Суверенитет современных государств и права человека: уход от статус-кво?
Реплика к дискуссии на сайте Либеральной миссии» Александра Филиппова и Глеба Павловского.
Вопрос суверенитета, безусловно, один из самых острых в современном мире. Суверенитет (как и нация) возможно самые мощные концепции эпохи нового времени. И если другие понятия определяющие политическую и социальную реальность уже давно изрядно трансформировались под влиянием постмодерна, суверенитет явно “не хочет” сдавать свои позиции.
Глеб Павловский и Александр Филиппов в увлекательном философском диспуте стремятся описать противоречия бытования и применения концепции суверенитета в современном мире. Получается плодотворно. Мир границ и правительств (суверенитетов и суверенов) сегодня на каждом шагу сталкивается с миром глобальных сетей и связей. Ромул и Рем снова ведут захватывающий спор. Представляется небезынтересным добавить к философскому фокусу немного штрихов исторических и социальных.
С одной стороны, глобализация политики, экономики, экологии, информационного пространства все более усиливается. С другой, далеко не все человечество и даже не бОльшая его часть, ощущают этот процесс как однозначно позитивный. Глобализация не принесла значительной части населения земли ни повышения качества жизни, ни новых возможностей. Дэвид Гудхарт предположил, что современные люди делятся на людей отовсюду (“anywheres”) и людей откуда-то (“somewheres”). Первые от глобализации скорее выиграли, вторые — пока чувствуют себя проигравшими. Естественным образом возникает политический союз изоляционистских элит и “somewheres”. В одних странах это приводит к Brexit, в других к победе популистов (Трамп в США), в третьих к формированию изоляционистских авторитарных режимов (Россия). Но везде суверенитет оказывается одним из ключевых понятий, противопоставленных именно глобализации.
Эта ситуация будет оставаться актуальной до тех пор, пока большая часть цивилизации не перейдет в некое новое качество, которое станет привычным и приемлемым для большинства людей.
Представление о желательности глобального регулирования (особенно в сфере международной безопасности) имеет давнюю историю. Во всяком случае начиная с трактата о вечном мире Канта. Но чтобы лучше понять истоки проблемы, возможно стоит заглянуть еще глубже в европейскую историю. Вестфальский мир, на который принято ссылаются как на точку возникновения современного представления о суверенитете, постулировал не “возникновение” суверенитета в пространстве первичной войны всех против всех. Он был актом прекращения действия прежней средневекового понимания суверенности, составной частью которого было представление о Republica Cristiana. В ней духовным сувереном был римский престол, который хотя и не очень успешно, но претендовал на то, чтобы отвечать за “глобальную справедливость и закон”. Папы отменяли вассальные клятвы и объявляли крестовые походы против тех, кто преступал базовые нормы Republica Cristiana. Одной из центральных, хотя и абсолютно проваленных, задач Republica Cristiana был мирное сосуществование христианских народов.
Вестфальский мир означал, что отныне государи сами договариваются между собой, кто где законно правит, получают легитимность друг от друга. Тактически это было очевидным решением, но стратегически породило проблему. На месте папского престола отвечавшего за формулирование, сохранение и применение общих ценностей и норм образовалась пустота, которую европейские народы на протяжении сотен лет пытались как-то заполнить (например, Священный союз). А последние свои “находки” (Лигу наций и ООН) предложили всему миру. Но в мире суверенных государей и национальных государств не может существовать какая-то самостоятельная сила, за которой признавалось бы право выносить политические вердикты и карать нарушителей. Легитимность римских пап была религиозного свойства. В секулярном мире это невозможно.
Страны победительницы во Второй мировой войне фактически объявили себя такой коллективной инстанцией. Воплощением этой претензии стал Нюрнбергский процесс. С моральной точки зрения необходимость суда над нацистским преступниками была неоспорима, но с точки зрения юридической теории легитимность суда была по меньшей мере спорной. Суд четырех держав, который почему-то выступает от имени всего человечества выносит приговор неким людям на на основе уложений, которые на момент совершения этими людьми их чудовищных деяний тем не менее на них не распространялись.
Создание ООН должно была устранить эту проблему. на протяжении десятилетий ООН формирует систему международного права на основе демократических процедур. И выносит вердикты в виде резолюций Генеральной Ассамблеи и Совета безопасности. Однако их реальная эффективность ограничена. Поскольку правовое решение бессмысленно, если за ним не стоит сила, способная принудить к его выполнению, а примеров, когда ООН действительно реализовала на практике свои предельные полномочия — на применение силы против агрессоров или виновников массовых нарушений прав человека — крайне мало.
Проблема, как представляется, состоит в том, что ООН стало всеобщим объединением, членство в котором равносильно признанию государства состоятельным и равноправным с другими. Т.е. суверенным. Исключить из ООН означает отказать в признании суверенности. И на это государства-участники идут крайне неохотно, чтобы не создавать опасных прецедентов. В результате мир продолжает существовать в парадигме права сильного, хотя и сильно ограниченного общей волей сообщества суверенных стран. Таким образом принцип суверенитета оказывается превалирующим над теми функциями ООН, которые должны его ограничивать ради решения глобальных проблем, разрешения конфликтов и защиты прав человека. Нельзя сказать, что объединенные нации абсолютно беспомощны в решении каких бы ни было проблем, но отмечаемая многими слабость глобальной организации — следствие доминирующего значения самого факта членства над обязательствами, которые это членство налагает на государства-участников.
И все же современный мир с его взаимозависимостью, глобальными последствиями любого серьезного кризиса, опытом мировых войн и, наконец, ядерным оружием, как кажется, требует если не мирового правительства или мирового полицейского, то во всяком случае — глобального регулировщика и контролера.
При этом технические, экономические и социальные условия нашего мира меняются быстрее человеческой психики. Люди — все же приматы, хотя и невероятно развитые. Мы привыкли жить стаями (пусть уже и очень большими) и с огромным трудом и очень медленно уходим от системы координат, где каждое “мы” неизбежно отстраивается от некоего “они”. Люди оказываются в многослойном мире, где голова уже витает в цифровых “облаках”, а ноги еще ищут твердую почву суверенитета для опоры. Эти противоречия как внутри каждого общества, так и между народами, будут определять турбулентность политики ближайших десятилетий. Однако, реактивный, защитный характер борьбы за суверенитет свидетельствует о его исторической обреченности. Исторически диффузия экономик и культур пересилит национальные границы, но произойдет это еще не скоро.