Историк против споров об истории: что не так в реплике Василия Жаркова к дискуссии Д. Коцюбинского и Д. Травина?
Дина Тороева, бакалавр филологии НИУ ВШЭ СПб
Спор Дмитрия Травина и Даниила Коцюбинского о том, можно ли считать Россию европейской страной, опубликованный на сайте и Youtube-канале «Либеральной миссии», перерос в полилог – на этом же ресурсе появилась ответная реплика историка и политолога Василия Жаркова. И, как пояснил он сразу же, его ответ полемичен по отношению не к кому-то из спорящих, а к самой постановке вопроса:
«Этот разговор во многом тупиковый и бесплодный. Особенно относительно будущего России» [00:13] (здесь и далее тайм-коды, по которым можно найти цитату, указаны в квадратных скобках).
Утверждение, что двухчасовое обсуждение цивилизационных особенностей России профессиональным историком и профессиональным экономистом вышло «тупиковым и бесплодным», с сопутствующим призывом такие дискуссии прекратить, интригует и заставляет ожидать обоснований. Но вместо этого на протяжении всех 20 с лишним минут своего выступления Василий Жарков предлагает слушателям… продолжениее начатого обсуждения. Более того, по сути дублируя многие тезисы одного из тех, кто принял участие в «тупиковом и бесплодном споре». А именно, тезисы Дмитрия Травина, настаивавшего на том, что в эпоху Средневековья Европа была такой же неправовой, как и Россия, но потом взяла – и модернизировалась. И что у России, стало быть, такой же, как и у европейских стран, шанс на модернизационный успех. Иными словами, Россия, по Травину, одна из европейских стран, просто хронически отстающая в развитии, но двигающаяся в том же направлении, что и остальная Европа. Приведу несколько цитат Травина:
«Наша окраинная страна Русь всегда была аутсайдером и двигалась в конце» [46:25, дискуссия Травина и Коцюбинского].
«Лидерами в разное время были разные западные страны: в какой-то момент итальянские города-государства, в какой-то момент Голландия и т.д. Другие страны находились на периферии и медленно подключались к этому процессу модернизации. Скажем, в Европе тоже всегда были периферийные страны, которые никогда не были лидерами. Допустим, Финляндия или Норвегия. Болгария, Румыния, Албания…» [46:56, дискуссия Травина и Коцюбинского].
«Мы [Россия] модернизируемся, как и другие европейские страны. С отставанием, иногда успешно, иногда менее успешно, иногда догоняем, иногда снова отстаём». [дискуссия Травина и Коцюбинского, 48:04]
А вот что говорит Жарков, отстаивающий, как и Травин, тезис о европейскости России, но на участников «тупикового и бесплодного» обсуждения ни разу не сославшийся и даже их имен не упомянувший:
«Европа мы, не Европа… Или какая-то особая Европа? Да, скорее всего мы – периферия Европы. Да, у нас первый письменный источник датируется XI веком [на самом деле X веком, – прим. авт.]. <…> но тогда разрыв между Русью и Францией был сильнее, чем сейчас» [18:50].
«…сдвиг [у России, – авт.] пойдёт в эту сторону [в сторону современной Европы, – авт.], пусть не так быстро, как хотелось бы кому-то, потому что у России нет других примеров, нет других ориентиров» [16:13].
«Нам нужно прекратить этот разговор и понять наше место на карте. Понять, что мы занимаем, конечно, особое место, но при этом ничего уникального здесь нет. Все страны Европы в свое время пришли к демократии, и некоторые пришли довольно-таки недавно. И тоже все ссылались на свое проклятие. И восточно-европейские страны — в 70-е годы, например, там была очень актуальна тема восточно-европейского проклятия. Сейчас она снята. И в Испании, и в Португалии. Россия находится в своем эшелоне и рано или поздно придёт туда, куда и все» [22:56].
Итак, Василий Жарков решил все же включиться в «бессмысленную» дискуссию на стороне одного из ее участников. Надо полагать, чтобы обогатить ее смысл более глубоким обоснованием тезиса, что Россия – это Европа, не ограничиваясь констатациями, что страны в Европе разные, со своими особенностями и разными сроками модернизации, и Россия одна из них. Что же в ней все же европейского, которое надо, наконец, всем признать, дабы поставить в такого рода спорах итоговую точку? А вот что:
«Россия отличается от всех стран Старого света, кроме Европы, тем, что она <…> в числе европейских государств делила мир между собой. Она тоже была одной из колониальных империй, но со своей спецификой» [10:32].
