Мир без России?
В течение минувшего десятилетия реформы, политические и экономические, были основной темой дискуссий о Советском Союзе и затем о России. Президент Ельцин и сменявшие друг друга премьер-министры подчеркивали свою приверженность реформам; правительства стран Запада, особенно администрация Клинтона, поставили в центр своей политики содействие переходу России к демократии и рынку. До недавнего времени при всех зигзагах российской внутренней политики и экономической ситуации администрация уверяла нас, что Россия неуклонно, хотя порой медленно, продвигается по пути экономических реформ и демократизации. В сентябре 1997 г. заместитель госсекретаря Строуб Тэлботт зашел настолько далеко, что заявил, будто Россия завершает начальный этап своего превращения в нормальное, современное государство. «Возможно, — сказал он, — мы сейчас накануне прорыва».
Все мы знаем, как далек от истины был этот прогноз. Финансовый крах в августе 1998 г. развеял иллюзии. И в России, и на Западе стали обсуждать, что было сделано не так и кто был виноват (значительно меньше внимания было уделено другому проклятому вопросу русской истории: что делать). Таким образом, вопрос о реформах по-прежнему находился в центре споров о России.
Однако после августа 1998 г. встал еще один вопрос, решение которого, особенно в следующем столетии, будет более значимым для стратегических интересов США, нежели решение вопроса о реформах. Это судьба российской мощи. Хотя говорить о слабости России уже стало общим местом, о последствиях этой длительной слабости пока что задумывались мало. Вряд ли мы являемся свидетелями геополитического и геоэкономического сдвига исторических масштабов, в результате которого Россия будет во все меньшей степени выступать игроком на мировой арене и возникнет угроза превращения этой страны в объект соперничества между более развитыми и динамичными державами. Но если подобный сдвиг действительно произойдет, он будет иметь далеко идущие последствия для всех соседних с Россией регионов и, таким образом, для наших глобальных стратегических интересов. И потому было бы с нашей стороны вполне разумно задуматься над тем, что будет представлять собой мир без России.
Здесь можно высказать много возражений. Преобладающее на Западе мнение заключается в том, что Россия, как однажды сформулировал ее бывший министр иностранных дел Козырев, обречена — вследствие своих размеров, географического положения, экономического потенциала и культурного наследства — быть великой державой. Вопрос лишь в том, будет ли править этой державой антизападный, авторитарный режим — или прозападный, демократический.
Однако, глядя на Россию последней четверти нашего столетия, мы видим страну, находящуюся в состоянии общего упадка, и анализ показывает, насколько трудным, долгим и рискованным делом будет ее возрождение — даже при самых благоприятных внутренних и внешних обстоятельствах. Обстоятельства к тому же быстро меняются и меняются так, что это не обещает быстрого улучшения международного положения России и повышения ее престижа.
ОБЩИЙ УПАДОК
Тем, кто находится в самой гуще процессов, связанных с рождением постсоветского общества, свойственно забывать, что упадок России начался по меньшей мере четверть века назад — по иронии судьбы, как раз тогда, когда Советский Союз достиг ядерного паритета с Соединенными Штатами, а миллиарды нефтедолларов потекли в страну в результате мирового энергетического кризиса. Брежневская эра была в лучшем случае «периодом застоя», как охарактеризовал ее позже Горбачев. И проблемы СССР, пусть и не во всей их остроте, были хорошо известны как западным, так и советским аналитикам уже в то время.
К концу правления Брежнева признаки упадка были видны уже во всем. Согласно тогдашним данным ЦРУ, темпы роста валового внутреннего продукта (ВВП) снизились с 5,1% в 1966-1970 гг. до 2,3% в 1976-1980 гг. Некоторые русские экономисты считают, что в действительности они были еще на 2 процентных пункта ниже. Таким образом, в конце эры Брежнева рост ВВП, вероятно, был уже отрицательным.
Внешняя экспансия и основанное на нефти благополучие, наряду с кризисом доверия, который переживали США после Вьетнама и Уотергейта, — таковы факторы, замаскировавшие медленное, но неуклонное ослабление советской мощи в 70-е гг. Тем не менее даже тогда советские лидеры из того поколения, которое встало у руля государства в середине 80-х — Горбачев, Рыжков, Лигачев, Яковлев, Шеварднадзе, — ощущали загнивание системы и были полны решимости восстановить жизненные силы страны. В большой речи в декабре 1984 г., незадолго до прихода к власти, Горбачев доказывал необходимость радикальных мер для того, чтобы Советский Союз вступил в следующее тысячелетие как великая и процветающая держава.
