Отто Лацис (публицист, „Новые Известия”): «Августовская революция довершила начатое Горбачевым разрушение того, что надо было разрушить, но оказалась бессильна построить новое общественное здание»*
Если верно, что реформы — это то, что делается сверху, а революции — снизу, то события 19-21 августа 1991 года в России были несомненно революцией. Этому ничуть не противоречит то обстоятельство, что инициаторами данной революции невольно оказались ее противники. В мировой истории это не исключение, а скорее правило: прежние правители, препятствуя назревшим реформам, открывают дорогу революции.
Конечно, трудно понять и принять это, если сводить всю мировую историю к затверженному на семинарах по марксизму-ленинизму подъёму по ступеням формационной „пятичленки”: первобытный способ производства, рабовладельческий, феодальный, капиталистический, социалистический (кстати, сам Маркс представлял исторический процесс не столь примитивно, но это другая тема). Если верить таким представлениям, то пришлось бы признать происшедшее не революцией, а контрреволюцией, поскольку общество вроде бы двинулось вспять: от социализма к капитализму. Но на самом-то деле добитый опрометчивыми действиями путчистов строй не был никаким социализмом. Отсутствовал главный теоретический признак социализма: общественная собственность. На деле господствовала корпоративная собственность бюрократии, для которой само государство было частной собственностью (вполне по Марксу). Отсутствовала и главная прокламированная цель общества трудящихся: всестороннее развитие личности. На деле интересы личности были целиком подчинены интересам государства.
Это не значит, что между интересами советского строя и большинства населения не существовало никакой увязки — будь так, этот строй не просуществовал бы семьдесят четыре года. Народ, как и правящий класс, был заинтересован в победе над гитлеровской агрессией (правда, народ был кроме того заинтересован в том, чтобы победить с меньшими жертвами, а сталинскому государству цена Победы была безразлична). Кроме того, немалые по тем временам социальные завоевания первых лет после Октябрьской революции были порождены иллюзиями тех революционеров, которые верили в созидание самого справедливого строя. Позднее внимание к социальным интересам диктовалось тем, что правящей бюрократии требовалось имитировать заботу о народе в интересах самосохранения. Однако к началу 1980-х годов неэффективность всей системы управления страной, и прежде всего неэффективность навязанной ей безрыночной экономики, привела к тому, что ресурсов для этой имитации не стало. Тогда-то революция и сделалась неизбежной.
Однако замысловатый путь этой революции (через контрреволюционный путч, по сути — через политическое самоубийство правящей касты) не пошел ей на пользу. Путч увеличил социальную цену, которую России приходится платить за преобразования. Он, в частности, похоронил надежды на сохранение СССР (не исключено, что при ином развитии событий распад Союза не был предопределен, хотя сейчас это уже невозможно проверить). Он привел к отстранению от власти всей старой правящей элиты — не только реакционной, но и реформаторской ее части, возглавлявшейся Горбачевым. Это наслоение катаклизмов привело к тому, что рыночные и демократические реформы начинались не только без необходимой подготовки и разработки детальных программ, но и в значительной степени — в обстановке цугцванга, то есть, согласно шахматной терминологии, неизбежности ходов, ведущих к ухудшению позиции.
Тем не менее, главное свершилось. В те августовские дни судьбу России решили не Горбачев, не Ельцин и не путчисты с их танками. Судьбу России решили жители ее столицы. Это определило и главный итог прошедшего с тех пор десятилетия: судьба жителей России гораздо больше, чем когда-либо ранее, стала зависеть от них самих. Это касается прежде всего политического выбора. Неизмеримо расширились также и экономические возможности граждан. Правда, социальная незащищенность чрезвычайно распространена и во многих случаях охватывает такие слои населения, которые ранее не испытывали серьезных социальных проблем. Но возможности экономического выбора неизмеримо расширились.
Что действительно должно внушать тревогу, так это медлительность рыночных преобразований, неожиданная для большинства общества. Десять лет назад казалось, что благие результаты реформ проявятся гораздо раньше и нагляднее, чем это оказалось на самом деле. Однако немедленным оказалось лишь само возрождение товарного рынка после либерализации цен в 1992 году. Экономическая жизнь, находившаяся в 1991 году при смерти, вышла из комы. Если прежняя система «социалистического планового хозяйства» не только не обеспечивала обещанных преимуществ в соревновании с Западом, не только перестала обеспечивать рост материального потребления, но и вообще к концу 1991 года отказалась функционировать, отказалась хоть как-то обслуживать жизнедеятельность россиян, то рыночная система показала свою жизнеспособность. Даже в условиях, когда государство совершает ошибки, эта система может работать.
Но — и только. Нам не приходится опасаться, что завтра не будем знать, куда бежать за хлебом или бутылкой молока. Однако никто не может сказать, когда российская экономика приблизится по своему уровню к экономике хотя бы не самой богатой западноевропейской страны. И в этом тоже — своеобразное следствие августовской революции 1991 года: она довершила начатое Горбачевым разрушение того, что надо было разрушить, но оказалась бессильна построить новое общественное здание.
* Автор предпочел ответам на вопросы нашей анкеты собственную логику изложения.