Американская революция от Декларации независимости до наших дней. Введение. Эйдос революции
“Неужели?! Это что, на полном серьезе? В Соединенных Штатах происходит самая настоящая революция?” — вот вопрос, который в последние полтора месяца заботит множество пишущих по-русски журналистов, культурологов, историков, политологов, блогеров и комментаторов постов в социальных сетях. Что такое “настоящая” революция? Может ли так случиться, что через несколько лет — или через год — или даже через полгода — мы увидим какую-то совершенно иную Америку? И если так случиться действительно может, то какой хотя бы в общих чертах будет эта новая Америка? И каким станет мир — мир с новой ранее неведомой Америкой?
Но нет, эта Америка не неведома. Революция не случается вдруг. Вдруг происходят только различные триггеры, да налетит иногда “идеальный шторм”. Черты этой новой Америки можно различить — но для этого нужно хотя бы приблизительно изучить ее концептуальные карты — карты тенденций, идей, гештальтов. Их можно увидеть в Америке десятилетней давности, можно в Америке 90-х. Ярко они были видимы в Америке второй половины 60-х. Но можно увидеть эти черты и у самого “архэ” Соединенных Штатов — в частности, изучая деятельность и сочинения “отцов-основателей” этого социального проекта.
Разумеется, в любой ситуации есть новизна — каждая ситуация революционна настолько, насколько она нова. Сочетание давно развивающихся тенденций, которые еще не стали преобладающими в социуме, с трендами, которые только сейчас входят в мейнстрим и теми пока слабо заметными явлениями, которые станут новой требовательной маргиналией — все это вмещает в себя революционная ситуация, какой бы смысл ни вкладывать в слово “революция” — и о какой именно революции и в какой сфере мы бы ни говорили.
И если начинать говорить о революции — и, тем более, по гамбургскому счету — мы живем в тотально революционной реальности. Об этом важно помнить тем, кто травмирован самим словом “революция”. тем, для кого слово “революция” вызывает аллюзии на ГУЛаг и идеи чучхе.
Если мейнстримные теории физиков верны, революция в нашей реальности началась миллиарды лет назад — началась в момент Большого взрыва. Развитие биосферы на нашей планете — тоже процесс скорее революционный, чем эволюционный. Появление первой клетки — революция. Выброс сине-зелеными водорослями огромного количества кислорода, приведший к радикальной трансформации биосферы и планеты в целом — революция. “Кембрийский взрыв” — революция. Вымирание динозавров — революция. Наконец, “взрыв мозга” (резкое увеличение больших полушарий) у некоторых гоминид, включая наших предков — несомненно, тоже революция.
Дальше революции случались все чаще. Овладение огнем. Обработка металлов. Приручение животных. Аграрная революция. Заметьте, как много явлений мы называем словом “революция”. Коперниканская революция. Промышленная революция. Научная революция. Технологическая революция. Было бы странно предположить, что время революций закончилось — вот почему-то именно сейчас, именно в XXI веке — только потому, что некоторой части человечества больше не хочется никаких фундаментальных трансформаций реальности, которые затронули бы их жизнь.
Премодернистское (“традиционное”) сознание вообще не желает никаких перемен. Все новое ему представляется результатом процессов деградации. Изменения для такого типа сознания оправданы только в том случае, если восстанавливают некую “благословенную старину”. Легендарные слова российского монарха Александра “Первого” Романова — “при мне все будет, как при бабушке” — хорошо иллюстрируют подобное умонастроение. Предел мечтаний сознания такого типа — вечная неизменная империя. В последнем платоновском диалоге “Законы” одобрительно описывается государство, в котором каноны искусства не меняются в течение десяти тысяч лет.
Однако в XVI-XVIII веках в концептуальной сфере произошла, так сказать, темпоральная революция. Некоторые философы и публицисты предложили новую темпоральную парадигму. В ней на место мировой деградации пришла идея развития, прогресса, совершенствования. Если Ренессанс еще отсылался к “великим древним”, то идеолог “новой науки”, политик и публицист Фрэнсис Бэкон уже прямым текстом писал, что человечеству пора уйти от сказок, которыми оно баловалось в пору своего младенчества. Кондорсе же спустя более чем столетие концептуализирует идею прогресса, под которым понимается в том числе и прогресс социальный.
Наступила эпоха Модерна. Эпоха под названием “Современность”. Названа он так была потому, что место “великого прошлого” в ней заняло “светлое будущее”. И самой лучшей порой в модернистском мифе оказалось настоящее — как момент, наиболее приближенный к “светлому будущему”, к “золотому веку”, который отныне оказался впереди настоящего по линии времени.
Аристотелевская идея финальной причинности была отброшена ньютоновско-картезианским философским мейнстримом — однако, не будучи упоминаема, заняла свое место в социально-политической светской эсхатологии Модерна. Либерализм, коммунизм, анархизм — все это имена визионерских проектов, целей трансформации человеческого общества. На место не подверженного развитию космоса Ньютона пришла динамическая природа Дидро, а затем немецких философов-романтиков начала XIX века. Многих из этих романтиков ужаснули последствия первой французской революции — но Шеллинг, Фихте и Гегель поколебали уже не Землю, а саму идею качественной стабильности Вселенной. И шеллингианская идея восхождения мировой души через минеральную, растительную, животную и человеческую стадии породила через полстолетия концепцию биологической эволюции. Человек — это только мост между обезьяной и сверхчеловеком — так практически тут же сказал Ницше. И на мосту этом остановиться нельзя. Или назад к обезьяне, либо вперед — к сверхчеловеческому обществу сверхлюдей. Попытка запрудить реку трансформации может привести либо ко всеобщему застою, деградации и угасанию, либо к прорыву плотины — причем прорыв будет тем более разрушительным, чем мощнее были нагроможденные дамбы.
В эпоху Модерна (в английском языке используется термин modernity — в русском же языке слово “модерн” часто прочитывается искусствоведчески, но данный текст — не об искусстве) власть принуждена по-новому легитимировать себя. Конечно, в легитимации даже и самой что ни на есть модернистской власти остается нечто премодернистское — власть остается своеобразным “катехоном” (в византийском богословии — государство, “удерживающее” приход антихриста), предотвращающим всеобщую деградацию, сползание в гоббсовскую “войну всех против всех”. Постоянный соблазн власти — сыграть на жажде стабильности, разжечь ее и управлять, манипулируя страхами всеобщего распада. Отсюда происходят все эти идеи “возврата к традиционным ценностям” и “make America great again” (MAGA — практически точный аналог ностальгии по СССР или по Российской империи, по временам, когда девушки были красивее, дети послушнее, а деревья зеленее).
Однако одна из основных мифологем Модерна — это именно Революция. Некоторые травмированные революциями люди пытаются расстаться с ценностями и принципами Модерна как таковыми, изобретя социальную машину времени и вернувшись в сконструированную ими заново архаику — это контрмодернисты, адепты разнообразных идей “консервативной революции”. Другие же носители “революционной травмы”, тем не менее, не готовы отказываться от Модерна вовсе — они всего лишь хотят, чтобы перемены были постепенными, плавными, комфортными. Такие люди — особенно в России, где пришедший на революционной волне сталинский режим просуществовал десятки лет — могут болезненно реагировать на слово “революция” даже и вне политического контекста. Они не против изменений — но таких, которые можно описать более мягкими словами — такими, как “эволюция” или “реформа”.
Итак, Модерн оказывается под знаками Революции и Реформы. И власть в этой ситуации вынуждена легитимировать себя как гарант трансформаций. Легитимная власть — это прогрессор, а не охранитель. Человек Модерна требует от власти изменений — под угрозой ее свержения. Как иллюстрация этого тезиса — заявленное в Декларации независимости США право народа на восстание. Сама власть в рамках мифа об “общественном договоре” оказалась обязанной меняться. Так, пожизненная власть оказалась несовместимой с духом Модерна — и всякий раз, когда принцип сменяемости власти нарушается, мы подозреваем, что в этой стране власть пытается отказаться от ценностей Модерна, хотя бы путем их симуляции, как это было в СССР.
Революция и США — Эйдос Утопии
Соединенные Штаты — революционная страна. Революция находится у ее истоков. Американская революция (именно так она называется в Америке), базирующаяся на идеях философов-просветителей, в России обычно именуется “войной за независимость” — сказывается уже упомянутая травматическая фобия в отношении слова “революция”. Как и в России начала XX века, революцию подготовила в общем-то весьма немногочисленная группа людей, которых в Америке теперь называют “отцами-основателями”. Американские революционеры создавали ни более, ни менее, как общество нового типа, “сияющий город на холме”, нечто небывалое, свободное от балласта старого мира в виде, к примеру, абсолютизма или сословного общества. На американских долларах можно прочесть слова, выражающие этот революционный настрой: “Новый мировой порядок”. Novus Ordo Seclorum, впрочем, точнее переводить как именно “порядок нового века”. Они творили, оформляли, давали проявиться чему-то небывалому, не бывшему прежде — не ссылаясь на опыт “более развитых стран” или “великих древних”.
Таким образом, в сознании американцев слово “революция” имеет скорее положительные коннотации. Революция — это хорошо, а не плохо. Поэтому в американской реальности легко возникают и приживаются такие словосочетания, как “молодежная революция”, “сексуальная революция”, “психоделическая революция”. Скорее, можно говорить о девальвации значения — так как речь может идти и о, к примеру, революции в модельном бизнесе. Но, тем не менее, ряд перечисленных в этом абзаце революций были и вправду революциями, чье развитие продолжается — и их необходимо принимать в самое существенное рассмотрение, если мы хотим что-нибудь понять в современной Америке и в ее теперешней революционной ситуации.
Поэтому когда в ходе президентской кампании 2016 года Берни Сандерс провозгласил начало “политической революции”, в сознании множества людей это слово ассоциировалось не с французской гильотиной и не со сталинским ГУЛагом — а отсылало к той, первой американской революции, дело которой не закончено — и завоевания которой, с одной стороны, находятся под угрозой, а с другой, должны быть расширены и углублены. Несмотря на то, что в ходу в современной Америке слово “социализм”. Но к “социализму” я вернусь позже, в следующих частях текста — но, тем не менее, не могу не упомянуть это слово во введении.
Американская революция стала важной вехой Революции Модерна как таковой. Впервые в истории социально-политические принципы Люмьера (“эпохи Просвещения”) были декларированы в государствообразующих документах — а публицистические тексты становились векторами политических действий. Французская революция была еще впереди. Американцы были первыми революционерами в новом смысле этого слова. Они были утопистами, на практике реализовывавшими свою утопию. США оказались именно Утопией — местом, подобного которому не было на земном шаре. Именно в этом контексте — контексте революционной утопии — следует понимать постоянное подчеркивание американскими президентами (в том числе Обамой и Трампом) “исключительности” американской нации. Она — подобно “советскому народу” — сама и является утопическим проектом. Именно эта утопическая проективная “нация”, создавая себя (“We The People”), создает и все свои политические институты, а не обнаруживает себя в них. В свое идее — которой еще предстоит полная реализация — это автопроект, “проект самого себя”. Мало того, этот проект имеет фрактальную природу — в нем каждый элемент-индивидуум представляет собой собственный проект, собственный фрактал, и всем этим фракталам предстояло и предстоит учиться жить вместе.
Однако основание Утопии — это только ее начало. Это концепт, который только начинал свое воплощение. Это был проект, предполагавший свое развертывание во времени. Эйдос американской революции должен был просветить всю тьму “хоры” (платоновской материи), преобразить “ветхого Адама” в “Новом Израиле”, которым часто мыслились Соединенные Штаты. Этот процесс воплощения революционного эйдоса продолжается до сих пор — и именно поэтому этот текст я и счел уместным назвать так, как он называется — “Краткая история американской революции от Декларации независимости до наших дней”. Революция как проект — это процесс, а не некоторая произвольно взятая точка на линии времени, сколь бы знаковой она ни была.
Декларация независимости и Билль о правах — только лишь два (хотя и наиважнейшие) из текстов, конституирующих американский революционный утопический проект. Проект, провозглашавший, что все люди рождаются равными, имеют право на жизнь, свободу и стремление к счастью. Проект, согласно которому сами люди учреждают правительства и имеют не только право, но и обязанность свергать эти правительства, если те препятствуют человеку реализовывать его естественные права (при этом понимание этих прав изменялось в ходе реализации проекта). Проект, предусматривавший разделение властей во избежание узурпации власти. Проект, утверждавший принципы федерализма и местного самоуправления. Наконец, проект, согласно которому двери Утопии были открыты для тех, кто желал к ней присоединиться — символом чего стала статуя Свободы, обращенная лицом к океану, к Старому Свету, к миру неравенства и угнетения.
Этот проект стал революционной многоразовой бомбой замедленного действия, каждый взрыв которой менял — и продолжает менять — американское общество. И сегодня представляется знаменательным, что культурной частью происходящих революционных событий стал выход ставшего культовым рэп-мюзикла “Александр Гамильтон”, обращающего умы школьников не только старших, но и средних классов к этому изначальному эйдосу США — эйдосу американской революции.
Основной аргумент критиков нынешнего этапа американской революции — критиков из числа российских либералов — изначальная идея американской революции утверждала максимальную свободу индивидуума и общин от государства. Нынешние тенденции же, по их мнению, угрожают свободе индивидуума. Ответу этим критикам я постараюсь уделить достаточно место в следующих частях этого текста.
Во многом, это та революция, которую я приветствую — но это не означает, что ее положительный (в моем понимании этого слова) результат гарантирован. Выход на новые уровни свободы (о значении, смысловых пространствах и сложном переплетении нитей смыслов слова «свобода» я надеюсь поговорить в следующих частях) может быть достигнут — но не нужно думать, что он с необходимостью произойдет именно сейчас — или произойдет в полном объеме.
К Эйдосу (идее) американской Утопии я еще буду не раз возвращаться — но следующая часть начнется с попытки описания ее “хоры” — в некоторых текстах Платона так называлась неоформленная, еще плохо высвеченная светом тьма. С попытки описания наличествовавших в сознании самих колонистов неоформленного хаоса и хтонических существ,, с которыми оказалась вынуждена иметь дело Американская революция.