К 1988 г. Горбачев и его советники поняли, что придется отказаться от советской системы если не на словах, то на деле, чтобы страна могла сохранить жизнеспособность в XXI веке. Отсюда — три грани реформ Горбачева: гласность, перестройка и демократизация. В действительности, однако, эти процессы ослабили государство, подорвали функционирование экономики, усилили сепаратистские и националистические тенденции. Все это угрожало единству страны, твердым приверженцем которого оставался Горбачев. Таким образом, советский лидер встал перед выбором, который он не хотел делать, — между реформами, необходимыми для поддержания советской мощи, и Союзом, которому угрожали эти самые реформы. Отказ от выбора решил судьбу Горбачева.
Ельцин был готов сделать выбор — выбор в пользу реформ. Точка зрения, избранная им и его советниками, была проста: необходимые реформы так никогда и не будут предприняты, если пытаться согласовать их программу с другими республиками, более консервативными, чем Россия. Детальная, продуманная стратегия реформ при этом отсутствовала.
Сегодня, спустя восемь лет, мы можем оценить, насколько изменился статус России, и понять, как тяжелы эти изменения для сознания русских.
В течение нескольких месяцев 1989 г. Москва лишилась своей империи в Центральной и Восточной Европе; с распадом СССР страна потеряла половину населения, 40% валового национального продукта (ВНП) и четверть территории. По объему ВНП экономика скатилась с 3-го места в мире в 1987 г. на 15-е в 1996-м (после Индии, Австралии и Южной Кореи, хотя впереди Мексики, Швейцарии и Аргентины). В 1987 г. ВНП СССР составлял около 30% от уровня США; сегодня российский ВНП не доходит и до 5% от американского, а по сравнению с наивысшим советским показателем (1989 г.) уменьшился примерно втрое.
Россия превратилась из страны с «неправильно индустриализированной экономикой», какой она была в советский период, в страну с «деиндустриализированной экономикой». Резко ухудшилось состояние здоровья населения. Армия находится на грани развала. Министерство внутренних дел всеми считается глубоко коррумпированным и неэффективным. И, что самое тревожное для руководства страны, Россия сталкивается с серьезными трудностями в поддержании — в долгосрочном плане — надежности своих стратегических ядерных сил сдерживания, и это делает сомнительным единственный фактор, на основании которого она претендует на статус великой державы.
Россия лишилась ощущения своей идентичности и цели существования. Она более не является носителем великой идеи или воплотителем великого проекта (каким было строительство социализма). Мало того, страна оказалась в унизительной зависимости от Запада: в ближайшем будущем ей понадобятся его кредиты, чтобы обслуживать государственный долг, а в более длительной перспективе — технология и капиталы, чтобы модернизировать экономику.
Точности ради надо сказать, что природа упадка, его темпы и воздействие на русских людей менялись со временем. То, что началось как агония умирающей системы, превратилось в ухудшение жизни, вызванное ошибочной или не доведенной до конца попыткой реформ. Упадок пошел быстрее с момента распада СССР в значительной степени потому, что на смену ремонту системы пришел ее сознательный демонтаж без должной заботы о создании новых институтов. Изменилось и воздействие — отчасти из-за завышенных ожиданий в первые годы после крушения советского строя. Но ключевым фактором является то, что Россия движется по нисходящей четверть века, причем после 1991 г. это движение ускорилось и конца ему не видно.
ДРОБЛЕНИЕ ВЛАСТИ И ЕЕ ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ
На протяжении последнего десятка лет процесс упадка России порождал дробление, эрозию и разложение государственной власти и сам подпитывался ими. Дробление власти — сложный процесс, имеющий много причин, помимо социально-экономических трудностей. Отчасти оно является следствием сознательных политических решений Горбачева и Ельцина — решений, направленных на модернизацию российской экономической и политической системы, отчасти — результатом глобальных тенденций к рассредоточению власти, связанных прежде всего с телекоммуникациями и информационными технологиями, наконец, в известной мере дробление стало побочным результатом острого соперничества между элитами и дезорганизации власти в Москве, которые нарушили способность государства к эффективному управлению и позволили амбициозным региональным лидерам захватить себе больше полномочий на местах, а напористым предпринимателям — завладеть огромным богатством по всей России. В итоге Москва теперь лишь в минимальной степени способна к мобилизации ресурсов на государственные цели — внутренние или международные.