То есть, европейскость России в ее …имперском колониализме. Очень содержательный тезис, если в него вдуматься. Позволяет сочленить мысль о том, что «у России нет других примеров, нет других ориентиров», кроме Европы, с имперской традицией, предполагающей ориентацию исключительно на себя и притязание самой быть примером для других, а не брать пример с кого-то. И даже тоталитарный СССР (который «командовал» доброй третью т.н. стран «третьего мира» и который активно поглощал соседние народы и территории) позволяет причислить к европейским странам. Я не к тому, чтобы приписывать Василию Жаркову такие выводы, проистекающие из его логики. Я о самой этой логике.
Но если иной европейскости, кроме имперской, он в истории страны не обнаруживает, то можно понять, почему настаивает на табуировании дискуссий о прошлом. Почему режут его слух не только речи Коцюбинского о том, что в России складывалась и сложилась культурно-историческая общность, отличная от Европы, но и попытки отыскать в этом прошлом опоры европейского будущего. Почему не вдохновляет его желание того же Травина доказать, что русские церковники, подобно европейским юристам, спорили со светской властью и боролись за права. Полагает, наверное, как и Коцюбинский, что ничего такого обосновать нельзя. А если нельзя, то зачем же продолжать споры, от которых для европеизации России один только вред? Не полезнее ли об истории забыть, кроме разве что имперского величия, когда-то роднящего Россию с ведущими европейскими державами?
Так прямо и говорит:
«Важно, что мы живём в XXI веке, и есть стандарты политической системы XXI века. <…> Не нужно ни думать о прошлом, ни цепляться за него, не нужно доставать из него аргументы, как из мешка: а вот тут у нас Иван Грозный, а вот тут ещё что-то… Какой Иван Грозный? Мы живём в XXI веке. Мы должны не за нашу историю цепляться, а развивать те основания нашей жизни, которые мы можем развить на существующей почве» [17:58-20:06].
Услышав это, задумалась. Есть, стало быть, какие-то «основания нашей жизни», причем почвенные, которые предстоит развивать, что и будет движением в европейском направлении. Какие же это основания? И откуда они? Если они возникли исторически, то разговоры об истории не выглядят такими уж тупиковыми и бессмысленными, а если вопреки истории и как ее отрицание, то это как? Вот, скажем, упомянутый Иван Грозный – он же не оставлен а ХVI столетии, ему же и в ХХ веке отводилась великая историческая и даже учительская роль, и в ХХI-м его поминают добрым словом и даже ставят памятники, удерживая его образ в актуальной памяти. Кто-то считает, что это и сегодня в полном соответствии с «основаниями нашей жизни» и «почвой», кто-то убежден, что вопреки. Но в таком случае вроде бы есть смысл обсуждать и Ивана Грозного. Должно же быть какое-то согласие насчет «оснований нашей жизни», разве нет? А если представления о них взаимоисключающие, то можно ли их совместно и солидарно развивать?
Однако уважаемого Василия Жаркова ни один из этих вопросов не беспокоит. Но ответ об «основаниях» и «почве», как опорах и стимулах развития в европейском направлении у него есть:
«Мы можем развиваться в ту сторону, в которую нам интересно. Интересно развивать права человека, собственности и парламентаризм? Да, наверно, интересно. Независимо от того, германцы у нас там в анамнезе или славяне, или угро-финны, татары – неважно. Важно, что мы живём в XXI веке, и есть стандарты политической системы XXI века, которая релевантна не только для Европы, но и для всего мира.» [17:58-20:06].
Порой трудно отделаться от впечатления, что слушаешь не ученого – историка и политолога, но пропагандиста и агитатора, апеллирующего к какой-то группе людей поверх не только прошлой, но и текущей истории. Поверх знания о ней. Что означает это местоимение «мы»? «Мы можем…мы должны…нам интересно» — это о ком? О 140 с лишним миллионов из мегаполисов, моногородов, поселков, деревень, сел и кочевых юрт? О москвичах? Прогрессивных ученых? Могу предположить, что Жарков обращается к «модальному» либерально настроенному россиянину, который хочет жить, «как в Европе»/«как в Америке», но остаётся в России. И вот такому человеку как раз и запрещается не только сомневаться в европейскости России, но обсуждать этот вопрос с сомневающимися.
