Белорусский гамбит: начало новой эпохи?
Мне достаточно трудно сделать вывод о том, в каком смысле «новой» является протестная активность в Беларуси, новой для страны или для социальной и политической теории.
Те, кто пытались на протяжении нескольких последних месяцев анализировать происходящее из разных перспектив, говорят о том, что эта активность является результатом генеративных изменений (в активную фазу политической социализации вошло «поколение небитых», как его называют), новой социальной стратификации (используют опять же традиционное понятие «среднего класса» или даже говорят о «буржуазной революции», делая отсылку на то, что нас ждут после перемен исключительно неолиберальные реформы, символом которых вроде бы должен являться один из кандидатов в президенты, банкир Виктор Бабарико, сейчас находящийся в тюрьме). Этот тезис о неизбежности «грядущего неолиберализма», накрывшего, наконец, Беларусь, немного позже, чем часть других постсоветских стран, как бы вытесняет разговор о госкапитализме, проводником которого стал сам авторитарный режим, существующий с 1994 года и активно использующий левую риторику.
Также говорят об эффективности гражданской низовой и горизонтальной солидарности, получившей новые, цифровые, инструменты. Например, с началом протестов и электоральной кампании, власть уничтожила несколько страновых платформ для краудфандинга, благодаря которым общество смогло быстро отреагировать на кризис с COVID-19, фактически выполняя ту роль, которую должны были сыграть госструктуры.
«Женский», антипатриархатный образ политического лидерства (появление объединенного штаба новых лидерок – Светланы Тихановской, Вероники Цепкало и Марии Колесниковой) также рассматривают в качестве нового для страны, в которой образ президента давно репрезентируется в госпропаганде исключительно в виде мачистского субъекта , оказывающего неусыпную патерналистскую «заботу» о всех нас. И если даже эти новые лидерки не являются (как того часто ожидают) идеальными провайдерами актуальной феминистской повестки, само их существование честно показывает все перипетии этой повестки в Беларуси, не говоря уже о помощи, солидарности, коммуникации, которой так и не смогли добиться до них политики-мужчины. Здесь мы видим и влияние глобальной повестки.
Долгое время в Беларуси протест описывался как противостояние между «деревней» и «городом», между «европейцами/либералами» и «консерваторами-традиционалистами», между «сторонниками белорусского национализма» и «сторонниками денационализированного Лукашенко» и т.д. Как мне кажется, ситуация 2020 года стала попыткой (может быть, и утопической) выйти за рамки этих привычных рационализирующих и категоризирующих участников и участниц (помимо их воли) схем. Я вижу это (хотя могу и ошибаться) как опыт не социального конфликта и нового разделения, а социального примирения, совместного поиска решения такой проблемы как наличие и диктат авторитарной власти. Конечно, эту как бы бесструктурность и нечеткость целей, задач, участников/участниц протеста, его, на первый взгляд, инклюзивность (берем всех) можно рассматривать и как его силу и как его слабость.
Была выбрана интересная стратегия – ненасильственные перемены, использование всех имеющихся легальных каналов фасадной демократии. И это сработало, на, как мне кажется, таком осязаемом, вещном уровне, когда люди, встроившись в систему и пытаясь ее победить, буквально по частям протестировали ее, и система оказалась нелегитимной в итоге. Были деанонимизированы участники и участницы процессов фальсификации выборов, были показаны конкретные механизмы насилия и фальсификации. Вроде бы и раньше мы это все понимали, но такой ненасильственный «заход» на эту территорию оказался более эффективным, чем конфронтация с максималистскими лозунгами и стратегиями.
В итоге, протестная активность 2020 года в Беларуси является результатом не сиюминутного выплеска энергии (как об этом говорит власть, считая, что потерявшие работу и вернувшиеся в Беларусь «гастарбайтеры» бунтуют), а результатом поколенческой и социальной динамики, апроприации новой глобальной повестки и трансформации старой локальной повестки (которую часто любят называть в России «националистической», сводя к этому термину все отличия и идеи, которые не могут понять, когда обозревают окрестности бывшего имперского центра).
Все же, для реализма, стоит написать и о предостережении. Начиная с 1994 года, экономически и социально система при Лукашенко эволюционировала: от отрицания рыночных реформ и реставрации плановой экономики к гибридным формам сочетания частной и государственной собственности , с неолиберальными практиками прекаризации труда, ограничения прав наемных работников, сокращения социальных программ и т.д. Так Беларусь при Лукашенко стала вписанной в глобальный порядок.
И, фактически, общество согласилось и с такой системой, а критика власти приняла форму критики неэффективного менеджмента авторитарного режима, подразумевая, что новая власть станет «эффективным» менеджером, соответствуя европейским стандартам и нормам соблюдения приличий. И здесь возникает важный вопрос- насколько новая власть и новый менеджмент способны к новым формам социального воображения и практикам, выходящим за рамки всего лишь оппозиции (но полной ли противоположности?) надоевшему до смерти авторитарному вождю?