Разрушение государства пошло быстрее в последние годы из-за напряженной борьбы за право унаследовать власть — борьбы, которая закончится не раньше, чем президентский пост перейдет к преемнику Ельцина. Аналитики высказывают различные мнения о том, когда этот процесс приобрел серьезные масштабы, но большинство из них считают, что он был незаметен к моменту августовского финансового краха 1998 г. Но на самом деле разрушение государства началось гораздо раньше, в конце 1995 г., когда коммунисты, добившись впечатляющих результатов на выборах в Думу, казалось, вышли на финишную прямую на пути к победе на президентских выборах июня 1996 г.
Здесь нет необходимости лишний раз говорить о драматической победе Ельцина. Достаточно сказать, что его переизбрание могло на два-три года отодвинуть вопрос о наследовании власти. Так бы оно, несомненно, и было, если бы не шаткое здоровье президента. После операции аортокоронарного шунтирования, которую Ельцин перенес осенью 1996 г., периоды его отсутствия на политической арене становились все более частыми и продолжительными, несмотря на неоднократные заверения представителей Кремля и врачей о том, что никаких серьезных проблем со здоровьем у президента нет.
Вопрос о здоровье Ельцина является ныне сердцевиной российской политической жизни и источником неопределенности, усложняющей расчеты его вероятных преемников и организаторов политических кампаний. Согласно Конституции, в случае, если президент уходит досрочно, его обязанности в течение трех месяцев исполняет премьер-министр — вплоть до выборов нового главы государства. В результате потенциальные претенденты на этот пост должны быть готовы в любой момент вступить в президентскую гонку и в то же время должны готовиться к выборам, которые состоятся в середине 2000 г. Во многих случаях требования этих двух избирательных кампаний — краткосрочной и долгосрочной — противоречат друг другу, и ряд кандидатов, в том числе Александр Лебедь и Юрий Лужков, уже понесли урон от фальстарта.
Кроме того, болезни Ельцина ставят фигуру премьер-министра в центр политических сражений, что вредно сказывается на работе правительства. Начиная с 1996 г. все главы правительств рассматривались как возможные преемники Ельцина. Стремительная смена премьеров, которую мы наблюдаем на протяжении последних полутора лет, также в значительной степени является отражением обострившейся борьбы вокруг преемственности власти.
КРАТКОСРОЧНЫЙ БЕСПОРЯДОК ИЛИ НЕЧТО ХУДШЕЕ?
Если предоставить экономике и далее существовать так, как она существует сейчас, то парламентские и президентские выборы в России пройдут в условиях относительной стабильности. Смогут ли эти выборы привести к формированию правящей коалиции, способной выработать и осуществить последовательную социально-экономическую программу, которая была бы направлена на разрешение насущных проблем страны? Самое большее, что можно сейчас сказать, — это то, что такой вариант не исключен и что шансов на это больше, чем думает большинство наблюдателей. Почему?
Во-первых, сила и потенциальные возможности компартии сильно преувеличивались. Нынешний политический вес коммунистов — это что-то вроде дара судьбы: из-за особенностей избирательного закона и вследствие коренных разногласий между их оппонентами 22% голосов по партийным спискам и несколько больший успех в одномандатных округах обернулись контролем над третью депутатов Думы. Кроме того, средства массовой информации стремятся изобразить противоречия между коммунистами и нынешней властью (президентом, его администрацией и в меньшей степени правительством) как суть политической жизни России, игнорируя ту часть политического спектра, представители которой не поддерживают ни тех ни других. Тем самым опять-таки преувеличивается влияние компартии.
За последние три года коммунисты неоднократно демонстрировали неспособность или нежелание сделать политический капитал на общественном недовольстве ухудшением социально-экономической ситуации. Наконец, у них очень невелик резерв расширения электоральной базы: 74 года коммунизма глубоко дискредитировали его в глазах большинства избирателей-некоммунистов. Как и в 1995 г., численность фракции КПРФ в новой Думе будет зависеть не столько от самой компартии, сколько от того, сумеют ли ее оппоненты отодвинуть в сторону свои личные амбиции и объединиться во имя победы на выборах.
Во-вторых, в отличие от президентских выборов 1996 г., выборы 2000 г., вероятно, выиграет прагматический коалиционный лидер, а не идеолог (кампания по переизбранию Ельцина на второй срок строилась как идеологический выбор между прошлым и будущим). Два идеолога из числа участников будущей гонки — Зюганов и Явлинский — имеют мало шансов на победу из-за неспособности выйти за пределы ядра своих твердых сторонников и привлечь к себе политический центр. Более того, и тот и другой не желают брать на себя какую-либо ответственность за положение в стране, предпочитая критиковать власть, а не участвовать конструктивно в ее работе. Кто выступит создателем вышеупомянутой коалиции — вопрос открытый.
Разумеется, предвыборные опросы в России — дело ненадежное. Непредвиденные события могут драматическим образом изменить сроки, ход и результаты кампании, и даже повлиять на решение вопроса о том, состоятся ли выборы вообще. Хотя неконституционная передача власти (или удержание ее в руках Ельцина) маловероятна, категорически исключить такую возможность нельзя. Катастрофическое ухудшение социально-экономического положения почти наверняка дискредитировало бы всю правящую элиту — от антизападных коммунистов и ультранационалистов до прозападных демократов — и расчистило бы поле для новых радикальных сил с обоих концов политического спектра или для нового харизматического лидера.
КОНЦЕНТРАЦИЯ ВЛАСТИ
Основная проблема следующего десятилетия заключается для России в том, произойдет ли в стране концентрация власти, и если да, то где. Вообще говоря, существуют три возможности: 1) власть продолжает разрушаться, 2) власть вновь сосредотачивается в Москве (или, что менее вероятно, в другом центре), 3) власть сосредотачивается в нескольких регионах.
Если власть и далее будет распыляться, Россия окажется на пути превращения в «неудавшееся государство», то есть государство неэффективное, неспособное выполнять свои основные функции, такие, как оборона, поддержание внутреннего порядка, денежное обращение, сбор налогов и перераспределение доходов, обеспечение минимальных социальных стандартов. Это исход не самый вероятный, но требующий внимательного рассмотрения ввиду тех вызовов, перед лицом которых он поставит Соединенные Штаты и весь мир (об этом ниже).
Если власть сосредоточится в Москве или каком-нибудь другом центре, Россия повторит ту модель своего исторического развития, которая имела место на протяжении последних 400 лет: период централизации сменяется периодом слабости, неустойчивости и хаоса. Исторически процесс централизации был в значительной степени ответом на внешнюю угрозу и всегда усиливал элементы авторитаризма в политической системе. Вероятно, так будет и теперь. В такой огромной и разнообразной в географическом, экономическом и культурном отношении стране, как Россия, то есть в стране, обнаруживающей склонность к децентрализованной форме правления, оборона от внешнего врага — единственное возможное оправдание существования жесткого, унитарного государства. Соответственно, более жесткий политический контроль — единственный способ добиться централизации власти, особенно в условиях стремления региональных лидеров к большей автономии.
Несмотря на разрушение государственной власти и на очевидную слабость центрального правительства, вероятно, все еще остается справедливым утверждение, что в Москве сосредоточено больше рычагов воздействия, чем где-либо в России. Москва остается транспортным и коммуникационным центром страны, центром ее духовной жизни. Московские элиты господствуют в экономике России; по имеющимся оценкам, до 80% капиталов страны находится в Москве. Неустройство и разобщенность, наблюдавшиеся в Москве, порождали региональную автономию, и, вероятно, если дисциплина на местном уровне упрочится, это изменит баланс власти — причем не в пользу регионов. Кто бы ни взял на себя задачу централизации, первым его делом будет объединить и дисциплинировать московские элиты, и лишь после этого можно будет переходить к восстановлению прерогатив Москвы по всей стране. Потребуются несколько лет и, наверное, крупномасштабное насилие, чтобы справиться с подобной работой, но вряд ли данную цель можно счесть недостижимой.
Рецентрализация приведет в конечном счете к появлению более упорядоченной России, но неясно, какой ценой. Многое будет зависеть от силы сопротивления этому процессу. Очевидно, что гражданская война ускорит разрушение страны, увеличит риск иностранного вмешательства и усложнит восстановление России. Если рецентрализация произойдет политическим путем, то цена окажется существенно ниже, и это придаст экономике значительный импульс роста.
Однако даже при самых благоприятных обстоятельствах в рецентрализованной России процесс возрождения будет долгим и трудным. Во всяком случае, более авторитарному государству придется расходовать больше ресурсов на военные нужды и на поддержание безопасности, что сократит столь необходимые инвестиции в экономическую инфраструктуру и в создание новых производств. Это, в свою очередь, замедлит темпы восстановления страны, хотя и не сделает его невозможным. К тому же такое государство может избрать путь агрессивного вмешательства в процессы принятия экономических решений и взять под более жесткий контроль связи с внешним миром — по примеру прежних правительств России. Подобные шаги уменьшат вероятность устойчивого роста экономики и уверенной модернизации страны — прежде всего потому, что для того и другого Россия нуждается в притоке денег и технологий из-за рубежа. Таким образом, рецентрализация приведет в лучшем случае к медленному подъему в форме отдельных рывков.
В отличие от рецентрализации, сосредоточение власти в нескольких регионах вне Москвы будет означать радикальный разрыв с традицией русской истории, что откроет возможность построения полноценной федерации — и, вероятно, даст больше надежд на уверенный экономический рост. Среди регионов в ходе этого процесса наверняка выявятся «победители» и «побежденные», но пример регионов-«победителей», очевидно, будет убедителен для остальных, и со временем рост экономики начнется по всей стране.
Выстраивание федерации снизу может даже привести к мирному расширению России путем добровольного присоединения некоторых регионов из состава других бывших республик СССР. Подобно России, все эти государства страдают от слабости власти, ее дробления и разрушения. Если окажется, что Россия возрождается таким путем, который гарантирует регионам значительную автономию и предоставляет им ощутимые экономические блага, то не исключено, что многие из регионов сопредельных стран попытаются войти в ее состав. Это в первую очередь относится к Белоруссии, Восточной Украине и Северному Казахстану, которые в историческом, этническом и культурном отношении связаны с Россией. Подобная федерация может создать процветающую экономику.
УПАДОК АБСОЛЮТНЫЙ ИЛИ ОТНОСИТЕЛЬНЫЙ?
В длительной перспективе вопрос заключается в том, станет ли Россия снова великой державой. Она может избрать один из двух путей: 1) дальнейшего упадка, который будет лишь ускорен конфронтационной внешней политикой, и 2) медленного подъема, которому будет благоприятствовать избегание серьезных конфликтов на международной арене (этот путь возможен в рамках обоих описанных выше сценариев — рецентрализации и федерализации).
Дальнейший упадок способен привести к превращению России в неудавшееся государство. Серьезность последствий, которые возымеет такое развитие для остального мира, в значительной степени зависит от того, насколько быстрым окажется этот упадок и много ли будет времени у других стран, чтобы подготовиться к нему. Но существо проблемы останется тем же самым. Заметно возрастет риск распада России, эрозии режимов нераспространения, риск промышленных и экологических катастроф наподобие чернобыльской. Это вызовет дестабилизацию в соседних регионах, в частности, в неустойчивых государствах СНГ, и может привести к вмешательству великих держав, имеющему целью стабилизировать ситуацию или взять под контроль ресурсы страны. Более того, Россия в состоянии упадка будет более склонна вносить осложнения в мировые дела — просто ради того, чтобы продемонстрировать свою значимость, независимо от того, какие это будет иметь последствия для нее самой. Именно такая Россия может с наибольшей вероятностью поддержать существующие в мире преступные режимы или использовать свое право вето в Совете Безопасности ООН, чтобы воспрепятствовать американским предложениям.
Эти вопросы вызывают широкий общественный интерес — в частности, потому, что нынешняя слабость России уже сама по себе является вполне достаточной причиной для беспокойства. Меньше внимания, однако, уделяется тем тектоническим сдвигам, которые может повлечь за собой подобное развитие событий, и последствиям этих сдвигов для США как участника мировой политики.
Если Россия станет неудавшимся государством, то это приведет, например, к необходимости пересмотра ее роли в ООН. Эта международная организация может эффективно решать вопросы безопасности лишь тогда, когда в ней примерно отражено реальное соотношение сил в мире, — так оно и было во время холодной войны. Как показал недавний конфликт в Косово, США стремятся обойти ООН, чтобы избежать вето со стороны России; при этом они считают — так, по крайней мере, было до начала конфликта, — что она не может серьезно повлиять на его ход. Растущее несоответствие между правом голоса России и отсутствием силы, стоящей за ним, будет подрывать ООН в долгосрочной перспективе — если только возможности России не приведут в соответствие со степенью ее реального влияния, т.е. лишат ее права вето. Но как это можно сделать, если Москва может наложить вето на решение о том, чтобы отнять у нее такое право, и будет яростно сопротивляться, стремясь удержать один из немногих остающихся в ее руках рычагов глобального влияния? Таким образом, слабость России представляет собой угрозу для целостности ООН.
Превращение России в неудавшееся государство может оказаться весьма обременительным еще и потому, что в таком случае она будет потеряна как держава, с участием которой можно сбалансировать усиливающееся влияние Китая в Восточной Азии, стабилизировать ситуацию в Средней Азии, консолидировать Европу и уравновесить ее становление как мировой силы.
Крушение мощи России на Дальнем Востоке откроет Китаю беспрепятственный доступ к ресурсам этого региона или спровоцирует дестабилизирующую борьбу за них между Китаем, Японией, Южной Кореей и США. Сходным образом сильная Россия может способствовать стабильности в Средней Азии и в Каспийском бассейне, в частности, ограничивая амбиции Турции, Ирана, Пакистана и Китая. Дальнейшее ослабление России обострит соперничество, препятствующее укреплению независимых государств в этих регионах. Наконец, ухудшение экономического положения в России будет иметь неблагоприятные последствия для тех стран, экономика которых до сих пор сохраняет с нею тесные связи.
Сохранение тенденции к упадку России будет означать многочисленные сложности даже для Европы. Следует помнить, что мощь России была важным фактором европейской интеграции и могла бы умерить амбиции ведущих государств Европы в будущем столетии, когда интеграция будет углубляться и подвигаться на восток. Кроме того, сильная Россия ограничивала бы напряжение соперничества между США и новой Европой до тех пор, пока последняя не выработает более устойчивую экономическую, политическую и внешнеполитическую идентичность. Трехполюсная структура, включающая США, Европу и Россию, потенциально более устойчива, чем биполярная, состоящая только из США и Европы.
Итак, дальнейший упадок России поставит Запад, и в том числе США, перед множеством текущих и долговременных проблем. Если Россия начнет восстанавливать свою силу, то это уменьшит их остроту, но не снимет их вовсе. О чем слишком часто забывают в дискуссиях о подобной перспективе, так это об остальном мире. Даже если ВВП России начнет расти на 3-4% в год — а до этого пока еще не дошло, — она по-прежнему будет все больше отставать от других стран. Поразительный факт: впервые в истории Нового времени Россия (или, точнее говоря, бывший СССР) полностью окружена государствами и регионами более динамичными, чем она сама.
На востоке Китай стремительно превращается в великую державу с гигантским экономическим и военным потенциалом, высокой демографической активностью и неудовлетворенными региональными амбициями. Южная Корея, несмотря на кризис 1998 г., остается здоровым обществом с огромными экономическими и значительными военными возможностями. Япония уже является экономическим тяжеловесом, и ее нынешние трудности выглядят ничтожными по сравнению с трудностями России. На юге исламский мир находится в состоянии брожения. Воинствующий фундаментализм представляет собой растущую угрозу влиянию Москвы в Средней Азии и на Кавказе, а также в мусульманских регионах России. На Западе европейская интеграция постепенно развивается, но главным образом без участия России. Экономически растущие страны этих окружающих ее регионов со временем будут обладать и соответствующей военной мощью, превосходящей ту, которой будет располагать Россия.
