Клифорд Гирц. Жизнь, понимаемая назад
Гирц К. Постфактум. Две страны, четыре десятилетия, один антрополог / Пер. с англ. А.М. Корбут; науч. ред. А.К. Касаткина. – М.: Новое литературное обозрение, 2020. – 288 с. – (серия: «Интеллектуальная история»).
«After the Fact» (1995) великого социального антрополога Клифорда Гирца, в русском переводе названный «Постфактум» — книга, чей жанр сложно определить. В силу личной составляющей ее именуют «интеллектуальной автобиографией», но если и так, то следует сразу же сказать, что в ней нет последовательного рассказа об интеллектуальном формировании – и если эту историю и можно собрать по ее страницам, то во всяком случае это будет уже нечто существенно другое, чем то, чему посвящена книга.
И вместе с тем отказаться от соблазна назвать ее именно «интеллектуальной автобиографией» сложно – поскольку она не просто соединяет разнообразные темы и сюжеты вокруг фигуры автора, но оказывается осмыслением того, что ты делаешь на протяжении сорока пяти лет и что называется «антропологией». Здесь «антрополог», вынесенный в заголовок, оказывается одновременно способом определения «антропологии»: в этом плане это действительно автобиография, если определять себя через профессию, которая одновременно и способ жить, способ видеть.
Мы описываем и осмысляем – порядок слов здесь важен, но обратим – мир и себя посредством слов. Гирц выбирает шесть слов, каждое из которых характеризует его и его предмет исследований – во времени и в собственном и внешнем взгляде (и их сочетании, опыте объяснения другим того, чем занимаешься, прояснения для себя того впечатления/опыта, который тебе дан). Это «города», «страны», «культуры», «гегемонии», «дисциплины» и «современности». Здесь очень важно множественное число – большинство глав начинается с более или формализированного перечисления устоявшихся, словарных значений этих понятий[1] (читатель, любящий иронию, оценит, что наиболее жестко построено введение в главу «дисциплины»). А затем происходит усложнение – уточнение, переосмысление, конкретизация – отталкивающаяся от впечатлений:
«Как это часто бывает, первые впечатления – потому что они первые, а также, возможно, потому что это впечатления, а не придуманные теории или установленные факты, — задают рамки восприятия и понимания, создают джеймсовский гул шумов и значений, которые впоследствии нельзя полностью отбросить, а можно только подвергнуть критике, развить, наполнить, сделать предметом моральной оценки и скорректировать более точными наблюдениями» (стр. 27).
Собственные смыслы, движение понимания возникает через восприятие различия – своего впечатления и готовой рамки, двух опытов и т.д. Гирц показывает, что не только два основных «поля» оказались для него ключевыми – индонезийский Пара, где он впервые побывал в 1956, и марокканский Сефру, где впервые жил в середине 1960-х – и не только длительность, возвращения, наблюдение за тем, как меняются – и вместе с тем сохраняют преемственность – эти сообщества, но прежде всего – именно их двойственность.
То, что оказывается для него формирующим, во многом в его собственных наблюдениях оказывается результатом случайности – к середине 1960-х в Индонезии все было слишком накалено, чтобы рискнуть ехать туда с семьей. Гирц искал новое «поле» — и после почти случайного разговора присмотрелся к Марокко. Впрочем, и исходный выбор – Индонезии – был едва ли не более случайным, как предложение гарвардского профессора принять участие в готовящейся коллективной экспедиции – в страну, о которой на тот момент сам Гирц знал очень немного, и согласие на что он дал сразу за себя и за свою тогдашнюю жену, о чем затем оставалось ее уведомить – осмысляя, в какой поворот жизни он только что вписался.
Тема «случайности» — ключевая для интерпретации Гирцем своего пути. То есть «путь» не является как-то программой и ее реализацией – «развертыванием» того, что есть в зародыше, приближением или уклонением, а складывается из опыта, который в свою очередь позволяет переосмыслять предшествующий. Конкретные теории которые здесь формируются – отталкиваются от опыта, который ведь мог быть другим – и это и можно описать как «случайность», но ведь она же – и непредсказуемость, то, что и является именно пониманием – не обнаружением того, что и надлежит обнаружить, а встреча с новым.
Описывая свое первое «поля» — индонезийскую Пару – Гирц как раз вспоминает, как ехал туда, вооруженный сложными теориями тогдашнего Гарварда, одержимого мечтой о «социологии, которая вот-вот начнется», где нужно было описать видимое, уложив его в готовые ячейки, получить «эмпирический материал». Но конкретное оставалось конкретным, попытка уложить его в готовое абстрактное слишком явно отбрасывало то, что именно и представлялось важным.
Определяя свое понимание положения антрополога – в «месте разлома между большим и малым» (стр. 104) – Гирц всей книгой демонстрирует, как работает и что дает это положение: между большими понятиями, «культуры» или «города», и конкретным действием конкретного человека. «Дисциплины» здесь особенно показательны – поскольку речь об «антропологии», но вместе с тем о том, как она постоянно меняется – и то, чем была «антропология» в 50-е, сильно отличается от обозначаемого этим же словом в том же американском контексте, но уже 60-х или 70-х – и тем более отличается от того, что в этих контекстах понимает сам Гирц, поскольку сам совершает движение в университетском пространстве, меняются его воззрения, меняются статусы. «Большое» невозможно отменить – но оно собирается через конкретное и при этом ни в каком из вариантов не является тем, что пытаются так или иначе определить «вообще» и, что еще важнее, это самое «вообще» само определяет наши действия, напр., то, как мы понимаем «культуру» и считаем ли мы, что она, допустим, одна – или исходим из множественности этих «культур», мыслим их агентами, как настаивали 50-е, или полагаем такой способ рассуждений вводящим в заблуждение.
Говоря о возникновении в 60-е в Чикаого «символической антропологии» — как одного из вариантов понимания дисциплины (и печалясь, что зачастую ее склонны трактовать как своего рода субдисциплину), Гирц замечает, что в действительности речь следовало бы вести о герменевтике – но это было слишком «континентально», филологично и едва ли не философично – набор ассоциаций, убийственный для академических перспектив направления.
В итоге – рассказ о себе сам строится как герменевтическое исследование, истолкование, постоянно возвращающееся к одним и тем же сюжетам – вновь и вновь, через шесть понятий, четыре с половиной десятилетия – без заданности и без окончательности. Говоря об истории и иронизируя по поводу расхожих кратких формул, которые не то, чтобы ничего не дают – но тем, что дают, скорее закрывают возможность понимания, Гирц обращается лишь к одной, «более или менее пригодной к употреблению истине», Кьеркегора:
«Жизнь проживается вперед, но понимается назад» (стр. 246).
Понимание – поиск связи, смысла в происходящем. И отсюда – и игра с названием, двойной смысл, та ирония, к которой столь склонен автор, ведь интерпретация всегда идет после факта, а с другой – при осознании, как устроено понимание, проблематизированным (но не отмененным) оказывается сам факт. И все это, разумеется, касается прежде всего самого говорящего – ведь в конце концов стремление понять что-либо или кого-либо связано с самопониманием, пусть и в форме ускользания, обхода прямого вопроса – и не обязательно от лукавства или сложности встречи, но и как способ увидеть собственное лицо, его выражение, не доступное при прямом взгляде в зеркало.
[1] В случае с «городом» иначе, но зато этот сюжет обыгрывается в последней главе, с понятием «исламского города» и как оно влияет на действия обитателей марокканского Сефру.