Евгений Ясин:

Друзья, я скажу несколько слов. У
меня появилась идея, чтобы мы создали движение «За красоту русских городов».
Два очень простых мотива. Первый заключается в том, что большинство русских
городов некрасивые. Тут сидят специалисты, можно потом у них спросить. Но это
мое мнение. Я родом из Одессы, города по определению красивого. Там все так
устроено. А потом судьба меня носила по разным городам. И я обратил внимание,
что либо это города при заводах, либо они были сначала построены, но заводы их
завершили. Строительство жилья для того, чтобы жить. Мало сооружений, чтобы
украшать. Город, который не оставляет эстетического впечатления, это плохая
среда для жизни, он не способствует созданию хороших граждан, их воспитанию. У
меня ощущение, что мы должны добиться каких-то перемен в этом смысле. Не в том,
чтобы перестроить все города, это нам не по силам, а в том, чтобы иметь
какое-то движение, которое бы способствовало этому, создавало настроение. Это
чрезвычайно важно.

Второй момент
состоит в том, что наша политическая система не очень ориентирована на свободную
деятельность и прочее, но многие моменты, связанные с украшением городов,
связаны с гражданской деятельностью. Проблемы местного самоуправления мы можем
поднимать как способ, который ведет к украшению российских городов, их расцвету
и т.д. Я соврал, может быть. Но это мои мысли. Мне подумалось, что такое
движение было бы очень важным. Есть один пример, который меня к этому
подтолкнул. Я проезжал город Вышний Волочок. Не знаю, были ли вы там или нет,
но если вы когда-нибудь на машине ехали из Москвы в Петербург, то вы
останавливались на главной улице этого города и стояли там часа два. Там один
светофор, который проехать никак нельзя. Насколько мне известно, этот город
старше Москвы. Не намного, но старше. Но где же вся красота? На главной улице я
этого не заметил. Ощущение, что Вышний Волочок надо переделать, у меня живет.

Третье. Некто, я
не знаю его фамилию, президент республики Марий Эл, взял и построил в городе
Йошкар-Ола пристань, как та, которая была в свое время построена в городе
Брюгге, во Фландрии, первой на севере Европы торговой республике. Очень
красивый город, кто бывал, тому повезло. Настоятельно советую, это, на мой
взгляд, один из самых красивых городов. Рядом есть еще города. Нашелся
президент, который сделал такую вещь в городе Йошкар-Ола, который ничем не
отличался. Теперь будет память, будет интерес поехать в город Йошкар-Ола,
может, там еще что-то постоят. У меня такой образ, что мы строим кафе
итальянского стиля, барокко. Мы обязательно делаем место для выставок и
помещение, где можно было бы собраться гражданам, обсудить проблемы, не
обязательно политические, но можно и их, когда подоспеет. Чтобы люди приходили,
и им захотелось что-то сделать. Одного человека мы уже нашли, это Андрей Орлов,
мэр города Чебаркуль, только что избранный второй раз. Чебаркуль – всемирно известный
центр, куда упал метеорит. Там четыре завода, 40 тыс. жителей, красивые
окрестности и больше ничего такого. Теперь о людях, которые сидят за столом. Мы
некоторое время собирались в городе Кострома, где мы обсуждали эти проблемы.
Александр Аркадьевич сам не поехал, но пригласил людей, которые составили
костяк семинара, проходившего в Костроме, и сделали его интересным для меня.
Был еще один интересный докладчик, Соколов из «Отечественных записок», он
сделал прекрасный доклад. Знаете, если на семинар собираются люди, а вы просто
испытываете удовольствие от того, что общаетесь с умными, разносторонними
людьми, то это праздник. Надеюсь, что у вас такой праздник будет сегодня. Я
передаю слово Дмитрию Николаевичу Замятину,руководителю Центра геокультурной региональной политики Института
наследия им Д.С. Лихачева. Потом прочтите книжку «Моделирование образов
историко-культурной территории». Как-то так получилось, что наши взгляды,
видение мира совпало. Я вам очень благодарен. Вам 20-25 минут, оппонентам по 10
минут, а потом дискуссия. В зале сидят люди, которые умеют это дело, так что
начнем.

 

Дмитрий
Замятин:

Дорогие друзья, уважаемые коллеги! Я
благодарен Евгению Григорьевичу за приглашение и за столь интересную тему, которая
для современной России очень актуальна. Красота – самое главное слово,
поскольку это не только эстетика, но и нечто более важное. Она лежит в онтологии
жизненно важных проблем. Мне кажется, что если красоту российских городов
поставить во главу угла, то, может быть, это тот ключ, благодаря которому
разрешимы и политические, и экономические, и общественные проблемы нашего
развития в широком смысле.

Я хотел бы
предложить уважаемым участникам семинара три основных схемы, три образа, с
которыми я бы хотел поработать и предложить коллегам это обсудить. Две из этих
схем, на мой взгляд, не особо оригинальны, но они просты и помогают войти в
суть дела. Третья схема более оригинальная, и я в какой-то степени отвечаю за
ее авторство.

Любая территория
имеет формат, говоря современным языком. Но этих форматов всегда несколько, и
мы можем говорить о городе, территории, поселении во многих ракурсах. Первая схема, с которой можно работать,
состоит из трех уровней, они есть на любой территории. Первый уровень – система
традиционного повседневного жизнеобеспечения, которая определяет материальные
потоки, материальные отношения и материальное наследие территории. Это здания,
сооружения, люди, которые работают, ЖКХ, потоки, связанные с питанием и другим
материально-техническим снабжением. Второй уровень связан с развитием
социокультурной деятельности. На этом уровне есть определенные стратегии,
сценарии развития, которые могут быть как личностными, так и связанными с отдельными
сообществами и с их стратами. Третий уровень, от которого мы не можем никуда
деться, это экзистенциальные смыслы, связанные с данной территорией. Можно
назвать это также сакральностью территории или территориальной экзистенцией,
которая во многом может быть неоднозначной, не очевидной. Те или иные люди,
сообщества связывают свое будущее, свою жизнь, свои смыслы с определенной
территорией и могут в некоторой степени описать эти смыслы.

Следует отметить,
что современные общества во многом утрачивают этот третий, экзистенциальный
уровень. Очевиден упадок традиционной сакральности, поэтому с этим уровнем
всегда трудно работать. Его трудно выявить, предъявить и очень трудно его
обосновать в связи с какими-то социокультурными событиями или стратегиями. Это
достаточно серьезная проблема.

В связи с этим очень важно
понятие символической топографии,
используемое в различных гуманитарно-научных областях: искусствоведении,
литературоведении, археологии, культурологии, урбанистике и социологии города,
культурной и сакральной географии. В то же время это – междисциплинарная
научная область, в рамках которой изучаются сакральные смыслы различных мест;
типовая символика, связанная с природными объектами (гора, холм, река, лес,
овраг и т.п.); образные структуры культурных ландшафтов. Является также частью
этнологических, мифологических и религиоведческих исследований. Понятие
символической топографии применяется при искусствоведческом, филологическом и
гуманитарно-географическом анализе произведений литературы и искусства.
Особенно эффективно в исследованиях городских культурных ландшафтов, образов и
идентичностей, а также в случае символических переносов (типовые легенды об
основании и строительстве новых городов и поселений). Один из методов изучения
символической топографии – анализ т.н. городских текстов (петербургского,
московского, пермского и т.п.). Наиболее интересные примеры: символическая
топография Нового Иерусалима; символическая топография Москвы в контексте
теории «Третьего Рима». Часто используется как синоним понятия «сакральная
топография». Коррелирует с понятием «драматическая топография», используемым в
англосаксонской культурной географии. Понятие символической топографии
применяется при анализе храмовой архитектуры и планировки, планировки жилищ.

Теперь вторая схема, которую я хотел бы
предложить коллегам. Я называю ее «геокультурный потенциал города». Что это
такое? Есть некое городское пространство, будем пока его определять достаточно неточно,
широко – это может быть и физическое пространство города, и ментальные границы
города. Если мы говорим о Петербурге или Москве, любом крупном городе –
Лондоне, Париже и т.д. – то понятно, то у них есть физические границы и наряду
с этим границы ментального или геокультурного образа. Геокультурный образ
города, конечно, шире его непосредственного физико-географического образа.

Итак, чем
определяется эта схема? Тоже тремя уровнями, очень простыми и примитивными.
Первый уровень – это пространство города в культуре. То, что, как правило,
фиксируется различными формальными показателями, но не всегда. Это некая культурная
инфраструктура или база, материальное обоснование культуры, дома и дворцы
культуры, различные сооружения, связанные с развитием культуры в этом городе – театры,
концертные залы, библиотеки – все, что можно подвести под понятие культуры в
узком смысле.

Второй уровень –
это доминирующие визуальные облики, образы города. То, с чем работают
архитекторы, то, что может определяться понятием культурного ландшафта или
культурной среды. Чаще всего именно этот уровень определяет первичное
впечатление от города. Конечно, важно понять для себя, понравился город, или
нет, если вы пребываете в городе долго. Первичный кратковременный образ может
измениться содержательно и визуально. Однако, в любом случае, визуальность
играет первичную роль, потому что для человека зрительные образы город это
75-80% информации.

И, наконец,
третий аспект – это человек, или определённая событийность, связанная с
конкретными людьми. Это могут быть «гении места» или события, организованные,
созданные городскими сообществами или внешними акторами, которые посчитали
город важным для того, чтобы создавать здесь значительные события. Это очень серьёзный
момент, связанный с тем, развивается ли пространство города в культурном
смысле, расширяется ли оно, или сужается.

Гений места – художник или творец, чья жизнь (биография), работа
и/или произведения связаны с определённым местом (домом, усадьбой, поселением,
деревней, городом, ландшафтом, местностью) и могут служить существенной частью
образа (географического образа) места. Понятие творца в данном случае
может толковаться расширительно и включать в себя образы властителей,
политиков, учёных, философов и любых других деятелей различных сфер жизни
общества, оказавших существенное влияние на формирование образа места. Понятие «гений
места» активно используется в искусствоведении, культурологии,
литературоведении, истории, юнгианском психоанализе (глубинной психологии),
архитектуре, гуманитарной географии, имажинальной географии, мифогеографии,
публицистике и эссеистике.

Понятие гения места (латинское – geniusloci) восходит к
древнеримской религии и мифологии и буквально означает духа-хранителя домашнего
очага, которому приносились жертвы и в отношении которого соблюдались
определённые ритуалы. Культ гения места являлся частью более широкой системы
архаичных религиозных и мифологических представлений, в рамках которых
одушевлялись и обожествлялись различные географические локусы (водные
источники, реки, горные вершины и перевалы, горы в целом, перекрестки дорог,
священные рощи и т.д.), часто становившиеся культовыми местами.

Понятие «гений места» было
переосмыслено в широких культурных контекстах первоначально в рамках
европейского, особенно итальянского Возрождения (интерес крупнейших деятелей
Возрождения к античности и топографическим описаниям античных
достопримечательностей – в частности, Ф. Петрарки, ставшего одним из
основателей современной исторической географии). Затем в рамках зрелого и
позднего европейского Просвещения (традиции образовательных путешествий,
сентиментальных путешествий эпохи литературного романтизма; произведения Л.
Стерна, В. Гёте, Н. Карамзина). «Второе дыхание» это понятие получило в эпоху
модерна, когда историки культуры и искусства стали осознавать ускорение
исторического и социокультурного развития обществ и констатировать появление
значимой общественной проблемы культурного наследия (в т.ч. утраты культурного
наследия в рамках специфического ментального пространства пассеизма – т.е.
тоски и переживания по уходящему прекрасному прошлому; в России начала XX в. это проявилось в культе
русской усадьбы).

В конце XX – начале XXI века понятие гения места стало
частью массовой культуры, одним из инструментов развития индустрии туризма и
маркетинга мест; используется в охране и развитии культурного наследия. В
рамках гуманитарной географии понятие «гений места» семантически коррелирует с
понятиями культурного ландшафта, культурного ландшафта как объекта
наследия, локального (пространственного) мифа, топофилии, символической
топографии, географического образа. Понятие «гений места» особенно
продуктивно в исследованиях по географии литературы, эстетической географии и
географии искусства, образному градоведению, ландшафтной архитектуре и садовому
искусству, метакраеведению.

Второй уровень,
который важен для геокультурного потенциала города, соотношение государства и
различных государственных ведомств и общества. Мы прекрасно понимаем, что есть конкретная
схема управления, есть различные департаменты внутри, которые либо эффективно взаимодействуют,
либо нет, есть различные городские ведомства, о которых обычный гражданин в
повседневной жизни может не догадываться, но наблюдать, фиксировать результаты их
деятельности. Есть и определенная общественная деятельность, связанная или не
связанная с государственными структурами управления городом. Отдельные
сообщества, зарегистрированные официально или же нет, пытаются влиять на жизнь
города. Пусть это будет субботник в городском парке, организация, связанная с
какими-то праздниками, какие-то фонды, в той или иной степени влияющие на жизнь
города. От того, как складываются отношения между городскими сообществами и
государственными структурами, зависят динамика и специфика развития пространства
города в культурном смысле.

И, наконец,
третий срез – это территориальный или традиционно-географический. Здесь очевидно
деление на несколько территориальных уровней. Сначала – микроуровень 1, под
которым понимается дом, придомовое пространство, двор в широком смысле, как
официальный, так и внутриквартальный двор, который объединяет несколько домов. Потом
идет микроуровень 2, в рамках которого объединяются некоторые районы, которые
выделяются особенностями современной планировки, или же своеобразным укладом
традицией, образом жизни, общей историей развития, ментально-психологическими
установками. Например: условный городской район Кожевники, наследующий
определенные традиции, отличающие его от ближнего, соседнего района.

Затем –
мезоуровень, в котором город может рассматриваться сам по себе в той степени, в
которой реализуется его культурный потенциал. Мы можем сказать, например, что
данный город – замечательный культурный центр, там хороший театр, спектакли,
неплохой музей, люди, которые устраивают культурные события. Или, наоборот, ничего
в рассматриваемом городе не происходит, сообществ нет, этот город приходит в упадок,
и мы не знаем в итоге, является ли он городом настоящим, живущим насыщенной «городской
жизнью».

И, наконец,
макроуровень – это контекст существования и развития города в крупном регионе,
в стране, в мире. Город, исходя из всех этих описанных территориальных уровней,
можно оценивать по всем тем показателям, которые я перечислил до того –
инфраструктура, визуальный облик, событийность, эффективное или неэффективное
взаимодействие госструктур и общественных организаций. Эти матрицы во многом
служат для построения оперативных социокультурных схем представления конкретного
города.

Предполагается,
что территория обладает или имеет конкретный информационный объем, существует
некоторый информационный банк относительно определённой территории, а также и
банк знаний. В свою очередь, понятие и концепт идентичности предусматривает,
что идентичность всегда кому-то принадлежит, она всегда относится к чему-то
и/или к кому-то, включает в себя конкретные эмоции, чувства, образы
(воображение), а также возможность рационализации этих чувств и образов.
Наконец, элементарное понятие территориальной идентичности возникает, когда в
логическом отношении пересекаются и начинают взаимодействовать концепты
территории и идентичности.

Концепт
территории включает в себя не только конкретный объем информации и знаний
(грубо говоря, это «физическая» модель территории), но и некоторые
представления о ней, не связанные прямо с какой-либо точной информацией или
знанием. Иначе говоря, помимо собственно «физической» территории, теперь существует
и «метафизическая» территория. Именно в этом слое «откладываются» локальные
мифы, «складируются» географические образы-архетипы, формируется представление
о культурных ландшафтах. Следует сразу отметить, что «метафизическая»
территория часто и чаще всего возникает в воображении отдельных людей и
сообществ, являющихся либо пришлыми на данной «физической» территории
(формально – случай иммигранта и диаспоры), либо физически покинувшими
определённую территорию или страну (случай эмиграции). В любом случае, мы можем
говорить здесь о том, что подвижность людей и человеческих сообществ
способствует формированию метафизики территорий: удалённость от родного места
может рождать локальный миф о нём, прибытие на новую территорию и жизнь на ней
могут способствовать развитию новых географических образов и мифов, необходимых
для укоренения здесь.

Плюралистический подход опирается на представление о множествах
территорий, в отношении которых могут самоопределяться те или иные личности,
группы, сообщества людей. Предполагается, что, во-первых, субъекты
территориальной идентичности могут расходиться в своих представлениях о тех или
иных объектах, т.е. территориях; более того, эти территориальные представления
имеют свою динамику. Во-вторых, сами субъекты идентичности могут меняться,
развиваться, трансформироваться, даже исчезать, что ведёт за собой смену общей
«картины мира» территориальных идентичностей. В любом случае, множественность
территориальных идентичностей способствует вновь и вновь возникающим
антагонизмам, противоречиям между личностями и сообществами с пересекающимися
территориальными идентичностями. Очевидно, что этот подход имеет по
преимуществу социологическое происхождение. В рамках него возможны достаточно
полные первичные описания территориальных идентичностей, привязанных к
традиционным, посттрадиционным, а также модерным обществам; здесь же
группируется базовая проблематика национальных идентичностей и национализмов,
во многом связанная именно с конкретными территориями и задачами их физической
и метафизической делимитации (проблема «крови и почвы» в традиционном и
посттрадиционном дискурсах)[1].

Третья схема, к
которой я сейчас обращусь, помогает планировать обобщенные ситуации городского
развития и моделировать город в его целостности. Но, прежде чем приступить к
этой схеме, я кратко скажу, что я понимаю под красотой российских городов.

На костромском
форуме «За красоту российских городов» (сентябрь 2014-го г.) я кратко об этом
говорил, сейчас повторю еще раз. Итак, есть понятие о внешней или визуальной
эстетике городской среды. Если это, например, Петербург, мы понимаем, что это
очевидные панорамы с Петропавловской крепостью, Адмиралтейской иглой,
Исаакиевским собором и т.д. Для восприятия и визуального воображения города
это, безусловно, очень важно. Кроме того, есть классические типовые городские
ландшафты, которые являются знаковыми для определенных городов – будь-то
традиционные московские дворики или петербургские «колодцы».

Но кроме этой
внешней эстетики есть еще и та красота, которая связана с коммуникативным
комфортом. Об этом говорят многие коллеги, мы называем это «теплом места», «теплом
городских сообществ». Это ощущение психологического и не только
психологического комфорта. Безусловно, это некая материальность, которая проявляется
в уютных кафе, в местах, где могут неформально собираться люди и общаться, в каких-то
клубах, где хочется просто посидеть. Для гостей города такая среда очень
привлекательна. Города, которые добились успеха в сфере туризма, связаны с этим:
Эдинбург, Глазго, Лондон и другие города, которые вы вспомните.

Но мне кажется,
что есть еще важная вещь, которую мы можем назвать «драматическая топография
города»: неожиданные виды и образы города, связанные с сильными эмоциональными
переживаниями и потрясениями. Я люблю приводить банальный пример картины «Вид
Толедо» Эль Греко, которая поражает внутренним мощным смыслом, внутренней
энергетикой, хотя сам городской пейзаж угрожающ. Такое брутальное переживание
места, некая экзистенция, драматизм очень важны для городов.

Важна также для
успешного развития образа города и сложная историческая событийность. Она может
быть забыта, не влиять прямо на урбанистическую экзистенцию, но быть в
«подземном» ментальном слое, который можно целенаправленно актуализировать.
Если такие драматические события были в истории города, то их можно обсуждать,
даже если они были негативными.

В этом смысле
очень амбивалентным, очень значительным примером для нас является пример города
Екатеринбурга, который никак не может разобраться по-настоящему, как ему быть с
печальным событием: гибелью царской семьи в 1918-м году. Новый построенный
православный мемориальный собор, усилия по мемориализации этого события очень
важны, они привлекают туристов, но сами горожане к этому относятся достаточно
негативно. Для них это событие не очень понятное, не очень ясно, можно ли его
осмыслять позитивно.

То же самое
часто происходит с городами на севере и востоке страны, которые имеют страшные
воспоминания, связанные с наследием Гулага. Я был в Норильске, и мы обсуждали с
норильчанами эту проблему; для них это очень серьезный момент их укоренения. С
одной стороны, Норильск, как любой город, может мыслить себя вечным городом,
который не может исчезнуть; а с другой стороны, рядом кладбище заключенных,
место, где был Норильлаг. Это место, где убивали тысячи людей. До сих пор эта
проблема для них психологически не решена.

Теперь о третьей
схеме. Я ее моделирую в рамках двух понятий: геокультурная региональная политика и геокультурный брендинг территорий.

Прежде чем
углубляться в эти понятия, я кратко скажу, что я понимаю под понятием геокультура. Для меня это система
географических образов места, территории, которые, так или иначе,
репрезентируются либо в рамках каких-то массовых событий, массовых мероприятий,
либо в тех или иных личностных событиях. Это может быть как индустриальная
деятельность в рамках креативных отраслей, так и личная деятельность, связанная
с собственной экзистенциальной политикой. Так или иначе, есть культурное
наследие территорий, городов, которое проявляется через географический или
геокультурный образ. Этот образ может рассматриваться в широком смысле и как
культурный ландшафт, и как мифологии, связанная с этим местом, и как
идентичности, которые характерны для данного места и города.

Если выстраивать определённую
иерархию соотношений этих понятий, имея в виду уровни рассмотрения
пространственных представлений в рамках гуманитарной географии, то
территориальная идентичность как бы надстраивается над географическими образами
и локальными мифами, использует и впитывает их. В то же время именно
территориальная идентичность оказывается рефлексивной основой для выявления и
фиксации конкретных культурных ландшафтов, типичных для данной территории.
Наряду с этим, территориальная идентичность как условный ментальный продукт
оказывается под влиянием конкретных когнитивно-географических контекстов,
имеющих отношение к изучаемой территории, а также проблематики «гений места»,
персонализирующей и тем самым несколько упрощающей «технологии» воображения
территориальной идентичности. Концепты «когнитивно-географический контекст» и
«гений места» являются своего рода вертикальными ментальными «лифтами»,
способствующими эффективному взаимодействию всех «этажей» концептуального
«здания» гуманитарной географии.

Если структурировать в ментальном
отношении основные понятия, описывающие образы пространства, производимые и
поддерживаемые человеческими сообществами различных иерархических уровней,
разного цивилизационного происхождения и локализации, то можно выделить на
условной вертикальной оси, направленной вверх (внизу – бессознательное, вверху
– сознание), четыре слоя-страты, образующие треугольник (или пирамиду, если
строить трехмерную схему), размещенный своим основанием на горизонтали. Нижняя,
самая протяженная по горизонтали страта, как бы утопающая в бессознательном –
это географические образы. На ней, немного выше, располагается «локально-мифологическая»
страта, менее протяженная. Еще выше, ближе к уровню некоего идеального сознания
– страта территориальной (региональной) идентичности. Наконец, на самом верху, «колпачок»
этого треугольника образов пространства – культурные ландшафты, находящиеся
ближе всего, в силу своей доминирующей визуальности, к сознательным
репрезентациям и интерпретациям различных локальных сообществ и их отдельных
представителей[2]. Понятно, что возможны и
другие варианты схем, описывающие подобные соотношения указанных понятий. Здесь
важно, однако, подчеркнуть, что, с одной стороны, всевозможные порождения
оригинальных локальных или региональных мифов во многом базируются именно на
географическом воображении. Причём, процесс разработки, оформления локального
мифа представляет собой, по всей видимости, полусознательную или
полубессознательную когнитивную «вытяжку» из определённых географических
образов, являющихся неким «пластом бессознательного» для данной территории или
места. Скорее всего, онтологическая проблема взаимодействия географических
образов и локальных мифов – если пытаться интерпретировать описанную выше схему
– состоит в том, как из условного образно-географического «месива», не
предполагающего каких-либо логически подобных последовательностей
(пространственность здесь проявляется как наличие, насущность пространств, чьи
образы не нуждаются ни в соотносительности, ни в иерархии, ни в
ориентации/направлении), попытаться сформировать некоторые
образно-географические «цепочки» в их предположительной (возможно, и не очень
правдоподобной) последовательности, а затем, параллельно им, соотносясь с ними,
попытаться рассказать вполне конкретную локальную историю, чьё содержание может
быть мифологичным. Иначе говоря, при переходе от географических образов к
локальным мифам и мифологиям должен произойти ментальный сдвиг, смещение. Всякий
локальный миф создается как разрыв между рядоположенными географическими образами,
как когнитивное заполнение образно-географической лакуны соответствующим
легендарным, сказочным, фольклорным нарративом.

Если продолжить первичную
интерпретацию предложенной выше ментальной схемы образов пространства,
сосредоточившись на позиционировании в её рамках локальных мифов, то стоит
обратить внимание, что, очевидно, локальные мифы и целые локальные мифологии
могут быть базой для развития соответствующих территориальных идентичностей.
Ясно, что и в этом случае, при перемещении в сторону более осознанных, более «репрезентативных»
образов пространства должен происходить определённый ментальный сдвиг. На наш
взгляд, он может заключаться в «неожиданных» – исходя из непосредственного
содержания самих локальных мифов – образно-логических и часто весьма упрощённых
трактовках этих историй, определяемых современными региональными политическими,
социокультурными, экономическими контекстами и обстановками. Другими словами,
территориальные идентичности, формируемые конкретными целенаправленными
событиями и манифестациями (установка мемориального знака или памятника,
городское празднество, восстановление старого или строительство нового храма,
интервью регионального политического или культурного деятеля в местной прессе и
т.д.), с одной стороны, как бы выпрямляют локальные мифы в когнитивном
отношении, ставя их «на службу» конкретным локальным и региональным сообществам.
А с другой стороны, само существование, воспроизводство и развитие
территориальных идентичностей, по-видимому, невозможно без выявления, реконструкции
или деконструкции старых, хорошо закрепленных в региональном сознании мифов[3] и
основания и разработки новых локальных мифов, часть которых может постепенно
закрепиться в региональном сознании, а часть – оказавшись слабо
соответствовавшей местным географическим образам-архетипам и действительным
потребностям поддержания территоральной идентичности – практически исчезнуть.

Мы также всегда
можем говорить о гениях места, которые поддерживают имидж данного города и
важны для данной территории. У нас в памяти часто существует олицетворение
города: Джойс – Дублин, Борхес – Буэнос-Айрес, Булгаков – Москва и т.д.

Моделирование географических
образов предполагает постоянные трансформации, изменения, как конфигураций,
форм подобных образов, так и их содержания, что также находит своё отражении в
образно-географической морфологии. Скорее всего, сами географические образы
представляют собой в генетическом плане также пространственные конструкты, что
подразумевает проведение повторяющихся ментальных операций как бы удвоения
видимого, чувствуемого, переживаемого, мыслимого земного пространства. В связи с
этим образно-географическое моделирование взаимоотношений гения и места
означает, прежде всего, удвоение и одновременно трансформацию исходных
специфических географических образов-архетипов, в которых, так или иначе, можно
интерпретировать творчество или биографию гения, проецируя их на конкретную
топографию, приобретающую экзистенциальный и порой драматический характер.

Каковы же могут быть стратегии
включения темы гения и места в методологию и методику образно-географического
моделирования? В самом общем приближении можно сформулировать три такие
стратегии: стратегия «пересмотра места», стратегия «расширения
образно-географических контекстов места» и стратегия «уничтожения места». Все
три стратегии подразумевают самое непосредственное «участие» определённого
гения в подобных топографических трансформациях.

Стратегия «пересмотра места» предполагает образно-географическое
смещение, перемещение, передвижение места из одного контекста в другой. Такое
перемещение может быть связано как с переосмыслением роли конкретного гения в
истории места и его образе (включая историографические открытия самой роли
гения в истории определённого места), так и с новыми попытками соотнесения
содержательных моментов произведений гения и его биографии с базовыми,
основными элементами географического образа места. Иначе говоря, место
постепенно становится «другим» в результате появления как новых фактов,
касающихся обстоятельств жизни и творчества гения, так и в результате более
совершенных, более глубоких интерпретаций взаимовлияния гения и места друг на
друга. Этот «пересмотр места» способствует построению образа места, имеющего
как бы двойное дно: хорошо известные элементы образа «обтачиваются»,
«обстругиваются», «отглаживаются», благодаря мощному воздействию самого гения
места, ведущему в итоге к образно-географическому «дрейфу» места, его
незаметной поначалу, «ползучей» содержательной трансформации. На наш взгляд,
нечто подобное происходило с географическим образом Нижнего Новгорода-Горького
в течение XX века под
влиянием образа Максима Горького и его произведений.

Стратегия расширения образно-географических контекстов местанацелена на порождение новых, более широких образно-географических контекстов
или на более широкое осмысление старых контекстов. Как только, благодаря таким
ментальным операциям, появляются новые возможности репрезентаций, трактовок и
интерпретаций географического образа места, возникают и, как бы, пустые
области, образно-географические лакуны, которые могут заполняться знаками и
символами вновь обнаруженных биографии и обстоятельств деятельности творческой
личности, ранее не рассматривавшейся как полноценный гений этого места. Иногда
использование таких образно-географических стратегий может сдерживаться
специфическими условиями определённой исторической эпохи, в рамках которой
действует и работает творец. Например, Андрей Тарковский в любом случае не мог
рассматриваться как гений Юрьевца в период существования СССР. Либо может
сдерживаться тем фактом, что сам гений, пока он живет и действует, не склонен
связывать своё творчество исключительно с одним или двумя местами. Один из
интересных примеров, иллюстрирующих данную стратегию – географический образ
Астрахани, в котором долгое время доминировали знаки и символы купеческого,
речного и морского, фронтирного города; однако в последней четверти XX века его образ стал
эволюционировать в сторону расширения привычных образно-географических
контекстов – имена, биографии и творчество Велимира Хлебникова и Бориса
Кустодиева стали играть более значимую роль в репрезентациях и интерпретациях
географического образа Астрахани.

Стратегия «уничтожения места» предполагает столь мощное творческое
воздействие гения на образ места, что само место как бы исчезает под его
напором – образ места «совмещается» с самим образом гения. Такая ситуация
возможна как в случаях совмещения деятельности поистине общепризнанного на
национальном или мировом уровне гения и относительно небольшого места, не обладающего
значительной историко-культурной аурой, помимо деятельности и творчества данной
личности. В рамках подобной стратегии, очевидно, могут рассматриваться такие
города, как, например, Веймар в Германии, Зальцбург в Австрии, Хвалынск в
российском Поволжье, а также культурные гнезда, бывшие усадьбы – например,
Ясная Поляна и Спасское-Лутовиново в центральной России, усадьба Т. Джефферсона
в США. Иногда такому творческому «уничтожению» со стороны плеяды поэтов,
писателей или художников могут подвергаться целые местности, подобно Озерному
краю в Англии или Барбизону во Франции, возможно, и подобно Тарусе и ее
окрестностям в России. В отдельных случаях крупная творческая личность, гений в
мировом культурном контексте может замещать собой даже национальные столицы –
такая интерпретация возможна, например, в отношении Дж. Джойса и Дублина,
Борхеса и Буэнос-Айреса (несмотря на присутствие здесь, кроме Борхеса, и других
примеров мощной творческой деятельности).

Особой исследовательской
проблемой остается интерпретация взаимоотношений гения и места для крупнейших
культурных центров мирового значения – таких, например, как Париж, Лондон,
Вена, Рим, Нью-Йорк, Москва и Петербург. В самом общем виде здесь возможно
совместное, параллельное использование всех трех выделенных стратегий, в тех
или иных конкретных пропорциях; формирование специфической комплексной
стратегии для определенного культурного центра. Понятно, что пространство этих
центров «перенасыщено» уникальными примерами и опытами творческой деятельности,
реальная топография таких центров часто взаимодействует и пересекается с
воображаемой топографией известных художественных произведений. Кроме этого,
возникают своего рода автономные и не пересекающиеся параллельные пространства
и миры, формируются целые геомифологические пространства, связанные с
творчеством отдельных писателей, художников или кинорежиссеров. Весьма
характерен здесь пример романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» и топографии
Москвы. Приблизительно то же произошло ранее и с рядом произведений Ф.
Достоевского и, соответственно, топографией Петербурга. Подобная
исследовательская ситуация позволяет нам говорить и о другой стратегической
ментальной/когнитивной возможности: трактовать место как потенциально
бесконечное пространство или пространства гениев, изменяющих, в свою очередь,
ментально-географические координаты изначального реального, конкретного места.
Благодаря деятельности, творчеству гения место постоянно как бы расширяется,
видоизменяется, трансформируется, преображается, «кочует», размножается в
рамках более масштабных ментально-географических пространств; в то же время,
как следствие такого преображения места, происходит трансформация и этих,
мыслимых более широкими, пространств. Как бы то ни было, гений «укрупняет»
место, становящееся как бы другим, и тем самым создающее ментальные напряжения
во вмещающих его образных и символических пространствах. Происходят своего рода
«ядерные» образно-географические реакции, результатом которых становится
формирование новых образно-географических картографий, налагающихся на
традиционные географические и картографические представления.

 

Евгений
Ясин:

Пермь с губернатором Черкуновым. Он
пытался привить там культуру. Не знаю, удалось ему это, или нет. Но там была
дикая дискуссия между представителями нашего современного искусства и
передового, которое представлял Марат Гельман. Он располагался в бывшем речном
вокзале. Лично мне, между нами, больше нравились традиционные художники, потому
что я уже старый. А вот это все не так меня привлекает. Но сама мысль, что вы
можете последнее слово искусства увидеть в городе, вам об этом расскажут, была
замечательна. В течение того времени, когда там был губернатором Черкунов, это
все дышало. Вот какую роль играет человек. А потом ему напомнили, что надо
уступить место, что он обещал. Он выполнил все свои обязательства, на его место
пришел человек, который в правительстве отвечал за Минрегион. Короче, памяти о
себе он не оставил. Ни с точки зрения региональной политики, ни с точки зрения
того, как он управлял Пермским краем. Хотя он очень милый человек. Но ощущения
того, что он может стать символом этого города, нет.

 

Дмитрий
Замятин:

Я как раз вспомнил, что мы только что
с коллегами были в Перми на конференции, посвященной конструированию образов
территорий. Мы разбирали несколько кейсов, в том числе, и случай Перми. В чем
были удачи и неудачи Перми в период её «культурной революции»? Там были различные
точки зрения, связанные с тем, что люди по-разному понимают, что такое
городское пространство. Например, самое буквальное понимание: ухоженное или
неухоженное пространство города, его центра. Даже в центре Перми мы наблюдаем
улочки, здания, которые четко выбиваются из ряда, визуальный облик в целом не
соответствует стереотипному образу центра города.

Но при этом я
понимаю, что Пермь обладает несколькими сплоченными локальными сообществами,
которые были актуализированы, мобилизованы в период культурной (гельмановской)
революции, и они не рассыпались после. Их идентичность оказалась «разбуженной»
в результате деятельности М. Гельмана; сейчас у них много проектов и идей, но, увы,
уже нет тех ресурсов, которые были при Черкунове и Гельмане.

 

Евгений Ясин:

Самая
замечательная коллекция памятников деревянной скульптуры в этом музее. Это все
сохраняется и, видимо, будет отдельной выставкой.

 

Дмитрий
Замятин:

Я хотел бы немного
отвлечься от Перми. Геокультурная
региональная политика – очень важное понятие. Это не традиционная
региональная политика, которая связана с продвижением культуры, социальных
аспектов или экономики. Да, мы можем ее разложить на несколько понятий-срезов,
уровней, направлений, но это не есть геокультурная политика.

Геокультурная региональная
политика связана с актуализацией идентичности реальных сообществ,
непосредственно с людьми и событиями, которые могут преобразовать и
трансформировать реальный облик города. Таким образом, она должна быть точной и
направленной на людей, а не на материальные или нематериальные объекты. В этом
ее существенное отличие от региональной политики.

В рамках геокультурной
региональной политики можно говорить и о разработках геокультурных стратегий
территорий и городов. Геокультурная
стратегия территории – система долговременных плановых мероприятий,
направленная на учёт, эффективное использование и развитие геокультурной
специфики и уникальности территории (культурные ландшафты, географические
образы, локальные мифы, региональные идентичности).

В настоящее время ни одна
российская территория не имеет собственной геокультурной стратегии. Уникальная
геокультура определённой территории – фундамент её успешного культурного,
социального и экономического развития. Осознание собственной геокультурной
уникальности и учёт геокультурной специфики территории способствует повышению
эффективности государственной, корпоративной и общественной деятельности,
рождению территориальных инноваций.

Второе важное понятие – геокультурный брендинг территорий. Это
не традиционный брендинг территорий, который есть в западных форматах, и
развивается сейчас на российской почве. Это вещь, которая связана с культивированием
образов территорий, важных для сплочения территориальных сообществ. Это может
быть некоммерческая или коммерческая деятельность, но главная цель геокультурного
брендинга не может быть изначально коммерческой, она ориентирована не на
получение прибыли, а на развитие идентичности городских (и шире –
территориальных) сообществ и на те события, которые актуализируют образ города.
Геокультурный брендинг территорий проявляется в современном искусстве, туризме,
в интерактивной культуре и в креативной индустрии. Но выбор направления
развития геокультурного брендинга всегда остается за городом и его основными
сообществами.

Геокультурный брендинг территории – это проектно-сетевая
деятельность, направленная на прикладное использование геокультуры территории
(специфическая региональная идентичность, историко-культурное наследие,
архетипические географические образы, локальные мифы и культурные ландшафты) в
целях формирования и продвижения социально значимого и эффективного
(аттрактивного) территориального образа.

Большинство российских территорий
нуждаются в разработке позитивного имиджа. Детальная количественная и
качественная оценка имиджевых ресурсов территории необходима для разработки
эффективного имиджа и геокультурного бренда территории. Правильно проведённый
геокультурный брендинг территории способствует культурным, социальным и
экономическим инновациям, наиболее естественным и органичным для данной территории. Геокультурный бренд
территории является её стратегическим активом.

Работа над геокультурным брендом территории может и должна вестись в
рамках образно-географического проектирования. Образно-географическое проектирование(далее – ОГП) –
сфера прикладной (научной и практической) деятельности, направленной на
разработку, конструирование и внедрение географических образов территорий
различного ранга и уровня (сельское поселение, городское поселение,
муниципальный район, административный район, субъект РФ, федеральный округ,
вернакулярный район, историко-географический район, этнокультурный район,
страна (государство) в целом и т.д.). ОГП является частью общественного
(социополитического, социокультурного, социально-экономического) и
государственного проектирования и программирования. В качестве
образно-географических проектировщиков могут выступать как научные
исследователи, так и профессиональные социокультурные проектировщики и (иногда)
культурные менеджеры. ОГП является областью некоммерческой деятельности. В
качестве заказчиков ОГП могут рассматриваться как государственные органы
управления (федеральные, региональные, муниципальные), так и общественные
организации и ассоциации, а также коммерческие организации (компании, фирмы,
предприятия и т.д.). Цель ОГП – создание положительного эмоционального и
информационного эффекта для отдельных людей и сообществ различного уровня и
ранга, действующих или предполагающих действовать на той или иной территории.
Продукт конкретного ОГП – письменные указания и рекомендации, включающие
графические схемы (образно-географические карты, картоиды, ментальные карты,
мифогеографические схемы, образно-средовые карты); фотографии, компьютерные
презентации. Использование продукта конкретного ОГП предполагает, как правило,
проведение каких-либо рекламных и PR-акций и кампаний, деятельность, связанную с конкретным
социокультурным проектированием (например, строительство и открытие памятника
или музея выдающегося человека; проектирование национального парка и т.п.).

Образно-географический проект(далее – ОГ-проект) включает в себя конкретных заказчиков, исполнителей,
предполагаемые параметры продукта, фактические параметры произведённого
продукта, материальные, финансовые, организационные, временные и
кадровые ресурсы. Качество ОГ-проекта зависит от оптимальности отношения между
предполагаемыми параметрами продукта и наличными (имеющимися в распоряжении
исполнителей) ресурсами. Масштаб ОГ-проекта (величина ресурсов, масштабность
задач, параметры продукта) может зависеть как от физико-географического размера
территории, её политической, экономической и социокультурной значимости, так и
от целей, сформулированных заказчиками. Выполнение ОГ-проекта предполагает
предварительное изучение исполнителями территории, соответствующую
организационную подготовку и поддержку со стороны заказчиков. Последовательные
этапы осуществления ОГ-проекта: обсуждение возможного проекта между
потенциальными заказчиками и исполнителями, определение в случае консенсуса
базовых параметров продукта, заключение договора, временнόе и ресурсное
планирование проекта, предоставление и подготовка ресурсов проекта заказчиками
и исполнителями, творческое обсуждение идеи конкретного ОГ-проекта
(исполнители, возможно подключение заказчиков), исследование территории в целях
проекта и сбор необходимых материалов, анализ собранных полевых материалов,
коррекция первоначальной идеи проекта, представление проекта в виде письменных
указаний и рекомендаций, таблиц, графических схем, компьютерных презентаций,
сдача проекта исполнителями заказчикам, обсуждение итогов проекта (исполнители
и заказчики).

Главные моменты, связанные с
геокультурным брендингом территории, на мой взгляд, следующие. Здесь есть
определенная последовательность действий, связанная с актуализацией образа
самой территории, составление имиджевого паспорта территории, систематизация
основных локальных мифов и работа с культурным ландшафтом, выделение основных
типов городской территории и определение тех стратегий, которые применимы к
этим ландшафтам. Чаще всего, речь может идти о следующих культурно-ландшафтных
стратегиях: либо стратегия модернизации, либо поддерживание на уровне
сохранения и воспроизведения его традиционных образцов, либо кардинальное
изменение ландшафта, связанное, как правило, с теми или иными его тенденциями к
деградации.

 

Пример работы над туристским брендом городов Свердловской области (2011-й
г.): геокультурные аспекты[4]

 

Стратегические
тематические группы имиджевых ресурсов

 

Основные тематические группы
(образные кластеры) имиджевых ресурсов территории проекта

Тематические группы (образные
кластеры) имиджевых ресурсов принято отражать[5] на
образно-тематической схеме. Образно-географическая
схема (карта) территории показывает наиболее перспективные элементы
потенциальных имиджей территории, относительную значимость и содержательные
взаимосвязи отдельных элементов.

Главное назначение карты –
наглядно показать, во-первых, весь спектр тематических групп имиджевых
ресурсов, присущих каждому пункту территории, а во-вторых, показать символические
или фактурные взаимосвязи между отдельными тематическими группами имиджевых
ресурсов. При этом «связующим звеном» между отдельными тематическими группами
имиджевых ресурсов служат образы-архетипы, отражающие наиболее важные концепты
русской и особенно региональной уральской культуры: огонь, вода, камень,
металл, путь, лес и т.д.

Образно-географическая схема
территории проекта представлена на рисунке 1:

Рис. 1. Образно-географическая схема территории проекта

 

На территории проекта
присутствуют практически все фундаментальные образы-архетипы, присущие
человеческому мышлению (вода, огонь, камень, дерево, воздух, лес, горы,
высота). Доминирующие образы-архетипы: камень, металлы, огонь; они являются
наиболее репрезентативными для Нижнего Тагила, Невьянска, Качканара, Режа.
Стихии леса и воды, выраженные соответствующими образами-архетипами, более
репрезентативны для Верхотурья, Меркушино, Махнёво. Мотивы сакральности –
духовной и светской – сосредоточены в юго-восточном секторе исследованной
территории (события, связанные с царской семьей и ее судьбой, святость Симеона
Верхотурского). Образ-архетип дерева соответствует традиционным ремеслам и
довольно хорошо проявляется практически на всей территории проекта.
Первоначальное олицетворение основных образов-архетипов для данной территории
связано с Демидовыми, царской семьей и Симеоном Верхотурским, а также героем
бажовских сказов Данилой-мастером (и его реальным прототипом Данилой Зверевым).

 

Схема знаковых мест территории

Схема знаковых мест территории
отражает взаимное расположение знаковых мест.

Рис. 2. Схема имиджевых ресурсов
территории проекта

Анализ
географического размещения имиджевых ресурсов показывает, что отдельные группы
имиджевых ресурсов размещены на территории проекта хаотично. Уже ставшие стереотипами географические «столицы»
отдельных тематических групп ресурсов (Нижний Тагил – «столица» горнозаводской
цивилизации, Верхотурье – духовная «столица» и т.п.) не являются абсолютными.
Это делает неэффективным закрепление той или иной функциональной или
символической роли за отдельными участками территории проекта. Напротив, территория проекта содержит потенциал для
организации сетевых туристических
маршрутов и проектов, причем, каждое место содержит ресурсы почти по всем
ключевым тематическим группам.

 

Для формирования туристических
маршрутов и других кросс-территориальных проектов необходим, однако, учет не
только собственно размещения имиджевых ресурсов, но и символические связи между
городами проекта (позволяющие, например, объединить их в один маршрут), а также
тематическая вариативность туристических предложений в рамках одного города.

Символическая связность между городами проекта

(по материалам экспертного опроса)

Анализ уровня архетипов и
ценностей, признаваемых местным сообществом, показал, что, несмотря на
радикальное различие наборов имиджевых ресурсов, большинство городов проекта могут
быть объединены на уровне трех основных архетипов: камень, металл,
мастерство[6] (см.
таблицу).

 

Таблица

Основные архетипы и ценности, соответствующие духу местных сообществ
городов проекта

 

Архетипы и ценности	Общая сумма баллов						Место образа по значимости для данного города
	Алапаевск	Верхотурье	Качканар	Невьянск	Нижний Тагил	Реж	Алапаевск	Верхотурье	Качканар	Невьянск	Нижний Тагил	Реж
Камень	4	89	110	39	41	5	1	2	1	6	1	1
Металл	0	11	97	53	40	5		12	2	1	2	1
Любовь жителей к своему городу	0	63	94	47	23	4		4	5	2	7	2
Уникальные и интересные люди, сообщество	0	52	95	42	35	4		7	4	5	3	2
Мастерство, качество	0	41	88	53	31	5		9	7	1	4	1
Вера и духовные ценности	0	80	79	44	21	5	0	3	9	4	10	1
«Корни Урала»	0	61	26	45	26	3		5	13	3	5	3
«И на камнях растут деревья»	0	43	96	32	23	5		8	3	9	9	1
Сила, мужественность	0	23	82	34	23	5		10	8	7	8	1
Река Тура	1	116	90	5	4	3	2	1	6	12	14	3
Кольчуга Урала	0	6	36	33	24	5		14	12	8	6	1
Мягкость, женственность	0	23	58	20	14	4		11	10	10	12	2
Город-сад	4	58	57	16	13	2	1	6	11	11	13	4
Серебро Урала	0	9	20	32	18	5		13	14	9	11	1

Источник: результаты опроса экспертов в городах проекта

 

Три данных архетипа – камень,
металл и мастерство – могли бы стать «связующими нитями» между всеми
городами проекта.

Любопытно, что, стереотипно
уральский образ силы и мужественности получил низкие оценки практически во всех
городах проекта. По числу набранных голосов экспертов он лишь немного опережает
образ женственности и мягкости. Это свидетельствует о возможности использования
дуальных образов «мужское/женское» как вспомогательных (мужские и женские
образы могут использоваться, например, для наглядной репрезентации «мягкого» и «жесткого»
вариантов любого проекта или маршрута на одной и той же территории).

Анализ информационной связности городов проекта по данным сети Интернетважен для оценки перспективности разработки проектов, ориентированных на
несколько городов сразу. Высокая информационная связность свидетельствует о «близком»
положении городов в информационном пространстве. Близкое положение городов в
информационном пространстве, в свою очередь, указывает на концентрацию
имеющихся имиджевых ресурсов данной пары городов в рамках одной целевой
аудитории.

 

По итогам изучения информационной
связности городов проекта в новостных системах Интернет можно сделать следующие
выводы:

1. Главным информационным «партнером»
большинства изученных городов и населенных пунктов проекта является
Екатеринбург. Следовательно, целесообразно расширить территорию проекта,
включив в нее Екатеринбург как «стартовый», а также информационный пункт
проекта.

2. Выделяются локальные
информационные кластеры: Верхотурье – Меркушино, Алапаевск – Нижняя Синячиха.
Это отражает сложившиеся туристические маршруты; для расширения целевой
аудитории данных пунктов необходима разработка альтернативных по тематике и
пространственным траекториям туристических продуктов.

3. Связь между близкими по
имиджевым ресурсам Махнёво и Меркушино, напротив, очень мала: здесь общий
имиджевый потенциал недоиспользован. Ситуация может быть решена за счет
достройки прямого дорожного сообщения между двумя данными пунктами.

4. Очень низкая информационная
связность наблюдается между парами Алапаевск – Невьянск и Алапаевск – Реж.
Необходимо увеличение числа совместных проектов, связывающих данные пары
городов.

 

Характеристика обеспеченности
имиджевыми ресурсами различных тематических групп населенных пунктов территории
проекта

Первостепенное значение для «привязки»
важнейших архетипов к территории имеют знаковые места.

Анализ экспертов показал, что,
во-первых, практически во всех городах местному сообществу близки архетипы «камень»,
«металл» и «мастерство». По результатам того же опроса выявлены ключевые
знаковые места каждого города. Можно установить соответствие между главными
архетипами территории проекта и знаковыми местами конкретных городов (см.
таблицу).

Таблица

Знаковые места городов, связанные с ключевыми архетипами территории
проекта

Символ	Города
	Алапаевск	Верхотурье	Качканар	Невьянск	Нижний Тагил	Реж
Камень	Скалы Старик и Старуха и другие	Троицкий Камень	Гора Качканар	Необходимо создание	Гора Лисья	Минералогический заказник
Металл	Завод	Необходимо создание	ГОК	Завод; церковь в с. Быньги,	Завод, музей	Завод
Мастерство	Музей народных инструментов	Необходимо создание	Необходимо создание	Музей иконы, гончарные мастерские и др.	Музей	Мурзинка

 

Сила выраженности в ландшафте
городов соответствующих архетипов посредством существующих знаковых мест
отражена на профиле[7] (см. рис. 3). В основе
построения профиля лежит балльная оценка степени выраженности в ландшафте
определенного архетипа.

Рис. 3. Условный профиль базовых имиджевых ресурсов территории проекта

По ряду городов не удалось
обнаружить связи между базовыми архетипами территории и существующими знаковыми
местами. Однако существует потенциал создания таких знаковых мест, а именно:

Верхотурье – город, в наибольшей степени «выпадающий» из общего
архетипического строя проекта. Тем не менее, возможна привязка базовых архетипов
проекта к ландшафту проекта следующим образом.

Архетип металла может быть увязан с Верхотурьем через фигуру Максима
Походяшина (в частности, возможна организация в ландшафте символического
памятного места, связанного с Максимом Походяшиным, например, близ места
церкви, построенной на пожертвования купца).

Архетип мастерства близок Верхотурью (традиция рукоделия в женском
Покровском монастыре, продажа на ярмарках изделий народных промыслов), однако
не репрезентирован в ландшафте. Необходимо стационарное место, которое
символизировало бы традиции народного мастерства (постоянная выставка-продажа,
мастерская, училище).

Качканар – молодой город, где не может быть длительных традиций
народных промыслов, которые наиболее стереотипным образом символизируют мастерство. Главный производственный
символ Качканара – окатыш – слишком «промышленный», чтобы быть увязанным с
мастерством (в отличие, например, от знаменитого алапаевского кровельного
железа, более близкого к образам ручного, «мастерского» труда). Выходом в данном
случае должна стать репрезентация наиболее современных, креативных видов
ручного труда (например, фотовыставка причесок из воздушных шаров, создаваемых
одной из городских предпринимательниц). Мастерство Качканара (которое поставило
бы его в один ряд с «традиционными» уральскими городами) должно быть «молодым»,
современным, креативным и выделяться на фоне многочисленных традиционных
уральских поделок современностью (или даже футуристичностью, устремленностью в
будущее) и необычностью.

Невьянск – город, исключительно
богатый разнообразными имиджевыми ресурсами. Тем не менее, образ камня для
современного Невьянска не типичен. Для включения Невьянска в один образный ряд
с «камнерезными» городами Урала возможно обыгрывание темы преобразования
местной «породы» – глины – как специфического вида уральского «камня», которому
мастер придает новую форму (во многом подобно легендарному Даниле-мастеру).

 

 

 

 

Потенциал
мифологической поддержки тематических групп имиджевых ресурсов территории
проекта

 

Список основных мифов на территории проекта

Список основных мифов, соотнесенных
со знаковыми местами (опорными точками) и ключевыми тематическими группами
имиджевых ресурсов по каждому городу приведен в соответствующих таблицах в
разделе 1.

Краткая характеристика основных мифов на территории проекта;
рекомендации по поддержке. Ключевые архетипы, соответствующие городам
проекта, как показано выше – камень, металл и мастерство. Каждому из архетипов
соответствует свой комплекс мифов, бытующих на территории проекта.

1. Мифы, соответствующие архетипу
«металла» (включены в цикл имиджевых ресурсов под условным названием «Горнозаводская
цивилизация») связаны с историей уральских горных заводов; это мощнейший пласт
уральской региональной мифологии. На территории проектов главной точкой
концентрации горнозаводских мифов служит Невьянская башня (с ключевым мифом о
чеканке в подвале монеты); потенциально важным центром, увязанным с данной
мифологией, должен стать Нижнетагильский завод-музей.

Основные литературные
произведения, репрезентирующие данный миф: очерки Д.Н. Мамина-Сибиряка «От
Урала до Москвы».

Для поддержки горнозаводских
мифов в максимальной степени необходимы интерактивные проекты, связанные с
воссозданием атмосферы, навыков, интерьеров, костюмов, языка, пищи и других
артефактов и ментифактов уральских заводов. Идеальным вариантом было бы
развертывание сетевого движения «горнозаводских реконструкторов», аналогичное
движению ролевиков-реконструкторов, воссоздающих исторические костюмы и навыки
(стрельба из лука, изготовление определенной одежды) жителей определенных эпох.
Праздники и фестивали, организованные с их участием, были бы мощнейшим ресурсом
создания и продвижения туристических продуктов в рамках проекта.

Для достижения цели здесь
необходимы усилия по концентрации потенциальных участников движения через
социальные интернет-сети и исторические клубы; возможно – через образовательные
учреждения.

Главным «стационарным» проектом,
использующим (и одновременно поддерживающим) данную группу мифов должна стать
деятельность Демидов-парка в Нижнем Тагиле.

Огромное значение имеет
продолжение и расширение театрализованных сцен в Невьянской башне; желательна
организация аналогичных интерактивных предложений в Реже и Алапаевске; в
Верхотурье возможна «эксплуатация» образа Максима Походяшина.

Важным элементом репрезентации
мифов данной группы является деятельность машин и механизмов – соответственно,
использование действующих (или хотя бы тех, которые можно «трогать руками»)
моделей, демонстрационных залов, образцов и т.п. должно стать приоритетом во
всех проектах, связанных с горнозаводской цивилизацией. В Невьянске к такого
рода знаковым проектам относится опция чеканки монеты. В Алапаевске такую роль
может выполнить эксплуатация в туристических целях узкоколейной железной
дороги; в Качканаре – экскурсии на карьер с хотя бы минимальными возможностями
для посетителя поучаствовать в добыче (сесть в кабину экскаватора, можно
списанного, неэксплуатируемого; загрузить собственноручно лопату руды в вагон и
т.п.)

2. Мифы архетипа «Камень».Мифы, соответствующие архетипу «камня» также могут быть соотнесены с группой
имиджевых ресурсов под условным названием «Горнозаводская цивилизация», однако
они составляют особую подгруппу. «Камень» связан с магией, тайной, удачей
(удачной находкой). Наилучшим образом данная мифология отражена в сказах
Бажова. Мифы камня связаны, в первую очередь, с Мурзинкой и Режем; свой вариант
мифологии («золотари») представлен в Качканаре.

Основные литературные
произведения, репрезентирующие данный миф: сказы Бажова, роман-фэнтези С.
Алексеева «Сокровища валькирий», эссе Майи Никулиной «Камень. Пещера. Гора»,
отчасти роман О. Славниковой «2017».

Важным «инструментом» поддержки
мифологии «камня» являются интерактивные мероприятия, в ходе которых участникам
предоставляется возможность найти свой камень (интерактивные
экскурсии), а также символически посмотреть на мир сквозь магический
уральский камень (данная идея может быть реализована как в музеях, так и в виде
памятников в городах проекта).

3. Мифы архетипа «Мастер».Мифы, связанные с образом мастера, нередко переплетены с образом «камня». Причем,
«камень» обычно увязывается с удачей, а «мастер» – с упорством,
целенаправленностью. Образ мастера смыкается с образами первооснователей
городов (см. ниже) и даже, в некоторой степени, первопроходцев.

Основные литературные
произведения, репрезентирующие данный миф: сказы Бажова, эссе Майи Никулиной
«Камень. Пещера. Гора»

В настоящее время мифология
мастерства для туристов связана, в основном, с пассивной деятельностью (покупка
сувениров). Необходимо внедрение активных видов деятельности – курсов,
мастер-классов и т.п. В наилучшей форме данный вид деятельности представлен в
гончарных мастерских в селе Нижние Таволги.

Возможен вариант экспресс-курсов
(от двух до нескольких дней) обучения тому или иному виду мастерства.
Проживание в районе обучения должно совмещаться с отдыхом. При позиционировании
данного туристического продукта можно и, наоборот, предлагать отдых в районе с
благоприятной экологической обстановкой, совмещённый с обучающими программами.
По итогам курсов обучающийся должен быть уверен, что овладел основами
определенного мастерства (керамика, вышивка, лозоплетение и др.) и в состоянии
самостоятельно изготовить изделие. Помимо собственноручно изготовленных
изделий, обучающийся должен получать официальный диплом.

В наибольшей степени необходима
поддержка мифологии мастерства в Верхотурье. Здесь она может опираться как на
житие Симеона Верхотурского (как известно, шившего горожанам шубы), на традиции
рукоделия сестер Покровского монастыря и, разумеется, на деятельность
современных мастеров.

4. Православные предания.Локальное значение имеет православная мифология – в первую очередь, связанная
со святыми Симеоном Верхотурским, Елизаветой Федоровной, блаженным Косьмой
Верхотурским, религиозными подвижниками 20-го века и др. Канонические формы
религиозных мифов отражены в соответствующей религиозной литературе.

Менее жесткую форму имеют
современные мифы о старообрядцах. Разработка культурной темы старообрядцев
проводится силами местных музейных сотрудников в Невьянске. Данная тематика
заслуживает дальнейшей разработки.

5. Поперечность. В ходе
семинаров были выявлены еще несколько мифов, не рассматриваемых на этапе
подготовки и потому не внесенных в анкеты.

Важнейший цикл мифов связан с «поперечностью»,
необычностью характеров героев территории проекта, поступавших «не как все». Поперечность
характеров героев указывалась в устных сообщениях экспертов в ходе семинаров в
разных городах проектов. В контексте поперечности упоминалась поездка
Артамонова на велосипеде в Петербург, открытие дороги Артемием Бабиновым,
деятельность различных руководителей городов во второй половине 20-го века, и
до наших дней, и др.

Сама по себе поперечность,
однако, не является сильным концептом. Она служит для выделения знаковых фигур
из общей массы (личность становится легендарной благодаря «поперечному»
характеру, ее запоминают), но не наполняется содержанием (помнят, что ДЕЛАЛ, но
не помнят, что СДЕЛАЛ). В связи с этим характерна наблюдавшаяся в Качканаре путаница
экспертов в приписывании важных для города дел то Канделю, то Гикалову.
Выявленные благодаря «поперечности» знаковые фигуры должны быть переосмыслены
как носители более широких, архетипических образов.

6. «Градотворение».Качканар – точка бытования специфических мифов основания города (по
сути, творения). Свои параллели «творение городов» имеет в деятельности
основателей практически всех уральских заводов. Но наиболее выражена данная
мифология, естественно, в наиболее молодом из городов проекта.

Данная мифология предоставляет
широкие возможности для интерактивных мероприятий, символически повторяющих
деятельность первооснователей городов: символические пуски плотин, заводских
машин, закладки камней и т.п. Даже земляные работы могут быть переосмыслены как
повторение пути основателей города. Возможна организация более экстремальных
вариантов с временным проживанием в жилищах, стилизованных (от старинных лесных
балаганов до качканарских палаток) под жилье первопоселенцев соответствующей
эпохи.

7. Первопроходцы.
Отдельный пласт составляют мифы о первопроходцах – в первую очередь, Ермаке и
Артемии Бабинове.

На современном этапе поддержка
данных мифов наиболее адекватным образом может быть реализована через
маршрутный туризм – в первую очередь, пеший и водный (на некоторых участках
возможно передвижение по маршруту Ермака) – а также другими видами транспорта в
районах, примерно соответствующих траектории перемещения Ермакова войска и
Бабиновской дороге.

8. Локальные мифы.Практически каждый населенный пункт имеет свои «страшные» мифы, связанные с
представлениями о магическом действии определенных фигур (легенды «о черном
альпинисте»» и т.п.), зданий («дома с привидениями») и т.п. На территории
проекта ярким примером такого рода мифа является легенда «о белой Тане»,
привязанная к советской скульптуре девочки на территории бывшего пионерлагеря
под Верхотурьем (Актай). Данные мифы – типовые, и потому едва ли могут
выполнять роль знаково-символического выделения территории из ряда прочих, и,
следовательно, для проведения целенаправленного брендирования. Тем не менее,
они выполняют важную роль «оживления» территории и очень важны как
вспомогательные мифы («изюминки») при продвижении конкретных локусов на
территории проекта.

 

 

 

 

Основные выводы

На основе проведённого анализа
имиджевых ресурсов территории проекта в целях разработки туристического бренда
городов Свердловской области можно сделать следующие выводы.

Данная территория обладает
достаточными имиджевыми ресурсами для дальнейшего туристического брендирования;
эти ресурсы разнообразны и дифференцированы. В качестве ключевых архетипов
выделены архетипы камня, металла и
мастерства.

Распределение имиджевых ресурсов
на территории проекта довольно неоднородно; их наибольшая концентрация связана
с ареалом Нижний Тагил – Невьянск (миф горнозаводской цивилизации) и с ареалом
Верхотурье – Меркушино (образ-архетип сакральности/святости). В целом отдельные группы имиджевых ресурсов размещены на
территории проекта хаотично. Уже ставшие стереотипамигеографические «столицы» отдельных тематических групп ресурсов (Нижний Тагил – «столица»»
горнозаводской цивилизации, Верхотурье – духовная столица и т.п.) не являются
абсолютными. Это делает неэффективным закрепление той или иной функциональной
или символической роли за отдельными участками территории проекта. Напротив, территория проекта содержит потенциал для
организации сетевых туристических
маршрутов и проектов, причем, каждое место содержит ресурсы почти во всем
ключевым тематическим группам.

Информационная связность городов
проекта не является сплошной, в ней есть очевидные «дыры»; при этом
информационным «мотором» всей территории является Екатеринбург. В совокупности
с остальными факторами туристического брендирования (включая инфраструктурный
фактор) очевидно, что Екатеринбург должен быть включен в дальнейшем в проект.

Большинство имиджевых ресурсов
территории проекта в основном совпадают с таковыми смежных территорий
Свердловской области. Это касается, в первую очередь, района реки Чусовой (миф
о Ермаке, миф горнозаводской цивилизации), а также мест, связанных с бажовским
мифом (территории к югу и востоку от Екатеринбурга). Представляется
целесообразным их включение в дальнейшие брендинговые проекты.

Миф царской семьи, столь важный в
контексте российской истории Нового времени, является органичной составляющей
имиджевых ресурсов территории проекта, привлекательной как для внутреннего, так
и для въездного туризма. В то же время печальная судьба семьи Романовых,
связанная именно со Свердловской областью и, шире, Уралом в целом (начиная со
ссылки в Ныроб одного из бояр Романовых еще до воцарения этой династии), делает
данный ресурс амбивалентным, неоднозначным – что следует учесть в разработке
концепции брендов.

Территория проекта является ключевой для понимания Свердловской области
и, возможно, всего Урала как целостного региона-образа, характеризующего
индустриальный миф европейского Нового времени (в отличие, например, от
Центральной России или же Русского Севера, тяготеющих к образным репрезентациям
русского средневековья, вне зависимости от особенностей их дальнейшей истории),
несмотря на то, что сам индустриальный тип развития как доминирующий остался в
прошлом. Это означает, что именно на территории проекта важна брендинговая
развёртка индустриального мифа (горнозаводская цивилизация) в контексте России
в целом – поскольку на территории России нет более такого целостного кластера
региональных образов индустрии (текстильные районы ареалов ранней
индустриализации все же не являлись источниками столь ярких образов и мифов,
как горнозаводская промышленность). Следует учесть также брендинговый опыт
аналогичных типовых районов тяжелой/горнозаводской индустрии других стран (Швеция,
Германия, Франция, Великобритания, США и др.). Речь может идти также об органичном
развитии индустриального туризма во всех его формах с интенсивным включением в
современные международные институции, ориентированные на индустриальный туризм.

Территория проекта, очевидно, фиксирует в контексте её имиджевых
ресурсов фундаментальные архетипы движения, колонизации, пути – характерные
и для Урала в целом. Это образы-архетипы именно Нового времени, Модерна –
следовательно, дальнейший брендинг данной территории должен быть направлен на
выражение выделенных архетипов. Территория проекта носит следы интенсивной
русской колонизации последних четырех веков; эти следы налагаются на предыдущие
аналогичные слои других, предшествовавших и сопутствовавших русскому народов.
Если учесть, что эпоха глобализации и Постмодерна во многом основана на культуре
и образах номадизма, кочевничества, перемещения, опирающегося на новые виды
транспорта и чётко отражённых в бурном развитии различных видов туризма, то
обоснованность репрезентации концептов пути и движения в разработке брендов
изученной территории становится очевидной вдвойне.

Выделенные в результате анализа
ключевые архетипы исследованной территории тесно связаны с концептами энергии,
мощи, силы, брутальности, коррелирующими с древним сакральным мифом горы.
Вместе с тем эти брутальность и мощь должны быть «окультурены», «отшлифованы»,
опосредованы в соответствующих брендах, направленных на туристское развитие
территории.

 

 

Заключительные положения доклада

Я постараюсь ввести некие
заключительные положения, выводы, которые не являются окончательными, а
являются поводами для дальнейшего обсуждения. С моей точки зрения, понятие
геокультурной региональной политики важно для понимания той ситуации, в которой
традиционная региональная городская политика не закрывает все то постоянно
расширяющееся поле социокультурной деятельности, где происходит становление
новых процессов и стратегий трансформации городской культурной среды. Важно также
то, что наследие, которое мы имеем в городе, является как визуальным, так и не визуальным
(чаще всего – вербальным); соответственно, необходимо понять, что в
геокультурной политике и геокультурном брендинге города существуют визуальные и
не визуальные стратегии, очень важно их соотносить друг с другом. Наконец, геокультурная
региональная политика и геокультурный брендинг территорий направлены не на
материальные объекты, а на людей и события, связанные с этими людьми, которые
преобразуют городскую среду и городские ландшафты. Большое спасибо за внимание.

 

Евгений Ясин:

Спасибо. Три
вопроса, если есть желание. Выступать мы будем потом.

 

Надежда Замятина:

Докладчик
говорил об объектах культуры в очень традиционном советском понимании. Где в
таком случае граница культуры и не культуры в городе? Входят ли, например, урны
в виде зонтиков в Верхнем Волочке в пространство культуры? Где границы
культуры? Вторая часть вопроса: вполне может быть, что для города эти зонтики –
это элемент бренда, а население их совсем не воспринимает, как Марата Гельмана
в Перми. Ведь может быть несколько пространств культуры в городе? Обязательно
ли нужны сплочение и интеграция, или может быть много геокультур одного и тоже
города?

 

Дмитрий
Замятин:

По поводу
зонтиков в Верхнем Волочке: с моей точки зрения, урны в виде зонтиков – это
культурная среда, согласен. Второй момент, связанный с множеством геокультур: я
просто об этом не сказал, но на одной территории может быть несколько
геокультур. Может быть, даже не замечающих друг друга или находящихся в
конфликтных отношениях, или в отношениях симбиоза. Для понимания городской
среды важно, с кем мы имеем дело, с какими геокультурами, стратами,
сообществами. Они могут друг друга либо видеть, либо нет.

В пространстве мегаполиса, как
правило, множество сообществ, которые не замечают и не видят друг друга. Это
можно сравнить с почти постоянной ситуацией на центральной улице большого
города: огромное количество людей, толпа, люди не замечают друг друга, когда
идут, они даже взгляд не бросают на соседа, идущего мимо. Точно так же
сообщества не видят друг друга. То же самое с различными этническими
диаспорами, которые часто, как бы, невидимы, незаметны в городе, но это
огромные сетевые сообщества, которые работают без перебоя.

 

Надежда Замятина:

Обязательно ли
сплочение территориальных сообществ?

 

Дмитрий
Замятин:

Я думаю, что на уровне больших
событий предполагается все-таки некая солидарность, которая для городов размера
Москвы и Лондона очень проблематична. Но на уровне городов до 500 тыс. человек,
а может быть, и до 1 млн. чел. (имею в виду наши демографические параметры и
контексты), я думаю, такая солидарность должна объединять большинство сообществ
в данном городе. Например, город Воронеж, где около 1 млн. Мне кажется, там
солидарность в рамках ключевых социокультурных стратегий и событий необходима.
Когда я был в Воронеже в августе 2014-го года, я видел, что такая солидарность
здесь нужна. В Воронеже начата уже «мягкая» культурная революция, по примеру «гельмановской»
в Перми, с учётом этого важного опыта.

 

Евгений Ясин:

А где эти урны
там – влево, или вправо от дороги?

 

Надежда Замятина:

Влево, если
смотреть на Петербург.

 

Евгений Ясин:

Спасибо.
Александр Аркадьевич, теперь вам слово.

 

Александр Высоковский:

Я с
удовольствием продолжу тему, которую поднял Дмитрий Николаевич. В частности,
подчеркну полную справедливость тезиса, высказанного в конце, о том, что, конечно,
развитие городов, а особенно малых городов, это развитие сообществ, и вклад в
эти города, и политика развития этих городов – это политика вклада элиты,
живущей там. Тех, кто должен дальше что-то сделать. Для меня важным здесь и
принципиальным является вопрос, почему этого не происходит, почему это не
получается, когда нет в аудитории людей, которые бы оспорили этот явный,
правомочный тезис. Получается, что тезис сам по себе, а реальность, в которой
мы живем, и не только в этой стране (что можно было бы отнести к особенностям
системы управления территориями или геополитическим факторам), но и во многих
других чудесных странах так устроена, что есть недостаток вклада в людей. Это
носит точечный характер, что лишний раз подчеркивает необычность. Тема для меня
очень больная, как ни для кого из здесь присутствующих. Я персонально пострадал
в рамках этой пермской истории. Я разрабатывал правила землепользования. Генеральный
план, созданный при Черкунове и голландцах, был снесен с приходом нового
губернатора, который все вернул на круги своя. А с Черкуновым было все
по-другому, он все менял. Я был «живым укором» для этих голландцев. Там был «серый
кардинал» всей этой истории, Сергей Гордиев, именно он подвигнул Черкунова
пригласить голландцев и делать новый план, затеять всю эту культурную
инновационную историю, чтобы прославить. Он сказал, что никто в России не умеет
работать с городами, как наши западные коллеги, давайте их пригласим, и они все
будут делать. А я оказался чуть раньше в городе, потому что меня пригласил не
региональный уровень, а меня пригласил мэр города, Юрий Николаевич. Я для него
работал. Выяснилось, что на территории работают две команды, у нас разные
видения, и мы предлагаем немного разные стратегии, в том числе и культурную
стратегию развития. И Черкунов вместе с Гордиевым мне открытым текстом сказали,
что либо я работаю на голландцев, либо то дело, которое я делаю, не состоится.
Я как честный человек сказал, что, конечно, я сделаю правила землепользования
застройки. Я ее сделал, она была хорошо принята. Все, что я наработал, было
сметено. А мораль здесь простая. И Черкунов, и голландцы, и Гельман были внешними
людьми, которые, к моему огромному сожалению, точно знали, какой надо быть
Перми. Голландцы точно знали, что надо переделать все кварталы и сделать их,
как у них там, в Голландии. Они нас учили и то, и сё, рассказывали и про то,
как надо строить ландшафт. Гельман туда притащил Григоряна, который точно знал,
каким надо сделать музей и т.д. Устроили конкурс, который ничего не дал. А люди,
которые там жили, которые до этого пытались за копейки что-то сделать, чтобы их
услышать, были не интересны. Не было никого. Те ребята давили свое и думали
только о своем, предлагая свои решения. Мы все встали в глухую оборону, сделали
их такими сякими, им сразу указали их место, и не потому, что с ними провели
работу, и они не понимали, в чем речь. Автоматически, если я прихожу на
территорию и здесь начинаю работать, остальные становятся противниками. Этот
опыт наглядно продемонстрировал, что внешние инъекции, разговор, что надо
вкладываться, это разговор о том, что мы можем улучшить эти города, если будем
воздействовать извне. Мне кажется этот разговор, сколь привлекательным и ярким,
столь и бессильным, бесполезным. Не в той абсолютной манере, что его даже не
нужно заводить. Нет, нужны программы государственной, муниципальной поддержки,
фонды, частные инициативы, но не тогда, когда это выглядит торжественно, с
флагами, что мы спасаем город, поднимаем культуру, а когда работают сотни и
десятки фондов, которые раздают гранты любому малому сообществу, чтобы они
могли покрасить заборы, привести в порядок свои огороды, построить кафе. Эти
фонды не связаны с большой шумихой, это плоть и кровь экономики. Как это
сделано в той же самой американской экономике, когда люди могут заниматься
благотворительностью и не платить налоги. Это вполне эффективно работает.

История, которую нам рассказывали
английские специалисты, которые были здесь, упиралась в один простой факт, что
в один момент государственные и частные лица стали активно поддерживать малыми
грантами инициативы на стыке культурной деятельности, предпринимательства и
т.д. Не было бы такой поддержки, я бы сказал, в правовом плане не уникальной, а
сделанной с помощью широкого воздействия, ничего бы не происходило. Мне
кажется, как-то надо попробовать сегодня перейти к нашей бедной практике. Довольно
трудно именно из-за того, что не работают институциональные основы поддержки
местных инициатив, местных сообществ, людей, не существует правильно
организованных каналов, способов, которые бы поощряли, способствовали
привлечению инвестиций, не только финансовых, но и образовательных, культурных,
которые бы помогали людям в их реальной работе. Я понимаю, что города, особенно
малые, могут выглядеть и восприниматься как некрасивые. Я понимаю, что красота –
это нечто большее, чем художественное понятие. Но мне кажется, все-таки, что
любым таким художественным жестом, любым правильно построенным зданием или
чем-то еще совершенно невозможно ограничиться. Города одновременно живут в
разных временах. Не только малые города, любые города в принципе живут
одновременно в нескольких временах – прошлым, памятью, повседневной жизнью,
сегодняшним проживанием, будущем, теми возможными трендами, которые с ними
могут случиться и не могут случиться. Эффективная политика и работа заключатся
в том, чтобы выхватить из этих разных времен нужные вещи, чтобы их совместить
здесь и сегодня. Поэтому важно сказать, что мы строим кафе в стиле барокко, и, как
образ, мне это не нравится. Мне кажется, Евгений Григорьевич, что было бы
хорошо, если бы это кафе построил человек, там живущий, и сделал это в
современном стиле, не из своего прошлого или мирового прошлого, а из будущего,
выхватил кусочек будущего этого города и приблизил его к повседневности. А то
как-то мы все время обсуждаем эти вещи и привыкли акцентировать внимание и
делать ценностью то, что было в прошлом. Все время есть момент, что у нас не
изжита манера того, что хорошо то, что было раньше. Отсюда с такой легкостью
воспринимаются «Старые песни о главном», весь этот «совок», который моментально
выплескивается. Такое ощущение, что нашей культуре не хватает именно
устремленности в будущее, в ценности будущего. Не как декларация, что оно будет
хорошим, а как практическое, конкретное отношение к будущему, привнесение в
сегодняшний день ценностных смыслов будущего. Именно их надо считать важными и
интересными, с ними идентифицируется молодежь, на них реагирует большинство
людей. Это мы за статистические образцы считаем, что эта культура хорошая, а когда
появляются другие образы и стереотипы, для нас они не очень привычны. Спасибо.

 

Евгений Ясин:

Спасибо. Мне,
как раз, кажется, что то, о чем мы говорим, связано с тем, что мы ищем способы
пробудить людей, которые не имеют этой культуры. Не случайно же в промышленном
городе ничего нет. Я вспоминаю фильм «Маленькая Вера». Там есть железная дорога
как главная улица. С одной стороны завод, с другой квартал, и все. Моя мысль в
том, чтобы появились активные люди, которые знают, что у них в городе, в
местности есть какие-то заметные места, они хотят что-то добавить, у них
появляются особые взгляды, эти люди являются патриотами города, им не все
равно. Один из факторов – это красота, уют. Может, есть какой-то такой
оригинальный современный проект, который будет их притягивать, я не возражаю.
Но, с моими старомодными взглядами, я могу назвать еще один проект. Я хочу
взять г-на Белых, поехать и договорится о том, чтобы они построили кафе в виде церкви,
которая у них стоит на главной улицы в Кирове, потому что туда после восстания
1861-го года было создано 60 тыс. поляков. Некие следы остались, там видно, что
другая конструкция зданий. Кроме этого, только небольшое здание музея
Александра Грина, который поляк по происхождению. Что-то такое. Я это связываю
с тем, что мы привносим извне, потому что это другие культуры. У нас своей
культуры сегодня нет. Можно принести что-то из Москвы, Питера, еще пары
городов. Но цель в том, чтобы после этого пришли туда люди, которые там
родились, и спорили, использовали это как место для реализации своих проектов,
чтобы у этого города появилось собственное лицо. Даже когда вы садитесь в
открытое кафе летом, там так приятно, там видна кремлевская стена, там очень
уютно. Они нашли подход. И другие подмосковные города. Подольск, Ногинск. Я не
знаю, что там есть, может, пара храмов, и все, наверное. Они перестали быть
центром привлечения внимания. Надо зародить внимание.

 

Николай Прянишников:

Вы замечательно все сказали. Когда я
готовился к этому мероприятию, я прочел текст костромского доклада. По нему у
меня есть некоторые возражения. Сейчас на этом обсуждении мои подозрения подтвердились.
Я был смущен частотой использования естественной у географа приставки «гео». Но
под тем, чем Вы закончили свой доклад, я подписываюсь двумя руками – надо
работать с местными сообществами. Это важно для всех городов, но особенно
актуально и важно, что посильно в городах малых. Я занимаюсь именно
технологиями работы с такими локальными сообществами, и более пяти лет читаю
курс по этой теме в Московской высшей школе социально-экономических наук. Но не
все в этом вопросе так просто. Поясню свою мысль простым примером. В советские
годы мы с Александром Аркадьевичем работали архитекторами в ЦНИИЭП им. Б.С.
Мезенцева, проектном институте, который строил по всей стране. В то время существовала
практика: если где-то возникали социальные проблемы, то их преодолевали строительством
общественного здания клуба или больницы. То есть, власть говорила с людьми на
языке подарков, даров, которые должны были затыкать какие-то дыры,
несостоятельность местной экономики. Сейчас этот подход в англоязычной
литературе получил название «белых слонов». Там же доказано, что эта технология
больше не работает, она неэффективна. Можно сказать, что мир перешел к более
тонким гуманитарным технологиям, переходя от «харда» к «софту». Мне кажется,
что в данном случае геобрендинг – это «хард», в то время как работа с
локальными сообществами – «софт». Мы можем утверждать, вступая в оппозицию к
известной мысли Вернадского, что культурой обладает не земля, а более
неуловимые субъекты – местные сообщества, которые были сильно повреждены в
нашей стране, а многие и совсем разрушены. На наше заседание я приехал с
конференции в Мосгорархиве, где моя подруга Галина Николаевна Ульянова, доктор
исторических наук, попросила меня выступить с рассказом о моих предках, которые
во время войны 1914-го года организовали небольшой лазарет в приходе церкви
Троицы, что на Грязях, на Покровке. Я довольно плотно изучил эту тему и могу утверждать,
что мы утратили возможность слаженно взаимодействовать на уровне соседства,
прихода. Я просто не представляю, как бы мы действовали в подобной ситуации
сегодня. Нам сегодня будет трудно актуализировать формы локальной кооперации,
которые опирались на эффективно действовавшие в то время институты (приход,
фирму, кооперации предпринимателей, врачебные практики). Очень важно, что у
прихода был опыт, совместные практики, эффективно работали собрания, где были
неформальные отношения. По общему сигналу начинали отчислять эти деньги. Купечество
умело органически решать проблему, которая тогда возникала. В то же время, я
позволю себе не согласиться с высказыванием моего друга Александра Аркадьевича
Высоковского. Единственного правильно пути в процессе городского развития не
существует. Если нет внешнего агента развития, то развитие не получается, или
осуществляется с трудом. Если есть только внешний агент, то оно тоже встречает
сопротивление местных сил и замедляется. Должен соблюдаться баланс внешнего и
внутреннего. Жаль, что Дмитрий Борисович Зимин уже ушел, мы с ним встречаемся
на купеческих мероприятиях. Так вот, из истории отечественного
предпринимательства известно, что купцы ездили в Европу за образцами. Надо было
очень хорошо изучить эти образцы и сделать так, чтобы отечественная продукция
была не хуже. В этом смысле все объекты делались немного «на вырост», они были
более красивые, чем простые рутинные вещи. В этом смысле, очень правильны и
название семинара, и его организация, за что низкий поклон Евгению Григорьевичу
Ясину. Мне кажется, что обществу и сообществам катастрофически не хватает
идеала того красивого малого города, который должен быть. Проблема идеала есть
и у иностранцев. Такой пример – городок, который был сделан под эгидой принца
Чарльза в Великобритании. Архитектура мне не очень нравится, не очень мне
близка, но цвета, которые формируют разные архитекторы, являются соразмерными
человеку, небольшим группам соседей, а общественные здания все «заточены» на
организацию коммуникации на местном уровне. В этом смысле, это очень трудная,
тяжелая и, главное, не быстрая работа. Это не «стрельба по площадям». У нас есть
несколько дефектов. Это, с одной стороны, склонность во всех проблемах,
решениях склоняться к силовым методам, а не к работе со сложными образованиями.
Мы их не схватываем. Поэтому требуется широкомасштабное обучение, особенно в
регионах и локальных центрах.

Как ни зайдешь к управленцам, все они требуют очень быстрого эффекта,
быстрых и весьма результативных решений. Понимаете, красота таким кавалерийским
наскоком как-то не получается. Мне кажется, что у нас есть институты
реставрации памятников архитектуры, усадеб и прочих вещей. Требуется институт
реставрации самодеятельных экономических единиц, домохозяйств, определенных кооперативных
единиц, чтобы у нас были такие образцы внутри города. Там каждая часть
действует на основе канонической логики жизни и существования. Поэтому мне
очень нравится, что Вы, Дмитрий, работаете с культурным символическим ресурсом.
Мы тоже всегда с ним работали. Но здесь есть опасность, потому что, по моему
опыту, у нас это есть и в политике, и в идеологии, мы не знаем разумных границ
или, как говорят, «удержу». У меня сын работает в фирме Кодак, они производили
пленку, и они же придумали цифровой фотоаппарат. Но подумали: «Зачем нам менять
технологии производства пленки, которая приносит большую прибыль, на работу с
новой «цифрой»?» И, в результате, проиграли. Теперь нет мировой компании Кодак.
Я часто работал с Таганрогом, где все перегибают палку. Если там родился Чехов,
то там от этой темы не увернешься. Названия кафе из пьес Чехова, сувениры с его
изображением. В этом смысле, в культурно-символической области мы сталкиваемся
с таким же перепроизводством символов и знаков, которое есть и в области
товаров. Я бы нашу работу, на этом семинаре, сделал более прикладной, посвятив
следующие встречи конкретным проблемам. Например, как мне кажется, основная
проблема, почему у нас все так плохо, связана с тем, что люди, о которых мы
говорим, исключены из практики принятия решений, они не участвуют в принятии
решений о том, от чего зависит качество их жизни, в том числе и красота городов.
Их, в лучшем случае, сегодня стали информировать, но этого уже мало. На дворе XXIвек, придумано много электронных технологий участия, которые с легкостью
расширяют социальные границы принятия решений. У нас же в голове, особенно у
чиновников и бюджетников, доминируют иерархические модели, которые являются
остатками второй промышленной революции, когда работали большие предприятия с
конвейерным производством. А у нас сейчас третья промышленная революция, когда
ценности автономности и дисперсии становятся более важными. И если мы в этом
отношении не сделаем шага к переходу управления городами и создания их красоты
совместно с людьми, к тому, что называется партисипативным управлением, мы не
будем тренировать те навыки, которые могут нам понадобиться. Это очень важно
осознать. Об этом уже говорят эксперты. И главное – чтобы наверху это тоже
понимали, потому что это требует смелости, которая у прошлого губернатора
Пермского края Черкунова была, я его за это уважаю. А у других губернаторов больше
стремление «не высовываться». С такой управленческой позиции первых лиц,
красоты российских городов нам не увидать.

Приложение 1

ИГРА В ГО[8] ИЛИ
ЗАЧЕМ ВКЛЮЧАТЬ ГОРОДА?

(ОТ ГЕОКУЛЬТУРНОГО БРЕНДИНГА К ПРОГРАММАМ
ПОДДЕРЖКИ ОБЩЕСТВЕННЫХ ИНИЦИАТИВ)[9]

Новое направление, представленное
нам уважаемым докладчиком Дмитрием Николаевичем Замятиным, предполагает
развитие пространственной политики и брендов, привязанных к конкретной
территории. В последние годы это направление стало популярным, притом не только
у географов, но и у некоторых представителей региональных администраций. Так
что, тема доклада, безусловно, весьма актуальна, так как претендует на рынок консультационных
услуг по развитию территорий. Однако сама методология подхода вызывает
некоторые вопросы, а иногда и недоумения.

Прежде всего, о самой системе
понятий. На мой взгляд, добавление к существующим, весьма распространенным и
достаточно сложившимся понятиям прилагательного «геокультурное» кажется
избыточным и, по меньшей мере, требует аргументации. Мы можем провести
маленький эксперимент, зачеркивая в тексте это слово. В результате практически
не получим потери содержания. Значит, оно избыточно. Более того, такое понятие
как геокультурный брендинг территории имеет дефект «масла масляного», так как
гео – земля, а территория – часть земной поверхности.

Более существенно, что в
современной науке происходит смещение внимания с объектных
материально-естественных систем (с которыми имеет дело география) на
субъектные, популяционные, какими являются сообщества, с описания вещей на их
создание, сотворение. Однако будем реалистами, условий в стране для поддержки
такой низовой активности, тем более в малых городах, сегодня еще не существует,
она еще должна быть создана.

NB: Иммануил Валлерстайн, который ввел
понятие геополитики, рассматривал свою ситуацию, когда от описаний развития
геополитики следует переходить к ее трансформации. Причем, интересно, что если
в 50-е годы культура скорее рассматривалась как барьер для модернизации,
то после 90-х она стала пониматься как инструмент модернизации. Научиться
работать с культурой, умение использовать её как инструмент означает понимание,
как работать с традицией, как увязывать модернизацию с неизбежной реакцией на
неё – архаизацией (см. рис.1.).

Рефлексия традиции

Если западный тип рациональности
основан на конструктивном (искусственном, проектном) отношении к традиции, её
рефлексии и конструированию [1], то в России сохраняется сакральное отношение к
ней, а значит, работа с традицией требует специфических навыков и умений.

В конструкциях: «прошлое –
настоящее – будущее» и «Древность – Средние века – Новое время» наше общество
«зависает» в прошлом, и этому процессу усиленно помогает сфера учреждений культуры
(особенно музеи и библиотеки).

Территориальный маркетинг и конкуренция городов.

2. Необходимо работать с местным сообществом, возвышая качество и
разнообразие жизни с помощью капитализации культурно-символических ресурсов
места. Не отвлеченное собирание «фишек» места, а работа с местными
особенностями, имеющими потенциал (проектную составляющую) развития.

3. О культурно-символическом

Бренд города – его конкурентная идентичность (Anholt, 2007). Такое
определение бренда открывает двери экономическому подходу к культуре и
рассмотрению её как индустрии, отвоевывающей позиции на рынке внимания. Беда
состоит в том, что многие учреждения отстаивают своё право оставаться на уровне
примитивного ремесленного производства услуг, приводящих к повсеместной архаизации
сознания сообщества.

Рис.1. Смещение акцентов по Валлерстайну

Перебор в символической области – это хроническая болезнь отечественных
специалистов по территориальному маркетингу. Ярким примером является
недовольство молодежи преувеличенным культурным предложением чеховской темы на
рынке культурного предложения в Таганроге. Условно говоря, «главный герой»
места «зажимает» возможности развития рядовых представителей сообщества.

Консультанты по брендингу часто ищут не там, где нужно, а там, где «светло»,
раскручивая и без того раскрученные бренды. В то время как развитие состоит в
акцентировании малоизвестного, которое соответствует интересам и ожиданиям
сообщества или целевым группам, элитарным ожиданиям.

Наконец, бренд города формируется через систему стратегических действий,
постановку целей, налаживание коммуникаций и пропаганду ценностей (Zenker and
Broun, 2010).

Примеры визуальных интервенций в
городах: «Ангел» Анхима Ханыкова в Коломне на стене дома, ждущего реставрации,
служит для привлечения внимания к проблеме, стрит-арт на лестнице в Южной
Корее, где изображены рыбы, привлекает внимание к этому месту, гуманизируя его.

Рис.2. Примеры двух художественных интервенций (Коломна и Южная Корея).

 

ТАБЛИЦА 1. МАТРИЦА УЧАСТИЯ:
ПРОЕКТНЫЕ СТАДИИ

УРОВЕНЬ ПРИЧАСТНОСТИ	ИНИЦИАТИВА	ПЛАН	ИНСТРУМЕНТЫ	ПОДДЕРЖКА
САМОПОМОЩЬ	1. Сообщество действует само	2. Сообщество планирует само	3. Сообщество само выбирает инструменты	4. Сообщество само оказывает поддержку
ПАРТНЕРСТВО	5. Совместные инициативы В и С	6. Власть и сообщество совместно планируют, проектируют	7. Совместный выбор инструментов	8. Совместная поддержка
КОНСУЛЬТАЦИИ	9. Власти начинают действовать после конс-ций с сообществом	10. Власти планируют после конс-ций с сообществом	11. Власти подбирают инструменты после конс-ций с сообществом	12. Власти оказывают поддержку после конс-ций с сообществом
ИНФОРМАЦИЯ	13. Самостоятельная инициатива Власти	14. Власть сама планирует и проектирует	15. Власть сама определяет инструменты	16. Власть сама оказывает поддержку

 Пример городского активизма на пути к прекрасному городу.

«НЕВЕРОЯТНО СЪЕДОБНЫЙ ТОДМОРДЕН» (TODMORDEN), ЛАНКАШИР, ВЕЛИКОБРИТАНИЯ, НЕДАЛЕКО ОТ
МАНЧЕСТЕРА

Рис. 3. Пример тематического преобразования малого города

Рис. 4. Конкретные действия формируют конструктивный брендинг

 

«Невероятно съедобный Томорден» – пример работы на минимальных
инвестициях. Он показывает, что это последовательная и систематическая работа.Второе – это примерконструктивного брендинга – развития бренда через
систему практических действий.

Последовательность действий:

Первая стадия: рождение идеи внедрения плодовыхрастений во все ключевыеточки города с помощью«партизанского» садоводства;

На второй стадии обсуждение с Советом Тодмордена возможности выращивать
растения на общей земле, в результате чего аренда была уменьшена с 107 до 10 фунтов;

На третьей – ВОЗНИКЛА КАМПАНИЯ, поощряющая людей заниматься сельским
хозяйством (опираясь на ШКОЛЫ);

Эффекты от проекта (КРАСОТА!):

•             Улучшение
физической среды позволяет жителям гордиться своим поселением, а значит,
оказывать поддержку дальнейшим инициативам;

•             РАСТЕТ
РЫНОК местных ПРОДУКТОВ питания, а ЦЕНЫ ПАДАЮТ;

•             СОКРАЩАЕТСЯ
ВАНДАЛИЗМ в садах (плоды есть у всех, все включены);

•             Сады
были размещены в КЛЮЧЕВЫХ МЕСТАХ поселений, с ними были связаны ИСТОРИИ
(Культурно-символический ресурс);

•             Увеличился
поток туристов – возросла прибыль горожан;

Результаты программы:

•             + 600
плодовых деревьев;

•             Объединено
50 местных птицеводов (Карта яйца, фестиваль яйца);

•             + 5
других поселений в Великобритании, в том числе одно в Гранаде (Испания);

•             Практика
совместного делания повысила значимость места и его дружелюбность.

•             Возник
взаимный культурный обмен между селом и городом.

Начиная с еле заметного вмешательства, мы строим СОВМЕСТНЫЙ С ЖИТЕЛЯМИ
ЯЗЫК ИЗМЕНЕНИЙ, как дорожную карту будущих шагов, как плодородное основание, в
котором мы нуждаемся для более широких изменений поведения, нового культурного
предпринимательства и участия граждан в развития своих поселений.

ИНИЦИАТИВНОЕ САДОВОДСТВО НА ФРУНЗЕНСКОЙ НАБЕРЕЖНОЙ МОСКВЫ.

Рис. 5. Отечественная садовая инициатива.

 

В Москве был создан сад Травникова, занимающий 0,27 га.

Первоначально он был создан в 50-е годы Павлом Ивановичем Травниковым в
виде САДА РОЗ. Правда, из-за вандалов он перешёл на ирисы и стал
селекционером. Как правило, Павел Иванович дарил цветы детям (на 1-е сентября),
пытаясь укрепить связь с местным соседством.

В 1989-м году сад стал легальным, получив статус ООПТ.

 

Рис. 6. История сада Травникова.

После смерти П.И.Т. за садом присматривала местная жительница, но в 90-е
он был забыт и заброшен.Несколько
лет назад ребята и учитель биологии из соседней школы обнаружили  его,
создав «кружок» и активно вовлекая в него жителей и активистов. Это площадка
для встреч (маркеты, соседские чаепития). Сообщество объединяет угроза
постройки рядом гостиничного комплекса.Это САД С ИСТОРИЕЙ и место, где рождаются новые экскурсии.

Это САД ХОРОВОГО ПЕНИЯ, хор собирается и в зимнее время на иных площадках
для встреч.

•             Сад
закрытый, но он открыт для всех по субботам с 13 до 17 и в воскресенье с 12 до
13.30, можно прийти посмотреть или помочь ухаживать за садом.

•              

СРАВНЕНИЕ СЛУЧАЕВ	СЪЕДОБНЫЙ ТОМОРДЕН ОТКРЫТЫЙ	САД ТРАВНИКОВА ЗАКРЫТЫЙ
Старт: рождение идеи	Проект на основе интерпретации идеи, на основе технологии	Случайная спонтанная личная инициатива
История: преемственность	Сохраняется, механизм воспроизводства	Проблемный период заброшенности
Масштаб	Пригородный городок	Центр, соседство
Поддержка	Совет, жители, ассоциации	Активисты, признан ООПТ
Истории	Да	Да
Расширение, Инновации	Создание сообщества яйцеводов, праздник яйца, огород на крыше, Хаб еды	Хор, экскурсии, Отсутствуют
Скрепление сообщества	Гордость за городок, экономика (туризм)	Сплочение для защиты
Распространение	Создание «шлейфа» сторонников	Остается исключением, «белой вороной»
Вывод	Устойчивое развитие	Требуется поддержка

Выводы:

1.                 Необходимо
переходить от «ремесленных» форм развития городов к индустриальным технологиям,
творческим индустриям;

2.                 Многие знания –
многие печали. Важно актуализируемое знание, т.е. такое, которое переходит в
действие;

3.                 Изучение
сообществ и планирование работы с ними;

4.                 Создание
института поддержки инициатив;

5.                 Формирование
идеала (например, в Великобритании таким образцом является Паундбери, город,
который построил Чарльз), стимулирование амбиций места;

6.                 Развитие
культуры участия занимает время, поэтому нужно начинать с использования простых
методов участия, в дальнейшем усложняя их, по мере накопления опыта и
уверенности участников;

7.                 Важно
организовать движения, планирующие красоту малых городов. Так будет намного
легче перейти от концепции (например, гуманитарной географии) к реальным
переменам, которые, безусловно, требуют разработанной и реализованной на
практике системы мер поддержки локальных сообществ.

 

Евгений Ясин:

Как раз ваша
коллега говорила про город, где она провела много времени. До тех пор, пока был
хороший мэр, у нее все получалось, потом произошла смена чиновников, и все
остановилось, по ее словам. Опять же, требуется смена людей. У меня убеждение,
что если вы будете следовать не только самому верху пожеланий о красоте, а если
вы будете следовать определенным гражданским порядкам, то тогда люди должны
выдвигать руководителей, которые их ведут. Вчера я слышал рассказ о новом Президенте
Индонезии. Человека, который выдвинулся из мальчишек в мэры одного города,
гораздо более мелкого, избрали мэром Джакарты, два года назад он стал известен
всей стране, и его избрали Президентом. Я мечтаю о том, чтобы у нас каждые два
или четыре года так было, чтобы избирали Президента, и у него были новые
качества. Это соединение власти, творческих людей, которые соревнуются, ищут
образы. Самое главное – создание определенное общественного отношения, чтобы
люди понимали, что это их жизнь. Что не обязательно ехать в Рим, а можно сделать
место, куда не стыдно пригласить гостей. Мне в Одессу не стыдно пригласить
гостей, в Москву тоже. Андрей Орлов мне описывал Чебаркуль, мне было бы стыдно.
Я был в городе Златоуст, с таким названием его надо было бы сделать
привлекательным. Там горы, сосны, и ничего. Там было три храма, католический,
православный и протестантский, и все снесли большевики. Перед музеем стоит
памятник Ленину, на другой стороне станция железной дороги, и все. Мне
понравилось обстоятельство, что мы приехали на завод, там был офицер в
отставке, который стал хозяином этого завода, там 80 человек, они много делают
памятной продукции. Там, скорее, архитектурный подход. Этот завод «Оружейник»,
там делаются памятные подстаканники, красивые вещи, это памятный знак
Златоуста, это их вековое искусство.

 

Реплика:

Но требуется
перепроектировать то, что они производят, потому что в этом смысле у нас
почему-то плохо проходят процессы модернизации наших управленческих структур. Очень
плохо идет модернизация в Москве, хотя пока надежда есть, но все это сложно
идет. Больше того, все вызывает сопротивление, потому что у нас народ устал
ждать, все утомлены. В этом отношении требуются еще какие-то приемы, на которые
нет ни средств, ни возможностей. Но там, где есть прорывы, возникает инициатива,
и ощущения совсем другие.

 

Евгений Ясин:

Мы с вами были
недавно в Костроме, в музее, где производятся льняные изделия. На меня это произвело
очень большое впечатление.

 

Николай Прянишников:

Но по
архитектуре это все за гранью добра и зла. Терем тоже. Со вкусом в нашей стране
явно какие-то проблемы. Я тут же откликнулся на ваш призыв, потому что в стране
просто катастрофа с художественным вкусом. А ведь работают тысячи
художественных школ. По-видимому, стоит обсудить их программы. Я согласен с
вами, я даже знаю формы, которые связаны с традицией. Они могут быть разделены
на две группы. Первая – это трансляция имеющихся образцов, а вторая – поддержка
живой традиции. С моей точки зрения, у нас сильны группы влияния, определяющие
традицию как тиражирование устаревших образцов, и очень слаба группа поддержки
живых традиций. Но с этим надо что-то делать. Нельзя заявлять, что мы бедные.
Либо надо закрывать лавочку, либо сохранять и охранять источники
воспроизводства жизненной силы страны, многие из которых находятся в малых
городах. Я не разделяю пессимизма, потому что на тех семинарах, которые я
провожу уже многие годы, на второй-третий день происходит перелом в настроении
и переход от архаики, стандартных решений к творчеству, которое, собственно,
для меня и определяет красоту российских городов.

 

Евгений Ясин:

Я так понял, что
народ рвется в бой. Если хотите выступить, пожалуйста.

 

Реплика:

А в Красном Селе
под Костромой вы были, оно же там недалеко стоит? Там была известная льняная
фабрика, она в жутком состоянии.

 

Николай
Прянишников:

Я рассказывал
это на форуме в Костроме. Я работал в маленьком городке под Костромой. Подумал,
что поеду, посмотрю на ювелирную фабрику, а там только что отреставрировали
шатровую церковь, войдя в которую я увидел реакцию нашего сообщества, которое,
как правило, осуществляет ее на все красивое, что у нас есть. Это были
естественные потребности. Что тут делать – не знаю. Это большая
психологическая, социотехническая проблема, при всем моем уважении к
академической науке.

 

Вопрос:

Я хотел бы
задать вопрос. И Дмитрий Николаевич, и последующие, когда говорили о некоторых
атрибутах города, которые создают этот геокультурный потенциал, ландшафт, имели
в виду объекты либо исторического, либо природного характера, либо совсем
досугового характера. Но мы понимаем, что город обращается к этим своим
качествам только после того, как решит главную задачу своего функционирования,
экономического смысла, производственную функцию. Когда раньше нечем было
похвастаться, города говорили, что они «город-труженик», «город-завод». В связи
с этим у меня возникает вопрос. Я все время пытаюсь услышать, чтобы в модели
геокультурного потенциала возникла производственная компонента. Вопрос
заключается в том, есть ли хорошие кейсы, где производственная структура была бы
органично вписана в культуру города, таким образом, чтобы она работала на эту
культуру, а не противопоставлялась ей, как это часто бывает, когда
производственная сфера вступает в противоречие. Интересно это было бы понять
для совсем новых городов. Мы приводим примеры городов, где эта культура выросла
исторически, мы ее теперь можем эксплуатировать и т.д. А новые города, которые
создаются здесь и сейчас, там сначала функционал закладывается. Как сделать
так, чтобы он сразу вписывался в культурное развитие, чтобы создавалась
локальная идентичность и т.д.? Меня этот вопрос сильно волнует, вписывание
производственной структуры, производственных символов. Ведь там есть своя
сакральность, как она вписывается в эту культуру?

 

Надежда Замятина:

Мы как-то
работали по Ямалу, и совершенно случайно рядом легли два графика. Первый –
количество экскурсоводов в местных музеях на душу населения, а второй –
поступления налогов от малого бизнеса. На вид они получились очень, парадоксально
похожи. Я убеждена, что эти явления действительно друг другу помогают, потому
что, зная конкретные города, знаю, как это происходит. Малый бизнес – это
проявление доверия к территории: люди верят, что в эту территорию можно вложить
деньги. А доверие обеспечивается культурой. Это два элемента, которые связаны. Особенно
это проявляется в молодых городах. Какое отношение к территории, когда говорят,
что «есть нефть – есть город, нет нефти – нет города»? Там нет уважения,
доверия к этой территории. А бизнес – это вложение в территорию. Если я
открываю фирму, значит, я верю, что это место будет жить и что оно принесет мне
доход. Тот же самый Губкинский, где изо всех сил делается доверие к территории,
украшаются исключительные даже для севера ледяные городки, но там и бизнес
развивается. С моей точки зрения, это глубоко связано. Если люди создают
ледовые замки, то этот город показывает, что он будет жить, это показывает, что
это город, где можно делать бизнес. Муравленко – классический пример
монопромышленного города. Там тоже делают фигурки изо льда, но это нефтяные
вышки. Дети нефтяников должны играть в нефтяные вышки. Местные жители – не
люди, а рабочий класс. Таким образом, когда завод закроется, место-то не
легитимировано для жизни, кто туда поедет, на север? То есть, нет доверия к
месту, которое обеспечивается производством. С моей точки зрения, они должны
идти вместе.

 

Дмитрий
Замятин:

Вы задали важный
вопрос. По поводу малого бизнеса: это, безусловно, один из индикаторов
социокультурного развития городской среды. Важна и в целом база
производственной, заводской культуры для российских городов, особенно на Урале
и за Уралом. Сужу по своему опыту изучения таких уральских городов как Златоуст,
Каменск-Уральск, Сатка. Пример Сатки очень интересен: маленький город с мощной
производственной культурой, куда вписаны замечательный музей при заводе и
замечательный Дом культуры (образец сталинской архитектуры, сейчас хорошо
отреставрированный), который строил директор завода в конце 1940-х — начале 1950-х
гг., предполагая, что он станет центром культуры для всего города. Такой вот
сталинский подход.

Но такие процессы идут медленно:
всегда есть лаг между началом функционирования города-завода, когда идет
наращивание производства, и некой рефлексией по поводу этого производства и
жизни «вокруг него». Эта рефлексия имеет временное протяжение, только со
временем проявляется в неких геокультурных основаниях в виде тех людей, которые
воспитывались на заводах (а их дети родились «при заводе»), у них есть
сознание, которое связано именно с этим производственным ландшафтом. Поэтому
требуется два-три поколения для формирования памяти такого производственного «места».
Мы получаем геокультурный «ответ» через 50-70 лет. Мы не можем сразу,
закладывая новую производственную базу, родить новую культуру, мы ее должны
нарастить. Но это не значит, что мы не можем рефлексировать по этому поводу,
что не могут быть новые культурные герои, которые начинают об этом мыслить.

 

Евгений Ясин:

При этом
интересный момент, что если вы проедете Золотое кольцо, то у вас не возникнет
ощущения, что там нет культуры, связанной с созданием производственных
мощностей. Я испытываю некий трепет от их красоты. Мы проехали Кострому,
Переславль, Ростов и т.д. Недавно мои родственники ездили. Там замечательные
города, там не надо никаких заводов. Вы же хотите производственные помещения.

 

Реплика:

Для многих же
это проблема. Капитализировать в свою культуру и капитализировать в свою
производственную базу. Та самая локальная идентичность складывается не только
по поводу храмов, церквей и т.д. Раньше Ярославль гордился тем, что там
синтезируется каучук, и там работает шинный завод. А где-нибудь в Магнитогорске
тоже гордились таким же заводом. В этом смысле, это тоже стержень, вокруг
которого происходит развитие, точно так же, как и вокруг этих культурных
комплексов. Но дело в том, что она болезненная, культура, связанная с
производством. Она каждый раз какая-то чужая, потому что культурные политики
игнорируют эту сферу. Там часто возникает противоречие между внутренним образом
горожан относительно своих сакральных мест и внешним рейтингом, предложением.
Условно говоря, Ярославль не будет писать в своем путеводителе про шинные или
моторные заводы, что ни сами про это не скажут.

 

Реплика:

Николай
Евгеньевич знает, мы с ним постоянные члены Комитета организации библиотечного
пространства. В прошлом году мы это придумали, и в этом году реализовали.
Владимировская область. Я там была два года назад, удивилась тому, что увидела.
Тема круглого стола была «Как вписывается культура в социально-экономическую
деятельность структуры региона». Я видела потрясающую музей-усадьбу, которая из
пепла восстала, благодаря инициативе местных жителей. Только местный бюджет,
собирал весь район, даже не обращались к региональному бюджету, субботники.
Библиотеки все компьютеризированы, там пришла бабулька и записывалась в
районную больницу через библиотеку. Там многие услуги так оказываются.
Потрясающий спортивный комплекс в этом селе, это районный центр. Почему? Это
был шведский коммунизм, более десятка бесплатных домов, их объездили, смотрели.
Случай удивительный. Там 17 лет глава районной администрации один и тот же,
кандидат технических наук, очень интересный дядечка. Как я понимаю, он не
ворует. И получается, что в этом депрессивном регионе хватает денег даже на
культуру. На все хватает денег. Но суть вся в том, что, конечно, это все пришло
не сразу. Надо было, чтобы мои коллеги, библиотекари, художники, музейщики в
первые годы убедили главу районной администрации в том, что культура нужна.
Сначала он говорил, что это не нужно, но сейчас он – за. Он возит людей,
показывает им не только свое молочное производство, но и музей, спорткомплекс.
Так что, все решает личность, которая провоцирует людей на то, чтобы они начали
инициативу, чтобы они вкладывались во все это. Было очень интересно прощупать
эту связь в социально-экономической инфраструктуре. Сначала надо было людей
накормить, поставить дороги, возить детей в садик и школу, и тогда выясняется,
что без культуры никак нельзя, нельзя без хороших библиотек, музеев и т.д. Это
необходимо. Я тоже езжу много, и это единичные примеры, но они есть. Связь
имеется.

 

Васильев:

Я хочу сказать
про организацию. Дело вот в чем. На Руси с глубокой древности и до начала 20-го
века считалось, это схема, что в деревне 80-90 человек, община, крепостных, или
нет – не важно, глубоко архаичных по многим показателям, и 10% городских,
которые в городах. Три четверти были выходцами из деревни, живущими близко к
этому стандарту, и очень небольшая доля других. После Петра, когда началось
западное влияние, появились школы, особенно в 19-м веке, появились университеты,
появились городские, образованные люди. Пришли большевики. Не буду говорить,
что они сделали, но они добились того, что русского города не стало. Он был
уничтожен безжалостно, частично убит, частично ушел в иммиграцию. Город стал
очень скудным. Потом пришел НЭП, город чуть-чуть оживился. Читайте Ильфа и
Петрова. Потом начались пятилетки, первая и вторая. Нужны были рабочие руки. Из
деревни, измордованной большевиками, коллективизацией, голодомором, бежит молодежь,
которая уцелела. Вспомните «Котлован». Эти несчастные, которые шли из деревни в
город, пытались что-то понять, готовы были строить котлован. Это несчастные,
погибшие, но как они говорят, как они мыслят! Те из вас, кто это помнит, можете
понять, что такое урбанизация России. Она шла из деревни. Они несчастны, они ни
в чем не виноваты, но они такие. Читайте Платонова, лучше него никто не
написал. Можно почитать кусочек Чехова. Но Платонов по этому поводу много
писал. По советской статистике, русский город с 1939-1980-е гг. утроился. 2/3 –
это деревня, которая пришла после 1939-го года, после войны опять стройка, и
т.д. Так, дорогие мои слушатели, что вы хотите от русского города? Я не говорю
про столицу, туда бегут все, кто повыше, кому нечем дышать. А город остается
таким же, каким он был, измордованным и созданным в результате этого процесса
урбанизации. Когда мы смотрим английские фильмы, например, «Она написала
убийство», там милые люди, которые устраивают театральные спектакли перед
приходами, но это другие люди, горожане города. Но когда мы сравниваем,
получается, что было три храма, большевики разрушили, осталось ничего.
Железнодорожная станция. Так что здесь удивляться? Это наша урбанизация, наши «городские».
Когда Зубаревич постоянно пытается доказать, что есть этот город, этот и т.д., она
очень здорово это делает. Нельзя судить о городе по Москве и даже по Перми. После
этого и получается, что мало того, что у нас люди не сразу становятся
интересующимися культурой, им нечего ими становиться. Нужно, чтобы прошло
два-три поколения, чтобы правнуки тех, кого измордовала коллективизация,
немного изменились, это длительный процесс, он занимает многие десятилетия,
если не век и не два. Такая наша судьба. Так у нас вышло.

 

Реплика:

Дайте слово
молодежи. Вы обрисовали круг проблем. Хотя не совсем понятно, какие проблемы мы
сейчас решаем, они уже расплылись немного, затронули многие темы. А какие у вас
есть предложения, чтобы эту ситуацию изменить в лучшую сторону? О проблемах мы
поговорили, а есть какие-то соображения по этому поводу?

 

Кирилл Павлов:

Мне понравилось,
как проблема русского города описана в предыдущем выступлении, потому что
качество населения в провинциальном городе специфическое. Оно связано с неукорененностью
населения на данном месте, а отсюда идет «недолюбовь» к территории. И вот этот
недостаток любви к территории – самая страшная проблема русского ландшафта, как
визуально, так и ментально. Все, что протекает вокруг, в лучшем случае,
воспринимается на границе между домом и забором. Это как максимум, а иногда и
меньше. Если конкретно про меры. Прежде всего, нужно создать эту
облюбованность, создать связь между человеком живущим и местом, где он
проживает. Необходимо выравнивание неких характеристик между городами, малыми
городами второго и третьего порядка и стотысячниками и миллионниками.
Возвращаясь к истории нашей урбанизации, она идет у нас ступенчато, то есть,
любой город более низкого порядка является плацдармом для завоевания следующей
ступени. Сейчас замечательно можно видеть на примере жителей Кавказских
республик, которые переезжают из села в Махачкалу, потом в Краснодар или
Ростов, потом в Москву, а потом можно за границу, если получится, либо
устроимся в Москве, насколько это ломает ментально людей, которые остаются в
городах, сталкиваются с московскими соблазнами. Вы прекрасно знаете. Поэтому
первое – это связь между местом и человеком, создание некой возлюбленной среды.
Ее можно сделать чисто эстетически. Насколько я понимаю, в России есть хорошие
традиции, когда мещане для застройки могли выбрать из набора архитектурных проектов.
Были образцы, они были отдельно расписаны для каждого уровня. Хотя был
плюрализм выбора, в целом создавалась определенная архитектурная среда,
застройка места. Если сейчас посмотреть на фотографии начала 20-го века, на
любой российский город, то он выглядит несоизмеримо красивее, чем мы его видим
сейчас, даже в хорошо отреставрированном центре. Может, это утопичная идея.
Чтобы человек почувствовал, что это место его, он должен что-то вложить в него,
что-то сделать для этого места. Даже самый банальный субботник – хороший
вариант. Тогда человек начинает задумываться об окружающем пространстве, он
чувствует связь между тем, где он живет, окружающей территорией, и тем, что он
для этого делает. Как избежать этого миграционного режима, постоянного
вымывания, замещения территориальной общности? Дело не в паспортах, нужно
подумать о создании условий. Я понимаю, что легко говорить про создание равных
социально-экономических условий.

 

Вопрос:

А кто будет
создавать эти условия, вы можете назвать хоть одного субъекта?

 

Васильев:

Люди 500 лет
любили свой аул…

 

Реплика:

В школе же есть
предмет «Родной край», так надо говорить, чем лучше их край.

 

Реплика:

Я согласен, что
первый этап урбанизации жил за счет крестьянства, а современный этап живет за
счет миграции. Мне кажется, что дело не в том. Наоборот, надо попробовать
оседлать процесс возникающей мобильности, с ними работать. У нас квалифицированно
с мигрантами никто не работает.

 

Кирилл Павлов:

У нас миграция
одновекторна. У нас есть один центр, который является мечтой притяжения
практически любого гражданина. Это Москва, это город неравный. Другого города с
такими возможностями нет. Ну, Питер.

 

Евгений Ясин:

Знаете, какой
красивый город Тамбов!

 

Реплика:

Я только что
провел исследование, где картина совершенно другая. В Москву больше всего едут,
действительно, в количественном выражении.

 

Реплика:

Так что сделать?
Снизить мобильность? И второе, чтобы были социальные инвестиции?

 

Кирилл Павлов:

Да, первое – это
влюбленность в территорию, сопричастность с территорией. И второе – возможности
выравнивания социально-экономических условий. Мобильность – это как следствие.

 

Надежда Замятина:

Я скажу по
вопросу сопричастности к территории. Чтобы что-то сделать, надо иметь
возможности. Допустим, администрация города хочет поддержать культуру. Во что
упираются? Нет помещений. Отдел муниципальной собственности помещений не дает,
и т.д. Мы, работая по стратегиям, предлагаем идею досугового инкубатора, по
аналогии с бизнес-инкубатором. Про принцип не надо рассказывать: пока фирма не
встанет на ноги, она освобождается он налогов. В городе надо предоставить одно
здание для начинающих культурных организаций, особенно молодежных. Я
поддерживаю Александра Аркадьевича, что культура должна быть устремлена в
будущее. Теоретически, такой инструмент и задуман для поддержки молодежный
проектов. Цирк дю Солей так начал, получив в аренду ангар на окраине Монреаля,
за 1 доллар в год. Вот такая идея, то есть, условно, за 1 доллар в год дать
помещение маленьким инициативам, которые есть. А они есть даже в
сельско-городских поселениях, с их менталитетом. Если дать возможность проявить
себя, будет возникать привязанность к городу и развитие культуры.

 

Борис Родоман:

У меня несколько
мелких замечаний. Мы представляем города как некие места, населённые местными
жителями. Но во всех малых поселениях доля местных жителей быстро уменьшается.
В деревнях средней полосы России временно живут горожане, главным образом, летом,
а местные жители практически исчезли. То же касается и малых городов – они
становятся местом отдыха горожан из столиц – Москвы, Петербурга, из больших
городов – центров областей, краёв, республик. Это надо учитывать. Какие ещё
местные жители будут о малых поселениях заботиться? Горожане-дачники, сезонные
посетители нередко активнее коренных жителей и могут какую-то инициативу
возглавить, по разным причинам. Но они же разрознены, получится ли из них
постоянное, устойчивое сообщество?

Сплочённые сообщества в России
присущи нерусским этносам, особенно азиатским, но мигранты тоже стремятся в
столицы, провинция их мало привлекает. Понятное дело, мы хотим активности и
сплочённости русского этноса, но тут всё выглядит безнадёжно. Мы не приняли
западную (североевропейскую, протестантскую по происхождению) модель, для
которой характерны индивидуализм, ранняя эмансипация подростков,
законопослушность, ответственность, рациональное мышление, доверие,
солидарность. А мы любим патернализм, всего ждём от государства, питаемся
верованиями и мифами, надеемся на авось и чудо. Так же, как азиаты, мы привыкли
жить не по законам, а по обычаям, и приспособились к коррупции. Но рождаемость у
нас низкая, семьи преобладают нуклеарные, индивидуализм и эгоизм на порядок
больше пресловутого «западного», а доверия мало, солидарности никакой. У
восточных народов большие семьи и семейно-родственные кланы, с которыми русские
не могут конкурировать, поэтому мелкий бизнес русскому этносу не светит.

Особое положение у нерусских
коренных народов Поволжья, которые держатся за свою неповторимую и незаменимую
малую родину и только с этой территорией связывают своё будущее. Помимо Чувашии,
назову процветающий Татарстан. Там можно возлагать надежды на местные
сообщества.

Теперь о типичных российских
городах. При чём здесь производство? Оно было главным градообразующим фактором
разве что в советском периоде милитаризации и экономической автаркии, когда было
порождено множество моногородов (больших рабочих посёлков), ныне оказавшихся
ущербными. Не в городах, а в деревне возникли в России первые фабрики в XIX веке, но и в XXI веке разные новые
производства размещаются, например, у нас в Подмосковье, на сельских
территориях, а работники живут, и, главное, прописаны в близлежащих городах.

Традиционные российские города
возникли как административные центры, как командные пункты управления
территорией, почти что завоёванной и колонизуемой. Российский город – это,
прежде всего, средоточие чиновников, а к ним уже притягивается всё остальное, в
том числе, разнообразная культура, образование. Для национально-этнической
сплоченности надо, чтобы чиновники были местной национальности, местного
этноса. Пока будут чувашские чиновники, будет существовать Чувашия.

И, наконец, замечательные
личности. Они есть везде, и многим удалось что-то сделать. Но должна быть
преемственность, а это у нас не гарантировано; все достижения неустойчивы и
обратимы. Ушла личность – пропало и её дело.

Я выступаю как пессимист. Я
понимаю, что преподаватели любого ВУЗа должны внушать молодежи профессиональный
оптимизм. Если есть кафедра муниципального управления, то надо уверять, что
такое управление в нашей стране возможно. А тот, кто занимается
градостроительством, должен говорить, что прекрасное функциональное зонирование
вполне осуществимо, власть только и ждёт от нас такой проект, и т.д. Это
специфика преподавания. Я ничего не преподаю, и у меня нет морального долга
внушать кому-то оптимизм, но я всегда очень рад, если мои пессимистические
выводы не оправдываются.

 

Реплика:

Я так понимаю, что
речь идет о благотворительных целях людей, которые живут в каком-то городе.
Давайте тогда проведем социологическое исследование, поймем, чего людям не
хватает в этой местности, с этим пойдем к мэру. Чего людям не хватает в
социальной сфере, экономической. С этой программой можно идти к людям, которые
имеют какие-то рычаги, могут решать. А так – можно говорить и ничего не делать.

 

Дмитрий
Замятин:

Проблема
заключается в том, что социологическое исследование вам тоже ничего не покажет,
потому что люди знают только то, что знают. Они сами не знают, чего хотят.

 

Реплика:

Ну, почему?
Школьники скажут про стадион, родители про детские площадки.

 

Реплика:

А мэр скажет,
что не хватает денег на все это.

 

Реплика:

Люди уезжают
потому, что их что-то не устраивает.

 

Евгений Ясин:

Давайте
заканчивать. Я хочу дать слово докладчику.

 

Дмитрий
Замятин:

Уважаемые
коллеги, большое спасибо за ваши выступления. Я особенно благодарен
дискуссантам: они содержательно сосредоточились на тех проблемах, которые часто
невидимы для большей части аудитории.

Я отметил ряд вопросов, которые
не представляются решенными для нашей аудитории. Их решение не находится в
плоскости, в рамках которой мы можем действовать. Но я хотел бы сделать в связи
с этим ряд замечаний.

По поводу производственной
культуры и производственного бренда городов. Я приведу пример Перми, который мы
обсуждали здесь и обсуждали с некоторыми коллегами на недавней пермской
конференции (октябрь 2014-го г.). В Перми живет и работает профессор-филолог
Владимир Васильевич Абашев, главный организатор уже упомянутой конференции по
конструированию образов территории. Абашев столкнулся с тем, что он как филолог
и культуролог пропагандирует Пастернака, Чехова, а это, как оказывается
социологически, не органично для большинства населения, которое связано с
производственной культурой и крупным машиностроительным предприятием, успешно
работавшим еще до революции. Перми нужны другие культурные герои. Мы помним
период, когда Пермь называлась Молотовым по имени выдающегося деятеля сталинского
периода. Но Пермь еще известна тем, что там до революции был разработан
крупнейший в мире молот, и все производство вооружений было связано с выпуском
очень мощных пушек, прессов. Когда обсуждался уральский рок-н-ролл в
сравнительном контексте, я отметил, почему он «круче» в Екатеринбурге, а не в
Перми: это не только конкретные люди, важен звуковой «шлейф» топонима. Если бы
это был «молотовский» рок, то он был бы
«круче».

Мы обсуждали, кому важнее ставить
памятник в Перми: Татищеву, который основал город как административную единицу,
или знаменитому местному инженеру-конструктору, который был славен для
большинства людей в советский период и возглавлял мощный машиностроительный
завод. Абашев подчеркнул, что мы виноваты в том, что не замечаем тех гениев места,
которые важны для большинства жителей и городских сообществ, в рамках
сложившейся долговременной производственной культурной традиции. Я с ним здесь
согласен.

Второй момент связан с выступлением
Бориса Борисовича Родомана. Он высказался по поводу традиционных этнических
сообществ, например, кавказского или русского, и их конкурентности в городской
среде. Мне кажется, что в мегаполисах сосуществуют локальные сообщества,
сформировавшиеся в рамках разных этапов общественного развития, как
традиционные, так и посттрадиционные. При этом в мегаполисах преобладают
посттрадиционные коммуникативные и институциональные среды. Диаспоры,
характерные для традиционных сообществ, действуют здесь в основном в
посттрадиционной среде, тогда как посттрадиционные проекты делаются не на
этнической основе. Участники посттрадиционных проектов не обращают никакого
внимания на национальность друг друга, это не имеет особого значения. Значение
имеет сам проект, его возможный успех, и насколько ты можешь в нем действовать.
Сейчас эти два принципа – традиционный и посттрадиционный – сталкиваются, они в
конфликте, Этот конфликт носит глобальный, межэпохальный характер.

Я хотел бы сказать, что мы не
обсуждаем проблем конкурентоспособности, но, тем не менее, стоит отметить, что геокультурный
брендинг территорий – это определенная технология, которая нацелена на то, что
внутренние сообщества, городские команды должны взаимодействовать с внешними
акторами, экстерриториальными командами. И баланс лежит посередине: нужно
эффективное взаимодействие внутренних и внешних акторов. Если такое
взаимодействие возникает, то это замечательно: происходит событие, которое
важно для города, остается след и вовне. К сожалению, пока подобное случается
редко. Наша городская среда в целом пока депрессивна, а геокультура и её
производные пока почти не используются. Но я надеюсь, что если мы будем
обсуждать дальше эти проблемы, то ситуация будет развиваться позитивно.

 

Евгений Ясин:

Я тоже хочу
сказать заключительное слово. Я упомяну город Шарью на севере Костромской
области. Большинство сидящих за столом знают, что я уже говорил, но для других
скажу. На семинаре в Костроме один из жителей выступил и рассказал историю,
которая стала достоянием прессы. Там возник вопрос о том, что разрушился мост
через речку, речка метра 3-4, не очень широкая. Это лесной край, где сплошные
леса. Когда разрушился мост, предприниматели пришли к мэру, как вы советуете, и
предложили мост отремонтировать. На это мэр сказал: «Вы себе не представляете,
это стоит 15 млн. руб. У меня таких денег нет. Я приглашал людей, и т.д. Это будет
лет через 15». Люди спросили: «А как мы будем жить? Нам же надо перемещаться, а
другой мост в пятидесяти километрах». Они между собой поговорили,
предприниматели, и сказали: «Дорогой мэр, ты ничего не знаешь, мы строим мост
за свои деньги, а ты никому не рассказываешь, а у нас будет мост». Они
построили мост за 500 тыс. руб. Через какое-то время этот парень в Костроме
выступал, еще где-то, журналисты подхватили и раззвонили. Это стало всем
известно. Самый последний факт заключался в том, что когда мост был почти
готов, пришел мэр и сказал, что он выступит на открытии моста, а за это его
компания внесет 300 тыс. руб. в эту стройку. Они согласились. Для них слава не
имела значения, ни реклама, ничего. Они просто это сделали. Потом это стало
известно всей общественности, мэр выступил, все дела были, как положено. Шарья
стала известна всей России. После этого они снова собрались и решали, что будут
дальше делать. Они сделали парк около опушки леса, там детский городок с
какими-то претензиями на красоту. У них возникло местное движение, которое
борется за развитие города. Вот ответ на вопрос. Мне 80 лет, рассчитывать на
то, что я буду строить большое количество красивых городов, не надо. Но я бы
хотел, чтобы мы учредили программу, которая бы проводила ежегодно конференцию,
на которой мэры, архитекторы, люди, которые занимаются благоустройством,
выступали и рассказывали о своих достижениях. А мы бы создавали ощущение, что
люди это делают своими руками, более красивый город. Он уже притягивает, его
просто так бросить уже нельзя. Это и есть та задача, которую я себе
представляю. Я знаю, что все равно Россия – очень большая страна для того
количества людей, которые в ней живут. Неизбежен процесс формирования
агломераций, люди будут переезжать в более крупные города. Вы никуда от этого
не уйдете. Но если вы предоставляете людям возможность жить в этом городе,
чтобы там были места для встреч гражданского общества, возможности для
организации местного самоуправления, чтобы появлялись привлекательные места,
где можно вести публичную жизнь, тогда там будет оставаться больше людей. Это
определенно. То ли это будут исторические места, то ли в районе этих
агломераций, как Коломенское, южная часть Московской области, или Боровск, расположенный
недалеко от границы Московской и Калужской областей. Пусть этот процесс
развивается. Те города, которые не будут этого иметь, будут вымирать. Но мы
общими усилиями должны создать программу на уровне местного самоуправления,
привлечь губернаторов, может быть. Когда я организовывал этот семинар в
Костроме, нас посетил мэр Костромы, мы приглашали людей из Самары. Они не
приехали, но в следующий раз они приедут, они будут иметь какие-то проекты.
Будем наращивать. Мы, а может, кто-то еще потом захочет подключиться. Важно,
что это некое гражданское движение, возможность проявить себя, что-то украсить.
Надо мной смеялись насчет итальянского барокко, но у меня есть такой образ. Я
его увидел в музее в Перми, в Соборе он размещается, на первом этаже. Простая
картина русского художника, которую он написал во второй половине 19-го века. Изображает
она центральную площадь какого-то итальянского города. Там фонтан, на нем висит
мальчишка, болтает ногами, рядом проходят две дамы красотки, которые обсуждают
наряды, рядом кафе, где любезничают мужчина с дамой, а дальше дискуссанты
обсуждают какие-то проблемы в этом кафе. Там как раз кафе. Я замер, потому что
подумал: «А где в России я что-то подобное видел?»

 

Реплика:

В этой картине
была видна связь между процессами жизнедеятельности, между городом, средой.
Поэтому она вас порадовала.

 

Евгений Ясин:

Я переживал,
потому что в русском городе такого места нет. В лучшем случае, люди общаются на
торговой улице, где они заходят в магазин, или на рынке.

 

Реплика:

А может, мы
дальше такие семинары сделаем более конкретными. Здесь сидят люди, у которых
есть опыт работы в разных городах. Очень позитивные примеры. Нам надо перевести
весь этот семинар из теоретико-методологического в плоскость технологическую.
Каждый из своего опыта покажет примеры на конкретных территориях, что удалось,
что нет.

 

Евгений Ясин:

Следующее наше
мероприятие, как в Костроме, состоится в Чебаркуле в июне или в мае следующего
года. Во-вторых, примерно раз в месяц мы будем делать такие семинары здесь. Я
вас прошу это организовать. Мы будем иметь некую программу, некий семинар для
этой программы.

 

Реплика:

Интересно
обсуждать технологии как конкретные кейсы. Будут любопытные вещи.

 

Евгений Ясин:

Я в самом начале
говорил, что важно привлечь людей, чтобы получить публичный инструмент для
украшения российских городов. Записывайтесь, пожалуйста. Спасибо большое.

---

[1]Geography and National Identity / Hooson D.
(Ed.). Oxford, Cambridge (Mass.): Blackwell, 1994; Смит Э.Д.Национализм и модернизм: Критический обзор
современных теорий наций и национализма / Пер. с англ. А.В. Смирнова и др.;
общ. ред. А.В. Смирнова. М.: Праксис, 2004.

 

[2] Важно отметить, что для репрезентации всех выделенных уровней
модели необходимо изучение локальных текстов; см., например: Топоров В.Н. Миф.
Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.:
Изд. группа «Прогресс» — «Культура», 1995; Русская
провинция: миф—текст—реальность / Сост. А.Ф. Белоусов и Т.В. Цивьян. М., СПб.:
изд-во «Лань», 2000; Кривонос В.Ш. Гоголь: миф провинциального города //
Провинция как реальность и объект осмысления. Тверь: Тверской гос. ун-т, 2001.
С. 101—110; Абашев В.В. Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе
ХХ века. Пермь: Изд-во Пермского университета, 2000; Люсый А.П. Крымский текст
в русской литературе. СПб.: Алетейя,
2003;  Геопанорама русской культуры:
Провинция и её локальные тексты / Отв. Ред. Л.О. Зайонц; Сост. В.В. Абашев,
А.Ф. Белоусов, Т.В. Цивьян. М.: Языки славянской культуры, 2004 и др.

[3] См., например: Елистратов В.С. Евразийский Рим или Апология
московского мещанства // Он же. Язык старой Москвы: Лингвоэнциклопедический
словарь. М.: Русские словари, 1997. С. 640—702; Конькова О.И. Ижорский мир:
формирование и конструкция. Пространство и время // Поморские чтения по
семиотике культуры. Вып. 2. Сакральная география и традиционные этнокультурные
ландшафты наров Европейского Севера / Отв. ред. Н.М. Теребихин. Архангельск:
Поморский университет, 2006. С. 53—68; Дранникова Н.В. Мифология Кенозерья //
Там же. С. 109—115.

[4] Работа выполнена совместно с Н.Ю. Замятиной.

[5]Замятина Н.Ю. Использование имиджевых ресурсов города
для создания концепции бренда. Пример города Большой камень //
Бренд-менеджмент. 2011. Июнь. № 3 (58). С. 178 — 185.

 

[6] Занявшие высокие позиции «любовь к своему городу» и «уникальные люди» являются универсальными
ценностями и не могут рассматриваться как потенциальные символы бренда. Данные
показатели важны для оценки сплоченности городского сообщества в целом: здесь
выделяется низкая оценка любви к своему городу в Нижнем Тагиле и представление
о недостатке интересных людей в сообществе Верхотурья.

[7] Методика профилирования имиджевых ресурсов, разработанная для
одного города, в данном случае не применима.

[8]ГО – географический образ (по Д.Замятину).Го (яп. 碁;
также кит. 围棋 вэйци, кор. 바둑 падук) — логическая настольная
игра с глубоким стратегическим содержанием, возникшая в Древнем
Китае, по разным
оценкам, от 2 до 5 тысяч лет назад. До XIX века культивировалась исключительно в
Восточной Азии, в XX векераспространилась по
всему миру. По общему числу игроков — одна из самых распространённых настольных
игр в мире. Входит в число пяти базовых дисциплин Всемирных интеллектуальных игр.

[9] Текст выступления на семинаре Евгения Ясина в ВШЭ 28 ноября 2014
года, который, правда, не был озвучен.

Поделиться ссылкой: