Леонтий Бызов: Так почему же в России не приживается демократия?
1. Нельзя не согласиться практически со всеми участниками дискуссии в том, что сегодня в России демократии мало. Однако, как социолог, я не могу не заметить, что общественное мнение вряд ли полностью разделяет эту точку зрения. Мы не раз в разном виде задавали вопросы о том, что и с каким знаком меняется в России после 2000 г., и каждый раз получали ответ, что как раз демократии стало больше. Это тот случай, когда оценки экспертов и большей части населения очень сильно расходятся.
Причина подобных расхождений в том, что люди в очень малой степени связывают демократию с работой институтов (в первую очередь, выборов), которые должны эту демократию обеспечивать. Эти институты в огромной степени превратились в ритуал: для одной части населения, особенно молодёжи, пустой и бессмысленный, а для другой – психологически важный, как бы легитимирующий не столько власть, сколько самого человека как полноценного члена социума, гражданина. При этом и те, и другие отлично осознают: от того, как они проголосуют, все равно практически ничего не изменится. Они понимают: все главные решения принимаются «там», в узком кругу, скрыто от глаз общества. И, тем не менее, те же опрошенные одновременно утверждают, что «демократии стало больше» — пусть совсем не намного, но все-таки больше.
В сравнении с чем больше? Вероятно, в сравнении с 90-ми, так как — и это тоже требует особого внимания — процессы, происходившие в стране до 93 г., оказались выветрены из массового сознания. Это можно списать на какую-то фрустрацию, на что-то ещё, но это факт. А в конце 90-х режим воспринимался уже как исключительно антинародный, несмотря на относительно демократические выборы. И память об этой антинародности у многих людей сохраняется. А сегодняшний режим в массовом восприятии — это серёдка на половинку, в чем-то он выглядит антинародным, а в чем-то нет.
Причина подобных расхождений в том, что люди в очень малой степени связывают демократию с работой институтов (в первую очередь, выборов), которые должны эту демократию обеспечивать. Эти институты в огромной степени превратились в ритуал: для одной части населения, особенно молодёжи, пустой и бессмысленный, а для другой – психологически важный, как бы легитимирующий не столько власть, сколько самого человека как полноценного члена социума, гражданина. При этом и те, и другие отлично осознают: от того, как они проголосуют, все равно практически ничего не изменится. Они понимают: все главные решения принимаются «там», в узком кругу, скрыто от глаз общества. И, тем не менее, те же опрошенные одновременно утверждают, что «демократии стало больше» — пусть совсем не намного, но все-таки больше.
В сравнении с чем больше? Вероятно, в сравнении с 90-ми, так как — и это тоже требует особого внимания — процессы, происходившие в стране до 93 г., оказались выветрены из массового сознания. Это можно списать на какую-то фрустрацию, на что-то ещё, но это факт. А в конце 90-х режим воспринимался уже как исключительно антинародный, несмотря на относительно демократические выборы. И память об этой антинародности у многих людей сохраняется. А сегодняшний режим в массовом восприятии — это серёдка на половинку, в чем-то он выглядит антинародным, а в чем-то нет.
2. Что касается причин того, что демократии у нас мало, то, на мой взгляд, мысли, высказанные уважаемым коллегой А.Гражданкиным (он далеко не одинок в своих суждениях), мне кажутся в чем-то верными, но одновременно и упрощёнными. Он рассматривает антидемократическое состояние современного общества как имманентное, присущее русским на протяжении всей их истории, тянущееся из глубины веков и архетипов. Помнится, несколько лет назад во ВЦИОМе я делал доклад, и мне оппонировал ныне покойный А.Ахиезер. Так вот, он связывал бессубъектность и разорванность массового сознания чуть ли не с наследием Киевской Руси…
Замечу, что подобный взгляд охотно принимается либералами, так как оправдывает неудачу либеральных реформ непреодолимым социокультурным наследием: «А что вы хотели? Россия, она и есть Россия», а не объясняет их ошибками самих либералов. Удобная позиция. В ней, конечно, много правды. Но в ней далеко не всё — правда. Если бы было так, то как объяснить происходившее в стране в полузабытых сегодня 89-93 гг., когда «энергия масс» перехлёстывала через край? Куда все это подевалось?
Мне представляется, что низкий градус демократии в сегодняшней России объясняется не одной, а несколькими причинами, причем как негативного, так и позитивного свойства.
3. Начну с позитива. В стране происходит процесс строительства национального государства. Национального не в смысле этнически русского, а в смысле политической нации. Оказавшись на грани распада и гражданской войны, общество выработало некую сверхценность в виде общественного единства.
Конечно, говорить об этом не совсем удобно, уж слишком это «единство» затаскали и превратили в политический жупел, но куда деваться? Раскол общества, в том числе и по идейным основаниям, стал восприниматься как болезненное, ненормальное состояние. Явочным порядком сформировалась квазиидеология большинства – синтез умеренно левых и умеренно правых идеологем вокруг базовой ценности сильного государства, сильной власти, от которой общество хочет проявления именно силы и дееспособности, что видит намного реже, чем хотело бы. Все те, кто подрывает это единство, воспринимаются как враги нации — конечно, не как в 30-е годы, но тенденция очевидна. При Путине сформировался «средний класс», который хочет порядка, устойчивых правил игры и государственных гарантий. Но примерно того же хотят и все остальные, не входящие в средний класс, который таким образом стал как бы выразителем, рупором нового общенационального запроса.
Желание общества объединиться, консолидироваться вокруг власти (пусть и далеко не самой лучшей, но уж какая есть) возникло чуть более десяти лет назад, примерно в год дефолта. Мы это все тщательно отслеживали. Унификация базовых ценностей держала и держит на плаву социум даже в условиях огромных и ничем не оправданных социальных разрывов, она помогла относительно безболезненно пережить и нынешний кризис — ничто пока не говорит о политическом распаде, угрозе революций и социальных потрясений. И это не так уж мало.
Разумеется, я далек от того, чтобы все это идеализировать: упомянутое «единство» остается во многом на бумаге, этакой «потемкинской деревней», равно как и политические силы, паразитирующие на этом «единстве». Но всё же и дыма без огня не бывает. Страна находится в консервативной фазе консолидации, строительства нации, а эта фаза предполагает сниженную конкурентность, в том числе и политическую.
Такое в России бывало не раз, но никогда не продолжалось больше чем срок активной жизни одного поколения, то есть 15-20 лет в среднем. Все идет волнами, неизбежно кончится и «путинская стабилизация». Спрос на конкурентность и демократию возрастёт, но только вот если к этому «часу Х» так и не будет решена задача консолидации нации, то новая волна демократизации будет столь же разрушительна, как и та, что поднялась в конце 80-х.
4. Вторая фундаментальная причина дефицита демократии – из разряда негативных. Низкий уровень политической культуры россиян, отсутствие демократических традиций привели к колоссальной институциональной недостаточности. Я бы не стал, вслед за А.Гражданкиным, усматривать в соборности и коллективизме, присущих русским, препятствие на пути демократического развития. Дело, на мой взгляд, в точности наоборот. Именно с общиной только и связан, по сути, единственный позитивный демократический опыт русских. И когда удавалось разбудить это спящее общинное сознание, как в определенной степени и произошло в 90-м году, на первых и последних выборах в советы всех уровней, демократия начинала расти как на дрожжах. Но где эта община? Где это общинное сознание сегодня?
Наше общество индивидуализировано и атомизированно намного сильнее, чем в демократической Европе. Однако объединиться вокруг политических институтов эти индивиды не в состоянии. Да и нет у нас таких институтов. А те, которые есть, тоже существуют скорее на бумаге, потому что их практика в корне противоречит устройству общества на его низших этажах — в быту, на производстве, в бизнесе. Без этого демократического контекста демократические институты превращаются в свою противоположность, т.е., в институты, закрепляющие произвол и бесправие.
Возьмем выборы губернаторов, отмененные четыре года назад. Когда уничтожены независимые СМИ, политическая активность граждан на нуле, весь бизнес «схвачен», всюду сидят «свои» люди, надо совсем уж быть никудыхой, чтобы не переизбираться и дальше, ровно столько раз, сколько пожелаешь. Это же можно сказать и о выборах «правящей партии», и о выборах директора академического института, да и о выборах главы государства. Конкуренция политических партий в Госдуме? Но ведь даже в середине 90-х, когда небольшой перевес был у оппозиции, Дума не смогла сделать ничего позитивного, зато обществу предлагался политический театр, чтобы совсем не соскучилось: вот, мол, смотрите, есть Жириновский, но есть и Явлинский…
В конце концов, страна это раскусила и перестала интересоваться соперничеством партий. Раз вы, товарищ Путин, взялись вести её, ну и ведите: кого хотите назначайте, хоть в министры, хоть в депутаты, хоть в президенты. А нас оставьте в покое. В такой ситуации только отмена прямых выборов глав регионов стала если не гарантией, то хотя бы шансом избавиться от местного сатрапа, поменять его на другого – пусть даже речь идёт о смене шила на мыло.
Институциональный кризис привел в конечном счёте к тому, что сформировалась теневая квазиинституциональная среда, основанная на неформальных связях и отношениях. Она имеет массу издержек, но она работает. А формальные институты, в том числе и демократические, выполняют функцию фасадного прикрытия.
5. Здесь же кроется и вторая фундаментальная причина – отчуждение общества от всего, что находится за пределами его «зоны досягаемости». Это может показаться явным противоречием п. 2 моих тезисов о формировании в России политической нации, но что поделаешь. В сознании россиян четко прослеживаются «рубежи» — это наше, а это, уж извините, ваше. Моя квартира за железными дверями, мой участок земли, который я огородил забором — это моё, а вот речка, которая протекает мимо забора, но с внешней стороны, это уже ваше, не моё. На моём участке ни соринки, ни пылинки, всё блестит, а в речку можно помои свалить, она же не моя, мне нет до нее никакого дела…
Такое же отношение и к политике, особенно «высокой». Это не моё, мне нет никакого прока в том, по какой цене и кому вы продаете газ; дайте мне моё (пенсию, льготу, документы на участок), а остальное забирайте себе. И мы протестуем только тогда, когда власть начинает залезать в наши личные огороды буквально, — возводит «точечную застройку» во дворе нашего дома, или сносит дачи, как в Бутово. В таких случаях возникает повод с властью поторговаться.
Но вспомним рубеж 80-х и 90-х, когда весь народ кинулся решать проблемы государственные. Значит, нынешнее отчуждение от государства — это все-таки не имманентное состояние русской души, а результат того, что ей (душе) очень сильно дали по рукам как раз тогда, когда народ на краткое время почувствовал себя «в ответе за все». Его активность прихлопнули те, кто захотел «всё поделить» в узком кругу и без посторонних глаз. Поделили. Что в результате? Окончательная смерть общины, в какой-то форме сохранявшаяся в виде территориального самоуправления, у которого была своя материальная база в виде общего пользования луга, покоса, где пасли коров и коз, были речки, леса, земельные участки, передававшиеся по очереди нуждающимся членам общины. Где теперь и у кого всё это? И на какой базе сегодня воссоздавать общинную демократию?
6. А.Гражданкин и его покойный учитель Ю.Левада говорят нам, что шанса и не было, был, мол, «советский человек» — лживый, лицемерный, «хитрый лукавый раб». А феномен «советского человека», по тому же А.Ахиезеру, — это мутация «русского человека», изувеченного духовно и Киевской Русью, и татарским игом. Человека, не совместимого с демократическими ценностями. Но мой личный жизненный опыт 86-93 гг., когда я был и депутатом Балашихинского горсовета, и возглавлял социологическую службу Верховного Совета РФ, и участвовал в создании не одной политической партии, и боролся за сохранение московских памятников истории, говорит всё же о другом. Шанс на нормальное демократическое развитие, безусловно, был, причем не просто шанс. Был вполне рослый побег, но его вытоптали и раздавили, причем под улюлюканье как раз тех, кто сегодня так переживает из-за антидемократических тенденций.
Именно тогда мы потеряли (выплеснули с водой) ту самую национальную модель демократии, которую так безуспешно ищем сегодня. Да, в «советах без коммунистов», точнее — просто в демократических советах, не находящихся на «коротком поводке» ни у КПСС, ни у «Единой России», и была, я уверен, вполне органичная для России модель демократического устройства, которая не парализовывала, а раскрепощала гражданскую активность людей. Даже, наверное, избыточно раскрепощала. Конечно, в этих советах первого призыва было немало дурного, было немало неадекватных личностей, много шума, но это всё пена, которая бы осела на дно, проведи хотя бы еще одни демократические выборы советов.
Однако потом весь этот недолгий демократический опыт самым циничным образом списали на «агонию коммунистической системы», а отсчет демократии начали с 93 г., когда на самом деле состоялись ее похороны. Хотя, конечно, началось всё не с 93-го, а с 91-го года, когда победившие «демократы», перебравшись в Кремль и органы федеральной власти, стали делать все, чтобы срубить сук, на котором сами и въехали во власть. Чтобы, не дай Бог, демократией уже никто бы не смог воспользоваться против них самих. Неподготовленный, поспешный приход к власти демократов обернулся огромным поражением демократии как института.
7. И на что же можно надеяться теперь? Есть ли свет в конце туннеля? На настоящую институциональную демократию шанса нет, и он если и появится, то за пределами нынешнего витка истории. Но есть хороший шанс на повышение внутриэлитной конкурентности, связанной с расколом элит и борьбой группировок в государственных и бизнес-элитах. Собственно, уже сегодня мы наблюдаем расшатывание «путинской вертикали», усиливающиеся разногласия наверху, во многом спровоцированные и «тандемократическим» правлением.
Эта тенденция будет продолжаться — просто потому что в условиях застоя, снижения вертикальной мобильности стала образовываться критическая масса недовольных, заинтересованных в расшатывании конструкции, которое многим дает шансы. Разрозненная демократическая оппозиция может быть снова использована как инструмент такого расшатывания, но — не более того: её роль будет ограничена прокладыванием дорог для недовольной части элиты. И я не думаю, что нынешний режим сможет этому воспрепятствовать.
Куда ж нам плыть? У меня сложилось впечатление, что, несмотря на массовый сохраняющийся запрос на «авторитарную модернизацию» и «наведение порядка», режим остановился перед тем рубежом, за которым начинаются мобилизационные технологии, связанные с установлением в стране национал-социалистического режима (другой мобилизационной идеологии нам сейчас не дано). Путин, по всей видимости, испугался перспектив перехода политического режима в мобилизационную фазу, увидев в ней опасность для захватившей власть в стране корпорации, — ведь все революции имеют обычай пожирать своих детей. Запрос оказался спущен на тормозах. А по аналогии с шахматами, если ты не можешь сделать удачный ход, инициатива переходит к противнику.
Так и сейчас – власть в цугцванге, ходить надо, а делать хорошие ходы страшно, уж слишком они могут обострить позицию. Лучше потоптаться на месте. Но в таком случае перемены если и возможны, то только либеральные. Кстати, недавняя книга Михаила Афанасьева, посвященная исследованию элит, говорит как раз о том, что в элитах преобладает именно либеральный взгляд на развитие страны.
Последние публичные выступления Д.Медведева («Вперед, Россия» и другие) пока выдержаны даже не в раннеперестроечном, а в доперестроечном ключе, когда считалось, что система-то в принципе хорошая, только вот шестеренки в ней крутятся слишком медленно, надо бы ускорить («ускорение научно-технического прогресса»), усилив контроль, повысив ответственность и сознательность граждан и госаппарата. Но борьба за выживание той части элит, которой ставить кроме как на Д.Медведева просто не на кого, неизбежно приведет к радикализации претензий к политической системе, выстроенной В.Путиным. Однако, повторяюсь, без очень глубокой и продуманной институциональной реформы, касающейся не только политической, но и низовой сферы, мы будем ходить по кругу, а победы демократов будут оборачиваться новыми диктатурами.
Замечу, что подобный взгляд охотно принимается либералами, так как оправдывает неудачу либеральных реформ непреодолимым социокультурным наследием: «А что вы хотели? Россия, она и есть Россия», а не объясняет их ошибками самих либералов. Удобная позиция. В ней, конечно, много правды. Но в ней далеко не всё — правда. Если бы было так, то как объяснить происходившее в стране в полузабытых сегодня 89-93 гг., когда «энергия масс» перехлёстывала через край? Куда все это подевалось?
Мне представляется, что низкий градус демократии в сегодняшней России объясняется не одной, а несколькими причинами, причем как негативного, так и позитивного свойства.
3. Начну с позитива. В стране происходит процесс строительства национального государства. Национального не в смысле этнически русского, а в смысле политической нации. Оказавшись на грани распада и гражданской войны, общество выработало некую сверхценность в виде общественного единства.
Конечно, говорить об этом не совсем удобно, уж слишком это «единство» затаскали и превратили в политический жупел, но куда деваться? Раскол общества, в том числе и по идейным основаниям, стал восприниматься как болезненное, ненормальное состояние. Явочным порядком сформировалась квазиидеология большинства – синтез умеренно левых и умеренно правых идеологем вокруг базовой ценности сильного государства, сильной власти, от которой общество хочет проявления именно силы и дееспособности, что видит намного реже, чем хотело бы. Все те, кто подрывает это единство, воспринимаются как враги нации — конечно, не как в 30-е годы, но тенденция очевидна. При Путине сформировался «средний класс», который хочет порядка, устойчивых правил игры и государственных гарантий. Но примерно того же хотят и все остальные, не входящие в средний класс, который таким образом стал как бы выразителем, рупором нового общенационального запроса.
Желание общества объединиться, консолидироваться вокруг власти (пусть и далеко не самой лучшей, но уж какая есть) возникло чуть более десяти лет назад, примерно в год дефолта. Мы это все тщательно отслеживали. Унификация базовых ценностей держала и держит на плаву социум даже в условиях огромных и ничем не оправданных социальных разрывов, она помогла относительно безболезненно пережить и нынешний кризис — ничто пока не говорит о политическом распаде, угрозе революций и социальных потрясений. И это не так уж мало.
Разумеется, я далек от того, чтобы все это идеализировать: упомянутое «единство» остается во многом на бумаге, этакой «потемкинской деревней», равно как и политические силы, паразитирующие на этом «единстве». Но всё же и дыма без огня не бывает. Страна находится в консервативной фазе консолидации, строительства нации, а эта фаза предполагает сниженную конкурентность, в том числе и политическую.
Такое в России бывало не раз, но никогда не продолжалось больше чем срок активной жизни одного поколения, то есть 15-20 лет в среднем. Все идет волнами, неизбежно кончится и «путинская стабилизация». Спрос на конкурентность и демократию возрастёт, но только вот если к этому «часу Х» так и не будет решена задача консолидации нации, то новая волна демократизации будет столь же разрушительна, как и та, что поднялась в конце 80-х.
4. Вторая фундаментальная причина дефицита демократии – из разряда негативных. Низкий уровень политической культуры россиян, отсутствие демократических традиций привели к колоссальной институциональной недостаточности. Я бы не стал, вслед за А.Гражданкиным, усматривать в соборности и коллективизме, присущих русским, препятствие на пути демократического развития. Дело, на мой взгляд, в точности наоборот. Именно с общиной только и связан, по сути, единственный позитивный демократический опыт русских. И когда удавалось разбудить это спящее общинное сознание, как в определенной степени и произошло в 90-м году, на первых и последних выборах в советы всех уровней, демократия начинала расти как на дрожжах. Но где эта община? Где это общинное сознание сегодня?
Наше общество индивидуализировано и атомизированно намного сильнее, чем в демократической Европе. Однако объединиться вокруг политических институтов эти индивиды не в состоянии. Да и нет у нас таких институтов. А те, которые есть, тоже существуют скорее на бумаге, потому что их практика в корне противоречит устройству общества на его низших этажах — в быту, на производстве, в бизнесе. Без этого демократического контекста демократические институты превращаются в свою противоположность, т.е., в институты, закрепляющие произвол и бесправие.
Возьмем выборы губернаторов, отмененные четыре года назад. Когда уничтожены независимые СМИ, политическая активность граждан на нуле, весь бизнес «схвачен», всюду сидят «свои» люди, надо совсем уж быть никудыхой, чтобы не переизбираться и дальше, ровно столько раз, сколько пожелаешь. Это же можно сказать и о выборах «правящей партии», и о выборах директора академического института, да и о выборах главы государства. Конкуренция политических партий в Госдуме? Но ведь даже в середине 90-х, когда небольшой перевес был у оппозиции, Дума не смогла сделать ничего позитивного, зато обществу предлагался политический театр, чтобы совсем не соскучилось: вот, мол, смотрите, есть Жириновский, но есть и Явлинский…
В конце концов, страна это раскусила и перестала интересоваться соперничеством партий. Раз вы, товарищ Путин, взялись вести её, ну и ведите: кого хотите назначайте, хоть в министры, хоть в депутаты, хоть в президенты. А нас оставьте в покое. В такой ситуации только отмена прямых выборов глав регионов стала если не гарантией, то хотя бы шансом избавиться от местного сатрапа, поменять его на другого – пусть даже речь идёт о смене шила на мыло.
Институциональный кризис привел в конечном счёте к тому, что сформировалась теневая квазиинституциональная среда, основанная на неформальных связях и отношениях. Она имеет массу издержек, но она работает. А формальные институты, в том числе и демократические, выполняют функцию фасадного прикрытия.
5. Здесь же кроется и вторая фундаментальная причина – отчуждение общества от всего, что находится за пределами его «зоны досягаемости». Это может показаться явным противоречием п. 2 моих тезисов о формировании в России политической нации, но что поделаешь. В сознании россиян четко прослеживаются «рубежи» — это наше, а это, уж извините, ваше. Моя квартира за железными дверями, мой участок земли, который я огородил забором — это моё, а вот речка, которая протекает мимо забора, но с внешней стороны, это уже ваше, не моё. На моём участке ни соринки, ни пылинки, всё блестит, а в речку можно помои свалить, она же не моя, мне нет до нее никакого дела…
Такое же отношение и к политике, особенно «высокой». Это не моё, мне нет никакого прока в том, по какой цене и кому вы продаете газ; дайте мне моё (пенсию, льготу, документы на участок), а остальное забирайте себе. И мы протестуем только тогда, когда власть начинает залезать в наши личные огороды буквально, — возводит «точечную застройку» во дворе нашего дома, или сносит дачи, как в Бутово. В таких случаях возникает повод с властью поторговаться.
Но вспомним рубеж 80-х и 90-х, когда весь народ кинулся решать проблемы государственные. Значит, нынешнее отчуждение от государства — это все-таки не имманентное состояние русской души, а результат того, что ей (душе) очень сильно дали по рукам как раз тогда, когда народ на краткое время почувствовал себя «в ответе за все». Его активность прихлопнули те, кто захотел «всё поделить» в узком кругу и без посторонних глаз. Поделили. Что в результате? Окончательная смерть общины, в какой-то форме сохранявшаяся в виде территориального самоуправления, у которого была своя материальная база в виде общего пользования луга, покоса, где пасли коров и коз, были речки, леса, земельные участки, передававшиеся по очереди нуждающимся членам общины. Где теперь и у кого всё это? И на какой базе сегодня воссоздавать общинную демократию?
6. А.Гражданкин и его покойный учитель Ю.Левада говорят нам, что шанса и не было, был, мол, «советский человек» — лживый, лицемерный, «хитрый лукавый раб». А феномен «советского человека», по тому же А.Ахиезеру, — это мутация «русского человека», изувеченного духовно и Киевской Русью, и татарским игом. Человека, не совместимого с демократическими ценностями. Но мой личный жизненный опыт 86-93 гг., когда я был и депутатом Балашихинского горсовета, и возглавлял социологическую службу Верховного Совета РФ, и участвовал в создании не одной политической партии, и боролся за сохранение московских памятников истории, говорит всё же о другом. Шанс на нормальное демократическое развитие, безусловно, был, причем не просто шанс. Был вполне рослый побег, но его вытоптали и раздавили, причем под улюлюканье как раз тех, кто сегодня так переживает из-за антидемократических тенденций.
Именно тогда мы потеряли (выплеснули с водой) ту самую национальную модель демократии, которую так безуспешно ищем сегодня. Да, в «советах без коммунистов», точнее — просто в демократических советах, не находящихся на «коротком поводке» ни у КПСС, ни у «Единой России», и была, я уверен, вполне органичная для России модель демократического устройства, которая не парализовывала, а раскрепощала гражданскую активность людей. Даже, наверное, избыточно раскрепощала. Конечно, в этих советах первого призыва было немало дурного, было немало неадекватных личностей, много шума, но это всё пена, которая бы осела на дно, проведи хотя бы еще одни демократические выборы советов.
Однако потом весь этот недолгий демократический опыт самым циничным образом списали на «агонию коммунистической системы», а отсчет демократии начали с 93 г., когда на самом деле состоялись ее похороны. Хотя, конечно, началось всё не с 93-го, а с 91-го года, когда победившие «демократы», перебравшись в Кремль и органы федеральной власти, стали делать все, чтобы срубить сук, на котором сами и въехали во власть. Чтобы, не дай Бог, демократией уже никто бы не смог воспользоваться против них самих. Неподготовленный, поспешный приход к власти демократов обернулся огромным поражением демократии как института.
7. И на что же можно надеяться теперь? Есть ли свет в конце туннеля? На настоящую институциональную демократию шанса нет, и он если и появится, то за пределами нынешнего витка истории. Но есть хороший шанс на повышение внутриэлитной конкурентности, связанной с расколом элит и борьбой группировок в государственных и бизнес-элитах. Собственно, уже сегодня мы наблюдаем расшатывание «путинской вертикали», усиливающиеся разногласия наверху, во многом спровоцированные и «тандемократическим» правлением.
Эта тенденция будет продолжаться — просто потому что в условиях застоя, снижения вертикальной мобильности стала образовываться критическая масса недовольных, заинтересованных в расшатывании конструкции, которое многим дает шансы. Разрозненная демократическая оппозиция может быть снова использована как инструмент такого расшатывания, но — не более того: её роль будет ограничена прокладыванием дорог для недовольной части элиты. И я не думаю, что нынешний режим сможет этому воспрепятствовать.
Куда ж нам плыть? У меня сложилось впечатление, что, несмотря на массовый сохраняющийся запрос на «авторитарную модернизацию» и «наведение порядка», режим остановился перед тем рубежом, за которым начинаются мобилизационные технологии, связанные с установлением в стране национал-социалистического режима (другой мобилизационной идеологии нам сейчас не дано). Путин, по всей видимости, испугался перспектив перехода политического режима в мобилизационную фазу, увидев в ней опасность для захватившей власть в стране корпорации, — ведь все революции имеют обычай пожирать своих детей. Запрос оказался спущен на тормозах. А по аналогии с шахматами, если ты не можешь сделать удачный ход, инициатива переходит к противнику.
Так и сейчас – власть в цугцванге, ходить надо, а делать хорошие ходы страшно, уж слишком они могут обострить позицию. Лучше потоптаться на месте. Но в таком случае перемены если и возможны, то только либеральные. Кстати, недавняя книга Михаила Афанасьева, посвященная исследованию элит, говорит как раз о том, что в элитах преобладает именно либеральный взгляд на развитие страны.
Последние публичные выступления Д.Медведева («Вперед, Россия» и другие) пока выдержаны даже не в раннеперестроечном, а в доперестроечном ключе, когда считалось, что система-то в принципе хорошая, только вот шестеренки в ней крутятся слишком медленно, надо бы ускорить («ускорение научно-технического прогресса»), усилив контроль, повысив ответственность и сознательность граждан и госаппарата. Но борьба за выживание той части элит, которой ставить кроме как на Д.Медведева просто не на кого, неизбежно приведет к радикализации претензий к политической системе, выстроенной В.Путиным. Однако, повторяюсь, без очень глубокой и продуманной институциональной реформы, касающейся не только политической, но и низовой сферы, мы будем ходить по кругу, а победы демократов будут оборачиваться новыми диктатурами.