ВЫЙТИ ИЗ СТАГНАЦИИ: ПРОГРАММА-МИНИМУМ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ
Самый общий анализ показывает, что единственным действующим источником роста российской экономики последние 20 лет был и остается дополнительный приток нефтегазовых доходов. Если такие доходы падают, то происходит спад производства, если существенных изменений нет, то экономика находится в стагнации. При этом, судя по всему, у власти нет реального спроса на ускорение экономического роста, если понимать под спросом не общее желание что-то иметь, а готовность за это заплатить (в широком смысле). Вместо роста приоритетом служит стабильность, уход от любых экономических рисков, которые могут иметь негативные социальные последствия, причем высший приоритет имеет минимизация макроэкономических рисков как потенциального источника общей дестабилизации.
Такая политика выглядит рациональной с точки зрения и власти, и крупного бизнеса, и части населения (в первую очередь старшего поколения). Однако, на мой взгляд, выбор стабильности в качестве приоритета основан на ограниченности горизонта планирования. При увеличении горизонта принятия решения за пределы среднесрочного периода (т. е. за 5 лет) экономическая стагнация уже существенно повышает опасность дестабилизации, а при горизонте более 10 лет уже становится едва ли не главным потенциальным источником социальных, экономических и политических рисков. Резко ослабится внешняя конкурентоспособность России, ее привлекательность для инвесторов, для способных предпринимателей и квалифицированных работников. К этому нужно добавить высокую вероятность падения спроса на нефть и, соответственно, ее цены. Таким образом, при долгосрочном взгляде на перспективы российской экономики рациональным решением становится переход от политики минимизации рисков к сбалансированному подходу, сочетающему стабильность с развитием.
Еще одно препятствие для появления серьезного спроса на экономический рост — вера в возможность его повышения за счет простых мер, не несущих никаких рисков. На самом деле — это иллюзия. Ускорение роста — серьезная политическая задача, не решаемая ни выделением дополнительных денег на госинвестиции или приоритетные проекты, ни смягчением денежной политики, ни использованием «проектного подхода» (предусмотренного «национальными проектами»). Такие меры могут принести некоторую пользу, хотя имеют и свои серьезные риски, но в любом случае они не решают фундаментальную проблему отсутствия работающих механизмов роста. Многие меры, с которыми сейчас связываются надежды на выход из стагнации, уже планировались или принимались. Однако почти во всех случаях их не удавалось реализовать. Например, не удалось, как предусматривалось майскими указами 2012 г., довести норму накопления к 2018 г. до 27 % (она уже 10 лет остается в диапазоне 21–22 % ВВП), не удалось повысить производительность труда к 2018 г. в 1,5 раза относительно уровня 2011 г. – она выросла не на 50, а только на 10 %, не удалось создать в Москве к 2018 г. один из пяти ведущих мировых финансовых центров (к этому времени Москва, наоборот, опустилась на 83-е место в рейтинге) и т. д.
На мой взгляд, задача экономистов сейчас может состоять в том, чтобы, во-первых, показывать долгосрочные риски стагнации; во-вторых, аргументированно объяснять невозможность выхода из нее «технократическими» мерами и, в-третьих, объяснять, какие меры на самом деле могли бы ускорить экономический рост, выбирая те, которые связаны с наименьшими социальными рисками и политическими издержками.
Какие при этом могли бы ставиться задачи? При ответе на этот вопрос нужно учитывать, что темпы роста российской экономики, если очистить их от влияния цен на нефть, не просто низкие по сравнению с сопоставимыми странами, но еще и последовательно снижаются. В своем прогнозе до 2060 г. ОЭСР предсказывает для нашей страны средний темп роста потенциального ВВП на душу в 2018–2030 гг. лишь 0,5 % в год и затем на 2030–2060 гг. — 1,2 % в год. Среднесрочные прогнозы несколько более оптимистичны, однако чаще всего предсказывают рост примерно на 1,5 % в год. В таких условиях очень амбициозной была бы задача развернуть понижательный тренд темпов роста и довести его, скажем, к 2030 г. до среднемирового уровня (т. е. порядка 3,5 %).
Набор необходимых мер должен обеспечить новые сильные стимулы и для системы госуправления, и для бизнеса. Возможные пункты:
-
создание конкуренции между регионами, при расширении степени свободы для руководителей регионов и увязки их карьерных перспектив с экономическими результатами возглавляемых регионов (такой механизм успешно работает в Китае);
-
разворот от расширения госсектора к его постепенному сокращению (что было предусмотрено еще в майских указах 2012 г.);
-
«коммерциализация» компаний с госучастием, включая отказ от их использования как проводников госполитики и последовательный перевод на «общий» режим отношений с государством (т. е. такой же, как у негосударственных компаний);
-
активизация механизмов «созидательного разрушения», т. е. отказ от искусственной поддержки неэффективных предприятий ради сохранения занятости населения или по другим причинам, создание условий для динамичного перераспределения трудовых и материальных ресурсов от неконкурентоспособных фирм к наиболее успешным;
-
создание условий для заимствования извне передовых технологий (как это успешно делалось в СССР в 1930-е гг.);
-
повышение привлекательности инвестиций в российскую экономику, в том числе за счет увеличения доли валовой прибыли в ВВП на тренд ее увеличения.
Каждая из этих мер имеет свои достоинства и свой «профиль рисков». Уверен, что в целом из перечисленных реформ можно набрать пакет, который обеспечит кардинальное снижение экономических и социальных рисков по сравнению со сценарием долгосрочной стагнации. Для того, чтобы сделать эти (или другие подобные) меры приемлемыми для всех групп интересов, могут понадобиться «компенсации» (в широком смысле) тем или иным группам, локально несущим потери (материальные или другие) — этот вопрос имеет смысл обсуждать только в привязке к конкретному пакету реформ. В перспективе ускорение экономического роста даст источник выигрыша для всех групп.