Пределы политического воображения
Последние события в Москве и развернутые комментарии по данному поводу дают внеочередной повод и поразмышлять о будущем либеральной демократии, и проработать логику нескольких сценариев. Россия не уникальна, поэтому логика трансформации/консервации автократии в РФ вряд ли будет кардинальным образом отличаться от подобных процессов в других странах. И абстрактная, надкомпаративная логика, и обобщения, возникающие при рассмотрении событий в Алжире, Судане, Зимбабве, ЮАР и прочих странах вполне пригодны и даже необходимы для анализа РФ-случая. Так что какие-то важные, по крайней мере для меня, соображения просматриваются вполне отчетливо.
1. Наиболее проницательные эксперты, Д. Травин, например, правильно обращаются к теоретическим положениям рационального неоинституционализма, говоря о расколе элит как необходимом, но не достаточном условии трансформации. Вполне справедливо обобщение, что относительно демократический, конкурентный порядок может возникнуть как система договоренностей между влиятельными фракциями элиты для поддержания круговой гарантии личной безопасности. В этом уверяет нас и Д. Норт, и попкультура (см. последний эпизод «Игры престолов»).
Но ведь это, скорее, простое размывание автократии, установление «демократии по умолчанию», а не ее долговременная консолидации. Для ХХI века, в отличие от предыдущих столетий, такая развязка не идеальна. При простом расколе элит речь может идти всего лишь о долговременном (или не очень) отсутствии нового лидера, способного максимизировать власть и перестроить слабую демократию в новый персоналистский режим. И опасность в том, что видимость демократического процесса в подобных случаях затуманивает для граждан смысл политического процесса. А это именно то, что происходит сегодня на Украине, это то, что происходило в РФ в «лихие девяностые». В сторону замечу, что на российском историческом материале подобные процессы часто осмысляются не как конкретная политическая динамика, а как некий метафизический цикл русской истории, как «колея», из которой невозможно выскочить по определению.
Хорошо, предположим, что элита будет расколота, но по какому признаку? Если брать за образец «бархатные революции», то в Восточной Европе речь прежде всего о коллапсе правящей элиты, а не о расколе и победе демократов. Кроме того, накопленный массив данных говорит о том, что авторитарные режимы не становятся демократическими после естественной убыли их пожизненных вождей. Я не вижу сегодня оснований полагать, что какая-либо значительная часть отколовшейся элиты в России будет исповедовать демократические и либеральные (в классическом, а не российском, понимании) идеалы и нормы поведения. Тут вопрос принципиальный.
Раскол по линии «бюрократы — силовики» означает, вероятнее всего, победу силовиков и их ставку на насилие как основной способ удержания власти. Сегодня уже ясно, что силовики отвергли моральные самоограничители на применение насилия, которое всё отчетливей сигналит обществу, что пора бы замолчать. До полной институционализации силовиков в качестве основного актора политики, как в Египте и Алжире, например, РФ, разумеется, далеко, но ведь миф о «чекистском крюке», глорифицирующий родные органы, пусть и не все, оправдывающий насилие ради высших целей и, кстати, сформулированный задолго до генерала Черкесова, скорее жив, чем мертв. Российская культура воспроизводит положительный образ чекистов, хотя иногда это получается неубедительно. Но, с другой стороны, ведь и у бюрократов иммунитета к авторитаризму, как и способности к активному продвижению демократии и к улучшению работы своих учреждений, не наблюдается. Даже в иных политических обстоятельствах они, скорее всего, не заставят свои организации работать по-новому, не наполнят их миссией служения общественному благу, а, напротив, поставят на службу своим интересам.
Важно и то, что конфигурация основных политигроков, их интересы и могущество относительно друг друга, определяет и сущность институтов, и качество управления. То есть даже если сам режим будет несколько облагорожен, отсутствие демократических норм в элите — какая бы ее часть не победила — приведет к воспроизводству недостойного правления, которое сегодня и есть подлинный триггер общественного недовольства. И силовики, и бюрократы вполне способны продлить жизнь порочным практикам управления, от правоприменительного произвола до показухи в области лекарственного импортозамещения, например. Чиновники нижнего уровня могут попросту присвоить кусочки «вертикали власти» для своих собственных целей, попутно кооптируя бывших несистемных оппозиционеров. Тем самым бюрократы могут свести на нет все потенциально положительные стороны элитного раскола. В ЮАР, например, вполне осязаемый, пусть и не до конца оформленный организационно раскол элит прошел по линии сторонников клептократа-популиста Дж. Зумы и сторонников поборника правового государства С. Рамафозы, который к тому же добился поста президента. Но эрозия демократии по-прежнему продолжается, и последствия недостойного правления, быть может, уже необратимы.
2. Отсюда возникает логическая альтернатива, предложенная сначала В. Касамарой и продолженная А. Мареем. Если ее определять в аналитических терминах, то перед нами формулировки близкие по смыслу к «старому институционализму», гласящему, что идеи и политические ценности, которые будут постепенно замещать и совершенствовать сложившиеся в государстве недемократические системы правил и нормы поведения, следует развивать извне властной иерархии. Такая позиция совершенно справедливо предполагает, что достойная институциональная среда и общая демократическая культура выращивается снизу коллективными усилиями.
Действительно, в РФ достаточно много институций, продвигающих демократическую, рефлексирующую культуру: издательство «НЛО» — всего лишь один пример. Проблема же в том, что общий вектор, направленный на окучивание не узкого интеллектуального слоя, а широких масс, идет в противоположном направлении. Можно поименовать десятки фильмов и хэппенингов (типа «бессмертного полка»), направленных на милитаризацию общества, но широко пропагандируемых произведений искусства, которые обличают и развенчивают идеологию авторитаризма, решительно недостаточно. Иными словами, на каждого «Леопарда за стеклом» найдется десяток псевдомемуаров из серии «Суд истории» от издательства «Эксмо», мистифицирующих практики власти. И я не уверен, что спрос в данном случае породил предложение. Резюмируя, двадцать прошедших лет срок был достаточный, чтобы выйти из «эмбрионального состояния политической культуры», но результирующий вектор по-прежнему направлен в противоположную сторону. Получится ли иначе через очередной десяток лет?
Другое утверждение, осмысленное, но не бесспорное, гласит, что ключевых политических целей, вроде либерализации электорального процесса, желательно добиваться на основе прагматического «диалога с властью». Если под властью понимать разные уровни чиновничества, то посредством диалога можно достичь многого, но только в условиях их политической ответственности перед обществом. Иначе непонятно, почему госчиновники должны отвергнуть внутрикорпоративный консенсус, который, собственно, и формирует их ценности и повседневные практики. А если под властью понимать костяк режима, который, собственно, и навязывает правила игры обществу в целях сохранения и максимизации своей политической власти, то такой диалог плодотворным и быть не может. Выгодополучателям автократии демократические нормы совершенно ни к чему. Получается замкнутый круг. Неужели снова необходим просвещенный монарх, «принуждающий к демократии», он же «единственный европеец»? При таком подходе вопрос о власти будет решать сама власть, принципал, а не общество.
Важно зафиксировать и то, что вышеупомянутые эксперты полагают, что стабильность и порядок ценнее негативных экстерналий макрополитического разрыва, который сторонники данной позиции сурово порицают. Тут вопрос большой, у него несколько измерений. Понятно, что государство как минимум должно обеспечивать повседневный порядок для обывателя. Утрата государством монополии на насилие чревата социальным хаосом, это верно. Но тут речь может идти о самых разных вещах.
В Мексике просто страшно: военнослужащим, например, запрещено выкладывать в социальные сети фотографии в униформе, поскольку они быстро становятся жертвой насилия наркокартелей. Ливия и Йемен практически распались в результате и внешнего вмешательства, и, в еще большей степени, из-за архаической структуры своих обществ. Это вполне понятные и крайне плохие ситуации, которые, впрочем, к российским реалиям не имеют отношения. Точно так же, как и травма совершенно безумной гражданской войны в Алжире конца прошлого века, которая по-прежнему легитимирует авторитаризм.
Нынешний протест не обвалит повседневное спокойствие обывателя, но и проблему транзита он не решит. С другой стороны, ведь именно протест является важной социализирующей средой, в которой молодежь порывает с культурными кодами и скрепами, навязанными лидерами режима. В сторону можно заметить, что один из таких стародавних кодов скрывается в лицемерной формуле о «бессмысленном и беспощадном бунте», которая почему-то возлагает вину на угнетенных, а не на облеченных властью самодержцев, отказывающихся отвечать на запросы общества и модернизировать институты. Но ведь есть и другая формула из иного культурного кода, гласящая: Rebellion to tyrants is obedience to God. От многих культурных кодов вообще было бы неплохо отказаться.
3. Не хотелось бы стихийного распространения глубокого пессимизма, эскапизма, ведь такие настроения десоциализируют и деполитизируют поведение, уродуют его. И к тому же накладывают неоправданные ментальные ограничения на пределы политического воображения. Отсутствие пессимизма и свободное воображение — это самый реалистичный сценарий на сегодня.