«Нельзя пытать можно»: десять замечаний к обзору мнений американских экспертов

Ответ на текст Андрея Медушевского «Правовое государство и пытка: дилемма моральной философии эпохи войн с глобальным террором«.

 

Поблагодарив автора за детальный обзор разных взглядов на обозначенную проблему, отметим те выводы, на которых остановимся ниже и подробнее.

1. Первый в том, что американские эксперты «не предлагают однозначного простого вывода, подводя читателя к необходимости сделать собственный моральный выбор – за или против пытки как инструмента защиты демократии и свободы». Важен акцент на том, что по мнению Медушевского стало предметным центром книги, о которой он пишет, – моральная философия, а не право и права человека. Причем не вообще, а в ситуациях атак на демократию и свободу, требующих выбора за или против пытки в самозащите общества и государства либерального типа от террористов извне. Второй, забегая вперед, состоит в констатации: «Все (по крайней мере в данной книге) согласны, что пытка должна быть запрещена законодательно (в целях защиты невинных людей), но по-разному видят возможность соблюдения запретительных норм на практике…»

Исходя из того и другого как базиса читательских рассуждений, попытаюсь указать на те моменты обзора мнений американских экспертов, которые позволяют изложить свое видение проблемы пыток как правозащитника.

2. В свете этого с ходу отметим контрапункты, вызвавшие мой интерес к тем местам в дискуссии, где речь идет о самых противоречивых выводах и их предпосылках, характерных для основных подходов к данной проблеме. Это аспекты, затронутые или вовсе не упоминаемые экспертами из США в полемике, о которой пишет автор. Первый явным образом связан со спецификой отношения к нормам международного права в области прав человека в разных государствах и ситуациях – в данном случае противостояния терроризму. Поскольку предложенная нашему вниманию статья основана на американском опыте применения пыток и на тамошних спорах вокруг этого, то начну с правовой стороны вопроса.

3. Автор, точно описав решения руководства США после терактов 9/11, утверждает: «Все это позволяет констатировать, что, при кажущейся ясности вопроса, понятие пытки остается чрезвычайно неопределенным, как на уровне международного права, так и национального, содержит большое количество пробелов и противоречий, открывающих перспективы продолжения использования пытки». Этот вывод, основанный на перечислении пяти аргументов, почерпнутых из текста книги, которая стала опорой для его статьи, кажется далеко не бесспорным. Здесь не место подробного их анализа. Но сам факт, что США прибегли к нарушению норм и духа права, как международного, так и внутреннего, не вызывает сомнений ни у кого. И объяснять это несовершенством определения пытки в Конвенции довольно странно, если не искать оправдания для одной из самых передовых территорий той самой демократии и свободы. Обычные объяснения причин такого пренебрежения правом и вынесения неправовых практик за пределы страны и ее юрисдикции – это традиционный приоритет законодательства США над международным и регулярные отказы их властей присоединяться к межгосударственной системе верховенства права на наднациональном уровне, как бы несовершенна пока она не была Рискну сказать, что именно позиция главной демократии мира (вместе с ее великодержавными оппонентами авторитарно-полицейского типа) и не дает возможности расширять и совершенствовать мировой правопорядок за пределами национальных границ.

4. Неудивительно, что правовая неопределенность в связи с абсолютным запретом пытки, как она представляется экспертам и следующему за ними автору, приводит к выводу, что ось полемики смещается в плоскость морального выбора и ценностных ориентиров.

Но прежде уточним одно важное обстоятельство: кто является субъектом применения пыток – задержанные на месте террористы, пленные на войне с террором в других странах, подозреваемые в замысле или совершении актов террора против мирных людей, заключенные в превентивном порядке либо совершившие нечто криминальное с точки зрения властей США, но не подпадающие под уголовное преследование в их собственной стране? Согласимся, что смешивать людей всех этих категорий было бы неправильно  не только с правовой, но и с морально-этической точки зрения.

5. Вот как это резюмирует автор: «С позиций моральной философии эти два подхода – абсолютизм и релятивизм – опираются на различие в понимании моральной интуиции: для сторонников первого подхода интуиция не имеет права на существование в свете абстрактных принципов гуманизма и справедливости, для сторонников второго – ее вклад принципиален, позволяя отличить добродетельного человека от злоумышленника и воздействовать на последнего единственно доступным его пониманию способом – морально оправданным насилием в виде пытки.». По-видимому, сведение спора абсолютистов и релятивистов к подобному морализаторству и интуитивному делению на добрых и злых, которых в принципе допустимо пытать, уводит нас от рационального анализа обсуждаемой проблемы, хотя в американской традиции такой ракурс часто выходит на первый план.

