Современная российская журналистика: технология конфликта
Сергей Борисович Пархоменко
Журналист, соучредитель «Лиги избирателей»
Сергей Пархоменко:
Если я правильно понимаю, вы студенты крупных региональных
ВУЗов, в основном, старших курсов. Всякий город является, какой-нибудь, да
столицей. Я недавно ехал на машине по «глухой» Америке, по таким местам Марка
Твена. Казалось, что сейчас из-за угла выйдет Том Сойер. Если бы вы знали,
сколько там университетов, и как они собой гордятся! Такое ощущение, что в
Америке это единственная индустрия, которая действительно работает. Все в этих
местах в некотором запустении, а с университетами все отлично. Все очень
гордятся своими университетами. И правильно – есть чем гордиться. Хорошо.
Давайте теперь я два слова скажу о себе. Я много лет занимался журналистикой и
ее организацией. Я писал сам и организовывал редакционный процесс. Был
репортером и политическим обозревателем ежедневных газет: «Независимая газета»,
«Сегодня». Потом мне предложили сделать в России первый классический
общеполитический еженедельник. Это был журнал «Итоги». Его начали издавать в
1995-м году. Была собрана, на мой взгляд, абсолютно выдающаяся команда, которая
делала этот журнал вплоть до 2001-го года, когда он был уничтожен вместе со
всей медиа корпорацией «Медиа-Мост». Она принадлежала Гусинскому. Это была
специальная политическая акция, направленная на то, чтобы продемонстрировать
российскому медийному сообществу, что времена изменились, появился хозяин, и
хозяин этот беспощаден. Была уничтожена команда НТВ, закрыта газета «Сегодня».
А в журнале «Итоги» произошло уникальное и никогда с тех пор не повторявшееся в
российской печати событие – произошел полный локаут редакции, т.е. в один день
было уволено 74 сотрудника редакции, включая журналистов, дизайнеров,
технических сотрудников, редакторов. И наняли другую команду, которая делает
журнал под тем же названием, но он не имеет ничего общего с тем журналом,
который делался в первые 5 лет его существования. Потом был еженедельный
журнал, который был похожим по структуре, но совсем другим по дизайну. Может,
кто-то из вас его помнит. Его естественным наследником является сайт ej.ru – «Ежедневный журнал». Впрочем, он
носит гораздо более радикальный и сугубо политический характер. С 2003-го года
я занимался книжным делом и руководил такими издательствами как «Иностранка»,
«Колибри», «Корпус». Потом был главным редактором издательской группы «Атикус».
А в недавнее время получил предложение, от которого невозможно отказаться,
снова вернулся в журнальное дело и сделался главным редактором издательства
«Вокруг Света» в 2009-2011-м гг. А дальше случилось неожиданное. В какой-то
момент я решил, что достаточно в своей жизни наиздавался журналов и мне пора
самому написать книжку, потому что много лет издаю, и пора бы уже иметь свою. И
я по своей воле с 1-го января нынешнего года перестал быть главным редактором
«Вокруг Света». Но совершенно неожиданно для себя оказался в гуще всяких
политических событий, всякого политического активизма и имел прямое отношение к
организации больших массовых протестов в Москве зимой 2011-2012-го гг. Был
одним из тех, кому довелось основать замечательную организацию под названием
«Лига избирателей». Много работал на выборах в декабре 2011-го года и в марте
2012-го года. И получилось, что меня выбрали вот в этот самый Координационный совет.
Когда я уходил из «Вокруг Света», я совершенно не предполагал, что все повернется
таким образом. Впрочем, никто не верит. Все, кому я это говорю, говорят, что я
все знал заранее.
Так что, смотрите. Мы с вами можем говорить про журналистику
и про какие-то важные конфликты, которые ее окружают, про какие-то важные
обстоятельства, которые влияют на ее развитие. Можем говорить про гражданскую
активность, про политику, про Координационный совет оппозиции. Есть два направления.
Вам что интересно? Хорошо, давайте про журналистику, а потом как-то выползем на
политику.
Вот с чего я начну. В моей истории был очень интересный
эпизод. Дело было в 1994-м году, почти 20 лет тому назад. Я оказался среди тех
18-ти человек, которые собрались вместе и решили написать документ, который
назывался «Московская хартия журналистов». Это попытка создания этического
кодекса российской журналистики. Одна из многих попыток, но, на мой взгляд,
самая интересная. Она даже упоминается во всяких учебниках по истории русской
журналистики. Это была попытка предложить профессиональному сообществу
некоторый набор правил, который подразумевает очень простой механизм. Если
человек с этими правилами согласен – он их исполняет. Это никакая не
организация, не профсоюз, не союз журналистов. Туда невозможно вступить, а
можно просто посмотреть на это и сказать: «Да, пожалуй, я распространяю на себя
эти правила жизни». И вот, я был среди тех, кто писал этот текст. Там есть
какие-то базовые вещи о том, что журналист не должен брать в руки оружие, если
он освещает вооруженный конфликт, о том, что сокрытие общественно значимой
информации является таким же большим профессиональным преступлением, как и распространение
заведомо ложной информации. В документе говорилось о честной конкуренции между
журналистами и.т.д. Когда мы писали этот текст, разумеется, мы взяли некоторые
европейские образцы, тем более что их довольно много. Мы стали собирать разные
знаменитые этические журналистские тексты. И вот, я из них собрал какой-то первый
проект и предложил его коллегам. Помню, когда предлагал его, я сказал:
«Послушайте, здесь какая-то странная история, смысла которой я, честно говоря,
не понимаю. Я читал все эти кодексы. Они там все свихнулись на одной истории. Все
эти кодексы на 60% посвящены одной и той же проблеме, смысл которой мне
совершенно не ясен. Они там все время разбираются во взаимоотношениях с
рекламодателем. Я абсолютно не понимаю, причем тут это. Мы же с вами знаем, что
главное – это государство, власть. Надо здесь определить взаимоотношения. А
причем тут рекламодатель?». Но, на всякий случай, я одну статью туда вписал.
Она звучала таким образом, что журналист должен следить за тем, чтобы любой
текст, который он публикует, самой своей формой ясно и однозначно
свидетельствовал о том, является он рекламным, или информационным. Раз они
считают это столь важным, давайте мы тоже напишем. Прошли годы, и оказалось,
что, действительно, ничего важнее этого в журналистике нет. Оказалось, что
основная линия давления, которое существует на журналистику, проходит именно в
этом направлении. И оказалось, что, действительно, самая жесткая угроза, под
которой работает любая пресса, любое издание, любой журналист, это угроза превращения
его в рекламное издание, в пиаровское издание. Это угроза нарушения границы
между рекламной и информационной частью любого издания. Это то, что разрушает
профессию. Это то, что заставляет ее гнить изнутри. Это то, что сбивает
профессиональные стандарты. Это то, что приводит к профессиональной коррупции и
то, что снижает общий уровень профессии.
Давайте я попробую нарисовать, как выглядит мир основных
участников современного информационного процесса. Понятно, что мы существуем в
таких условиях, где есть важный игрок любого процесса, любых взаимоотношений,
под названием государство, власть. У него есть свои интересы, у него есть свои
представления о правильном и не правильном. У него есть свои амбиции. Оно хочет
всем владеть, всем управлять и.т.д. Есть другой важный участник всего, что
происходит вокруг нас – бизнес-сообщество. Люди с деньгами, с амбициями,
опять-таки, с желанием управлять всем на свете. И вот, есть, предположим,
собственно издание, то, внутри чего существуют журналисты. Оно разделено на
какие-то куски. Тут есть пишущие, есть снимающие, есть разного рода
профессионалы. Но все это вместе издание: газета, журнал, телекомпания,
радиостанция. У этого всего есть владелец. Мы, все-таки, не берем те редкие и
удивительные случаи, когда издание по-прежнему принадлежит государству. И есть
еще важный игрок на этом рынке – рекламист. Он может существовать в разных
ипостасях. Это может быть крупное рекламное агентство или компания, которая
является интегратором рекламы. В общем, это та совокупность всех структур,
которая связана с рекламой как основным источником существования любого
издания. Почему основным источником? Давайте мы с вами напомним сами себе одну
базовую вещь: в современном мире никакое издание, за редчайшим исключением, не
способно содержать себя за счет продажи самого себя. Совершенно очевидно, что,
продавая экземпляры газеты или экземпляры журнала, вы ни за что не окупите
производство качественного контента. В современном мире это невозможно, за
исключением изданий, которые по разным побочным причинам добились гигантского,
несусветного тиража. Этот перелом начинается при многомиллионных тиражах. Таких
изданий остается все меньше и меньше. В России я бы назвал журнал «Семь дней»,
например, «Комсомольскую правду», да, в общем, пожалуй, и все. Давайте
понимать, что любой тираж, который указан в глянцевых изданиях, нужно поделить,
по меньшей мере, на 10, чтобы понять реальный тираж. А потом этот тираж
разделить на 3 для того, чтобы понять продаваемый тираж. Т.е., если в «Максиме»
написано, что его тираж 250 тыс. экземпляров, то, я думаю, они реально издают
где-то 5 тысяч. Реальный печатаемый тираж журнала GQ составляет 12 тысяч экземпляров. Из
них продаваемый тираж 3-4 тысячи. Абсолютно точно, что ни одно иллюстрируемое
глянцевое издание не окупает себя за счет продажи своих тиражей. Существует
очень небольшое количество иллюстрируемых журналов, которые придерживаются
редкой, экзотической на сегодня тактики: не врать с тиражами. Это журнал
«Караван», это журнал Cosmopolitan, это журнал «Вокруг Света», к
которому я имел отношение. Думаю, что все. Не существует никакой возможности,
продавая вам экземпляр, получить столько денег в руки, сколько необходимо для
того, чтобы создать этот экземпляр. Поэтому любое издание рано или поздно
задумывается над тем, не начать ли ему распространяться бесплатно. Казалось бы,
в этом есть прямой резон. Мы будем раздавать побольше наших экземпляров, мы
продемонстрируем это рекламодателю, рекламодатель обрадуется, что у нас такой
огромный тираж, и начнет нам больше платить за размещаемую нами рекламу. Эта штука
работает крайне редко. Дело в том, что попытки раздавать издание бесплатно
очень резко снижают его престиж и превращают его в мусорную вещь. Люди
перестают это ценить, люди начинают это легко выбрасывать. Рекламодатель на это
обижается и говорит, что он не хочет видеть свою прекрасную рекламу в
газетенке, которая валяется на тротуаре. В мире существует очень не много
случаев , когда эта комбинация, о которой мечтает большинство изданий,
оказывалась бы успешной. Кстати, почему еще изданиям приходит в голову начать
раздаваться бесплатно? Потому что идет ожесточенная борьба между издателями и
распространителями. Дело в том, что распространители давно научились считать
основным источником своего дохода не покупателя, не того, кто приходит в киоск
и покупает эти газеты и журналы, а издателей. Они говорят издателю: «Ваши
основные доходы приходят от рекламы. Поделитесь. Вам ведь нужно
продемонстрировать рекламодателю, что ваш журнал продается?». Как вы это
делаете? Вы раскладываете его по разным прилавкам, а потом водите рекламодателя
или инспектора от этого рекламодателя и показываете ему. Так вот, распространитель
просит заплатить за то, что журнал лежит в его киоске. Таким образом, для
любого издателя, за редчайшим исключением, распространение является не статьей
дохода, а статьей расхода, за это еще и приходится платить. И единственным
источником реальных денег оказывается реклама.
Вот 5 основных участников информационного процесса. Еще
существует публика, участники. Но удивительным образом эта публика почти не
принимает участия в экономических отношениях внутри информационного мира,
поскольку деньги, поступающие от этой публики, ничтожны. Публика не готова
платить столько, сколько необходимо для производства качественного контента,
как мы с вами говорили. И вот, существуют некоторые нормальные естественные
взаимоотношения этих пяти участников процесса. Понятно, что между государством
и бизнесом есть какие-то отношения. Государство давит на бизнес, бизнес
коррумпирует государство. Они перетекают друг в друга и как-то пытаются найти
общий язык. Бизнес обращается к рекламщику и просит организовать ему рекламу
его товара, его услуг. Рекламщик приходит с этим в газету или журнал. Вполне
разумные отношения. В какой-то момент журнал начинает писать про политику. Государство
начинает интересоваться, кто этим всем владеет, нельзя ли как-то поговорить с
этим человеком и добиться того, чтобы он гарантировал нам лояльность. Владелец
начинает вести разговор со своей редакцией. Впрочем, он его всегда ведет, он
всегда интересуется, что у него там происходит, он всегда интересуется
бюджетом, он всегда интересуется, приносит ли ему это издание престижные
дивиденды и.т.д. Эти отношения всегда существуют. Понятно, что этот владелец
общается еще и с рекламистами, потому что, собственно, это и есть экономика
этого издания, это и есть бюджет. Он каждый год интересуется, сколько вы
продадите рекламы, сколько мне принесет дохода владение этим журналом, или
какой будет убыток. Вот, собственно, номинальные отношения в этой группе. Все
было бы хорошо, если бы дело этим и ограничивалось. Но тут в дело вторгается
жизнь. Это «джинса». Это попытка коррумпировать журналиста, обойдя рекламную
систему, занеся денег в конверте и предложив журналисту обмануть читателя,
предложив журналисту продать в розницу свою репутацию, продать свое доброе имя
для того, чтобы прорекламировать товар, для того, чтобы своим именем убедить
читателей, что какой-то товар лучше конкурирующих. Хорошо известно, что по
своему существу любая скрытая реклама, любой редакционный текст, рекламирующий
чтобы то ни было, является более эффективным, более надежным, быстрее и
качественнее достигающим своих целей, чем прямая рекламная публикация. Поэтому
всегда происходит эта война, когда исходный заказчик рекламы пытается добиться
от издания, чтобы рекламная публикация была не похожа на рекламу. А дальше
начинается следующее – политическое давление на журналиста. А дальше
государство в какой-то момент понимает, что не на всякого журналиста можно
надавить. Но можно закрыть издание. Можно задушить его экономически. Для этого
нужно договориться с рекламщиками или надавить на рекламщиков, чтобы они своей
волей и своими ресурсами оказали давление на издание. Бизнес тем временем тоже
не спит. В какой-то момент, после того, как ему надоедает вести переговоры с
профессиональными рекламщиками о рекламных контрактах, он идет в баню с
владельцем издания и договаривается там с ним без участия рекламщиков. Вот
такая у нас получилась звездочка. И вот эти странные, внезапные, опасные связи –
это и есть та проза жизни, в которой сегодня существует российская
журналистика. И штука как раз заключается в том, что процесс-то это всемирный,
что ситуация эта всеобщая. Но важнейший защитник от того, чтобы эти связи
оказывались основополагающими и разрушающими профессиональную среду и индустрию
прессы, является достоинство профессионального сообщества. Тот самый этический
кодекс, те самые этические нормы, которых в России сегодня нет, и которые так и
не удалось создать, хотя попытки, как я уже говорил, начались с 1994-го года.
Единственный способ журналисту защититься в этой ситуации и отстоять свое право
не превращаться в пиарщика, не превращаться в рекламиста, это ссылаться на
некоторые профессиональные нормы и на некоторые правила, которые существуют
внутри среды. Единственное, что может сказать журналист своему редактору в этой
ситуации: «Что же ты со мной делаешь? Мне же руки никто не подаст. Со мной же
пива никто не выпьет. Я же выпадаю из-за тебя из профессиональной среды. Я
становлюсь изгоем. Ты превращаешь меня в служащего». Это один аргумент. И
второй аргумент заключается в том, что продажа репутации в розницу мелкими
порциями экономически не выгодна. Можно один раз, можно другой раз, можно
третий раз пойти на этот компромисс, но, в конце концов, ты убедишься, что
репутация на этом кончилась, что продавать больше нечего. Вот это было залогом
успеха во взаимоотношениях внутри медиакомпании Гусинского, о которой теперь
мало кто помнит, о которой мало говорят, и о которой сложилось превратное
впечатление. Внутри этой медиакомпании очень ясно, очень точно существовало
понимание, что репутация издания – вещь одноразовая, что ее можно продать один
раз. После этого придется начинать все сначала. И на этом, например, строились
отношения между журналом «Итоги», которым я руководил, и владельцем, который
ясно понимал, что да, конечно, этот журнал принадлежит ему, это его балерина, и
она будет танцевать под ту музыку, которую он запустит, но танцевать она будет
один раз. И после этого ему придется начинать все сначала. А поскольку этот
журнал имел довольно мощный международный авторитет, он делался вместе с
американским журналом NewsWeek, важно было эту репутацию
сохранить. И это было чрезвычайно важным средством защиты во взаимоотношениях
внутри вот этого загадочного пятиугольника, который, в сущности, существовал
уже тогда, который всегда, в любой стране и в любое время существует и
определяет собой функционирование всей медийной среды.
Вот таким образом оказывается, что конфликт, который многим
из нас кажется каким-то уникальным, редким, относящимся только ко мне… Знаете,
всякий человек, который влюблен, всегда думает, что ни с кем больше никогда не
случалось таких удивительных событий, что он первый и последний переживает эти
поразительные чувства. Человек, который разводится, тоже думает, что только он
попал в этот кошмар, и никто никогда не переживал таких жутких конфликтов и не
попадал в такую страшную ситуацию, из которой совершенно нет никакого выхода. А
между тем, люди, которые смотрят на это со стороны, прекрасно понимают, что все
это совершенно тривиально, все это лишено какой-либо экзотики, и чувства эти
совершенно обыкновенные, а в случае развода трагедия сильно преувеличена –
бывает, просто не сошлись характерами. Примерно то же самое происходит в нашей
журналистской профессиональной жизни снова и снова. Конкретный журналист в
своей редакции попадает в клещи этого конфликта. Часто его владелец, его
рекламная служба заинтересованы в том (и очень настойчиво этот интерес отстаивают
и продвигают), чтобы сдвинуть намного дальше границу между информацией и
рекламой, чтобы превратить всякую публикацию в рекламную, чтобы начать
торговать в розницу каждой отдельной буквой, каждой отдельной фразой, каждым
отдельным текстом. Человеку начинает казаться, что он попал в какую-то жуткую
историю, что его окружают какие-то страшные свиньи. И что это именно ему так
ужасно не повезло, что это он оказался в этих удивительных обстоятельствах, из
которых не понятно, как выбраться. Между тем, это абсолютно тривиально,
абсолютно типично, и это стандартный конфликт, в котором оказывается любой
пишущий, снимающий или говорящий в микрофон человек в сегодняшней России, да и
во всем мире. Вопрос только в том, где стандарт, и существует ли корпоративная
защита, которая помогает журналисту устоять в этом абсолютно тривиальном
конфликте. Вообще, нужно отдавать себе отчет в том, что журналистика – это одна
из сфер, движимых большим набором органических конфликтов, т.е. стандартных
противостояний, которые существуют всегда, и которые их участникам часто
кажутся чем-то удивительным, редким и специфическим. На самом деле, они
являются неизбежной вещью, которая встречается практически в 100% случаев.
Если заглянуть поглубже в то, как утроена редакция, мы с
вами поймем, что есть люди пишущие, работающие над текстом, и есть люди,
которые заняты визуальной стороной дела, есть дизайнеры, которые тоже
существуют в любом издании. Совершенно очевидно, что между ними всегда есть
конфликт. Одни говорят, что они написали совершенно удивительный текст, и нужно
принести к нему иллюстрацию. Другие говорят, что они сняли потрясающий кадр, и
нужна подпись к этой картинке. И вот так они конкурируют за площадь, которая
есть и всегда ограничена в газете или журнале, или за время, которое всегда
ограничено на телевидении. Это абсолютно органические конфликты. И если из вас
кто-то уже работал в какой-нибудь редакции, он попадал в эти ситуации, и ему
казалось, что с ним происходит что-то ужасное. Что мало того, что я написал
свой блистательный текст, я еще вынужден отстаивать свое право опубликовать его
в полном объеме, с тем заголовком, который мне кажется правильным, и не резать
его, чтобы освободить место для идиотских картинок, которые совершенно никому
не нужны. Но вы отдайте себе отчет, что это абсолютно стандартные вещи. И это
не просто обычное дело, а это не что иное, как тот бензин, на котором едет
любая редакция. Эти органические конфликты являются источником энергии,
источником прогресса и, в конечном итоге, источником творчества для любого
издания. Это тот редкий тип спора, в котором рождается не просто истина, а
рождается номер этого журнала или программа на этом телевидении. Это рождается
из того, что есть противоречивые интересы, и каждый отстаивает свои. Понятно,
что здесь есть еще и рекламщики, которые, например, категорически настаивают на
том, чтобы реклама была на правой стороне любого журнального разворота. А
дизайнер говорит, что не отдаст эти правые стороны, потому что невозможно
превращать журнал в расчет, когда все развороты выглядят таким образом, что журнал
везде слева, а реклама везде справа только потому, что рекламодатель так хочет,
потому что социологи ему сказали, что правая сторона всегда заметнее. И вот,
происходит скандал между дизайнерами и рекламщиками. И еще рекламодатель хочет,
чтобы писали о чем-то хорошеньком, красивеньком, приятном. Рекламодателю не
хочется, чтобы журналисты писали на социальные темы, рекламодатель не хочет
стоять рядом с социальной журналистикой. Вот это история об органических
конфликтах. В центре есть главный редактор, который свою прекрасную зарплату,
свой прекрасный кабинет получает вовсе не за то, что он сидит и что-то
редактирует, а за то, что он разруливает вот эти бесконечные конфликты, за то,
что он бесконечно работает арбитром, за то, что он непрерывно учитывает все эти
интересы и пытается на стыке этих интересов создать очередной номер или
очередную программу. За это ему, собственно, и платят его ужасные деньги, а
вовсе не за то, что он генерирует какие-то идеи, что-то редактирует или что-нибудь
такое творит. Так что, журналистика – вещь очень конфликтная. И всякий человек,
которому когда-нибудь доведется закончить факультет журналистики, окажется
внутри этой индустрии. Он неизбежно делается участником этих конфликтов. Это
часть профессии. И это сегодня является профессией журналиста. Достоинство
современного журналиста, его авторитет и его профессиональное качество определяются
тем, насколько он изощрен, насколько умен и насколько он владеет мастерством
участия в этих конфликтах. Все это столкновение противоречивых интересов
устроено так, как покупка пучка морковки на базаре. Всегда сделка. Всегда есть
противоречивые интересы покупателя и продавца. Покупателю хочется купить
подешевле и побольше, а продавцу продать поменьше и подороже. Они общаются
между собой. Каждый пытается надурить другого. В результате, заключив сделку,
они расходятся, и каждый из них уверен, что он другого перехитрил. В
зависимости от того, насколько велико его удовлетворение, от этого, собственно,
и зависит, будут ли они взаимодействовать и в дальнейшем, будет ли между ними
новый торг, новая сделка. Вот некоторый взгляд на общее устройство современного
медийного процесса, как мне кажется. Это то, во что он превратился. Это то, в
чем придется участвовать каждому из вас, если вы окажетесь частью этой
индустрии. Давайте общую часть на этом закончу, и дальше буду отвечать на ваши
вопросы. Давайте сразу и начнем.
Олеся Беш, Пермь:
Скажите, что Вы думаете об идее ограничения информации в
Интернете?
Сергей Пархоменко:
Вы знаете, я, прежде всего, думаю, что не существует никакой
отдельной проблемы с Интернетом. Интернет – это не отдельная жизнь. Интернет
это всего лишь средство доставки. Вот, что вы думаете о проблеме ограничения
информации по телефону? Или об ограничении информации по почте? Интернет это
вещь, стоящая в этом ряду. Это просто способ доставить информацию из одной
точки в другую, от одного человека к другому. И мы с вами должны говорить о
целом, о том, что мы думаем о проблеме ограничения информации. Если мы считаем,
что людей нужно наказывать за то, что они передают другим ту или иную
информацию, то их нужно наказывать за разные способы. Значит, в Интернете
нельзя, а по телефону можно? А по почте письма писать? Так что, мне кажется,
что это во многом искусственная коллизия, которая просто иллюстрирует общее
настроение, вызванное тем, что государство все больше и больше пытается
вторгаться в нашу жизнь. И все больше и больше пытается ограничивать нас в
возможности общения и в возможности передачи информации. Хватается сначала за
Интернет как наиболее эффективный способ передачи информации. Они готовы
потерпеть, если мы будем переписывать на бумаге, потому что это менее массовая
и менее эффективная сегодня вещь. Поэтому начинают с Интернета. Но, конечно,
это часть общего процесса. Человек имеет право знать, что происходит вокруг, и
сообщать об этом окружающим, и получать от окружающих эти сведения. А дальше он
выбирает способ для себя. Давайте посмотрим, что происходило недавно во всяких
арабских революциях. Там в какой-то момент государство бросалось ограничивать
Интернет, так или иначе. Но это происходило в комплексе с другими
ограничениями. Чаще всего, как правило, сначала отрубают систему СМС. А потом
берутся за Интернет. Потому что смысл тот же самый: задача в том, чтобы
запретить людям общаться разными способами. Надо сказать, что для всех этих
режимов дело кончилось плохо. И ни отрубанием СМС, ни отрубанием Интернета они
не спаслись. Правда, там был большой исламский фактор, если уж мы об этом
заговорили. И важность его заключалась не только в идеологии, не только в том,
что они думают об окружающем мире, но и в том, что ислам оказался
технологически очень удобной религией. Наступала пятница, происходила пятничная
молитва. И отрубай СМС, не отрубай СМС, все равно все собрались, все равно все
всё обсудили, все равно все обо всем договорись, все равно все потом пошли на
демонстрацию. Выяснилось, что все эти порядки очень способствовали. В нашем
случае дело с пятничными молитвами обстоит несколько иначе. У нас такого
инструмента под рукой нет. Но ничего – найдется какой-нибудь другой инструмент.
Если серьезно, то, что касается ограничений в Интернете, это очень важная вещь.
Технологически Интернет устроен таким образом, что его невозможно ограничить
какими-то общими идеологическими мерами. Его можно ограничить грубо, вручную. Так,
как это делают сегодня в Китае. Просто берут 1000 китайцев, сажают их за 1000
компьютеров, они сидят и вручную отрубают адрес за адресом, сайт за сайтом. Вот
тогда это работает. Это грубый авторитарный инструмент. И если государство
прибегнет к нему, это будет означать, что государство дошло до последней черты
и стоит на грани того, чтобы начать перлюстрировать нашу почту, прослушивать
наши телефоны, отрубать наши СМС и.т.д. Вот что я думаю по этому поводу.
Марина Меркулова,
Ростов-на-Дону:
Скажите, пожалуйста, насчет Вашей политической деятельности.
Вы журналист, но, тем не менее, занимались политикой. А в той же Хартии московских
журналистов одним из пунктов является то, что журналист не имеет права заниматься
политической деятельностью. Можете пояснить?
Сергей Пархоменко:
Спасибо. Да, я считаю, что я не занимаюсь политической
деятельностью. Я считаю, что я занимаюсь предполитической деятельностью.
Политическая деятельность напрямую переводится на русский язык чрезвычайно
просто – это попытка взять власть или стать частью власти. Всякий человек,
который является политиком, хочет в какой-то момент получить в руки власть:
стать депутатом, министром, президентом. Я не добиваюсь ничего такого. Смысл
деятельности, которую веду я, создание условий для появления в России
конкурентной политики, построенной на равенстве возможностей и равенстве
возможности доступа людей к борьбе за власть. Меня интересует это. Я не являюсь
членом никакой партии. Я не продвигаю никаких политических идей, за исключением
тех, которые необходимы для того, чтобы доступ к власти стал свободным и
конкурентным. Например, выборы. Я твердо убежден, что нет ничего важнее участия
граждан в выборах, создания ситуации, в которой эти выборы были бы свободными. Притом,
что мы прекрасно понимаем, что процедура голосования не является выборами. Это
только маленький финальный эпизод выборов. Понятно, что выборы это огромный
длинный процесс, который начинается с того, что люди формулируют свои взгляды
на происходящее, когда они регистрируются в качестве кандидатов, когда они
требуют доступа к избирателям, когда они демонстрируют избирателям свою
позицию. В этой ситуации они должны пользоваться равными возможностями. И
только на самом последнем этапе происходит голосование и подсчет результатов
этого голосования. Вот то, что делаю я. Это борьба за выборы как таковые. А кто
выиграет на этих выборах, тот путь и выиграет на них. Я провожу некоторое
различие между этим. Мне кажется, что то, что я делаю сейчас (занимаюсь активной
пропагандой некоторых важнейших политических прав личности), не является политической
деятельностью в прямом смысле слова, в котором она использовалась, в частности
в Московской хартии журналистов. И когда меня позовут в какую-нибудь партию, я
ровно под этим предлогом и откажусь. Это происходило уже много раз. Или,
скажем, есть еще ситуация, в которую я много раз попадал на протяжении
последних месяцев. Когда я участвовал в гражданских акциях разного рода, я
никогда не пользовался своими специфическими журналистскими возможностями. Я не
вынимал из кармана удостоверение, я не пытался с ним пройти туда, куда других
не пускают, я не показывал его менту, который тащил меня в автозак. Были случаи,
когда какие-нибудь полицейские узнавали меня в лицо и говорили: «Знаем-знаем,
вы же журналист». На это я говорил: «Нет-нет, сейчас я не журналист. Сейчас я
просто задержанный». Вот это мне кажется чрезвычайно важным. Эти вещи не должны
пересекаться между собой. И этого не сложно добиться. Надо делать над собой
некоторые психологические усилия. Ничего особенного в этом нет. Я понимаю, что
на внешний взгляд этот конфликт существует, но, мне кажется, я вполне понимаю,
как с этим разобраться.
Леонид Страхов,
Воронеж:
У меня такой вопрос. Современная либеральная оппозиция
выступает в тесном союзе с радикальными группами.
Сергей Пархоменко:
Не выступает.
Леонид Страхов,
Воронеж:
Ну, Удальцов. Кто он есть? И те же националисты. Но, не
важно. Может быть, не выступает, но контактирует, по крайней мере. Известно,
что в Координационном совете оппозиции также находятся представители и различных
либеральных движений, и достаточно радикальных. В связи с этим у меня такой
вопрос. Как вообще может быть налажена эффективная работа Координационного совета,
когда в нем выступают люди с различными идеологиями, которые не только не
соответствуют друг другу, но и находятся в постоянном противодействии друг
другу?
Сергей Пархоменко:
Спасибо. Давайте мы сначала отдадим себе отчет в том, что
такое Координационный совет. Это точно не теневое правительство и точно не
теневой парламент. Среди этих 45-ти человек есть люди, которым кажется, что их
выбрали в некий теневой парламент, который сейчас будет принимать какие-то
законы, будет вырабатывать какие-то политические решения. А Координационный
совет это такая штука, в которой ключевое слово – координационный. Он
координирует усилия других. Он пытается наладить некое взаимопонимание между
несовместимыми и плохо понимающими друг друга частями российского общества. И в
этом, кстати, его главная задача. Это не означает, что все эти люди начинают
придерживаться одной точки зрения. Это не означает, что люди автоматически
начинают нести ответственность за действия друг друга. Это не означает, что
люди автоматически оказываются обязанными принимать участие в деятельности друг
друга. Я не пошел на «Русский Марш» и ни за что не пойду туда, под дулом
пистолета. Националистов в Координационном совете ровно 5 человек, потому что
ни один человек не прошел по выборам общегражданского списка. Все националисты,
которые там есть, это та самая квота по политическому направлению. Сейчас поговорим
об этом чуть подробнее. Эти 5 человек, я думаю, не станут принимать участие в
том, что делаю я, не станут браться со мной за какие-то конкретные проекты
и.т.д. Они будут заняты своим делом. Но они расскажут мне, что делают они. А я
расскажу им, что делаю я. И мы будем в курсе дел друг друга. Я думаю, что на
этом этапе это важнейшая часть деятельности Координационного совета. Мне
обидно, что формула выборов, которая была изобретена не мной, и которую я не
мог изменить, а мог только принять участие в тех выборах, которые есть, или не
принимать участие, была несовершенна. Мне это очень не нравится. Я считаю это
способом зарезервировать стулья за людьми, которые в нормальной ситуации не
могли бы быть выбранными, у которых не хватает поддержки, не хватает
авторитета. К ним просто нет достаточного интереса у окружающих людей, чтобы
они оказались выбранными в собрания такого рода. Тем е менее, эти правила были
приняты до меня, без меня. Мне осталось им подчиниться. Теперь я могу
констатировать, что в соответствии с этими правилами какое-то количество людей
проголосовало за националистов, с которыми я совершенно не согласен. Я терплю
их присутствие в том же помещении, в котором нахожусь и я, но я абсолютно не
чувствую себя обязанным хоть в чем-нибудь участвовать в их работе. Я, зато,
объясняю им свою работу. Надеюсь, что они окажутся понимающими людьми и в
какой-то момент перестанут заниматься тем ужасным, чему они посвящают свое
время, а займутся тем прекрасным, что кажется правильным мне.
Иляна Демушкина,
С-Петербург/Петрозаводск:
У меня к вам два вопроса. Я так понимаю, что Вы все равно
человек, не далекий от политики. Вы интересуетесь политическими событиями в
стране. В связи с этим такой вопрос: каким Вы видите будущее России? Это
философский и риторический вопрос. Как она будет развиваться в ближайшие годы? Это
первый вопрос. Второй вопрос. Вы сказали, что работали в избирательных
комиссиях. Или Вы просто имели к этому какое-то отношение?
Сергей Пархоменко:
Да, я был наблюдателем на одних выборах и на других.
Иляна Демушкина,
С-Петербург/Петрозаводск:
Знакомы ли Вы с избирательным кодексом, который предложил
«ГОЛОС»? Что Вам в нем нравится, а что не нравится? Спасибо.
Сергей Пархоменко:
Давайте с конца, потому что это более практичные вещи. Да, я
знаком с кодексом «ГОЛОСА». Я думаю, что это прекрасная затея, смысл которой
заключается в том, чтобы подвигнуть людей к обсуждению базовых основ
российского избирательного законодательства и попытаться заставить людей
говорить об этом, спорить об этом, и постепенно заставить их понять, что
избирательное законодательство это вещь цельная, внутри себя логичная. И она
действительно должна регулироваться некоторым единым кодексом. Сегодня то, что
происходит в России, раздернуто на несколько противоречивых частей. У нас есть
выборы депутатов Государственной Думы, у нас нет выборов в Верхнюю палату
Парламента, что абсолютно выпадает из системы. У нас фактически запрещен
референдум. У нас есть законодательство о защите государства от референдумов.
Так я бы обозначил этот закон. У нас полностью спят и не используются другие
формы так называемой непосредственной демократии: петиция, массовая
законодательная инициатива и.т.д. Они предусмотрены, а в реальности их не
существует. Кодекс, предлагаемый «ГОЛОСом», соединяет это все в одну систему,
ставит это все на некие общие основы. И это вещь хорошая и правильная. Другое
дело, что для того, чтобы его принять, нужно радикально изменить колоссальное
количество различных российских законодательных актов. И на практике эта задача
в условиях современного политического режима, существующего в России, не достижима.
Невозможно добиться реформы российского законодательства в таком объеме и на
такую глубину. Поэтому я к этому отношусь как к очень эффективной
пропагандистской акции, очень правильной, которая мне очень нравится. Это
заставляет людей задуматься об этом и разбираться в том, как устроены эти механизмы.
Это просветительская акция, а не практическая.
Реплика:
От какой партии Вы были наблюдателем?
Сергей Пархоменко:
Первый раз я был наблюдателем от КПРФ. На мой взгляд, это
абсолютно все равно, от кого быть наблюдателем. Просто у меня была возможность,
воспользовавшись приятельскими отношениями с Еленой Анатольевной Лукьяновой,
замечательным юристом и важным деятелем КПРФ, получить это удостоверение. И я
отработал таким образом. А второй раз я работал с журналистским удостоверением.
Я думаю, что участие наблюдателей – вещь чрезвычайно важная просто самим фактом
их присутствия там. Даже если наблюдатель просто сидит и пристально смотрит, он
оказывает влияние на происходящее. Потому что надо отдавать себе отчет, что
нарушения на выборах происходят не только потому, что плохие дяденьки в Кремле
что-то такое кому-то велели, а отвратительный Чуров все это реализовал, а оттого,
что… В России 96 тыс. избирательных участков. На каждом из них сидит 10
человек. Вот вам 960 тыс. человек наших с вами простых сограждан: школьных
учителей, врачей, работников ЖКХ и.т.д. И все эти массовые нарушения на выборах
кто-то сделал. Вот эти наши мамы, тети, бабушки своими ручками все это делают
из разных соображений. Кто-то не отдает себе отчета, кто-то боится, кто-то
таким образом выстраивает отношения с начальником. Почти никто не делает это из
идейных или политических соображений. Тем не менее, это происходит в массовых
масштабах. И этому очень помогают наблюдатели. Потому что они просто смотрят на
этих теток. И тетки начинают думать, у них в головах начинает происходить что-то
важное. Они понимают, что на них смотрят, и, может быть, за это придется
ответить. Они понимают, что люди понимают, что они делают, видят это. И это
имеет значение.
Что касается будущего России, то я бы сказал, что Россия
никуда не денется. В том смысле, что ее ожидает ровно тот же путь развития, по
которому идет окружающий нас мир. И этот путь развития предполагает все большее
и большее углубление и расширение прав личности. Люди становятся умнее, люди
становятся эффективнее, правда, с разной скоростью. Условия разные и скорость
развития разная. Но в целом люди начинают все сильнее осознавать свои права. И
выясняется, что никакого другого способа примирить эти права между собой нет,
кроме как следовать некоторым принципам народовластия: выбирать власть, менять
ее регулярно и делать ее подотчетной людям, которые ее выбирают. Вот это общие
вещи, с которыми согласны все, кто живет на земле. К сожалению, когда я слышу
разговоры про особый путь развития России, я вижу, что делаются какие-то
попытки от этих базовых вещей отступить. Объяснить, например, что у личности
нет прав. Или объяснить, что эти права не нужно защищать. Или объяснить, что
есть какие-то люди, неизвестно откуда взявшиеся, которые знают за всех, как
лучше защитить эти права. В этом, почему-то, должен заключаться отдельный путь
развития России. Я в это не верю ни одной секунды. Кроме того, я не верю в
борьбу за исконные права исконного народа. Всякий раз, когда я слышу, что есть
исконные жители, а есть не исконные, а у исконных есть какое-то права, я
вспоминаю, что наиболее древними национальностями, являющимися коренными для
территории России, и это доказано исторически, являются армяне, ассирийцы и
цыгане. Вот они живут на российской территории дольше всех. И в некотором роде,
если мы говорим о том, что есть какие-то специальные представители каких-то
народов, которые имеют особенные права, то начинать нужно с них: армян,
ассирийцев и цыган, у них прав больше. Но не думаю, что наши националисты будут
довольны, если я предложу им этим заняться.
Анастасия Карпачева,
Новочеркасск:
У меня к Вам буквально два вопроса. Сергей Борисович,
скажите, как Вы думаете, стоит ли главному редактору противостоять политике
государства, поднимать занавес, который хотелось бы оставить закрытым, даже в
ущерб себе? И второй вопрос – в чем секрет успеха хорошего журналиста? Т.е. как
удержаться на плаву в журналистской сфере, на Ваш взгляд? Спасибо.
Сергей Пархоменко:
На первый вопрос ответить проще всего. Стоит ли быть
мужественным и честным? Ну, вообще, да. Но жизнь сложна. И это мужество, и эта
честность иногда принимают самые разные формы. Иногда оказывается, что быть
честным, но не быть хитрым, невозможно. Так что, ответа на ваш самый общий
вопрос у меня нет. Это вопрос о том, надо ли быть хорошим человеком. Да, надо.
Но каждый находит свой собственный путь.
Что касается секрета успеха. Вот в этом вопросе, как ни
странно, есть довольно много практического. Давайте с вами вспомним на
минуточку, с чего вообще началась журналистика в России, и когда она началась.
Поразительным образом, но это можно обнаружить. В советские времена
существовала довольно развитая и очень популярная пресса. Были замечательные
журналисты. Но почему-то мы говорим о том, что это была не журналистика.
Почему? В чем дело? На самом деле, можно объяснить, почему. На самом деле,
журналистика начинается тогда, когда в ней появляется понятие «источник». В
этот момент оказывается, что это доблесть, это достоинство. У меня есть
источник, а у тебя нет. Мой источник лучше, а твой хуже, мой источник ближе к
событиям. Я первый к своему источнику прибежал. Вот в этот момент, собственно,
начинается журналистский круг. Все, что существует без вот этой борьбы за
источник информации, за полноту, чистоту, непосредственность доступа к
информации, все это является чем-то другим. Все это может быть прекрасной
литературой, философией. Это может быть социальной активностью. Это может быть
благотворительностью. Это много чем может быть, только это не журналистика.
Журналистика – это когда есть источник. Из этого не следует, что журналистика
это только информационный жанр, это только новости. Ничего подобного. Внутри
любого жанра, внутри любой информации, внутри любого текста или радиопрограммы
либо есть, либо нет источника информации и информации, полученной из этого
источника. На мой взгляд, это и есть единственный критерий и единственный залог
профессионального успеха в журналистском деле. Надо помнить о том, что наша
профессия связана с тем, что мы где-то берем сведения. Это «где-то» всегда
является живым человеком. История о том, что источником может служить Интернет,
это опять же история о том, что источником может служить почта или телефон. В
Интернет это кто-то положил. Если мы это берем из Интернета, значит, мы это
берем у некоторого промежуточного посредника, а не в начале цепочки. Мы всегда
имеем дело с живым человеком. И всегда наши взаимоотношения с ним принимают
характер торга, характер сделки. Давайте отдадим себе отчет, что когда вы
приходите к кому-то и задаете ему вопрос, и просите его рассказать о чем-то, на
основе чего вы хотели бы сделать вашу публикацию, вы должны отдавать себе
отчет, что у него тоже есть какие-то интересы. Он вам это рассказывает не
просто потому, что вы хорошенькая. Он это рассказывает, потому что ему это
зачем-то нужно, потому что он хочет извлечь из этого разговора что-то важное
для себя. Вы заключаете некоторую сделку. Вы приходите и думаете, что вытащите
из него то, что он вам рассказывать не собирался. А он думает, что сейчас выдаст
то, что ты от него получать не собирался. И так вы друг друга дурите. И
расходитесь, в конце концов, довольные друг другом. Один уверен в том, что он
получил то, что ему не собирались отдавать, другой уверен, что он отдал то, что
у него не собирались брать. Если этот разговор не кончился удовлетворением
обеих сторон, это означает только то, что больше такого разговора не будет. Он
вас больше к себе не пустит, если он не останется вами довольным. А если
окажется, что он вас обманул, вы к нему больше не пойдете. Вот это и есть
важнейшее из журналистских искусств – балансировать в этих взаимоотношениях на том,
что каждый раз вы выходите микропобедителем в микросделке, но не превращаете
это соперничество во вражду, не доводите эти взаимоотношения до разрыва –
сохраняете возможность еще раз обратиться к тому же источнику. Представьте себе
ситуацию, в которой живут, скажем, люди, которые занимаются обороной и
безопасностью. Они долгие годы общаются с одними и теми же отвратительными
пузатыми генералами, парятся с ними в одних и тех же банях, пьют с ними одну и
ту же водку и обсуждают с ними одни и те же проблемы. И они бесконечно
балансируют на этой тонкой грани: с
одной стороны, они должны из них что-то вытаскивать, а с другой стороны, они не
должны идти к ним на службу. Это чистый случай баланса. Успех журналиста, в
конечном счете, заключается в этом умении – в умении собирать вокруг себя
систему источников, поддерживать длительные взаимоотношения с этой системой
источников и сохранять контроль над этими взаимоотношениями.
Богдан Донов,
Санкт-Петербург:
Сергей Борисович, спасибо большое за Ваш рассказ, и хотелось
бы у вас узнать вот что. Был Марш миллионов и, как мы знаем из некоторых
источников, это было похоже на единое шествие, но без единых интересов, т.е. все
партии и представители движений шли в своих рядах и не хотели взаимодействовать
и представлять единую оппозицию власти. Скажите, оппозиция имеет сейчас
какую-то силу, чего-либо она уже добилась?
Сергей Пархоменко:
Очень много вопросов внутри одного вопроса. Давайте мы
все-таки с достаточным юмором будет относиться к словам «Марш миллионов». Это
изобретение конкретного человека по имени Сергей Удальцов, который обладает
довольно специфическими чертами характера. Он очень любит бежать впереди
паровоза. Первым прибегать на «Эхо Москвы» и в «Интерфакс», первым выкрикивать,
что он сейчас что-то организует. Ему кажется, что это важно. Ему кажется, что
очень важно, чтобы все знали, что это его и что это он все придумал. На самом
деле, мы с вами понимаем, что выход сотен тысяч людей на улицу это эксцесс. Это,
как температура. Вот, ходит человек, и у него 36,6, а потом в какой-то момент
38. Это ведь симптом. Он болеет не температурой. Он болеет чем-то другим. А
температура это просто нечто, что демонстрирует, что у него внутри развивается
какой-то болезненный процесс. Так вот политика не заключается в том, что люди
выходят на улицу. Выход людей на улицу является свидетельством того, что в
стране развиваются некоторые важные политические процессы. Они разворачиваются
сами по себе. Они разворачиваются вне этих уличных событий и не во время этих
уличных событий. Что произошло поздней осенью прошлого года? Некоторое
переполнение, некоторый срыв системы взаимоотношений, некоторая, если хотите,
истерика. Давайте попробуем отключиться от первичного смысла этого слова. Это
срыв, это взрыв. Это лопнувшая пружина. Что-то вот такое. Чем это было вызвано?
Двумя вещами. Чрезвычайно грубо, отвратительно нагло проведенной операцией вот
этой самой рокировки Путина и Медведева. Опять же, все знали, что это
произойдет. Почти все знали, что Медведев посажен на этот стул, чтобы постеречь
его на протяжении нескольких лет. Но никто не отдавал себе отчета, что это
может быть сделано так грубо, что это может быть сделано с таким презрением. Это
людей сильно обидело. И вторая история – думские выборы. Все, кто интересуется
этим, понимали, что выборы будут грязными. «Единая Россия» не может набрать
столько, сколько она считает себя обязанной набирать. Но трудно было себе
представить, что это будет сделано так нагло, так грязно, так демонстративно,
так открыто и с таким пренебрежением к людям, которые во всем этом участвовали.
Вот эти две обиды сошлись вместе и вытолкнули на улицу огромное количество
людей, которые до сих пор считали, что политика их не касается. Это и есть
результат. На вопрос о том, чего добилась оппозиция, отвечаю – вот этого. Она
добилась того, что вышло огромное количество людей, которые еще вчера считали
себя непричастными к этим событиям и считали, что нет никакой связи между их
повседневной жизнью и тем, что происходит внутри политической жизни страны.
Часть этих людей вышла на улицу. А часть, между прочим, никогда и не выходила.
Но это не мешает ей все понимать. Колоссальное количество людей стало
относиться к этому по-другому. Они стали отдавать себе отчет в том, что
политика их тоже касается, что это часть их жизни. И что простейшие вещи, из
которых сложена их жизнь (их доходы, их здоровье, учеба их детей, жилье,
перспективы на работе, возможность отдыха), все эти частные конкретные
обстоятельства их жизни напрямую зависят от того, что происходит на выборах,
что происходит после выборов, что происходит внутри партийной жизни, кто сидит
на депутатских стульях и.т.д. Люди стали это понимать. И это, конечно,
колоссальное событие, которое произошло в течение этого года. Есть еще одна
очень важная вещь, касающаяся социальной коммуникации на политические темы. Это
тоже произошло в течение этого года, и это само по себе является очень важной
вещью. Отношение людей ко всем этим проблемам, конечно, в значительной мере
формируется в семье. Помимо того, что люди являются частью разных сообществ,
внутри которых они общаются, для всех нас важно, что происходит за семейным
столом. Для всех нас важно, что происходит дома. Мы все рано или поздно
начинаем разговаривать о вещах, которые важны для нашей жизни. Не обязательно
это должно быть про политику. Это может быть про любовь, про здоровье, про то,
куда поехать летом, в какой институт поступать, какую машину покупать, что у
нас будет на ужин. Мы все это обсуждаем дома, рано или поздно. Так вот. Что
касается политики и всего комплекса политический, идеологических, социальных
и.т.д. вещей, инициатива разговоров была от старших к младшим. Родители
пытались что-то такое впарить детям на протяжении многих лет. Много лет ваши
родители пытались вам что-то такое объяснить. Если вдруг разговор заходил, то
совершенно очевидно, кто в этой ситуации был инициатором, кто был донором, а
кто принимал информацию. Так вот, на протяжении последнего года (об этом
говорят многие социологи) направление этой информации изменилось. Молодые люди,
начитавшись в Интернете, наобщавшись в социальных сетях, начали разговаривать
об этом дома, в том числе с родителями. И если посмотреть за динамикой всех
уличных процессов, то видно, что первые из них были действительно продуктами
социальных сетей. Люди договорились там. А потом это кончилось. Потом
оказалось, что не социальными сетями определяется количество людей, которые
выходят на улицы. Разговор начался другой. Дети, начитавшись чего-то в facebook, начали объяснять это родителям,
которые ни в каком facebook не бывают. А на улицы начали выходить именно родители. Это
важнейшая история, которая произошла в течение прошлого года. И если говорить о
том, чего добилась оппозиция, она добилась вот этого поворота, что разговор в
семье о политике и политических событиях изменил свое направление. И в
значительной мере инициатива стала принадлежать младшим, которые начали что-то
втолковывать старшим. Это произошло в течение последнего года. Видите, я говорю
о каких-то вещах, которые далеки от, собственно, политики. Никто никуда не
выбрался. Никто не занял никакого поста. Никто не написал никакой программы.
Тем не менее, вот эти глубинные социальные, социально-психологические вещи произошли.
И это чрезвычайно важно. Это является основой для дальнейшего развития и
дальнейшего движения.
Реплика:
У меня вопрос не о политике. У меня мама журналист, и в
редакции в последнее время часто звучит тема о создании мультиспециалиста,
который один будет писать статью, готовить к ней фотоматериал, обрабатывать его
и заниматься созданием репортажа от и до. А при необходимости еще и видео
снимать. Вопрос по вашей схеме относительно конфликта между дизайнерами,
журналистами. Возможно ли создание такого мультиспециалиста, и решит ли это
проблему? Спасибо.
Сергей Пархоменко:
И да, и нет. Нет никакого сомнения, что профессия журналиста
сегодня становится все более и более технологичной. Человек, занимающийся
журналистикой, осваивает все больше разных устройств. Это во многом связано с
тем, что сами эти устройства очень развиваются. Они становятся проще. В них
много автоматизированного. Они предназначены для «чайника». И современная
фотокамера, несмотря на всю свою невероятную сложность, на самом деле, является
предметом чрезвычайно удобным и позволяет получать качественный продукт. Другое
дело, когда мы говорим о качественном продукте, мы говорим о некотором среднем
стандартизированном качестве. На уровне искусства, на уровне мастерства никакой
фотоаппарат не поможет. Мозги должны быть утроены по-другому, глаза должны быть
устроены по-другому. Тогда что-то начнет получаться. Точно так же в свое время
распространение авторучек, которые не надо макать в чернильницу, конечно, очень
помогло пишущим, но не создало большого количества писателей. Тексты стали
производить многие, но хорошо писать – нет. То же самое происходит и с
фотоаппаратом. Фотографы обычно очень обижаются. Говорят, что из того, что у
вас есть авторучка «Паркер», не следует, что вы сразу стали великим писателем,
а из того, что у вас есть фотоаппарате Canon, не следует, что вы стали великим
фотографом. Тем не менее, на некотором среднем уровне можно в простых
примитивных жанрах поддерживать этот информационный поток. Мы для этого должны
с вами понимать, что такой профессии – вообще журналист – все-таки не
существует. Существует человек, работающий на ту или иную тему, в том или ином
жанре. На каком-то низовом, базовом уровне эта универсализация возможна. В том
случае, если нам нужно сообщить, что что-то случилось. Просто сообщить, и не
более того. Как только вы поднимаетесь чуть выше по жанровой ступеньке и по
лестнице мастерства, вы понимаете, что снова требуется специализация, и один и
тот же человек не может этого сделать. На самом деле, в крайней форме эта
дискуссия приходит к тому, может ли читатель быть писателем. Можно ли построить
полноценное издание на блогах? На том, что людей много, все они пишут,
производят огромное количество букв, и как-нибудь из этих букв наберется
что-нибудь высококачественное? Не набирается. Сегодня уже прошло достаточно
времени, достаточное количество экспериментов, чтобы понять, что попытки
построить не просто качественное, а хотя бы содержательное издание на самотеке,
иногда очень массовом, иногда, действительно, состоящим из миллиона людей, не
складывается, не получается. Самый красивый для нас с вами пример это «Живой
Журнал». Я присутствовал при том моменте, когда Александр Мамут покупал «Живой
Журнал». Я тогда был редактором книгоиздательской компании «Атикус», которая
принадлежит ему. Я принимал участие во всех этих обсуждениях. И я своими ушами
слышал, как он говорил: «Не может быть, чтобы у этой коровы не было вымени». На
тот момент было 2,5 млн. человек. Дело было в 2007-м году. 2,5 миллиона
человек, и не просто 2,5 миллиона человек, а 2,5 миллиона человек, которые
сгорают от желания что-нибудь написать, которые просто бесконечно молотят по
клавишам. Не может такого быть, чтобы из этого потока литературы невозможно
было собрать чего-то достойного, чего-то качественного, чего-то
содержательного. Сейчас мы над этим надстроим некую организующую структуру,
людей, которые будут все это просеивать, которые будут промывать из этого всего
какие-то кусочки золота, и мы дальше будем это все переплавлять в чистые
золотые слитки. Ничего из этого не вышло. Выяснилось, что из самого факта этого
объема ничего хорошего не происходит. И все равно есть несколько человек. Эти
люди талантливые, образованные, информированные. У них получается. Их тексты
имеют спрос. А все остальные могут молотить по клавишам, сколько угодно. Сам
объем не создает этого качества. И противоположная идея – «Сноб». Если вы
помните, идея «Сноба» начиналась с того, что создается высококачественное,
элитарное сообщество, куда людей приглашают поштучно, а потом, спустя некоторое
время, начинают их пропускать туда за деньги, т.е. создавать такие специальные
фильтры, с помощью которых мы сейчас соберем некую элиту и будем ее холить и
лелеять. За каждым человеком будет ходить редакционная девочка, и говорить ему:
«Мы знаем, что вы провели отпуск в Индонезии, не хотите ли вы написать, как вы
провели отпуск в Индонезии?». И вот они хотят и ходят, топчут и топчут, просят
и просят. Мы сейчас очень бережно будем за этими людьми ухаживать и постепенно
из них соберем такую содержательную беседу, такую благородную дискуссию и.т.д.
Ничего не вышло. И со стороны массовости зашли, и со стороны штучного отбора
подошли. Ничего не получилось. Все равно оказалось, что есть профессиональная
журналистика, которая этим не заменяется. Почему? Потому что у профессиональной
журналистики есть источник. Вот, ровно то, о чем мы с вами только что разговаривали.
Выяснилось, что у всех этих прекрасных людей, кого мы собираем поштучно, источник
только один – он сам. Невозможно вечно работать с одним источником, со своим
отражением в зеркале. Невозможно вечно иметь в качестве источника самого себя,
и больше никого. Это долго не живет. Или другая история, с массово пишущими
блогерами. У них нет источников. Им негде их взять. Источниками являются только
их соседи: общение между собой, переписка между собой. Но выясняется, что,
сколько бы мы ни переливали ничто из одного пустого стакана в другой пустой
стакан, оно так ничем и остается. В этой системе, как в одной, так и в другой,
отсутствует главное – отсутствует то, что получено у источника. Таким образом,
это не перерастает в прессу ни в одном, ни в другом случае.
Реплика:
Какие издания вы читаете?
Сергей Пархоменко:
Я по-прежнему считают «Коммерсант» и «Ведомости», скорее,
традиционными. Потому что мне кажется, что это две газеты, которые по-прежнему
пытаются сохранить некоторый профессиональный уровень. Они пытаются строить
свою деятельность на источниках. К сожалению, «Коммерсант» очень быстро
деградировал. Еще год назад «Коммерсант» был сильнее, чем «Ведомости». Сейчас
уже нет. К сожалению, там произошли кадровые процессы, которые сильно не пошли
на пользу. И, к сожалению, владелец издания, находясь под непрерывным
давлением, которое все время усиливается, начал, в свою очередь, давить на
газету, и это не прошло незамеченным. Он передвигает людей с места на место.
Какие-то темы закрывает. Какие-то темы, наоборот, навязывает. Ничего хорошего в
этом нет. Это сразу бросается в глаза. Так что, из газет читаю вот эти две, но
читаю их все меньше и меньше. Традиционно я читаю «Большой Город», потому что
там работает много моих хороших друзей, и мне интересно следить за тем, что они
делают. Я читаю несколько Интернет-изданий. Так что, я не могу сказать, что я
пристально читаю много каких-то изданий. Но я много времени провожу перед
экраном. Бывает что-то интересное на «Гранях», что-то интересное на сайте «Эхо
Москвы» и.т.д. Мне кажется, должен быть широкий спектр просматриваемых изданий.
Сегодня каждый из нас формирует себе свою собственную газету и собирает ее вот
так, поштучно, по тексту, по заголовку, по авторам. Я очень страдаю от того,
что остался без журналов. Мне кажется, что и «Огонек», и «Власть», и «Русский
Репортер» слабы в профессиональном плане. Они просто очень скучные, ужасно. Они
очень предсказуемые. В них нет нервов, страсти. Мне скучно их читать. Мне
кажется, что так ничего из этого и не вышло. Я читаю довольно много французской
прессы, поскольку у меня хорошо с этим языком. Там уровень журналистики
довольно высок. Есть много сильных авторов. Там есть, что почитать, но это
касается мировых событий, а не российских. Они интересуются Россией мало, мало
пишут. И довольно примитивно понимают, что здесь происходит. Спасибо вам! Очень
был рад знакомству.