Мифы о России: конструкция и деконструкция.
КАРАЦУБА Ирина Владимировна
Доцент кафедры межкультурной коммуникации
Московского государственного университета им. Ломоносова
Ирина Карацуба:
Меня зовут Ирина Владимировна Карацуба, я кандидат исторических наук, доцент МГУ, один из авторов книги «Выбирай свою историю». Сегодняшняя программа сложилась так, что диву даешься, но это, в некотором роде, зеркало того, о чем сейчас мучительно думает экспертное сообщество: мифология, и что нам делать с ней сегодня; какие мифы нам помогают жить и развиваться, какие мешают, а какие просто блокируют развитие.
У нас, русских, есть такая особенность: мы очень любим изображать себя такими небывалыми. Как говорил Виктор Степанович Черномырдин, «отродясь такого не было, и вот — опять». Мифы есть у любой страны. Недавно мы проводили три семинара «Клиотерапия», где говорили о том, как бы нам при помощи истории выздороветь, чтобы она была не ядом, а лекарством. У нас был российско-польский семинар, и поляки очень много говорили про то, какая у них их собственная мифология, которая им мешает жить: идея вечно страдающей Польши, вечной жертвы, которую все только обижают, а она вечно борется.
То есть мифы есть у любой страны, и я сейчас хочу поговорить о России. И если Евгений Гонтмахер говорил больше с позиций экономиста, социолога сегодняшнего дня и человека, который очень много думает о перспективах, а Дмитрий Орешкин будет говорить об экономике, то я — историк по образованию, и я хотела бы поговорить об исторических мифах.
Я недаром назвала свою тему «конструкция и деконструкция». То есть я хочу объяснить, откуда взялся тот набор мифов об истории России, которые есть на сегодняшний день, и что нам с этими мифами делать. Можно ли их деконструировать, разобрать на составные части и извлечь что-то полезное.
История в последнее время выдвинулась на какое-то непропорциональное ей место в общественном сознании. Мы постоянно говорим об истории, причем — яростно. Мы спорим и ругаемся друг с другом. Все время — какие-то яростные перебранки по поводу нашей истории на телевидении, на радио, сами с собой выясняем, какая у нас была история, или объясняем иностранцам, как надо правильно понимать нашу историю. И в этом есть что-то странное. Американцы, которым я в свое время много преподавала, все время меня спрашивали, почему наша нация озабочена историей? Что, нет других проблем?
Это интересный вопрос. Потому что роль истории в нашем сознании, в нашей современной общественной борьбе какая-то непропорциональная. На самом деле есть очень простой ответ: жизнь не так проста, как кажется. На самом деле она еще проще.
С тех пор, как в 2000-е годы последовательно, шаг за шагом, зачистили наше политическое пространство, когда у нас парламент окончательно стал не местом для дискуссий, когда у нас стали одинаковые телеканалы и все стало удивительно единообразно, арена политической борьбы сместилась в область истории. Спор о будущем страны переехал в наше прошлое. Хотим мы этого или нет, правильно ли это, полезно ли это, но мы имеем дело с этой реальностью, когда вопрос о будущем России решается в яростных спорах о том, правильно действовал Сталин или нет и т.д. И нам надо думать, что с этим делать дальше и как бы нам со всеми этими историческими спорами не отъехать к Ивану Калите и другим деятелям нашего славного отечества.
Недаром книга Сорокина о будущем России называется «День опричника», и тема опричнины стала вдруг неожиданно какой-то дурно-злободневной. Все это, конечно, не случайно: и зачистка политического пространства, и дурная политизация истории, когда мы разговоры о будущуем ведем при помощи образов, судеб и трактовок прошлого. А почему мы не можем о будущем поговорить как о будущем? Потому что не получается. То есть мы в некотором роде эзоповым историческим языком спорим о нашем будущем.
И я хотела бы вкратце описать основные мифы нашего прошлого, которые есть в нашем сознании, и разобраться, к чему они нас ведут в нашем будущем. Некоторые мифы у нас в голове сидят в виде аксиомы, а на самом деле – это теоремы. Их еще доказывать и доказывать.
Вы обратили внимание, что исполнилось сто лет со дня смерти Льва Толстого, а мы толком этого и не отметили? При том, что Толстой оказал на 20-й век колоссальное влияние, но не в нашей стране. Через Махатму Ганди — на Индию и на все постколониальное движение, через Мартина Лютера Кинга – на все американское общество, на права человека. Только у нас не услышали, и до сих пор благодаря Русской Православной Церкви не хотят слышать. Это классическая евангельская максима: нет пророка в своем отечестве. Так вот, что-то насчет Толстого нет яростных споров, насчет того, что такое сегодня ненасилие, каким может быть сопротивление, если тебе не дают мирно сопротивляться, — нет про это споров в современной России.
И РПЦ сделала все, чтобы этот юбилей не превратился в осмысление творчества великого не только писателя, но учителя нравственности, проповедника, социального философа. Я очень советую вам найти в Интернете коротенький текст, одну из статей позднего Толстого «Патриотизм или мир?» И вам станет понятно, почему общество сделало все, чтобы не заметить этот юбилей.
Буквально две недели назад один из краснодарских судов, собирая дело об экстремистской литературе, признал экстремистской одну из книг Толстого. Это была книга, которая очень резко критиковала Русскую Православную Церковь. Толстой был фактически отлучен от церкви за то, что очень много и резко ее критиковал. Определение Святейшего синода в 1901-м году фактически поставило Толстого вне церкви. И вот сегодня эта брошюра признана экстремистской литературой в нашей стране. То есть если ты выражаешь сомнение (при том, что у нас светское государство) в доктрине какой-то конфессии, то ты – экстремист. Вот по каким законам мы сейчас живем: через сто лет Толстой в своей стране признан экстремистом.
Когда я смотрю на то, что у нас в голове по поводу нашего прошлого, настоящего и будущего, то, конечно, самое сложное, самое тяжелое, самое матричное — это знаменитая идея, которую говорит герой фильма «Белое солнце пустыни»: «За державу обидно»! Все-таки идея державности, идея империи — царистской, коммунистической или посткоммунистической – это один из главных мифов о России.
Определенные имперские черты были начиная с Ивана III — Василия III, то есть с рубежа 15-16-го веков: и Москва – Третий Рим, и экономическая модель. Выстраивалась жесткая деспотическая система внутри страны: и крепостное право, и территориальное расширение экспансии, которое идет с этого же времени. Империя была, и коммунисты ее потом восстановили в несколько других формах. Но я имею в виду вот что: у нас с 15-го века — авторитаризм, тоталитаризм, самодержавие, деспотизм. Государство сьело общество, подчинило себе общественные структуры, не дало сформироваться гражданскому обществу.
При этом идея власти – ужасно анахроническая. Если вы посмотрите определение власти в наших словарях — от Даля и до современной российской энциклопедии — везде власть будет определяться через понятие силы или авторитета. И нигде – через закон. И получается, что вроде по-другому быть не может. А почему нельзя изменить такой путь?
Если вспомнить страны, которые только в 20-м веке изменили свою траекторию развития, то таких стран очень много: послевоенные Германия и Япония, Латинская Америка, а так же страны бывшего лагеря социализма. Наша ситуация в некоторм роде сложнее, чем ситуация Польши, Венгрии и даже Монголии, потому что мы были сердцевиной. Проблема в том, что сейчас у нас по этническому составу 79% — русские. Но русские, как нация, формировались в империи, как имперская нация. И без империи непонятно, в чем состоит российская идентичность. Мы все эти мучения и судороги наблюдаем последние двадцать лет: реструктурировали СССР в СНГ – не получилось, отказались от защиты прав соотечественников в Прибалтике — потом исправили этот перекос. Но на то, что творится с нашими соотечественниками в Средней Азии, плевать до сих пор. Сейчас, в 2000-е годы, мы опять решили, что мы какая-то новая империя. Отсюда войны с Грузией, вечные непонятки вокруг Украины и Крыма, чудовищные слова, которые произносятся на высоких уровнях о том, что Украину ждет путь федерализации, о том, что Восточная Украина — это не совсем Украина и т.д. Такое ощущение, что со времен СССР ничего не забыли и ничему не научились.
А если не строить свою идентичность на идее империи, то на чем ее строить? На идее демократии? Это большой и открытый вопрос, для нас до сих пор не решенный. Поэтому миф о державности, о том, что России присуща только державность (хотя это рационально недоказуемое понятие) показывает, что мы еще довольно далеки от того, чтобы выработать альтернативу и сконструировать свое национальное сознание, национальную идентичность не на основе империи. Наши национальные символы тоже очень много отражают. У нас двуглавый орел — в коронах, хотя монархия пала в 1917-м году.
Американцам, в принципе, невозможно объяснить две вещи: историю переименования наших городов и историю с нашими двумя календарями – юлианским и григорианским. Рассказываю я им историю переименования Петербурга, и одна студентка меня спрашивает: «А почему вы его в 91-м году переименовали в Петербург, а не в Петроград?» Что ей отвечать на этот вопрос?
Как сконструировался этот миф – понятно, но мы до конца не поняли, чем мы заплатили за эту державу, за империю. Вы должны понимать, что платой России за империю, за весь этот блеск, двуглавых орлов стало крепостное право, которое изуродовало нацию, высосало из нее все соки. У нас крепостное право длилось почти 300 лет, а потом большевики в иных формах его восстановили, загнав две трети населения опять в крепостное право. Это первый миф, с которым что-то надо делать, потому что ресурсы этого пути развития в 21-м веке абсолютно исчерпаны.
Я делала доклад в Вене на конференции и рассказывала про некоторые негативные тенденции исторической науки в России. А там же очень много наших, которые работают в университетах, пишут статьи, изучают Россию. Они меня слушали, и стало им очень обидно: они спрашивали, куда делось все, что раньше отличало высокий уровень истфака МГУ.
Так вот, за 90-е и 2000-е годы из страны уехало почти 20 миллионов, причем уехал электорат партий демократической направленности. А вообще, в 20-м веке в России было пять волн эммиграции, и я считаю, что, конечно, будущего у РФ как империи – нет. Это гибельная идея. Надо искать идентичность на основании других моментов. И она есть, потому что у нас бывали моменты кратковременного развития не по имперскому и самодержавному пути: у нас было Временное правительство и парламентская монархия. У нас были 90-е годы — очень сложные, но гораздо более плодотворные и свободные по мысли, чем то пространство, в котором мы живем сейчас.
Между прочим, как только сформировалось московское самодержавие, так тут же сформировалось сопротивление ему. У нас ведь кто борется с государством? Сволочи и отщепенцы. И даже в 20-м веке: кто борется с КПСС? Кто сидит в ГУЛАГе? Их нет в учебниках. То есть история 20-го века совершенно не написана как история сопротивления. А это была великая история сопротивления. Сейчас вот случилось несчастье с Кашиным, и все заголосили, а почему никто на улицы не выходил, когда нацболы убили Юрия Червочкина? Почему живущий в Германии эстонский композитор Арво Пярт два года подряд все свои концерты посвящал Анне Политковской?
Следующий миф: «Лес рубят – щепки летят». Моя мама родилась в 1931-м году. Не раз и не два мне говорила: «Ира, но мы же ничего этого не знали». Но извините, не надо наводить тень на плетень. Не знали того, чего не хотели знать. У нас в семье, как и в любой другой, и в лагерях сидели, и расстреляны были. Что значит: мы ничего не знали? Кто не хочет знать, тот и не знает. Знали, конечно. Они, скорее, не хотели знать.
Говорят, что по-другому было нельзя. Без этого ничего бы не построили, не была бы проведена модернизация. Начинается бесконечная песня о том, что Сталин взял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой. Тут мы переходим из области исторической мифологии в область морально-нравственную. То, что человек открыто солидаризируется со злом и говорит, что без зла ничего хорошего быть не может, значит, что он занимает вполне определенную позицию. Но я считаю, что есть что-то, что возвращает ему это зло.
Между тем, в Евангелии есть на это прямой ответ. Как говорил апостол Павел: «Не делать ли нам зло, чтобы вышло добро, как некоторые злословят нас и говорят, будто мы так учим? Праведен суд на таковых». Но русский народ (и мы все это слышали в варианте наших родителей) говорит, что у нас по-другому нельзя, что с нами по-другому не получится и т.д. Это очень патриархальная, языческая идея, и она говорит о том, что, несмотря на 1000 лет проповеди Евангелия в России, не очень-то получилось у тех, кто его проповедовал.
Я, как историк, по своим наблюдениям считаю, что тяжелая и великая русская история все-таки не научила наш народ отличать добро от зла, и сегодня это хорошо видно. Ахматова говорила, что Евангелие на Руси проповедовано не было. А Николай Лесков, очень верующий наш писатель, сказал, что Русь была крещена, но не была просвещена. И все эти наши современные хождения со свечками и реституции церкви – все пустое.
Я приведу вам мою любимую цитату из преподобного Максима Грека, неканонизированного святого: «Ничто не делает нас столь зверскими, сколь стремление владеть имением». Вот, недаром монахи, например, дают обет не только целомудрия, но и нестяжания. Так вот, когда я слышу о том, что Сталин и Берия были эффективными менеджерами, мне все время хочется напомнить про самого первого такого эффективного – Иуду. Но меня, как историка, интересует, почему этот миф так укоренен. Откуда такое пренебрежение к человеческой личности?
Еще один миф о России. Недавно мы в очередной раз отметили свой новый праздник — 4 ноября. Я не буду это комментировать, потому что говорить об этом я могу долго. 4-е число появилось потому, что его привязали к православному празднику Казанской иконы Божией Матери. И одна из статей, посвященных этому всему, называлась «Казанская вместо Октябрьской». То есть на месте марксистского учения стоит православие, которое понимается точно так же тупо: не как нравственный императив, а как идеологическое оформление империи.
Я как-то разговаривала со школьными учителями на тему ответственности народа за страну, и одна учительница сильно возмутилась: «А что мог сделать народ? Его же расстреливали!» А расстреливал его не народ? В лагерях сидел народ, а конвоировал его кто: не народ? Когда началась «хрущевская оттепель», Ахматова про это тоже сказала: «Сейчас Россия, которая сидела, посмотрит в лицо России, которая сажала».
Так вот, в вопросе об ответственности народа у нас какой-то дикий культ дурного народолюбия. И я бы хотела, чтобы был поставлен вопрос об ответственности народа за свою историю. Немцы после войны долго и мучительно проходили путь ответа на вопрос: кто виноват в преступлениях нацизма? И сейчас логическим следствием этого пути, помимо всего прочего, является, например, то, что когда они недавно в Берлине открывали первую с 40-х годов выставку про Адольфа Гитлера, то она называлась «Адольф Гитлер и немецкий народ». И там принципиально нет ни одной фотографии Гитлера, где бы он был без соратников или ликующего народа.
Это к вопросу об ответственности народа за тех политиков, которые им управляют. И нам с вами тоже за Путина ответить придется. Хотя в истории чаще всего за зло отвечают не те, кто его совершил, а их дети или даже внуки. И чем больше временная дистанция до ответа, тем сильнее мера ответственности. Это закон, который в истории действует.
Еще один миф, который у нас на каждом шагу и даже в названии правящей партии — «Единая Россия». О том, что самое главное, что у нас есть – это единство. Единство, стабильность, солидарность. Поверхностно это очень привлекательная идея. Но, на мой взгляд, не может нормально развиваться общество, которое главной своей целью ставит единство и солидарность. Потому что мы все очень разные, и нормальная жизнь общества – это цивилизованная борьба разных идей, проектов, партий, людей.
В Евангелии по этому повожу сказано: «надлежит быть между вами разногласиям, дабы выявились среди вас искуснейшие». Я очень сильно сомневаюсь, что в 21-м веке мы можем выстроить плодотворную жизнь нации на идее единства. Идея единства приводит к тому, что одна политическая партия, одна сила становится хранителем истины. А так не бывает. И у меня большое сомнение вызывают идеи единства, стабильности: мы за все хорошее, против всего плохого. Я считаю, что это как раз идеи смерти нашего общественного пространства. И мы эту смерть хорошо видим за последние 10 лет.
Еще один миф сформулирован в названии любимого фильма Путина: «Щит и меч». Это эмблема КГБ. В этом нет ничего плохого, но когда вся история страны понимается как история щита и меча, когда собственная нация понимается как жертва, на которую все время кто-то нападает, тогда это плохо. И при этом страдающим образом из крошечного московского княжества получилась огромная империя!
И рядом с этой идеей нации, как жертвы, идет другая – то, что в современной социологии называется «экспорт вины». То есть, даже если мы в чем-то виноваты, это вы заставили нас быть виноватыми. Привожу конкретный пример: год назад отмечалось 70-летие начала Второй мировой войны, 1-го сентября 1939-го года. И наш национальный лидер, Владимир Путин, выступая на Западе, сказал все очень правильно и достойно. Про преступный характер пакта Молотова-Риббентропа, который привел к войне, про нашу ответственность.
Когда он, через 2 дня говорил здесь, в Москве, то он сказал замечательную вещь, от которой у меня просто волосы стали дыбом: о том, что катынские расстрелы были ответным преступлением на гибель многих десятков тысяч советских красноармейцев в польском плену в 1920-1921-х годах по итогам неудачной советско-польской войны. Кстати говоря, он взял это из последней версии учебника Филиппова. Цифра была названа какая-то дикая, сейчас уже подсчитано — на самом деле, она в 3 раза меньше. То есть: версия Катыни как ответного преступления. Это и называется экспорт вины: мы не виноваты, это вы нас заставили совершить это преступление. Чудовищная версия, не имеющая никакого отношения к реальным событиям. Когда расстреливали в Катыни, никто не помнил о событиях 20-го года. Это выдумки наших современных политтехнологов и государственных историков с целью отмазать великий советский народ и создать у нас образ жертвы. И, самое главное, убрать вот эту идею преступления.
Это очень взаимосвязанные идеи – собственная нация как жертва и экспорт вины. А между тем, весь мир только и делает, что извиняется друг перед другом. Все, кроме нас.
Это очень краткий набор мифов: о державности; о том, что цель оправдывает средства; миф о православных корнях; о стране-жертве и экспорте вины. И еще — поиски национальной идеи. Между тем, весь мир уже ушел от поисков национальной идеи, и только мы ищем ее и свой особый путь. В Европе после Гитлера про национальную идею просто стыдно и неприлично говорить.
На самом деле этих мифов гораздо больше, но, на мой взгляд, очень важно хотя бы задуматься над ними и посмотреть, к чему эти шаблоны приводят в нашей сегодняшней жизни. Если мы считаем, что у нас сейчас переломное время, то тем важнее переосмыслить нашу умственную оснастку, наши представления о прошлом, наши попытки определить самих себя. Мне кажется, что если мы с этим не разберемся, нам будет гораздо сложнее выходить из того кризиса, в котором мы сейчас находимся. Я в этом убеждена.
Вопрос.Чебоксары.
«Россия – пьющая страна». Миф это или нет?
Ирина Карацуба:
Есть статистика:18 литров на душу населения. Конечно, очень сильно пьющая страна. И по количеству самоубийств на душу населения, по количеству наркоманов мы, увы, занимаем не последние места. И это показатель кризисности развития. Иностранцы действительно указывают, что русские много пьют, но в Киевской Руси вообще водки не было — там пили меды, а водка массово вошла в наш обиход в начале 17-го века. Почему это произошло можете найти в теории академика Топорова. А дальше пошла просто политика спаивания, потому что на кабаках правительство сильно наживалось. И даже Витте ввел одной из первых мер государственную винную монополию. То есть водка и тогда была источником нашего бюджета на индустриализацию. Это не врожденное — это политика государства. Та же преступная идея, что любые средства хороши для наших великих целей.
Вопрос. Саратов.
Какую роль играет политическая власть в истории СССР, и не кажется ли Вам, что вопрос об ответственности, в первую очередь, должен быть обращен к государственным деятелям?
Ирина Карацуба:
Разумеется. В Библии по этому поводу сказано: «Кому много дано, с того много и спросится». Но я хочу напомнить, что фашисты в Германии к власти пришли парламентским путем. У нас это получилось по-другому, но вопрос — почему страна пошла за красными — остается. Почему крестьяне, которые бунтовали, в результате все-таки подчинились? Эти вопросы остаются.
Конечно, ответственность власти гораздо больше. Но я считаю, что без общественного трибунала над Сталиным ничего у нас не получится, какой-то аналог Нюрнбергского процесса над преступным режимом рано или поздно должен состояться.
Но и вопрос об ответственности народа тоже остается. Я могу процитировать Варлама Тихоновича Шаламова, человека вам известного. Это автор гениальных «Калымских рассказов». Когда ему говорили о вине интеллигенции перед народом, он отвечал знаменитой фразой: «Не надо петь мне о народе». То есть все должно быть названо своими именами. Это вопрос об ответственности каждого.
Вопрос. Липецк.
Я вижу, что Вы придерживаетесь традиционной риторики все ругать. У нас все плохо, а где — хорошо?
Ирина Карацуба:
В 1793-м году Фонвизин написал 20 вопросов императрице Екатерине Великой. Они были опубликованы в журнале «Были и небыли», и она на них ответила. И там есть такой вопрос: «Как истребить два сопротивные и оба вреднейшие предрассудки: первый, будто у нас всё дурно, а в чужих краях всё хорошо; второй, будто в чужих краях всё дурно, а у нас всё хорошо?» Сколько мы существуем с осознанным национальным сознанием, столько решается этот вопрос.
