шовинистам. Её надо у них отнять и «облагородить». Соревнование в патриотизме — всегда стратегический проигрыш для демократов. Ибо совсем хорошего патриотизма не бывает. Вспомним, как после триумфа Жириновского в декабре 1993 г. почти все политические силы бросились соревноваться с ЛДПР в популизме и «просвещенном патриотизме». В результате тяжелая болезнь популизма, которая буквально выкосила отечественный политический ландшафт, а мода на национализм и имперскую ностальгию, «успешно» завершилась поддержкой Милошевича и интервенцией в Чечню. Почувствовав нежданную поддержку, будущий гаагский подсудимый «взорлил» и бросил вызов НАТО. Итог — бомбардировки и окончательный распад «великосербской» государственности. А война в Чечне похоронила новорожденную российскую демократию.
Понятия «патриотизм» и «национализм» старательно разделяют в России. Для других народов — это почти синонимы. Не зря Чарли Чаплин говорил, что ненавидит патриотизм — ибо из-за него убили 6 миллионов евреев, а Альберт Эйнштейн удивлялся, зачем патриотам головной мозг, когда им достаточно спинного.
Я не считаю патриотизм последним прибежищем негодяев, а считаю его чудовищной моральной ловушкой, поскольку он предусматривает необходимость солидарности по одному из наиболее внешне-формальных признаков — общности проживания в данном месте или общности крови.
Формальный признак происхождения требует единства с людьми, чуждыми по взглядам, интересам или этическим принципам. Отвратительность антигрузинской кампании ещё и в том, что она объединила в одном сонме гонимых таких культурных антагонистов, как Акунин и Церетели. Социальный инстинкт требует отстаивать интересы «своих» против «чужих». Патриотизм требует считать «своих» всегда лучше. Когда немецкие антифашисты делали всё, чтобы — объективно — приблизить разгром и раздел своей страны, это объясняют высшим пониманием ими патриотизма: ведь они «лучше» понимали интересы своей Германии, чем гитлеровцы. Но, я полагаю, что они исходили из благородного чувства превосходства человеческого достоинства и свободы, считая разгром своей страны необходимой платой за свободу от нацизма, а то, что этот их выбор — «истинный патриотизм», объясняли потом, поскольку для Германии, а также всех её восточных соседей — патриотизм считается понятием в принципе положительным (а дальше начинаются идеологические интерпретации).
Любовью к родине патриотизм именуют не знающие греческого. Любовь по-гречески — филия. «От» — сторонник. Патриот — сторонник Отчизны. Партиот — сторонник своей Партии (когда термин появился, имелось в виду не парламентская, а придворная, а в Риме и Византии — «ипподромные» партии: «голубые», «зелёные», «розовые» по цветам лент на колесницах).
Ещё точнее — со времён основоположника афинской демократии Перикла «патриоты» — это сторонники отцовских обычаев, идеологи консервативного изоляционизма и верховенства земельной аристократии. Им противостоят «демократы» — реформаторы, сторонники торговли, смягчения рабства, наделения правами мигрантов (метеков), интенсивных контактов с иными землями… Ничего не напоминает? А ведь прошло всего-то 2400 лет, с небольшим.
Двести лет тому назад полуграмотные (с точки зрения классического образования) парижские радикалы — лютые враги церкви, божественного права королей и иерархического сословного строя — окрестили себя патриотами. Прошло 90 лет и патриотами стали называть себя гонители наследников якобинцев, клерикал-шовинисты…
Но, прежде всего, отметим: почему-то патриотизм — это всегда война. Он либо ведёт к войне, либо пробуждается во время кровавой сечи. 90 лет назад патриотизм смердел ипритом и сотнями тысяч разлагающихся трупов в простреленных шинелях: 500 000 — Верден; 500 000 — потери русской армии за 35 дней «победоносного Брусиловского прорыва»; 1 000 000 — «отвлекающая» битва на Сомме. (Вопрос на засыпку: почему после этого потянуло на «пролетарский интернационализм»?)
Самый благородный патриотизм Гарибальди (ну, что плохого — пусть Италия объединится?) логично привёл к истерикам 1915 года, когда многотысячные толпы ходили по улицам с транспарантами «Да здравствует война!» И далее — прямиком к Дуче.
Ещё раз повторюсь, что патриотизм — это один из первейших социальных инстинктов. Мой двор, мой квартал, наш посёлок — лучше, наша область — лучше соседней и должна её обогнать по показателям. Наша страна — лучше, наша цивилизация — совершенней. А затем государство — через школу, армию и интеллигенцию насаждает требуемую мифологию, доступно объясняющую массам почему «базовым» нынче является именно национально-государственный уровень, а не как раньше — региональный или цивилизационный. Национально-государственный патриотизм 17-21 веков презрительно объявляет локальный патриотизм местничеством или сепаратизмом, а цивилизационный — «безродным космополитизмом» (в понятных российскому читателю терминах).
История — жестока. И политические движения, и народы, и государства вынуждены творить зло: воевать с соседями, подавлять оппозицию, ассимилировать меньшинства. Надо понимать, что — это зло, даже если оно — самое наименьшее. «Патриотизм» (как и его зеркальный двойник — «социальное освобождение») объявляет «нужное» историческое зло — добром. Когда западные словари объясняют «национализм» как идеологию приоритета национальных интересов над личными, их авторы исходят из своего гуманистического понимания личности, как носителя иудео-христианско-античного набора ценностей. Но когда «личность» — это всего лишь выдрессированный ежедневно менять сорочку носитель социальных инстинктов и первобытно-языческих суеверий, то точнее определять национализм, как приоритет «защиты национальных интересов» над моральными ценностями и общей солидарностью внутри своего «цивилизационного круга», например, общеевропейской или исламской уммы. Мой народ не будет жить под чужеземцами — любой ценой. Мой народ будет един — любой ценой. А патриотизм — это кетамин, облегчающий боль от ран во время неизбежно кровавой драки.
Когда либералам предлагают вступить в диалог с «национал-патриотами», я спрашиваю — зачем? Что такого нового несли на знамёнах участники «русского марша» — в сухом остатке? Обеспечьте нам, «как русским», преимущество по групповому признаку — дайте деньги, власть, социальный статус, место в бизнесе. И ещё, дайте нам, дрожащим перед ментами, почувствовать себя «крутыми» на фоне бесправных «некоренных». О чём здесь вести диалог? Антикоррупционные лозунги «патриотического» движения аналогичны таким же и у демократов, и у левых.
А лишение государственной идеологии последних остатков универсализма в пользу доминирования этническо-русской темы поставит перед дагестанцами, татарами и бурятами законный вопрос; что они делают в «чужом» государстве.
Совсем другое дело — это необходимость диалога правых и левых демократов, либералов и социалистов. Авторитаризм и бесправие, вышеупомянутая коррупция, диктат государственных и полугосударственных монополий, социальная безнадёжность, отверженность будут естественно порождать национал-популизм и фашизм как его крайнее проявление, как грязное бельё порождает мышей.
Сторонники «цивилизованного патриотизма» — те, кто считает хорошим тоном издеваться над понятием «россияне», милостиво готовы всех «любящих Россию» считать русскими. Но в таком случае, «русский» становиться сугубо идеологическим понятием. Справедливо считать основным признаком национальности культурно-историческую идентичность. Но она не может быть искусственной. Существует традиционный менталитет, передающийся, разумеется, не биологическими, но «социальными генами». Например, отсутствие устойчивых аристократических традиций (от этого привычка к холопству как к норме отношения между социальными уровнями); культ самодержавия (царь — священный посредник, медиатор, между сферой идеального должного и профанным пространством сущего); цивилизационное дистанцирование от Запада, подсознательно воспринимаемого как загробный мир, где нет места живой православной душе.
Если патриотическая мифология (в хорошем смысле этого слова) отсчитывает единый русский народ от поля Куликова, а единый французский — от битвы у стен Орлеана, то тогда что бы стать «настоящим русским», нужно чувствовать себя на стороне князя Дмитрия Донского, а «настоящим французом» — на стороне Жанны Д’ Арк.
С этой точки зрения, полагать, что сепаратист-московский князь лишил свой народ счастливой доли в гармоничной семье евразийских народов (Ордусь), а самопровозглашенный король Луи XI — помешал созданию великой англо-французской державы — ересь, возможная среди оригинальничующих своих, но решительно недопустимая для «чужака», от которого постоянно ждут подтверждения верности господствующим мифам.
Требовать от всех россиян в идеале стать русскими, такой же абсурд как требовать от всех американцев — стать WASP. Это и есть доктрина «плавильного котла». Но уже полвека как американцам стала ясна её социальная утопичность и даже культурологическая опасность. И на смену «котлу» пришли новые доктрины — «тарелки с салатом» и «мультикультурализма».
Когда от живущего в России русскоязычного украинца хотят, что бы он стал совсем русским (оставляя для дома фольклорные пристрастия к борщу с пампушками), то это означает, что данный украинец должен забыть, что веками выбирал атамана и гетмана (президента) и думать, что всегда жил под белым царём — медиатором. Он должен забыть о том, что он европеец и срочно искать «особый путь»; полагать своим героем «верного сподвижника царя Петра» — генералиссимуса генерал-адмирала светлейшего князя Меньшикова, войска которого в начале ноября 1708 г. замучили и вырезали всё поголовно население гетманской столицы — города Батурин. А образцом правителя полагать Екатерину Вторую, превратившую его предков в крепостных. И вообще, «настоящий русский патриот» должен почитать образцом полководца генералиссимуса светлейшего князя Суворова, которого очень любили солдаты (в частности, за то, что он разрешил им вырезать всё население героически взятых Измаила и пригорода Варшавы — Праги; другие европейские и русские военоначальники таких «забав» в духе 30-летней войны в конце 18 века уже солдатушкам не позволяли).
События накануне 4 ноября проявили ещё три важных фактора.
Во-первых, представители власти были вынуждены обозначить радикальных националистов как «фашистов» и «экстремистов». Это очень важно для местного начальства и правоохранителей. Теперь «патриоты» не воспринимаются как попутчики власти, чуть забегающие вперёд (подобно «Союзу русского народа» и его производным сто лет назад), но как смутьяны.
Во-вторых, идейную нищету «патриотов»: те, которые с хоругвями и евразийством — «теплохладные» эксцентрики. А те, которые энергия масс — сплошное римское приветствие Подарил нам Всевышний удовольствие понаблюдать 21 декабря на шествие доморощенного гитлерюгенда, скандирующего «Зиг хайль» в честь Иосифа Сталина.
В-третьих. Кремль и его аффелированные предприятия не смогли ничего содержательного противопоставить «фашикам», сами скатившись к нацизму. Молодёжное антифашистское движение затаилось, кто-то в провинции стал дружно красить подъезды.
На сайте «Молодой Гвардии» — «ужасающее разоблачение» — вождь ДПНИ Белов-Поткин — это Кац из Биробиджана (что суть феерическая чушь — я знаю его тётю). Наши расисты упорно путают тюркские черты с семитскими. (Ремарка в сторону: когда я краем глаза посмотрел как в «культовом» мультике «Князь Владимир» изображены крючконосые(!) половцы-кипчаки, я решил, что это карфагенское войско в какой-нибудь экранизации «Саломбо» Флобера, ибо создавая образ архетипического врага Руси, авторы патриотического м/ф смелым решением соединили характерную внешность семитов и черкесов).
Затем группа национально-мыслящих деятелей культур-мультур изрекла обличающую «Русский марш» заяву с чеканными строками: «Кто дал право господам Белковскому, Поткину-Белову и Шмулевичу, которые позиционируются как идеологи и организаторы акции «русский марш», говорить от имени русской нации?»
Вообще говоря, Станислав Белковский — православный христианин, но даже если бы он был обрезанным хазаром, то за утверждение о том, что он не имеет право говорить от имени русской нации, полагается засуживать до исподнего.
Поткин — русский, которого сколько не скреби, останется таковым.
Реб Аврум Шмулевич — израильтянин, основатель нового гипербредового сионизма и никогда не претендовал говорить от имени русской нации. Он таки просто считает, что евреи должны делать со своими либералами и арабами то же, что и ДПНИ хочет делать с мигрантами и либералами, а потому был якобы приглашён на марш первым — евразийским — составом оргкомитета.