Социокультурная модернизация России: этап и субъекты.
Наталья Евгеньевна ТИХОНОВА
Заместитель директора Института социологии РАН, зав. кафедрой социально-экономических систем и социальной политики ГУ-ВШЭ
Наталья Тихонова:
Я сначала скажу следующее. Тема самой по себе модернизации всплывает постоянно. Она всплывает в России примерно в этих формулировках лет 150. Терминология чуть меняется, но постановка вопроса примерно одинаковая. На самом деле проблема – Россия и Запад, своим путем идем, выходим на другие рельсы, что для этого нужно сделать – она с Петра Первого пошла успешно и до сих пор никак не решится. Для того, чтобы понять, почему у нас не получаются все попытки модернизации, а они в нашей стране предпринимались неоднократно, мы сегодня и попробуем разобраться с тем, что такое модернизация. И на каком этапе движение по этому тернистому пути сейчас находится наша страна.
Надо сказать, что сам термин «модернизация» понимается очень по-разному. Есть три основных трактовки. Первая. Это то, что мы очень часто встречаем. Модернизация воспринимается как некое любое улучшение. Вообще, надо сказать, что концепция модернизации неразрывно связана с концепцией прогресса. Если вы принимаете саму по себе идею, что мир развивается ко все лучшему и лучшему, то тогда концепция модернизации в любом ее варианте хорошо идет и хорошо ложится. Если вы в этом сомневаетесь, то тут начинаются сомнения и в самой по себе модернизации.
Вторая трактовка очень популярная, считающаяся доминирующей в последние пол века. Это концепция, которая предполагает, что есть некие развитые страны эталонные, а весь остальной мир должен, в основном, по заранее известным законам дойти до того же самого состояния. В этом случае обычно модернизация ассоциируется с движением по соответствующим осям.
Третий вариант требует очень большой научной культуры и мало кем понимается. Хотя, на самом деле, только в рамках этого третьего варианта можно понять суть этого процесса. Модернизация означает некий глобальный переход от общества доиндустриального к обществу индустриальному. Подчеркиваю – постиндустриальное здесь вообще ни при чем. К обществу индустриальному. Этот переход настолько огромен, он был настолько всеохватывающим, что фантазии не хватает себе представить, насколько иной строй жизни связан с этим переходом.
Когда мы говорим об обществах традиционного типа, обществах доиндустриальных, что является для них главным? Проблема: что происходит с обществом при переходе от доиндустриального к индустриальному, она рассматривалась массой ученых именно в тот момент, когда капитализм как формация или индустриальное общество как доминирующий тип общества, только устанавливались. Вообще, две глобальные парадигмы. Одна парадигма связана с марксистской традицией, а другая связана с собственно доиндустриальной и постиндустриальной парадигмой.
Маркс именно первым разрабатывал эту концепцию. Он просто проанализировал некие дихотомии: что является признаками докапиталистического, а что капиталистического общества. То же самое делал Тэдис, Дюргейм, позже к этому вопросу возвращался Вебер. В общем, все классики социологической мысли так или иначе в большем или меньшем объеме эту проблему затрагивали.
Я не буду читать то, что на экране. Я хочу подчеркнуть, что для обществ традиционного типа самое главное – это жить так, как привычно. Воспроизводить себя. Воспроизводить свои отношения. Воспроизводить тот же самый тип личности. Если переводить все это на обыденный язык: оставьте меня в покое и дайте мне жить так, как я привык. Это классический лозунг человека с традиционалистским типом сознания.
Я своим студентам обычно говорю, что мы можем, конечно, много обсуждать теоретические сюжеты, но до тех пор, пока у нас каждую весну жгут траву непонятно зачем, устраивая массу пожаров, просто потому что так из века в век шло, вот до тех пор мы можем говорить о том, что у нас традиционалистский тип сознания является доминирующим. Этому типу общества соответствует понятие «закрытое общество». Если обращаться к концепции Поттера. И так далее.
Ясно, что индивидуума эти социальные отношения облегают очень плотно. Он сам по себе вне этих отношений как бы и не существует. Вот есть некое единство, некая община, он в нее входит. Это может быть любая община, любой тип доиндустриального общества. Причем, разные ученые обращали внимание на разное. Тэдис в большей степени – на два типа общественных отношений, связанных с разным пониманием общества. У Дюргейма это разные типа разделения труда. Для нас это не важно, потому что мы не будем углубляться в теорию. Нас интересуют практические следствия из этого.
Теория нам нужна для того, чтобы корректно в теоретическом, методологическом отношении оценить, что же у нас в России. До тех пор, пока мы это знаем на уровне мнений, на кухонном уровне, это не наука. Мнений может быть тысяча и с ними даже спорить невозможно, потому что их верифицировать нельзя.
Что происходит с обществом дальше? В условиях индустриализации начинается качественное изменение общества. На первом этапе, когда с концепцией модернизации работали классики социологической мысли, они говорили о том, что возникает общество, в основу которого ставится развитие. Общество становится открытым. Ключевым становится то, что вычленяется индивид из этой общности. Появляется рациональность мышления. На место традиции, как механизма социального контроля, приходит право, как механизм социального контроля. Словом, список этот достаточно велик, и мы еще к нему вернемся.
Нам сегодня придется как бы кругами ходить вокруг одной и той же проблемы, потому что она не так проста, как кажется.
На первом этапе люди пытались осмыслить, что же происходит с обществом, в котором они в данный момент живут. В основном, это были ученые, которые как раз находились в стадии перехода к буржуазному типу общества. И общество, которое в этот момент активно проходило фазу индустриализации.
После Октябрьской революции, Первой мировой войны, ряда революций в западноевропейских странах – в Германии, Венгрии и так далее – эта проблематика как-то ушла из поля зрения. В центр была поставлена проблема сосуществования двух миров. И о ней просто забыли. Возвращение интереса к концепции модернизации пришлось на 1950-е годы. Это связано с именами американских функционалистов.
В 1950-е годы сама по себе постановка проблемы была уже совсем другая. Опять столкнулись с тем, что существуют разные типы обществ. На том, что начался развал колониальной системы, и стали возникать новые страны. И вдруг оказалось, что эти страны совершенно не так развиваются, как от них ожидалось. Им такие институты достались со времен колониального прошлого, а они совершенно не работают и превращаются в свою имитацию. Казалось бы, им развиваться и развиваться, а там начинается чудовищная борьба за власть, и все попытки их модернизации упираются в то, что ни население, ни элиты, ни институты не воспринимают этой модели развития.
Тогда стали разрабатывать концепцию модернизации как догоняющую модернизацию. Стал активно использоваться именно этот термин и так далее. Но все попытки модернизации сверху, извне, со стороны, через подготовку элит, в общем, потерпели крах.
Единственным, более или менее масштабным, удачным проектом считается Индия. Но в индии своих проблем так много, что тоже можно спорить о том, насколько этот проект является удачным.
Сегодняшняя лекция будет вне всяких идеологических пристрастий. Концепцию модернизации очень часто используют как политический лозунг, но если его использовать в этом качестве, то вообще ничего понять нельзя, на мой взгляд. Здесь мы с Евгением Григорьевичем Ясиным полностью солидарны. Здесь можно что-то понять, только если пытаться разобраться в этом объективистски, я бы сказала. Так что, это не нравится ни правым, ни левым, ни одной конкретной власти. Но, тем не менее, позволяет понять проблему.
1970-1980-е годы. В связи с тем, что проекты извне генерируемой модернизации стали терпеть крах, и сама по себе концепция модернизации стала подвергаться очень резкой критике. Фактически казалось, что ей пришел конец. Неожиданно, с конца 1980-х годов, когда начался крах социалистического лагеря, распад Союза, появление новых стран на постсоветском пространстве, эти страны начали выбирать себе новый путь развития. На этот период пришелся очередной ренессанс этой концепции. Потому что встал все тот же самый вопрос. Вот, хорошо, эти страны выбрали для себя, казалось бы, рыночную современную модель развития. А она у них не идет.
Вот все, что делал Гайдар, было бы, наверное, замечательно по своим последствиям, если бы на месте русских оказались немцы или американцы. Но поскольку здесь оказались русские, то почему-то оно не пошло, и результат оказался совсем иной. Такое ощущение, что сеяли пшеницу, а вырос чертополох.
Конечно, проще всего сказать, что народ не тот. Но народ не бывает не тем. Бывают не те элиты. Не те – в смысле уровня своей компетентности. Потому что элиты должны понимать, какого типа социальным материалом они имеют дело. Если они этого не понимают, то это значит, что они не способны справиться с задачами, которые на них возлагаются в обществе. И то, что они учились не так, не тому и не у тех, это не оправдание. Потому что элиты на то и элиты, а не просто наиболее богатая часть населения, что они выполняют в обществе определенные функции.
Как показывает опыт, у нас до сих пор наши элиты не понимают, с какого типа социальным материалом они имеют дело. И те, кто хотят работать в области политических движений, должны сначала очень хорошо понять, что представляет собой наше население, и что откуда в нем берется.
На первый взгляд кажется, что сама по себе постановка вопроса о том, на каком этапе развития находится Россия с точки зрения ее продвижения по пути модернизации, она несколько странная. Действительно, это же переход от доиндустриального общества к индустриальному, собственно, процесс модернизации. А у нас спутники уже пол века как летают, почти пол века, как мы запустили человека в космос, атомные станции давно у нас строятся, всеобщая грамотность и так далее. На самом деле, если посмотреть поглубже, то оказывается, что вопрос этот очень оправдан. Экономическая модернизация.
Есть несколько сфер, в которых проходят модернизационные процессы. Я уже сказала, что это всеохватывающий процесс, в результате которого общество переходит в качественно новое состояние. Поэтому это огрубленная схема. На самом деле все сложнее. Но для того, чтобы было яснее, можно ее использовать. Это классическая модель выделения основных сфер, где проходит модернизация.
Индустриализация. И параллельно превращение сельского хозяйства в разновидность фабрики. То есть, сельское хозяйство уходит от понятия натурального хозяйства. А производится товарная продукция исключительно ради получения прибыли. Если мы посмотрим на ситуацию в нашей стране, индустриализация у нас началась в конце 1920-х годов, с 1928 года первая пятилетка пошла. Реально страна стала скорее индустриальной, но очень условно, потому что сельское хозяйство все-таки в ней доминировало, — в 1930-е годы. Реально она стала индустриальной страной в 1950-е годы. Сельское хозяйство не перестроилось до сих пор. Именно поэтому у нас полный развал в нем, потому что оно вообще от другой модели общества.
Про технологии и проблемы с их внедрением не будем говорить. Про все остальное вы тоже можете сами прикинуть, все эти признаки, на нашу сегодняшнюю жизнь, и понять, что о завершенности экономической модернизации даже в плане формирования индустриального общества у нас еще приходится говорить и говорить.
Социальная включает рост грамотности. Сто лет назад у нас была неграмотная страна. Подавляющее большинство населения было еще неграмотным. Учитывая, что возраст одного демографического поколения считается 30 лет, это значит, что бабушки тех, кто сейчас составляет основную массу населения страны, еще выросли именно в этих условиях.
Если говорить об урбанизации, то с ней у нас тоже ситуация была не так хороша, как кажется. Вы видите, что фактически только во второй половине 1950-х годов сравнялось сельское и городское население по численности. Причем, городское – это не городское в европейских городах. Городское у нас – это поселки городского типа. Это малые города, где одноэтажные дома и корова в подсобном хозяйстве, свои сотки приусадебного хозяйства. И только в 1960-х годах количество детей, рожденных в сельской местности и в городах, сравнялось. Это значит, что основная масса населения страны выросла в условиях сельской культуры.
Если вы посмотрите на то, что сейчас больше четверти населения проживает в селе, посмотрите, как распределяется по численности структура городского населения, то становится понятно, что Россия до сих пор сельская страна. И по психологии наше население воспроизводит крестьянскую психологию. И пытаться осуществлять реформы в такого рода стране – это чуть лучше, чем ситуация у Витте или Столыпина, но, во всяком случае, она заведомо безнадежная. Сначала надо, чтобы немножко сформировались хотя бы азы городской культуры.
Посмотрите. Это города. Специально выделили мегаполисы, то есть миллионник и больше. Если посмотреть все остальные города, то даже по ним мы видим, что только половина еле-еле набирается населения, которое выросло собственно в городской среде при этих условиях. Половина – потому что это города с численностью жителей менее 100 человек не дает нам городского образа жизни. Поэтому с социальной модернизацией у нас очень плохо.
Идея дифференциации общества, приятия самой по себе модели, что есть некое количество групп, у каждой из которых есть свои интересы. И это нормально. Мы не нечто нерасчлененное целое, что характерно для сознания традиционного типа, а что это сложная система социальных групп, которые связаны между собой часто взаимоисключающими интересами. И демократия – это, на самом деле, не более чем форма государственного устройства, которая позволяет бескровно согласовывать эти интересы разнообразных групп. То есть, это тот тип государственного устройства, который позволяет обществу успешно развиваться в условиях плюралистичности интересов членов общества. То есть, это не самоценность как таковая. Это инструментальная ценность. Она нужна для того, чтобы обеспечить поступательное развитие в условиях плюрализма интересов социальных групп.
Эта идея не принимается, и не воспринимается населением современная модель демократического устройства, потому что сама по себе идея плюрализма интересов не является легитимной в общественном сознании до сих пор. До сих пор считается, что некое единое большое – «мы». Это естественно, учитывая, где выросло большинство нашего народа. А дальше, извините, есть какие-то отклонения. Сейчас уже к ним относятся достаточно толерантно, то есть, ты можешь иметь свое мнение. Ты имеешь на это право. Но это не значит, что свою точку зрения ты имеешь право противопоставить точке зрения большинства. Это некое «мы» продолжает в сознании довлеть.