Не думаю, однако, что следование таким запретам поможет стране продвигаться к современному европейскому качеству, к «политической системе ХХI века». Скорее, станет проявлением капитуляции перед сложностью проблемы, идеологически не ангажированное осмысление которой (в том числе, и в историческом контексте) предлагается заменить призывами и лозунгами. Любопытно, кстати, уже упоминавшееся замечание Жаркова насчет того, что в Испании, Португалии, странах Восточной Европы препятствия институциональной европеизации воспринимались, по его словам, «проклятием». И еще он счел полезным напомнить, что французы в середине ХХ века считали Испанию и Португалию не Европой, а Африкой, а немцев перед Первой мировой войной – азиатами. Но о чем это говорит? Только о том, что в разных странах в разные эпохи суждения о Европе и европейскости обретали не только научные, но и политико-публицистические измерения. А также о том, что это европеизации нигде не помешало, хотя споры о ней не запрещались. А не помешало и потому, что в истории и Испании с Португалией, и стран Восточной Европы, без помех и запретов обсуждавшейся, было и много такого, что европеизацию эту сочленяло с национальными политическими (и не только) культурами.
Напомню о том, о чем историк Василий Жарков наверняка знает не хуже меня, но произносить вслух считает вредным. О том, что в Европе, включая Испанию и Португалию, с раннего средневековья существовала политическая многосубъектность. Помимо королей и императора, были феодалы, у которых с монархами и между собой выстраивались договорно-правовые, а не вертикально-силовые отношения. Была независимая от монархов папская курия. В эпоху высокого средневековья появились города-коммуны – «коллективные феодалы», которые также выстраивали договорные отношения с монархами и феодалами. На этой основе утвердились сословия как публично-правовые корпорации и стал развиваться выборный сословный парламентаризм, из которого, в свою очередь, и выросла европейская конституционная демократия Нового времени. И, кстати, именно в Испании еще в 1188 году, т.е. более чем за четверть века до английской Великой Хартии вольностей, была принята первая в Европе средневековая конституция, которая гарантировала неприкосновенность установившихся обычаев (включая налоговые), частной собственности, а также обязывала короля консультироваться с сословиями перед началом войн и блюсти правосудие.
Было ли когда-либо в Московии-России что-то похожее на эту политико-правовую субъектность сословий, городов, церкви? Таковой не было, была только субъектность разных форм самодержавия, любое покушение на свою монополию искоренявшего и искореняющего, с чем население при отсутствии у него альтернативной политической культуры и исторической памяти до сих пор мирилось и признавало нормой. И потому отдаю должное Жаркову-историку, признаков европейскости, кроме имперскости, в истории России не обнаружившему, но при этом не заметившему, что имперскость – способ существования российского самодержавия. Отдаю должное и интеллектуальному новаторству Жаркова-политолога, предлагающему европеизировать страну умолчанием об ее неевропейскости, т.е. решить проблему поверх проблемы и ее конкретных проявлений. Сомневаюсь только, что изобретенный политологом оригинальный метод приведет Россию к «политической системе ХХI века». И ссылки на успешный опыт Восточной Европы могут помочь в этом не больше, чем ссылки на примеры Испании и Португалии.
Уверена опять же, что Василий Жарков хорошо осведомлен и о восточно-европейском регионе и его истории. О том, что страны, в него входящие, не знали имперского самодержавия. Что на их развитии сказывались внешние влияния – где-то западноевропейские, где-то византийские (римское право, Россией у Константинополя не заимствованное). Что в Восточной Европе знали и феодальную политическую полисубъетность, знали Магдебургское право в самоуправлявшихся городах и сословные выборные институты, которые в некоторых странах были полномочны выбирать монархов. Так что у них были исторические основания считать себя Европой и не было оснований запрещать дискуссии на эту тему уже потому, что большинство населения европейский выбор этих стран поддерживало.