Неоднократные заявления московских руководителей о том, что к России надо относиться как к великой державе, показывают, что они не собираются смиряться с понижением международного статуса своей страны. То внимание, которое привлекает сейчас фигура Александра Горчакова, министра иностранных дел России в середине ХIХ века, показательно для умонастроений, господствующих в Москве. Горчакова восхваляют за внешнеполитический курс, который кажется вполне подходящим для нынешней России. Горчаков (или герой мифа о нем, ставшего в Москве предметом консенсуса), несмотря на сокрушительное поражение России в Крымской войне и серьезные внутренние проблемы страны, проводил активную, многополярную внешнюю политику, которая поддерживала престиж России как великой европейской державы и, что еще важнее, обеспечивала международные условия, необходимые ей для внутренних преобразований. Другими словами, ведя себя, как великая держава, Россия создала предпосылки восстановления своей экономической мощи, которая была необходима для подкрепления ее притязаний на роль великой державы.
Подобный подход, избранный Примаковым в бытность его министром иностранных дел и премьер-министром и пользующийся широкой поддержкой элиты, в краткосрочный перспективе, несомненно, замедлит снижение международного престижа России (об этом свидетельствует опыт участия Москвы в дипломатических усилиях по разрешению кризиса в Косово). Он может оказать некоторое — хотя далеко не решающее — воздействие на иерархию центров силы в первой половине будущего столетия (США, Европа, Китай, Япония). Вряд ли, однако, можно таким образом обратить вспять процесс относительного отставания России или вернуть ей статус великой державы. Необходимые для этого параметры экономического роста будут в ХХI веке, попросту говоря, совершенно иными, нежели в середине ХIХ.
* * *
Несмотря на очевидную стратегическую слабость России, на Западе преобладает мнение, что она возродится как великая держава в не очень отдаленном будущем. Поэтому Запад охотно соглашается на то, что Россия играет в мировых делах большую роль, нежели ту, которая отвечала бы ее нынешней мощи и потенциалу. Поощрение участия Москвы в совещаниях Большой семерки (несмотря на то, что экономическая и финансовая система России далеко не отвечает предъявляемым для этого требованиям) и серьезные усилия, предпринятые Западом для вовлечения России в процесс разрешения косовского кризиса, подчеркивают этот парадокс. Подобные жесты отчасти можно объяснить остаточным влиянием сверхдержавного статуса СССР и неизбежным отставанием западного восприятия от объективных изменений соотношения сил в мире. Другая причина заключается в завороженности Запада способностью России — причем способностью не раз продемонстрированной — выдерживать военное соревнование с другими великими державами, несмотря на социально-экономическую отсталость. Сказывается здесь и признание того факта, что России до сих пор удавалось преодолеть периоды стратегической слабости и восстановить свой статус великой державы, а те, кто недооценивал ее силу, как Наполеон в ХIХ столетии или Гитлер в ХХ, расплачивались за это очень дорого. Наконец, определенную роль играет и то предположение, что даже будучи ослабленной Москва способна причинить много неприятностей, если пожелает.
Россия, однако, продолжает скатываться по наклонной плоскости к состоянию государства среднего ранга. Она бы уже стала таковым, если бы не ее ядерные арсеналы. Несомненно, даже в качестве державы среднего или еще более низкого разряда Россия будет по-прежнему привлекать внимание ведущих стран мира вследствие своего стратегического положения, огромных природных ресурсов и обладания оружием массового поражения, а также технологиями и материалами, необходимыми для его производства. Однако — и здесь заключается коренное отличие от того, что было в последние 300 лет, — значение России во все большей степени определяется занимаемой ею территорией, а не способностью Москвы мобилизовать ресурсы страны для того, чтобы использовать ее мощь за рубежом.
Размышляя о будущем России, мы не должны забывать один серьезный урок истории: великие державы возвышаются и приходят в упадок; некоторые государства вообще исчезают. Медленное ослабление Франции и Великобритании и крушение Австро-Венгерской и Оттоманской империй в ХХ столетии — лишь последние по времени примеры. Упадок России, свидетелями которого мы являемся, вполне может быть лишь временным, но быстрые перемены в современном мире, нынешние тенденции политического, экономического и военного развития в Европе и Азии, по меньшей мере, увеличивают вероятность того, что этот упадок окажется окончательным. И поэтому нам следует серьезно и систематически думать о возможности мира без России.
Перевод с английского Петра Иванова
В основу настоящей статьи положено выступление на конференции, состоявшейся в Вашингтоне летом 1999 г.
Источник: Независимая Газета