Есть объективные показатели, например, продолжительность жизни. Если вы посмотрите на статистику, то вы увидите, что человеку гораздо комфортнее жить там, где защищены его политические и социальные права: в Европе, в Америке, в Японии. Это не зависит от части света, это зависит скорее от режима и политических традиций, а также — от законов. Ему комфортнее жить там, где такая вот Кущевская была бы невозможна, а губернатор этого края не изображал бы, что первый раз об этом слышит.
Знаете ли вы, что в Бухенвальде все заключенные носили нашивки на одежде, которые указывали на то, почему они заключенные? У гомосексуалистов были нашивки розового цвета, — там тоже сидела масса гомосексуалистов. Недавно поставили памятник гомосексуалистам, погибшим с Бухенвальде, потому что все права должны быть защищены, и тогда человеку будет комфортно жить и не будет Бухенвальда.
Вопрос.
Какой бы вы выбрали символ для современной России?
Ирина Карацуба:
Два года назад был проведен Интернет-конкурс на самое афористичное выражение 2009-го года. Победило выражение «пилинг и откатинг». Так вот, это и есть символ современной России. Была такая книжка Салтыкова-Щедрина «История города Глупова», а потом было продолжение: в 90-е годы Вячеслав Пьецух написал историю города Глупова до времен перестройки. А сейчас можно писать уже дальше.
Вопрос. Йошкар-Ола.
Это будет самоповтор, потому что у нас история давно движется по кругу.
Мне непонятно, откуда возникла идея о том, что человек ради государства, а не наоборот.
Ирина Карацуба:
Это очень давняя патриархальная традиция. Мы — общество, по многим социальным и ментальным моделям находящееся в 14-16 веках. У нас вообще родовое сознание: наши не могут быть виноваты. Это свидетельство отношения к власти как к чему-то, основанному на силе, а не на законе. Тут мы просто еще не въехали в новое время европейской истории. Но это не значит, что эта задача для нас недостижима. Только мы должны четко понимать, где мы находимся в направлении ее решения – в самом начале. И, несмотря ни на что, грибница нашего гражданского общества тихо, но подрастает. И где бы мы все сейчас были, если бы не было НКО различной направленности.
Еще ужасно, что за период 20-го века мы совершенно потеряли доверие к слову, и это придется восстанавливать долгие десятилетия. Слово девальвировалось. Много у нас печального произошло, и это все предстоит исправить. И это будет исправлено, просто долгая будет дорога. И мы должны понимать, в каком направлении двигаться, и, самое главное, в каком месте мы сейчас находимся.
Вопрос.
Сейчас милицию собираются переименовать снова в полицию, как это было в Российской империи. Повлияет ли как-то изменение названия на ее деятельность?
Ирина Карацуба:
Вы же понимаете, что власти нужно сделать вид, что она проводит реформу. И самое быстрое – это поменять слова. Ты превратись из ОГП в то, что защищает мои интересы, тогда посмотрим, как к тебе относиться. А пока никто ничего хорошего от них не ждет. Переименование – это уникальная черта русской истории. В других странах бывало, что и столицы переносили, но крайне редко. А у нас бывает и так, что один город по пять раз в 20-м веке переименовывали. У нас сменилось 6 гимнов, причем 30 лет у нас были 2 гимна без слов: с 1955-го по 1977-й и с 1991-го по 2000-й.
Вопрос. Липецк.
Вы говорите, что впереди США и Европа, а нам надо задуматься, где мы находимся. А где Европа? Еще 30-40 лет такими темпами, и Европа полностью потеряет культурную самоидентичность. Там нет коренного населения, мало молодежи, много выходцев из арабских стран, Азии и Африки. И нам с них брать пример?
Ирина Карацуба:
Я не сказала, что это образец. Я сказала, что хорошо там, где защищены права человека. Что касается того, о чем Вы говорите, то это – общий вызов 20-го века: огромные волны миграции. Как с ними быть? Исходить ли из концепции мультикультурности?
Здесь просто проблему не решить. С одной стороны, нужно, чтобы эти люди не были на положении рабов, бесправных существ, у которых мы все вызываем только протест и ненависть, потому что они здесь никто. С другой стороны, нужны адаптационные программы, чтобы вписать мигрантов в жизнь страны. Где-то получается, где-то нет, но весь мир только в последние 20-30 лет вплотную столкнулся с этой проблемой и ищет пути адекватного ответа. В Америке наработан довольно успешный опыт включения эмигрантов в жизнь страны. Но мы никуда от этого не уйдем.