Механизмы социального контроля. Все говорят: правовой нигилизм россиян. Конечно, правовой нигилизм. Я уж не говорю про то, как устроена наша система сама по себе и судебная, и правоохранительная в целом. Но если даже говорить о восприятии права и восприятии традиций, то регулируют, конечно, традиции. Что для традиции является главным? Не нарушил ли ты норму записанного в законе, а не нарушил ли ты норму принятую. Эти «принятые» нормы аккумулирются в понятие «совесть». Обращение «У тебя совесть есть?» — это значит, что «вообще, ты чувствуешь, что ты нарушаешь эти нормы?». Это довод. Но это довод только для обществ, где именно этот механизм социального контроля является доминирующим.
Если вы в Великобритании вы скажете: «А у тебя совесть есть?» человеку, который вам посторонний где-нибудь в автосервисе, — на вас посмотрят как на сумасшедшего. Потому что это общество, которое живет в совершенно другой системе координат. Там другая логика поведения у людей. Поэтому за каждой абстрактной формулировкой стоят некие реалии нашей жизни, которые очень трудно интерпретировать, если не понимать, откуда они идут.
Что касается культуры. Тут ситуация очень печальная. Секуляризация общественного сознания, то есть, отделение общества от государства, превращение вопроса веры в личное дело каждого, — это та фаза, которая везде была пройдена еще века назад. А у нас она никак до конца не может быть завершена. Вы видите, что у нас творится и с возрождением роли Церкви, и с введением закона Божьего. А теперь еще и план на возрождение православия как государственной идеологии. В общем, с этим совсем плохо. С толерантностью к новому, другому и так далее тоже плохо.
Но в большей степени для нас интересна социокультурная модернизация. Потому что ни одна из других форм модернизации не может быть успешно завершена, пока не возник новый человек. Этот новый человек, который формируется в этом новом мире. С другой системой ценностей. С господством экономически рационального мышления. И вообще, рационального мышления. Экономически рационального, допустим, не ко всему можно применять, но рациональное как таковое – яркий пример воцарения новой модели ценностей.
И, наконец, политическая. Это далеко не все. Например, вы, может быть, не обратили внимание на то, что является самым противоестественным в ситуации с очередной аварией на нашей подводной лодке. Сейчас идет большое количество по этому поводу материалов. Что является абсолютно противоестественным с точки зрения нормальной, развитой, демократической страны в сложившейся ситуации? В самой по себе ситуацией, которая привела к этой аварии, есть одна вещь. Дело в том, что фреон как газ заведомо смертелен для человека. Не может быть в нормальной стране, где ценность человеческой жизни исключительно высока, системы тушения пожара, при которой автоматически погибают все, кто там оказался. Это предполагает, что и комментарии, которые идут со стороны Министерства обороны, направлены на то, что с подводной лодкой все нормально. Что авария не повлекла за собой утечку радиоактивных веществ. Что были нарушения техники безопасности. Но никто не говорит о том, что сама по себе модель обеспечения плавучести лодки, при которой риски гибели людей исключительно высоки, она не может выступать нормальной для цивилизованного общества.
Потому что в цивилизованном обществе уже давно человеческая жизнь является не только моральной ценностью, но и ценностью экономической. Потому что после демографического перехода великого – второго, третьего, когда сначала смертность падает, а потом рождаемость падает, человек становится результатом сознательного выбора родителей. И это уже не сколько, там, баба детей нарожает – сколько нужно, столько их и есть. Это немереное количество. Это как естественный ресурс – воздух, вода, количество людей. Вот то, что характерно для традиционного общества. А когда плановая рождаемость, то ценность человеческой жизни оценивается в деньгах, помимо всего прочего. И если бы стоимость человеческой жизни – просто столько, сколько стоит вырастить человека – вынуждено было выплатить Минобороны за всех, кто у него погибает в армии, то я вас уверяю, очень быстро они бы пересмотрели свое отношение к этому вопросу. Потому что рассчитывать только на мораль не приходится. Но экономическая рациональность тоже у нас, как компонент, не включилась.
Так вот, этот переход включает в себя очень многое. В том числе, и другая модель воспроизводства демографического, другие гендерные роли в семье, другую ценность человеческой жизни и массу всего остального. Не будем на этом подробно останавливаться.
Можно выделить на основе огромного блока проблем, о которых я вам чуть-чуть сказала, некие критерии. Критерии, которые являются свидетельством того, что мы имеем дело с завершившейся социокультурной модернизацией. И что мы имеем признаки, которые свидетельствуют о том, что в этом обществе уже этот этап завершен. Не факт, что его обязательно надо проходить. Это до сих пор предмет дискуссий. Но хорошо это или плохо, это дело вкуса. Кому-то очень нравится традиционная модель отношений. Но если мы хотим быть процветающей и конкурентоспособной в условиях глобальной экономики страной, то нам придется этот этап пройти. Другое дело, что мы можем сказать, что мы идем своим путем, что нам эта задача не нужна вообще.
Иосиф Виссарионович, в принципе, ставил задачу, что у нас должна быть развитая промышленность для обеспечения обороноспособности страны. А так – железная стена и мы идем своим путем. Можно и так, конечно. Но это мало реально в современном мире.
Для чего нужны вот эти признаки? Для того, чтобы не опираясь на абстрактные представления, а более-менее систематически пытаться проанализировать, с каким социумом мы имеем дело сегодня. Здесь не все признаки, но это те, которые фактически не вызывают споров. Они уже общепризнанны в социологической литературе, поэтому их легко использовать как индикаторы.
Еще одно обстоятельство, о котором надо сказать, прежде чем переходить к эмпирическим данным. Если мы говорим об обществах доиндустриального типа. В области социокультурной модернизации понятно, что она может отставать от индустриализации экономической. То возможны разные модели развития традиционных обществ.
Одной из таких моделей является итократизм. Эта концепция дискуссионная. Не все ее принимают. Хотя, на мой взгляд, она настолько исчерпывающе объясняет все, что у нас есть, что я не понимаю, как человек, который реалистично смотрит на мир, может ее отрицать. Ей примерно полтора века. Она ведет свое начало с концепции азиатского способа производства, которую разрабатывал Маркс.
Должна сказать, что у нас Маркса знают очень плохо. Это очень сложный автор, который у нас даже специалистами на уровне докторов наук не понимается. Он же был последователем Гегеля. И она очень концептуально сложна именно по теоретическим своим обоснованиям. Я об этом говорю, потому что не случайно во всех западноевропейских университетах концепцию Маркса изучают достаточно детально все социологи. Не только экономисты, но и социологи. Потому что она позволяет очень многое понять именно с точки зрения методологии. У нас же ее обычно отождествляли с «Манифестом коммунистической партии», который Маркс писал по заказу, за деньги, для неграмотных рабочих Германии первой половины XIX века. Это от марксизма далеко примерно так же, как учебник по физике для 6-7 класса от теории Эйнштейна.
Так вот, итократическая модель развития общества предполагает сращеность власти и собственности. То есть, собственность является функцией власти. И собственность, как особый институт, она не существует. Она фактически приравнена к институту владения. Если посмотреть на то, как у нас хозяйственная этика строится у населения, то у нас не собственник герой этой этики, а хозяин. «Он настоящий хозяин». «Вот этот хозяин, а это разве хозяин». Хозяин – это владение. Это не собственность как таковая. Поэтому, когда ты нарушаешь какие-то нормы, которые легитимизируют твое владение. Нормы неписаные. Нормы, связанные с традицией. То абсолютно легитимно, что собственность у тебя отбирается. Потому что она не полностью твоя. Она твоя по условию. Она тебе дана во владение. И единственный, кто имеет право распоряжаться этой собственностью, это государство.
Эта особенность позволяет понять, почему у нас так странно население относится к перераспределению собственности. Притом, что оно за частную собственность. У нас население действительно горячо за частную собственность. Но какую-то странную, которую можно отнять, передать, перераспределить. Сегодня так перетасовать, завтра эдак. Потому что это не собственность. Вот вспомните общину, где участки все время пренарезались. Ведь еще сто лет назад у нас была форма собственности доминирующая в стране, когда ты, как член общины, имел право на часть ее собственности. Но конкретно форма, в которой это твое право реализовывалось, изменялась раз в несколько лет. На эти 2-3 года тебе этот участок нарезали. На следующий период его передали твоему соседу, а тебе другой отдали. И так далее. Казалось бы, об этом давно забыто. Но в отношении неких патерных сознаний поведения это все сохранилось и живет.
Если говорить о том, насколько далеко мы продвинулись по пути индустриализации. И вообще, на каком этапе находится наша экономика. Я честно вам скажу. Не стоит пользоваться для этих задач данными нашего Госкомстата. Он непрерывно совершенствует свою методологию, но я говорила со специалистами, которые ее совершенствуют, и мне до сих пор непонятно, где они насчитывают у нас 18% профессионалов. 12,6 – это предельная цифра, которая вообще возможна. Если мы введем самый простейший фильтр, исходя из того, что в современной экономике все-таки профессионалом может считаться тот, кто умеет пользоваться компьютером. И хотя бы раз в год пытается с ним что-то сделать. То у нас этот показатель снижается до 9%.
Вообще, если посмотреть на структуру, при которой физическим трудом занято почти половина населения, доминируют работники торговли. А 17% полупрофессионалов – это, в основном, люди со специальным образованием. В основном, средним специальным в торговле и бытовом обслуживании. И мы получаем, что у нас раннее индустриальное общество. Это стык перехода от раннего индустриального к собственно индустриальному обществу. Вот что мы имеем с точки зрения исторического этапа, на котором находится страна. По модели экономики.
То, что у нас есть сегменты, где существуют высокие технологии, это потому, что у нас народ исключительно талантливый. Институциональная сетка у нас в стране вообще из общества другого типа. Само население по культуре тоже еще из общества совершенно другого типа. Это надо очень хорошо понимать и не говорить, что оно у нас не такое. Оно у нас для условий, в которых оно живет и действует, не население, а просто золото. Это удивительный народ, который живет в противоестественных условиях.
Это к вопросу о том, насколько далеки мы от норм современной жизни. Использование компьютера, Интернета у нас далеко не стало нормой, причем, даже для достаточно молодых когорт.
Еще кажу два слова о том, насколько легитимна сложившаяся модель общественных отношений в сознании населения. Картинка получается такая. Если говорить о традиционных мифах, то считается, что россияне характеризуются распространенностью уравнительных настроений. Это чистой воды вранье. Все выступают за равенство возможностей. Если взять лозунг Французской буржуазной революции. Что значит – незавершенная социокультурная модернизация? Это значит, что в том числе традиционные лозунги для буржуазных революций еще не стали реальностью с точки зрения самой ткани общественной жизни. «Свобода, равенство, братство». В зависимости от культуры, акцент делался на разном. Где-то, как в Штатах, важнее свобода. Где-то, как в Европе, братство. Но это не совсем корректно, это ближе к российскому понятию солидарности. В России до сих пор на первом месте стоит равенство. Потому что равенство не обеспечено.
И речь идет не только о равенстве возможностей, но и о формальном, юридическом равенстве перед законом. То самое, которое еще наполеоновскими реформами было успешно в Западной Европе введено. Формально равенство у нас существует, а фактически абсолютно отсутствует.
Если говорить о неравенстве собственно доходов, то вы видите, что ничего такого специфического для России в этом отношении мы не наблюдаем. Наоборот, если говорить о странах европейской культуры. При том, что у нас глубина неравенства доходов гораздо больше, чем в той же Германии или Великобритании. Децильный коэффициент у нас в разы выше. То вы видите, что требования уравнять доходы в России распространены гораздо меньше. Если мы посмотрим, какие разрывы легитимные в доходах для россиян, то вы видите, что в среднем черта бедности примерно в 2 раза ниже среднего уровня доходов для населения, чем собственно среднеарифметический доход.
Получается, что примерно 10-кратный разрыв – это совершенно от черты бедности до уровня дохода высококвалифицированного специалиста и руководителя – это совершенно легитимный разрыв доходов. Но 10 раз – это больше, чем то, что мы имеем в Западной Европе.
Так что, насчет уравнительности россиян – это миф.
А что же не устраивает людей? То, что сама по себе модель и распределения собственности, и распределения доходов в их сознании абсолютно не увязываются с реальными и образованием, и сложностью труда, и реальными нагрузками. Получается такая ситуация, когда люди абсолютно не приемлют сложившуюся систему общественных отношений. Она для них выглядит противоестественной. Но одобряют власть.
Почему они одобряют власть? Например, в конце 1990-х годов они же ее не одобряли. Там рейтинги были чудовищные у Ельцина под конец. Там до 6% процентов доходило в какой-то момент. А сейчас это в районе 70%. Потому что, на их взгляд, это лучшее из возможного в сложившейся ситуации.
Если смотреть на наши политические элиты, то все остальное будет еще хуже. Никаких иллюзий у нашего прагматически мыслящего населения насчет того, что кто-то будет бороться за интересы народа, нет. Это надо понимать. Ни в одной партии население не видит выразителя своих интересов. Ни население в целом, ни отдельные группы населения. Например, электорат правоориентированных партий, а не неолибералов, — примерно 15%. Но не СПС, не «Яблочники» не могут его выбрать, потому что они никак не могут понять, за что же эти люди будут голосовать. Это по принципу «страшно далеки они от народа». Хотя, в общем, достаточно четко можно смоделировать концепцию и интересов, и действий, и моделей общества, которые выдвигает этот самый правый электорат.
Если говорить о нынешней власти, население твердо знает, что оно навидалось всякого. И считает, что лучшее враг хорошего. С этими, по крайней мере, все понятно. И они все-таки в каких-то еще рамках. Если говорить о верхних уровнях власти. Дальше начинается достаточно пестрая картинка, и по регионам она очень сильно различается по толерантности к региональным и местным уровням власти.
Если посмотреть на некоторые другие мифы, то с ними тоже картина не столь проста, как кажется. Например, пресловутый тезис о патернализме россиян. На первый взгляд, действительно, по распространенности патерналистских ожиданий Россия очень сильно отличается от других стран. Но если посмотреть на этот показатель в динамике, начав с 1990 года, то становится понятно, что патерналистские ожидания – это не константа национального сознания. Это спонтанная реакция на ситуацию, которая складывается в стране.
В 1990 году доминировало (почти 60%) убеждение, что люди должны сами нести ответственность за собственное благополучие и так далее. И только постепенно осознание того, что в сложившейся модели для них закрыты все возможности реализации собственных интересов, приводят к тому, что они ждут от государства, в конечном счете, изменения самой этой модели. Даже не столько прямой помощи. Если ставить вопрос о задачах государства, то становится понятно, что социальная задача прямой помощи как раз не характерна для большинства населения по запросу к государству. Это, в основном, люди, которым за 50 лет, с плохим здоровьем. То есть, это те, кто сам заведомо не может ничего сделать. Если смотреть на то, что требуется, то требуется создание такой экономики, где будет востребован квалифицированный добросовестный труд с соответствующей, адекватной за этот труд оплатой.
Так что, это не константа, хотя, яркое отличие сегодняшней ситуации.
Константа – это особая роль государства. Но она как раз и вытекает из итократической модели. Понять, почему наше население поддерживало, поддерживает и будет поддерживать государство, не понимая, что это этап социокультурной модернизации, когда по-прежнему государство является стержневым для всего. То есть, государство должно прислушиваться к остальным. Это особая, кстати говоря, модель демократического устройства. Если вспомнить Новгородскую республику, то это примерно тот самый вариант.
Государство должно выслушать всех. Вот был земской собор в царской России, если брать средние века. Тогда каждое сословие отправляло туда своих делегатов, и каждое сословие имело тем самым представительство своих интересов. Но они не принимали решение, а имели право вето. До тех пор, пока земской собор не находил консенсуса, такого типа решения, которые устроят все слои общества, и не скажут, что это решение является приемлемым, до тех пор крупные кардинальные решения не принимались.
В этом плане Общественная палата у нас гораздо ближе к той модели, которая привычна для общества. И, заметьте, она очень эффективно работает. Туда население жалуется, там всякие комиссии работают, на места выезжают и так далее. Результаты их деятельности гораздо более практически ощутимы, чем результаты собственно Думы, которая штампует законы, не участвуя в непосредственной практической деятельности. Как институт это больше вписывается в нашу институциональную сетку.
В последние годы, в связи с тем, что государство стало ближе подходить к той роли, которую оно должно играть в рамках нашей сложившейся веками культурной модели, стало восстанавливаться доверие к государству. И пошло явление, которое, можно сказать, как ренессанс фундаментализма.
Обратите внимание. Если не учитывать то, о чем я рассказывала до сих пор, как странно выглядят представления нашего населения. Правительство должно иметь возможность прямого влияния на правосудие, если этого требуют интересы государства. Этой точки зрения придерживается большинство населения. Хотя, казалось бы, классика – это идея независимости суда. И население требует, чтобы суд был независимым. Но независимым в смысле подкупа от одной из сторон, а не независим от государства.
Или. Если пресса нарушает интересы государства, ее свободу следует ограничивать. Тоже ситуация бесспорная. Причем, для всех социальных групп, независимо от образования, возраста, места жительства, соцпрофа и так далее. Потому что интересы общества выражает государство. И по-другому в этой модели не может быть. Потому что идея плюрализма интересов еще не сформировалась. «Мы» и «Они», как норма сосуществования, оно еще не возникло внутри общества.
Правда, радует, что человек должен иметь право отстаивать свое мнение даже в том случае, если большинство придерживается иного мнения. Это уже точка зрения, которая разделяется большинством. Если бы этот же вопрос мы задали в 1930-е годы, мы бы получили на него отрицательный ответ. То есть, здесь прогресс бесспорный.
Есть прогресс в отношении того, чьи интересы приоритетны – человека или общества. Эта позиция, вообще, переломная. Качественный скачок формирования нового типа мышления начинается тогда, когда люди начинают понимать, что ключевое – это человек, а не общество. И тут у нас скачок прошел. По разным замерам он прошел от 2002 до 2004 года. Сейчас достаточно устойчиво у разных центров один и тот же результат получается, что население считает, что все-таки главное – это интересы человека, а интересы общества вторичны.
Следствия, которые из этого вытекают, — не стали нормой сознания. Но этот маховик уже запущен, процесс начинает раскручиваться. Просто он не одномоментный. Он везде был не одномоментный. В других странах он занял века, а у нас займет десятилетия. Это реальность, с которой мы вынуждены иметь дело.
С одной стороны, признание необходимости политической оппозиции. С другой стороны, фантастическое понимание ее роли. Задача оппозиции состоит не в том, чтобы критиковать правительство, а в том, чтобы оказывать ему помощь в его работе.
Мы говорим о том, что у нас в стране не завершен этап социокультурной модернизации. Но мы знаем, что нормы сознания и поведения имеют тенденцию распространяться концентрически. То есть, должны быть субъекты, которые выступают носителями этих новых норм. Дальше от них должно идти тиражирование и распространение этих новых норм сознания и поведения.
Есть ли у нас такие субъекты? Оказалось, что субъектов, которые выделяются по формальным признакам, у нас нет. Ни в одной возрастной группе не выделяется так, чтобы модернисты составляли большинство. Ни в одной социально-профессиональной группе они не являются большинством. Ни в одном типе поселения, даже в мегаполисах, они не являются большинством.
Тогда на основе индикаторов, о которых я говорила вначале, построили специальный индекс и выделили по типу мировоззрения и поведения ядро модернистов с хвостом к периферии, и с ядром традиционалистов с хвостом к периферии. Как они распределяются в целом, и как в динамике выглядит этот процесс? Он здесь более-менее виден.
Мы видим, что фактически немножко четче становится сознание. То есть, более последовательным оно становится, потому что для периферии характерно противоречивое сознание. Одновременное присутствие из разных типов мировоззрения позиции. Во-вторых, как оно распределяется по возрастным группам.
Если мы посмотрим, как представители разных типов сознания совершают выбор в тех дилеммах, о которых шла речь, то видно, что здесь различия имеют качественный характер. Например, хотели бы жить в обществе индивидуальной свободы, а не социального равенства (имеется в виду равенство доходов) модернисты на 2/3, а традиционалисты – всего на 7%. И, наоборот. У традиционалистов ключевое – это роль государства, которое их должно поддерживать.
В этой связи должна обратить ваше внимание на важное обстоятельство. Пока эта модель не начала разлагаться, кажется, что государство – это та священная корова, которая в любом случае должна иметь решающую роль в жизни. Когда модель начинает разлагаться, она становится консенсусной. То есть, государство должно иметь право на то, чтобы зажимать свободу слова, давить на суды, ограничивать оппозицию и так далее – при условии «если». Как только появляется эта консенсусность, значит, традиционалистское сознание начинает разлагаться. Сейчас у нас совершенно четко фиксируется эта консенсусность.
Если мы посмотрим на то, при каких условиях считается, что государство должно иметь на это право, то ровно настолько, насколько оно заботится об остальном населении. Выполняет оно свои функции заботы – лучше или хуже, это следующий вопрос – ладно, значит, оно движется в правильном направлении, но с небольшими перегибами, особенно на местах. Там же наверху все правильно говорят – вот приедет барин, он нас рассудит. Царю, президенту пожалуемся, все будет хорошо.
Если государство начинает нарушать эту негласную договоренность, что произошло при позднем Ельцине, то начинают расти протестные настроения в обществе. Что интересно. Сейчас эти протестные настроения в обществе выросли. Уже до начала кризиса со всеми увольнениями и всем остальным, на конец августа – начало сентября мы зафиксировали рост этих протестных настроений. Сейчас, я думаю, они поднимутся еще побольше. Но это не значит, что они приведут к какому-то конкретно выраженному протесту. Потому что нет субъекта, который способен был бы аккумулировать эти протестные настроения. Все наши партии страшно далеки от народа. Даже в рамках системной оппозиции структур, которые способны аккумулировать эти протестные настроения, не для того, чтобы менять режим, а хотя бы для того, чтобы вносить корректировки в реализуемую политику, — их нет. Фактически эти корректировки вносятся только на основе доброй воли самой власти. Есть эта воля – вносятся. Нет – не вносятся. Воля эта зависит от многих обстоятельств. В значительной степени от того, что говорят о ситуации к готовности к выходу на улицы.
Кстати говоря, этот показатель тоже растет, доходит уже до 25%. Это март 2008 года. Ситуация здесь неоднозначна. Нигде нет ситуации, когда модернисты составляли бы большинство.
Есть одна группа, в которой модернисты составляют безусловное большинство. Там практически ? группы. А остальная четверть – это периферия модернистов. Это те, кто вырос в крупных городах в семьях, где хотя бы один из родителей имел высшее образование. И кто сам не менее чем три раза в неделю пользуется Интернетом. Эта группа нам демонстрирует четко модернистский тип сознания. Все остальные – нет. Я думаю, что большинство присутствующих к ней относится. Но, к сожалению, эта доля населения в целом очень мала.
Я вам могу сказать, что доля людей, которые выросли в крупных городах в семьях, где хотя бы один из родителей имел высшее образование, в нашей стране составляет всего 8% населения. Средние, крупные города и хотя бы один из родителей. Вот это реальный потенциал развитого культурного капитала.
Я вам прочитала очень теоретичную лекцию. Но думаю, что в ходе беседы мы это заземлим. Без теоретических установок все это превратилось бы в очередной треп. Но есть очень яркий индикатор, по которому можно определить, где заканчивается ареал европейской культуры, и начинается ареал российской культуры и примыкающих к ней культур по цивилизационному типу. Это наличие в центре города ратуши.
Все, кто был в Европе, знают, что в нормальных европейских городах центр города – это ратуша. Это естественно. Потому что это веками – местное самоуправление. Это люди, которые платили налоги, избирали сами себе власть и сами собой управляли.
А там, где в центре города никакого органа самоуправления нет, а всегда дом губернатора или другого органа власти – парткома, исполкома и так далее – это уже совсем другая культура.
На этом лекция завершена. Зачитывать выводы я считаю нецелесообразным. Дальше мне бы хотелось использовать время для вопросов.
Вопрос: Братищева Мария, Смольный. СПГУ.
Мой вопрос может показаться наивным. Вы говорили о том, что модернизация у нас началась со Столыпина, ей уже более 150 лет. Насколько это актуально и необходимо для общества? То есть, модернизация того типа, которая проходила в Европе в течение веков. Насколько понимание модернизации, которую представляет российское правительство, соответствует реальным потребностям общества?
Наталья Тихонова:
Вопрос совсем не наивный. Он является предметом горячих дискуссий на всех уровнях – и среди теоретиков, и в структурах власти. Он связан со стратегическими целями, которые мы ставим перед страной. Мы не существуем сами по себе. Есть новый, становящийся глобальным, мир.
Я советую прочитать книгу Кастельса. Она довольно занудная, но в отличие от подавляющего большинства литературы, которая теперь пишется, основана на огромных, десятилетиями длившимися, исследованиях в десятках стран мира. Мир, который формируется, фактически будет включать в себя три части. Пока мы говорим об этом применительно к каждой стране в целом, а, в принципе, та же модель ретранслируется и на мир в масштабах человечества.
Это белый мир мейнстрима, где благополучные развитые страны с экономикой знаний, в которой третичные и четвертичные сектора экономики доминируют и так далее. Второй мир – собственно мировая фабрика, где сосредоточены более или менее экологически грязные производства, которое обслуживает первый мир. Он, в общем, живет, но не снимает особых дивидендов с формирующейся модели развития. Третий мир – это лишние люди, это лишние страны. Это даже лишние континенты. Они не нужны ни в каком качестве даже как эксплуатируемые. Они просто не нужны в этой новой экономике. Людей сейчас гораздо больше, чем нужно для новой модели экономики. Рядовых необученных – немереное количество, и они продолжают плодиться.
Это не моя идеология. Я ретранслирую идеологию нео-либерализма.
Вопрос о будущем России надо рассматривать в контексте того, в какой мир мы попадаем. Попадаем мы в него в зависимости не от того, сколько у нас оружия, не от того, какие цены на нефть, а в зависимости от того, какая у нас структура экономики. Потому что разрыв между этими мирами уже сформировался и продолжает год от года увеличиваться. Если мы в 1980-е годы могли попасть и в первый, и во второй, то пока 20 лет весь мир шел вперед, мы между собой разбирались. У нас накопленное отставание.
Правда, у нас есть неплохие стартовые преимущества. Это не образование. Образование у нас очень отстало от современных стандартов. Это просто удивительная талантливость нашего народа. Это не слова. Были специальные исследования, которые исследовали сильные и слабые стороны рабочей силы в разных странах. У нас действительно тот тип производств, который сейчас наиболее востребован. Это не тип конвейерных производств, не ширпотреб. Наш народ, действительно, очень подходит.
Но для этого нужны инвестиции. Инвестиции большие. Инвестиции не только в реконструкцию нефтяных скважин или газопроводов, а в саму по себе модель экономики. К сожалению, мы видим, что возможности в период высоких цен на нефть для такого рода деятельности были упущены.
Если мы сейчас ставим перед собой задачу, что мы хотим попасть в первый мир, нам нужно ускоренными темпами пройти этап социокультурной модернизации. Потому что иначе у нас никогда не будет эффективных менеджеров. А без них бесполезно строить современную экономику. Менеджеры, которые лишены экономической рациональности мышления, которые дают отрицательные ассоциации на слова «темп», «риск» и так далее, они профнепригодны. Я не говорю для мировоззрения. Но для типа сознания нашего управленческого корпуса. Наш управленческий корпус – это не менеджеры в западном понимании. У нас совсем другая модель распределения компетенций. И оказывается, что они профнепригодны для работы в условиях современной динамичной экономики. Не все конечно, но в массе своей они профнепригодны. Потому что они плоть от плоти своего народа. Откуда возьмутся другие? И элита наша такая же – по принципу «вышли мы все из народа» и недалеко ушли. Есть, конечно, отдельные выдающиеся личности, но это отклонение от нормы.
Модернизация – не благо и не отрицательное что-то само по себе. Она напрямую замыкается на задаче, которую мы перед собой ставим. Хотим быть конкурентоспособными – надо проходить ее быстрее.
Это не только академический вопрос. Два года назад меня приглашали к вице-премьеру Жукову и просили составить список показателей социокультурной модернизированности, по которым можно оценивать деятельность правительства. Как бы, верхушка понимает, что это важная задача. Я попыталась объяснить, что это невозможно сделать. Эта деятельность не поддается прямому регулированию. Но если мы, например, начинаем ликвидировать систему высшего образования, которая является мощнейшим фактором в воспитании другого типа сознания, если мы ограничиваем распространение Интернета, если мы не инвестируем в создание рабочих мест, которые предполагают рабочую силу развитую и высокого качества, то у нас она никогда и не завершится. Мы и будем иметь.
Когда запускаются западные инструментарии, очень интересные результаты получаются. Самим никогда в голову такое не придет. Вольно или невольно думаешь, что у нас индустриальная страна. Но если это не инженеры, не работники финансового сектора, но хотя бы рабочие, значит, они работают чем-то. Кто на станках, кто-то дальнобойщик, кто-то еще что-то. Запустили вопрос: «Какие орудия труда вы используете в процессе своей производственной деятельности?» 52% не используют никаких – ни калькулятора, ни лопаты, ни компьютера, ни транспортных средств, ни станков, ничего. Это цифра меня настолько потрясла. Я вообще не могла понять, кто эти люди.
В массив данных обычно забивается название места работы и должность. Оказалось, что в этой группе, довольно пестрой по образовательному уровню, — скотник, доярка на немеханизированных фермах, грузчики без автопогрузчиков, заведующий складом, заведующий гаражом. То есть, самая пестрая публика. Но когда это половина работающего населения, то вы сами понимаете, что это проблема колоссальной раздутости рабочих мест по численности. Вот тех самых рядовых необученных.
Что это значит? Это колоссальная социальная напряженность в ближайшем будущем. Потому что на эти же места претендуют мигранты. И за гораздо меньшие деньги. Если вы ничего не должны уметь для того, чтобы это делать, вас поставят за две недели – за две недели вы научились, это значит, что любого человека, который приезжает из Таджикистана, Узбекистана, Вьетнама на эти рабочие места можно ставить. Это рост безработицы в этом сегменте.
А там, где наши плюсы, где высокотехнологичные производства можно было бы развивать, там у нас полный провал. Доля профессионалов там только сокращается на 10-15% за последние годы.
Вопрос:
Россия – индустриальная страна. Встает тогда вопрос. Что делать с тем небольшим количеством процентов, которые индустриализированы, которым надо двигаться дальше? Понятно, что нужны новые способы, новые пути развития. Вчера Андрей задал нам вопрос, который я только сейчас поняла. Он спросил: «Нам нужно сейчас идти к лидерам или подтягивать отстающих?». То есть, 10-15%, которые реально что-то делают, заняты умственным трудом.
Наталья Тихонова:
Их немножко больше. Их не 10-15%. Это доля правоориентированного электората, который пока не голосует в массе своей, потому что не видит, за кого голосовать.
Если говорить о социальной структуре, то у нас около 40% тех, кто занят высококвалифицированным, умственным трудом. Или высоко и квалифицированным физическим трудом. Эта часть населения относительно благополучна. Режимы меняются, а эта пропорция остается. Примерно 40% работающего населения. Глубина разрывов в зависимости от политических режимов может изменяться. Что при советской власти, что при Ельцине, что в путинскую эпоху, что сейчас, все равно деление – 40 на 60, оно сохраняется, потому что модель экономики сохраняется.
Что делать? Тут каждый для себя сам выбирает. Ведь вопрос действия в значительной степени связан не просто с целесообразностью, а с темпераментом человека. В царской России одни стреляли, а другие шли в народ и открывали школы. Для меня лично ближе вариант, который связан с просветительской деятельностью, потому что только она обеспечивает устойчивое эволюционное развитие. Резкие переходы всегда чреваты откатами, потому что они не укоренены в обществе.
Насколько я понимаю, именно это и пытаются делать. Но беда в том, что отсутствуют политические силы, которые могли бы как-то ассоциироваться с этими действиями и озвучивать их. Может быть то, что было предложено сейчас Медведевым в послании – дать думскую трибуну для малых партий – даст дополнительные рычаги для этого. Но не уверена. Собственно, кто смотрит, что в этой Думе происходит? Газеты тоже не читают.
Соответственно, нужны новые формы горизонтальных связей через сети, которые формируются в первую очередь через Интернет. У меня такое ощущение, которое я не могу доказать никакими данными. Но из большого количества данных, которые через мои руки прошли, оно формируется. На базе Интернета начинает возникать второй, параллельный мир. Но это мир, где параллельные прямые пересекаются. Это геометрия Лобачевского, а не Эвклида. И этот мир формирует другую модель общения, другое отношение к жизни. И, наверное, здесь какие-то ключевые формы новые и должны создаваться. Какие именно – я на этот вопрос не отвечу. Думаю, это лучше знают те, кто работает с тем, как происходит самоорганизация в Интернете.
Вопрос: Андрей Мальцев, журналист. Москва.
Я бы хотел объяснить суть. Вопрос стоял так. Я прекрасно понимаю, что социокультурная, экономическая, любая другая модернизация сейчас – это основа того, что позволит нам хотя бы сохраниться как территориалному образованию. Я не говорю – как государству, как нации. Хотя бы как территориальной единице. Это только модернизация. Основа решения этого вопроса состоит в следующем. Есть ли у нас время на просветительскую работу? Не логичнее ли и легче поддержать тех, кто уже лидирует?
Наталья Тихонова:
У нас нет альтернативы. Поддержать тех, кто уже лидирует, мы можем в каком качестве? Был в свое время анекдот: «Не хочет ли Финляндия присоединить Россию?». Но повесить 140 миллионов населения на тех, кто уже лидирует, непонятно зачем – я что-то не вижу таких альтруистов, которые готовы будут это взять. Наше будущее – это только наше собственное дело.
Для многих стран мы удобнее с точки зрения их личных интересов в качестве страны, с которой не будет проблем, потому что у нее зависимый тип развития. Это да. Но здравомыслящая элита любой страны будет так воспринимать любое другое государство. Если она будет руководствоваться интересами каких-то братских чувств, то не место ей среди элит. Потому что элита должна руководствоваться прагматическими интересами.
Это беда нашей элиты, что у нее все время ума не хватало помнить об интересах своей страны и в очередной раз прощать кому-то миллиарды долларов для удовлетворения собственных амбиций.
Я не знаю, достаточно ли у нас для этого времени. Но я знаю, что, в общем, не до конца оформились контуры этого мира. За место под солнцем в первом мире, в белом мире мейнстрима, как я его называю, еще борются страны. Там далеко не все места заняты. Да, в самой благоприятной ситуации, как ни странно, Европа, а не Штаты. Я думаю, что Штаты ждет еще очень серьезное потрясение.
Что касается Европы, то она с начала 1980-х годов сознательно, на уровне документов, из которых вытекают все приоритеты любых финансовых программ, принимаемых в Евросоюзе, приняла модель развития, по которой она должна создать у себя инновационную экономику, экономику знаний. Под которой формируется структура рабочей силы. Все эти образовательные программы вытекают из этой генеральной установки. Все льготы, которые идут в сфере налогообложения и инновационной инвестиционной программы и так далее, они тоже направлены на решение именно этой задачи. И она успешно почти 30 лет сознательно и последовательно, в масштабах всего Евросоюза, строит именно эту модель общества.
Кстати, Штаты такой задачи не принимали и планомерно ее реализовать не пытались. Если посмотреть сейчас образовательную структуру, профессиональную по Европе, то она в наиболее благополучной ситуации. Другое дело, что огромный кризис, который начинается, конечно, ударит и по ней очень сильно. Но в долгосрочной перспективе – 20-25 лет – Европа из всех регионов сейчас находится в самом благоприятном положении.
Кто еще окажется в этом мире? Сказать трудно. Может быть, Китай. Может быть, Индия. Может быть, Россия. Может быть, Бразилия. Может быть, все. Может быть, никто. Тут довольно разнообразные варианты. Начиная с того, что может произойти глобальная катастрофа в районе 2015 года, в результате которой численность населения уменьшится в 5 раз. Тут прогнозы самые разные.
Я исповедую ту моральную максиму, которая говорит: делай что должно и пусть будет, что будет. Мы можем сделать только то, что мы можем сделать сейчас. Что из этого получится, будет видно. Но если мы упустим свой шанс, понимая, что этот шанс у нас все-таки был, будет обидно вдвойне.
Вопрос: Ксения Борзаковская, Брянск.
Вопрос про просветительскую деятельность. Это направлено на конкретных личностей, которые не входят в 8%? Какие могут быть виды просветительской деятельности?
Наталья Тихонова:
Просветительская деятельность – это не только то, что происходит здесь. То, что у нас происходит здесь, раньше называлось «учеба партактива». Это другой жанр. Просветительская деятельность, которая направлена на население, всегда связана не с донесением каких-то абстрактных идей и принципов, а с обучением навыкам. Сознание взрослого человека можно менять только через действия, через опыт, а не через слова.
Антон говорил, что они создают сайт, на котором можно будет познакомиться с тем, как действовать для решения той или иной проблемы при столкновении с чиновниками. Это как раз форма просветительской деятельности. Консультации, которые дают наши адвокаты, — это просветительская деятельность. Организация различного рода движений в защиту частного конкретного требования, а не глобальной программы вывода страны из кризиса, а конкретная защита человека или конкретного интереса – это тоже просветительская деятельность. Автомобилисты устраивали марш по Москве после гибели Евдокимова, когда водителя осудили, – это была форма просветительской деятельности. Люди, которые в этом участвовали, после этого были уже чуть-чуть другие. Они убедились, что они это сделали, и это привело к тому, что человеку, в итоге, изменили меру наказания.
По периферии города, где земля дешевле, возникают комплексы. В Подмосковье это Павшино, Трехгорка и так далее. Жители этих новых микрорайонов начинают объединяться для реализации своих задач и интересов. Формируется практика гражданского участия не политического, а гражданского, но на основе их самоорганизации. И они добиваются своих целей. Это, как ничто другое, формирует в них уважение к себе и своим возможностям, активистскую позицию. Они уже по-другому начинают воспринимать мир. Они сумели открыть новую станцию железнодорожной ветки, пробив это через РЖД. Они создали свою футбольную команду. Они создают свой сайт. Это все формы самоорганизации населения, которые формируют у людей другой жизненный опыт и другое отношение к жизни. Именно об этом я и говорила в первую очередь, когда говорю о просветительской деятельности по отношению к населению в целом.
Наше население не на 8 и не на 15%, а не менее трети, в любых ситуациях готово к самостоятельной активности. Треть реального активистского потенциала (без пенсионеров, конечно) – это тот потенциал, который большой. Он на самом деле очень большой. Он больше, чем в любой другой западноевропейской стране. Людей, которые готовы принимать активное участие в такого рода деятельности. Но они не имеют ни форм этой деятельности, у них нет навыка. Как Пел Высоцкий: «Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков». Нет организаторов. Тех, кто пойдет вторым, третьим, четвертым, примкнув, тех достаточно много. Но это понятно, потому что на уровне генофонда выбивали сколько десятилетий? Я не только советскую власть имею в виду. Выбивали тех, кто как раз наиболее пассионарная часть нации. Прошли две большие войны, чистки. В первую очередь всегда страдает наиболее пассионарная часть нации. Поэтому это достаточно слабое место.
Собственно, те, кто способен повести за собой – раз. Именно пассионарно-харизматические люди – на микроуровне. Отсутствие институтов в форме каких-то партий, которые способствовали бы консолидации движений, а не частных отдельных акций, — два. На мой взгляд, это два самых слабых места.
Вопрос: Нижний Новгород.
У меня складывается впечатление, что есть противоречие. Несмотря на то, что сейчас открываются границы, люди налаживают контакты с другими странами, пользуются Интернетом и так далее, у нас множество мнений заменяется одной точкой зрения. Как в прессе, так и в парламенте. С чем это связано? Это связано с тем, что люди стали жить лучше, и поэтому закрывают глаза на многие вещи?
Наталья Тихонова:
Я бы не сказала, что на уровне самих людей все сводится к одной точке зрения. Наоборот. Мне кажется, что идет плюрализация по отношению к конкретным вещам в населении. Другое дело, что в СМИ, которые, как предполагается, формируют позицию людей. Прежде всего, центральные телеканалы. Начинает доминировать одна проверенная линия – «колебался вместе с линией партии», как в свое время говорили. Именно это мы и наблюдаем.
Но большинство это не очень волнует. А тех, кого это волнует, эта треть уходит в Интернет. Как сказал Медведев, кабельное телевидение развивать для тех, кто хочет слушать другую точку зрения. В Интернет не пытаться насадить единомыслия. То есть, потихоньку готовить платформу для того, чтобы были люди и с другими взглядами. Но не переносить это на центральные каналы, потому что все «оранжевые революции» очень сильно испугали наши элитные группы. Призрак «оранжевой революции» все время бродит по коридорам Кремля и Думы. Не понимая этого, нельзя понять политику, которая реализовывается.
Я бы не сказала, что это означает возврат не только к тоталитарному, но даже к жесткому авторитарному обществу. Параллельно остается почва для формирования ростков чего-то другого. Им не удается принять массовых масштабов, но общество, на самом деле, не готово пока к тому, чтобы принять другую модель развития. Оно еще до этого не совсем дозрело. Но если эти ростки не будут формироваться и постепенно расти, то оно никогда и не будет готово. Поэтому почву для их формирования как бы сохраняют, но периферийно.
Если говорить об инициативе и активности населения, то на уровне, по крайней мере, федеральных властей нет установок на какие-то санкции. Другое дело, что любая активность – как вы знаете, инициатива наказуема, — поэтому за что боролся, на то и напоролся. Эта мудрость у нас в веках формировалась во многих пословицах. Она от того самого типа общества и идет. Любая попытка что-то изменить, когда ты ее начинаешь, ты должен быть готов к тому, что никто тебе лаврового венка за это не принесет. Скорее всего, будут какие-то неприятности. Но это же не неприятности сталинского времени, когда могли посадить, расстрелять и так далее. Но какие-то неприятности возможны. Но это не называется жесткий авторитаризм. В принципе, периферийные поля свободы действия и свободы слова сохраняются. Хотя, остаются периферийными.