И на все это, проектируя европейское будущее по аналогии с Испанией, Португалией и Восточной Европой, предлагается закрыть глаза. Ради этого будущего сделать бывшее не бывшим. Но такое растворение специфических проблем своей страны в чужом опыте с неизбежной подменой интеллектуально-экспертного анализа этих проблем пропагандой не может не сопровождаться снижением экспертного качества эксперта – прежде всего, в критике оппонентов.
Вот, скажем, историк и политолог Жарков подводит терминологический фундамент под развенчание несостоятельности тезиса о неевропейскости России:
«Это не европейский и не современный подход <…> Когда мы апеллируем к тому, что Россия не Европа, потому что Россия не создана древними германцами, которые принесли особый дух защиты частного права и собственности, то мы исходим из махрового примордилизма» [00:25-00:54].
Не возьмусь судить, почему ревизуется общепринятое звучание слова «примордиализм» (от лат. primordialis — первоначальный). Но берусь утверждать, что обвинение выглядит вздорным, поскольку ничего похожего на «махровый» (т.е. расово-биологический) примордиализм не было и близко: дискуссия вращалась вокруг т.н. цивилизационного подхода, в границах которого речь шла о пределах возможных заимствований различными цивилизациями друг у друга тех или иных культурных ценностей.
Сложности у Жаркова и с термином «Европа»:
«Европа – это очень разное понятие. В Европу входит одновременно Румыния, Норвегия, Германия, Греция, Испания и та же Польша. Это разные страны и сказать, что они чем-то объединены… [здесь мысль спикера прерывается, – Д.Т.] Да, сейчас они объединены единым стандартом» [4:57].
Общее понятие не может быть разным, ибо перекрывает различия составляющих это общее частей. И да, европейские страны объединены цивилизационным стандартом, причем независимо от того, входят они в формальное объединение (в Европейский союз) или не входят, как упомянутая Норвегия. А соблазн включать в понятие общности различия между его составляющими может появиться лишь в случае, если хочется обосновать право на место в этой общности чего-то, ее стандарту не соответствующего.
Или вот Жарков хочет обосновать спорное обобщение, согласно которому сомнения в европейскости России – продукт реакционных эпох, эпохам прогрессивным, надо полагать, не свойственный. Но книга Н.Я.Данилевского, на которого он ссылается, вышла в 1869 году, т.е не при консерваторе Александре III, как полагает Жарков, а при реформаторе Александре II. И возникновение евразийства не могло быть ответом, опять же по версии Жаркова, на сталинский поворот в конце 20-х годов, ибо это идейное течение стартовало еще в 1921-м. (речь Жаркова о евразийстве – с 20.44 по 21.32)
И несколько слов в заключение.
Когда историки начинают запрещать другим людям – ради поддержания веры в либерализм и сохранения либерального оптимизма – думать об истории, это выглядит удручающе. И дело вовсе не в том, что я, в отличие от Жаркова, непременно хочу «верить в исторический пессимизм» или же вообще потерять личные политические ориентиры в XXI столетии. Но все эти «мирские дела», как мне кажется, в «Республике учёных» должны корректироваться в соответствии с ее ценностями. Конечно, невозможно при этом полностью застраховать себя от случайного клейма «учёного-расиста», «учёного-примордилиста» или – самый известный случай – «философа-антисемита», как получилось с Ницше. Но в «идеальном научном мире» такое наклеивание учёными друг на друга политических ярлыков – это всё же эксцесс. Точнее, это должно быть эксцессом, как мне кажется.
Василий Жарков описал дискуссию Дмитрия Травина и Даниила Коцюбинского как дискуссию своих «идейных противников» и выстроил всё рассуждение, исходя из этого по сути партийного подхода, с единственной целью – голословно декларировать тезис о «европейскости» России и наложить табу на любые сомнения в истинности этого тезиса. Именно отсюда проистекает призыв «забыть» об Иване Грозном, германцах и татарах.
Жарков не стремится доказать (как это пытался делать Травин), что Россия – это Европа, он просто повторяет этот тезис (далеко небесспорный, как показала, в частности, дискуссия Травина и Коцюбинского) как своего рода религиозную догму. В итоге полемическая речь Жаркова, по его же собственному признанию, оказалась и в самом деле сумбурной. И, добавлю от себя, бесплодно-тупиковой. Увы.