При этом, как можно судить (см. пункт 1 выше), обе стороны дискуссии не отвергают законодательного запрета пытки, вместе с тем совершенно по-разному относясь к его исполнению. Это выглядит так: «если одни считают, что им  нужно следовать беспрекословно, то другие – допускают возможность их частичного пересмотра или «неформального» применения, либо фактического отступления от них на практике – в силу экстремальных обстоятельств, – исключительно на страх и риск соответствующего должностного лица».

Их же словами, аргументация релятивистов основана на том, что «моральный абсолютизм уступает место «прагматической моральной философии», увязывающей принятие решений [о применении пытки]  с обстоятельствами, угрозами и масштабом необходимого противодействия им».

6. Важный момент: в процитированном выше пассаже, в котором говорится о релятивистском отношении к пыткам, используется слово «прагматичная» (хотя и в сочетании с «моральной философией») – судя по всему, теми, кто считает их неизбежными на войне с мировым злом в лице реальных или потенциальных террористов. Но это все же иной подход, чем на другом полюсе дискуссии – сторонники абсолютного запрета пытки настаивают на своего рода аксиоме универсальности и безусловности моральных табу на «пережитки прошлого». (Сопоставление сходного отказа от пытки и смертной казни как абсолютных зол помогает понять, почему именно в США, где они не исключены полностью из легитимного оборота и по-разному, но применяются, так трудно обнаружить что-то общее при столь противоположных взглядах экспертов и публики). Видимо, потому, что обеим сторонам не свойственно понимание идеала как конечной точки естественно-исторической эволюции на долгом пути к его воплощению на практике. Скорее, преобладает категорический императив однозначного морального выбора, реализуемого здесь и сейчас, а не прагматика трудного поиска компромиссного решения в сложных ситуациях. Причем в равной степени относящегося к людям, правомерно или бездоказательно считающимся противниками в современной войне с террором…

7. Прагматика правового идеализма (в отличие от утопии морального выбора, которую вряд ли можно представить нормой закона) состоит в отказе от биполярности, приверженцы которой предлагают единственно верное решение на все случаи жизни. Ведь можно искать выход на основе практически применяемой модели принятия решения о допустимости пытки в конкретных ситуациях применительно к конкретному человеку и с помощью отработанного в праве механизма действий должностных лиц и контроля за ними. Вслед гипотезе «тикающей бомбы» и аналогии с правом на самозащиту индивида и общества, автор приводит нечто близкое к обозначенному нами подходу между категорическими «да» и «нет» пытке. Звучит это так: «концепция превентивной юстиции: даже с учетом формального юридического запрета пытки (в целом оправданного как общая норма), она для релятивистов морально допустима в исключительной ситуации».

Попробуем уточнить такой вариант выхода из императивной дилеммы. Под ним подразумевается, что для каждой категории подозреваемых в причастности к террору был бы свой алгоритм действий силовиков. Что они получают санкцию на применение четко отграниченного вида допроса в зависимости не только от статуса допрашиваемого, но и наличия заранее полученного судебного или прокурорского согласия с аргументами следствия в части ожиданий, какую информацию и для чего можно было бы получить. Но и этого мало: необходим строгий медицинский контроль за проведением допроса и состоянием подвергнутого ему. И все эти формы превентивной юстиции возможны при условии строгой независимости контрольно-надзорных органов от спецслужб и максимальной добросовестности последних.

Слышу заслуженный упрек в идеализме и абсурдности. Но без того, чтобы сделать все возможное по пути к такому идеалу (в кавычках – говорим о возможности пытки как крайнего и исключительного  варианта поведения в ситуации тикающей бомбы).

И вопрос не в аморальности такого зла, пусть и в исключительных случаях, меньшего, чем последствия  доказательно ожидаемого с почти стопроцентной вероятностью – большего. А в том, что только практика может показать осуществимость превентивной юстиции такого типа, тогда как моральный абсолютизм не даст ничего, кроме бесконечных предположений, что могло случиться в том или ином случае тикавшей бомбы, если она и вправду была, а не выдумана, как часто бывает.

8. Закончу свои рассуждения о поисках «третьего пути» тоже аналогией – с другим абсолютным табу не для всех на примере смертной казни. Не секрет, что за пределами Европы оно не исполняется полностью и безоговорочно. Даже в Росссии, подписавшейся под евронормами, есть лишь мораторий на ее исполнение, но сама возможность в уголовном кодексе есть. Конечно, это лучше, чем в ряде стран и штатов США, но сам отказ от смертной казни у нас не столь гарантирован, как хотелось бы абсолютистам. Но тут нет возможности допустить подконтрольное ее применение с недопущением худшего для жертвы (как в случае пытки).

Поэтому для этого запрета работает не превентивная юстиция с позволением отказа от него в исключительном случае, а ослабленный вариант в виде пожизненного заключения. Он позволяет сохранить преступнику жизнь, но дает две возможности: не дать ему больше шансов совершить новое преступление или быть оправданным в случае судебно-следственной ошибки. Можно сказать, что и тут не исключен эффект тикающей бомбы в разных его вариантах, но не сравнимый с казусом применения пытки. Следовательно, вывод о наличии двух равноценных по силе запрета табу в современном праве в области прав человека не совсем верен. И это позволяет искать варианты неисполнения «пыточного» вето по сравнению с казнью, хотя обе эти высшие меры могут быть применены и к невиновному. Но последствия для этого человека и для хотя бы виртуальных жертв преступлений с его участием (до или после задержания и применения к нему насилия) все же принципиально различны.

9. Еще одна (и немаловажная) сторона медали — исторический фон и география использования пыток – проблемы, которые должны учитываться в борьбе с террором как смертоносным оружием тех, кто мстит за реальных или мнимых жертв политики и практик всесильных «хозяев на планете». В наше время чаще мстит мирным и невинным людям, хотя и причастным к деяниям избираемых ими в условиях демократии и свободы лидерам и их силовым структурам.

С этим столкнулись во времена индивидуального террора, морально и даже юридически оправдывавшегося либеральной публикой, пока речь шла о покушениях на рядовых деспотов (как Трепов в деле Засулич) или политических маньяков масштаба Гитлера. Переход в ХХ веке к массовому террору со стороны негосударственных акторов стал переломным моментом в отношении к тем его исполнителям, кто руководствовался исторически объяснимыми мотивами, о которых сказано выше. Исходя из принципов верховенства права и прав человека, требования к аппарату государственного насилия и принуждения многократно возросли за последние 75 лет. Но имеет место «географическое» пренебрежение контролем за операциями «родных» спецслужб и военных за рубежом, прибегающих к прямому вмешательству и даже насилию к «чужим» и далеким, живущим по законам и понятиям, от которых мы (давно ли?) отказались. Что приводит к тому, что пытка, запрещенная и не применяемая к своим согражданам, даже террористам, защищенным всей силой закона и верховенства права, де-факто допустима на войне с террором извне. Это относится не только к США после 2001 г. (на Гуантанамо, в Ираке, при переброске будущих жертв пыток и иных высших мер в страны, где они применяются легче и чаще, чем внутри Штатов), а были, например, в Чечне на войне с сепаратистами на своей территории. Об иных примерах – в другой раз…

10. Общий вывод этих заметок таков: при наличии стольких отягощающих обстоятельств не может быть простых и однозначных решений столь сложных проблем в разных и трагических ситуациях. Мы приговорены к тому, чтобы непрерывно контролировать государство с его аппаратом насилия, где бы и к кому бы оно не применялось. Не допуская произвольного толкования норм права и внезаконного отношения к тем, кто противостоит им, в т.ч. на войнс с террором. Хотя бы потому, что ответная реакция может быть еще более страшной по своим последствиям, что в свою очередь приведет к новым практикам неправомерного насилия и отказ от собственных стандартов гуманизма и права. Прервать такую цепочку зла можно не абстрактным морализаторством, а попытками выстроить систему институтов и механизмов, сдерживающих проявление худших инстинктов у любого, кто воспользуется зависимостью своего «пленника». При этом, исходя из требований к любой власти и контроля над ее силовыми практиками, общество не может забывать основной задачи: способствовать максимальной защите от насилия над личностью каждого, кто может стать жертвой терроризма и борьбы с ним.

Размышляя по поводу американского опыта анализа данной проблемы, неизбежно приходишь также к выводу, что выстраивая искомую систему сдержек и противовесов, следует искать варианты решения обсуждаемых проблем не только внутри страны, но и в общемировом масштабе. То есть, помимо действующих и предлагаемых ограничений вседозволенности силовиков в национальном законодательстве, начиная с относимых к демократическим и правовым государствам, востребованы усилия международного экспертного сообщества по созданию независимого контрольного механизма исполнения государствами принятых обязательств по соблюдению ратифицированных ими норм международного права в части абсолютных и релятивных запретов их действий.

Понятно, что при этом не обойдется без вынужденных компромиссов на основе баланса аксиом правового идеализма и гуманистических ценностей с прагматикой реальных угроз обществу и личности каждого с его неотъемлемыми правами и свободами. Нужен не отказ от принципов и выстроенных на них норм, а зрячее следование им, допускающее возможную недостижимость абсолюта на данном этапе эволюции человечества. Понятно, что такие временные отступления по «дороге к храму» могут использоваться не для закрепления антигуманных практик должностных лиц, а в целях устранения сделанных ошибок в практике регламентации их работы на опыте противодействия терроризму. Это каждый раз потребует регулярного критического переосмысления сделанного ранее выбора между разными и противоречащими подходами и догматами, о которых написан прекрасный обзор профессора Медушевского.

Поделиться ссылкой: