Зачем нужна культура?
Александр Николаевич АРХАНГЕЛЬСКИЙ
Публицист, телеведущий (программа «Тем временем», канал «Культура»)
Александр Архангельский:
Таким образом мы пожинаем плоды ничем не обеспеченной экономики, потому что машин больше, чем количество дорог. В этом смысле Москва – город обреченный. Конечно, он должен сначала транспортно умереть, а потом что-то здесь начнется. Мне кажется, что точка невозврата уже пройдена. Есть поправимые ситуации, а есть уже непоправимые. Мы ехали три часа вместо часа. Извините за опоздание.
Говорить мы будем о том, зачем нужна культура. Этот вопрос дико звучит для всех. Для деятелей культуры он звучит дико. Попробуйте поговорить с каким-нибудь художником и ответить его на вопрос, зачем нужна культура. В лучшем случае он от вас вежливо отвернется. Ну, зачем она нужна? Она нужна для того, чтобы говорить о вечных проблемах человеческого существования, о жизни и смерти. Это правда. Несомненно, так и есть. Она, прежде всего, нужна для этого.
Но, к сожалению, таких ответов политики не приемлют. Они не понимают просто. Эту ситуацию можно хорошо описать, если вспомнить о знаменитом разговоре Сталина и Пастернака по телефону. Сталин очень любил эпатировать публику. Однажды он через секретаря сам позвонил Пастернаку после того, как тот подписал письмо в защиту одного из репрессированных художников. Сталин позвонил, растерянный Пастернак что-то бормотал, а потом сказал, что хочет встретиться со Сталиным. Сталин спросил: «А зачем?» — «Чтобы поговорить о жизни и смерти». Сталин опустил трубку. Это, конечно, была встреча двух уровней.
Дело в том, что если мы политикам не ответим на вопрос «зачем нужна культура» на их языке, изнутри их логики, тогда она им будет не нужна. То есть, они ее не прикроют вообще, потому что, вроде, неловко. Вроде, такое дело, что не поймут. Но если они не получат ответа на этот вопрос, то все будет происходить так, как происходит сейчас.
Когда наш премьер-министр представлял состав нового правительства, он публично описал задачи, которые ставит перед каждым министерством. Когда дело дошло до министерства культуры, он произнес простую формулу: «Главная задача Министерства культуры – охранять памятники культуры». Мы понимаем этот ответ как: «Не знаю, зачем вы нужны, но вы будете». А зачем охранять памятники культуры? Мы же прекрасно знаем, что началась приватизация этих самых памятников культуры. И если перед министром ставится задача охранять эти памятники культуры в тот момент, когда началась приватизация, этот ответ расшифровывается очень ясно: «Не знаю, зачем вы нужны. Закрыть не могу. Но будете для чего-нибудь».
Точно так же подбираются и руководители на такие должности. У нас в правительстве очень внятный министр экономики, Эльвира Набиулина. Любой человек, который что-то понимает в этой сфере, знает, что это человек серьезный. У нас внятный министр транспорта. Тот, кто занимается транспортом, понимает, что без Левитина не обойтись. Авдеев – это очень хороший человек, но непонятно, при чем тут отрасль. Это очень сильный дипломат. Человек, который собирает малых голландцев, то есть коллекционер. Но при чем тут культурная сфера, — ответа нет.
К чему я это говорю? К тому, что если политики не получат ответ на своем языке, зачем это нужно, тогда все будет происходить примерно так, как происходит. Бюрократия принимает решения сама, сама же выделяет деньги, сама же ставит задачи, сама же потом списывает деньги в убыток, потому что непонятно, на что они потрачены.
Попробуем понять, для чего же нужна культура с прагматической точки зрения здесь и сейчас, в нашей стране. И какие задачи могут быть с ней в глобальном и не глобальном смысле связаны. Посмотрим сначала с высоты птичьего полета, чтобы потом заземлить проблему и посмотреть на нее более детально.
Если посмотреть с глобальной точки зрения, то культура нужна для того, чтобы создать такие модели и стереотипы массового сознания, которые совместимы с задачами модернизации. Что я имею в виду? На протяжении долгих веков Россия формировалась как империя. Мы сейчас слово «империя» употребляем абсолютно без оценочно. Не хорошо, не плохо, а вот так. Другого не было. Она формировалась как империя, поэтому все модели и стереотипы восприятия, зафиксированные большой, великой русской культурой, это имперские модели.
Какие ценности есть у империи? Без чего империя жить не может? Это надстройка – самодержавие, православие, народность. Самодержавие – как форма правления. Православие – как вера большинства. Народность – как принадлежность культурным традициям, которые государственно, политически обеспечиваются самодержавием, и культурно-исторически поддерживаются православием.
Для имперского сознания, для имперской культуры нужна большая территория. Это ценность. А что такое ценность для нормального человека? Как отличить, что такое ценность, и что такое не ценность? Как отличить декларируемую ценность от реальной? В каком-то высшем пределе за то, что для нас является ценностью, мы готовы отдать жизнь. Как минимум, чем-то пожертвовать ради этой ценности. Ведь не бывает так, что ценность есть, а мы платить не готовы. Значит, для человека имперской культуры, несомненно, большая территория – это ценность, и он готов за это платить.
Если мы посмотрим самые разные произведения русской классики, то увидим, что имперским всеохватным ощущением пропитано все. Независимо от того, какую конкретно политическую позицию в ту или иную эпоху тот или иной художник занимал. Пушкин – это, несомненно, имперский поэт. Одновременно он и певец свободы. У него нет неразрешимого противоречия между ценностью свободы и ценностью империи. Хотя, конфликтность здесь заложена. Эта конфликтность во многих его произведениях мы ощущаем. Лев Николаевич Толстой, один из тех, кто, может быть, империю сокрушил с проповедью каких-то вещей, несовместимых с империей, но при этом масштаб, размах. И у Пушкина, и Толстого идея имперской всеохватности зафиксирована с такой силой, что из поколения в поколение она в сознании воспроизводится. Мы в детстве это читаем, и, хотим или не хотим, мы это воспринимаем как ценность.
Какие еще имперские ценности мы с вами могли бы назвать? Там, где большая территория, несомненно, армейская культура. И армия как часть элиты, а не просто как инструмент продвижения каких-то важных идей. Армия – это элита, и ключ к элите лежит через армию. Это, несомненно, фигура русского офицера в имперской культуре, в имперских моделях, которые зафиксированы этой культурой.
Отдельная человеческая жизнь в имперской культуре важна? Важна. Но не самодостаточна. Там где большая культура, там всегда внутреннее противоречие. Она не боится этих противоречий. Да, она любит маленького человека. Она рассказывает об этом маленьком человеке. Но она всегда, в конечном счете, встает на сторону величия исторической задачи. Почему? Потому что у нации есть миссия, и эта миссия исполнима только, если происходит жертва. Эта жертва желательно добровольная. Если не добровольная, тогда ужас.
Многонациональна ли имперская культура? Да. Но при этом обязательно должно быть не нация и народ. Нация – это некоторая историческая общность. Народ является государствообразующим. В случае Российской империи это русский народ. Но при этом он не выявляется сам по себе. Он постольку велик, что в нем растворены все остальные народы. «В русском море сливаются все ручьи», как у Пушкина применительно к истории Польши.
Пантеон героев есть у имперской культуры? Культурный герой – обязательный элемент любой имперской культуры. Лидер должен быть в имперской модели? Может ли быть модель, как в Швейцарии, когда никто не знает, как зовут президента, который меняется ежегодно, в автоматическом порядке, потому что так заведено? Не может быть такого. Имперская культура этого не признает. Есть не имперская культура, несомненно. Это народная демократия, которая лежит в основе швейцарской культуры. Там простая, народная демократия, когда голосованием решаются все вопросы, удобно это или нет. Но это ценность.
Теперь посмотрим. В советское время воспроизвелась имперская модель культуры? Да, конечно. Причем, коммунистическая идеология, вроде бы, с имперской не совместима, с имперским идеалом. Но, тем не менее, принцип державности примирился с советским. Красное начало и белое. В конечном счете, советская власть воспроизвела ту самую империю, которую она, вроде бы, разрушала.
Но советская власть разрешает преподавание классики в школах, чего Ленин изначально не очень хотел допускать. С чего началась борьба за новую историю? С того, что поменялись памятники на улицах и площадях. Это ленинский указ 1918 года о замене одних культурных героев другими. Все кончается тем, что классику разрешают опять. Тем самым происходит то, что в сознание следующих поколений закладывают имперскую модель. Закладывают и воспроизводят.
Что еще очень важно для имперских ценностей? Это не просто большая территория. Это территория, которая удерживается в одних границах или расширяется. Принцип империи – это центростремительность. А какой тип устройства предполагает центробежность? Федерация. То есть, самостоятельные, подчас автономные территории, как в Испании, например. Это страна автономий. Тем не менее, они сами складываются от края к центру. И они не стремятся расширяться, потому что им не нужно. Их задача – удержание в существующих границах.
Теперь посмотрим, как складывается судьба России после того, как исчезает Советский Союз. Хорошо или плохо – мы сейчас выносим за скобки. Россия в обозримом будущем, по крайней мере, больше империей не будет. При этом она не будет и моно-национальным государством, как некоторые из республики, входивших в состав СССР. Например, Армения. Армения – это фактически моно-национальное государство, где есть небольшой слой русских, чуть-чуть евреев и почти нет мусульман, особенно после войны в Карабахе. Там, где моно-национальное государство, не разбавленное в национальном отношении, там другие проблемы. Там есть и плюсы, и минусы. Оно внутренне цельное, поэтому понятно, как работать с культурной преемственностью. Но совершенно непонятно, как развиваться. Потому что развитие в современном мире – это переплетение разных культурных моделей. Так что, это колоссальный минус одновременно.
У России колоссальный плюс – это не империя, но то многонациональное государство с преобладанием одного народа. Но с его исторической невыявленностью. Потому что, если русский народ заявит о своих правах, тогда России конец. Россия для русских – это приговор России в ее нынешнем виде. Потому что тогда она распадается. Но это и минус, потому что непонятно, как уравновешивать культурные матрицы, культурные интересы разных народов.
Возникает некоторое противоречие. Та культура, которая традиционно воспроизводится через главный институт культурной преемственности, то есть через школу, — это культура имперская. Потому что в своих высших проявлениях русская культура имперская. А историческая судьба, которая предстоит России – это не имперская, это федеративная судьба. Мы сейчас не обсуждаем, что было бы хорошо: унитарное или нет. Просто без внутреннего кровопролития Россия не сможет стать унитарным государством. Может быть, было бы удобнее, чтобы было как во Франции: унитарное республиканское деление, где единая французская культура, нет национальных автономий. И хочешь, не хочешь – вписывайся в единую модель французского территориального управления. Мы такую роскошь не можем себе позволить. Следовательно, мы обречены быть федерацией. Культуры федеративных ценностей у нас нет.
Теперь посмотрим на то, что происходит в сознании наших современников, на те культурные модели, которые сидят у них в головах. Давайте зададим вопросы сами себе. Воспроизводит ли массовое сознание стереотипы имперской эпохи и стереотипы советской эпохи? Соответствуют ли эти стереотипы реальным практикам людей? Если спросить наших современников, коллективисты они или индивидуалисты, что они ответят? Они ответят, что они коллективисты. В головах сидит: «Мы коллективисты». У 90% жителей. Если вы пойдете не в университет, не в Академгородок, а на улицу, то все скажут, что они коллективисты.
При этом, если вы в России попробуете сделать что-нибудь коллективное, то у вас ничего не получится. То есть, получится, но с огромным трудом. Кондоминиум – это элемент коллективистской культуры. Есть страны, где коллективистские ценности заложены в основе культурных моделей, реально работающих здесь и сейчас. Какие страны в европейском пространстве нацелены на коллективистские модели? Китай, скандинавские страны. Там действительно коллективистские ценности лежат в основе моделей, воспроизводимых из поколения в поколение. В Дании все решается коллективно, все управляется коллективно. Каждый датчанин состоит, в среднем, в трех общественных организациях. Почему? Потому что общественное самосознание выше. Под это подстроена вся социальная система. Очень важно, что культурные модели важнее, чем все политические и социальные решения. Потому что социальные и политические решения подверстываются под культурные модели. Иначе они отторгаются. Датчане готовы платить до 68% налогов с каждого заработка, 68 центов с каждого евро, потому что это соответствует их установкам.
Каковы неизбежные издержки любого коллективистского устройства? Там процветает индивидуальность? Появляются яркие фигуры? Нет. Совершенно очевидно, что это культура усреднения. Ставится высокий потолок, но этот потолок железный. Вы его не пробьете.
Что делать, если вы родились ярким индивидуалистом, протестующим против всего, выламывающимся из всех системных установок? Это может быть одаренность в экономике, одаренность в культуре, в искусстве. Что делать? Бежать. Если вы экономический субъект, то вы не сможете быть авантюрным бизнесменом и одновременно вписаться в нормы датской экономики. Значит, вы будете обречены переместиться в другое место. Если вы яркий, выламывающийся художник, вы будете работать в другой стране. И нация готова к этому. Это ее выбор.
Какая страна действительно индивидуалистическая? Америка. Там все культурные модели. Главным культурным институтом Америки является что? Культура – это вся сеть общественных институтов, которые отвечают за производство смысла. Школа является институтом культуры? Несомненно. Университет – да. Телевизор – да. Хотя, многие наши современники скажут, что это разрушение культуры. Но в задачу культуры отчасти входит и ее разрушение. И разжижение ее до массового сознания – это тоже явление культуры.
Вернемся к вопросу, который мы поставили. Мы сказали, что в России главным, всеобщим институтом трансляции культурных ценностей является школа. Почему? Очень мало людей, которые не проходят через среднюю школу. До недавнего времени таким же всеобщим институтом трансляции культурных моделей было телевидение. На сегодняшний день оно, конечно, остается мощным инструментом, но уже не всеобщее. Совершенно очевидно, что следующее поколение смотрит телевидение в разы меньше, чем предыдущее. За последние 5 лет потеряно примерно 25% зрителей федеральными каналами. То есть, не то, что какой-то канал потерял количество зрителей, а все совокупно потеряли 25% аудитории. Если вы заметили, то слово «рейтинг», которое было в ходу, употребляется все реже. Вместо слова «рейтинг» теперь употребляется слово «доля» зрителей. Потому что «рейтинг» — это абсолютное измерение, а «доля» — относительное. Поэтому доля в цифрах всегда выше, а в реальных зрителях меньше.
Ясно, что телевидение теряет успешных людей, в большей степени молодых, образованных и так далее. То есть, массовое телевидение становится телевидением неуспешных, необразованных и возрастных. Оно никуда не исчезнет, потому что потребности этого слоя все равно останутся. Оно будет обслуживать их потребности. Причем, этот процесс происходит не только в России, но и по всему миру.
Вы смотрели фильм «Москва слезам не верит». В помните, что герой говорит, что исчезнет театр, потому что появилось кино. А потом говорит, что исчезнет кино, потому что появилось телевидение. Сейчас он бы сказал, что телевидение исчезнет, потому что появился Интернет. Значит, телевидение перестает быть всеобщим транслятором, хотя остается до сих пор транслятором достаточно важным.
Возвращаемся в Америку. Какой главный институт в Америке трансляции ценностных рядов и массовых стереотипов? Это кино. Голливуд. Это самый мощный институт воспроизводства культурных моделей и культурных стереотипов. Конечно, любой сюжет любого массового голливудского фильма завязан на чем? Что некоторый человек из грязи в князи. Случай, который дает ему возможность проявиться. И все-таки любой американец может все. Попробуйте не дать хэппи-энда, в этом случае будет проблема со зрителем. Он долларом проголосует против вас. И вы. Как продюсер, ему неизбежно подчинитесь.
Возвращаемся в Россию. Мы говорим, что мы коллективисты. Хотя, в реальности, скорее, мы индивидуалисты. Территория большая, огромная является реальной ценностью для нас? На словах является. Спросите, проведите социологический опрос. Любой сюжет, который связан с масштабом, будет поддержан на сто процентов. Готов ли за это кто-нибудь платить? То есть, чтобы ради этой территории денег было меньше, чтобы жить чуть похуже? Нет. В этом смысле мы оказываемся в точке мощного противоречия. У нас все, что связано с сознанием, развернуто в имперскую систему ценностей. А все, что связано с бытовыми, обыденными практиками, развернуто в постимперскую сторону. И с этим противоречием мы будем иметь дело. И это противоречие достаточно опасное. Потому что, если наши бытовые практики расходятся с нашими стереотипами, то рано или поздно дело кончается нехорошо.
Вот сейчас будет юбилей Николая Васильевича Гоголя. Чем встретим мы юбилей? Экранизацией какого произведения? «Тарас Бульба». Можно с уверенностью прогнозировать, что Тарас Бульба – великий патриот, который борется за незыблемую Русь и ее будущее, а ему противостоят всякого рода нехорошие мелкие народы. При том, что это будет снято неплохо, поскольку режиссер хороший. Режиссер Бортко. Тот самый режиссер, который делал экранизацию «Собачьего сердца», «Идиота». Не великий, но грамотный, хороший режиссер.
Теперь встает вопрос для политика. Когда политик принимает решение, что поддерживать, а что не поддерживать в культуре, он должен иметь ответ на вопрос: почему он это делает, зачем он это делает? На сегодняшний день политики инстинктивно, не имея ответа на этот вопрос, поддерживают все, что связано с имперским сознанием в культуре. Не знаю, что будет в связи с кризисом, но в конце прошлого года было принято решение о том, чтобы поддержать российский кинематограф. Это очень важный политический вопрос: Как поддерживать российский кинематограф и что поддерживать в нем?
Для понимания. Почему российский кинематограф нужно обязательно поддерживать? Почему в Америке такой вопрос не встает, чтобы государство поддерживало кинематограф? Как оно в Америке может поддержать кинематограф, если там случится такая необходимость? Через систему налоговых послаблений. Больше не через что. У нас приходится поддерживать напрямую. Почему? На сегодняшний день в России 1600 кинозалов, предназначенных для одномоментного просмотра любой премьеры. Но у нас 83 региона. Есть Петербург и Москва, которые сжирают огромное количество всех ресурсов, включая культурные. Вместе с СНГ у нас 2200 кинозалов. Поскольку мы можем рассматривать СНГ как русскоязычную территорию, где можно прокатывать.
Теперь, что касается копий, которые в России может позволить себе продюсер. Был великий фильм выдающегося режиссера Александра Сокурова «Русский ковчег». Очень важный фильм о русской истории, про имперский период, который никуда не делся, но преодолевается. Очень важный фильм, который имперскую модель рассматривает как мучительную модель, от которой не убежишь, но которая не вписывается в сегодняшний день. Сколькими копиями был показан этот фильм 6-7 лет назад? Одной. Для сравнения. Фильм «Кочевник» вышел в 400 копиях. В Америке фильм Сокурова распространялся для наших зрителей 20 копиями. Тоже очень мало, но понятно.
Даже когда речь идет не об элитарном, а о массовом кино, на сегодняшний день предел совершенства – это фильм «Обитаемый остров» — 916 копий. Уже много, очень хорошо. Но это, во-первых, массовое кино, в которое вложены огромные деньги. Тем не менее, у него есть 1600 залов здесь и 2200 по СНГ. Если убрать 50%, которые забирает себе владелец кинозала, у нас получится, что максимальный бюджет, который может при хорошем стечении обстоятельств вернуться продюсеру, это 3-3,5 млн. долл. Для элитарного кино нормально. Но элитарное кино не пойдет во всех кинозалах. А для массового кино, где нужны эффекты, где дорогие съемки и так далее, этого ничтожно мало. Значит, масштабного кино при таком раскладе не будет.
Государство объявляет, что оно готово дополнительно вложить 2 млрд. руб., тех еще, до обвала, в производство 10 массовых, важных фильмов патриотического содержания. При этом, оно само будет решать, каково это содержание. Будет эта модель работать или нет? Вот такого прямого вложения государства в производство фильмов? Или государство должно вкладываться во что-то иное?
Вот опять, зачем нужна культура. Если культура нужна для поддержания стереотипов прежней эпохи, которые не соответствуют реалиям сегодняшнего дня, тогда – да. А если задача государства заключается в том, чтобы создавать какие-то механизмы самовоспроизводства культуры, тогда – нет.
Были ли схожие проблемы у других стран? Чтобы посмотреть, на чем они подорвались, а что у них получилось. Были. На рубеже 1980 – 1990-х годов великое французское кино ощутило, что оно проваливается. Оно мучительное стареет. Новых режиссеров нет. Зритель ушел от французских фильмов к американским. При том, что количество кинозалов гораздо больше, тем не менее, французское кино прокатывалось очень плохо, поэтому вкладываться в него не имело смысла. И оно идет ко дну.
Французские политики – подчеркиваю – социалисты. Они выбрали путь прямого финансирования кинематографа или другую форму? Если да, попробуйте смоделировать, какую. Социалисты. Вроде бы, должны быть сторонниками прямого финансирования кино. Первый ход. Вложения не в художника, не в продюсера, а в зрителя. Это абсолютно верное решение. Мы вкладываемся в зрителя, который, в свою очередь, даст свои деньги продюсеру и автору. Мы не подкупаем художника. Мы не разбазариваем деньги. Но мы создаем среду, в которой может существовать французское кино. Второе. Если мы сейчас вложимся в зрителя, то есть в рекламу французских фильмов, в налоговые льготы для французских фильмов и налоговые жесткие меры для французского телевидения, показывающего иностранные фильмы, и эти деньги мы потом переложим во французский кинематограф. Тем не менее, если мы так поступаем, то откладываем взлет французского кинематографа надолго. Он может просто до этого не дожить. Значит, одномоментно мы должны вложиться и в него. Вопрос – как. Мы сами будем принимать решение, кому дать, а кому не дать? Мы, французские политики. Нет. Потому что мы, французские политики, как все политики, не должны иметь вкуса. У нас не должно быть ни хорошего, ни плохого вкуса. Мы должны понимать только что хорошо, а что плохо. Не эстетически, а политически. Вот хорошо, чтобы было французское кино. А какое будет французское кино – не наше собачье дело.
Зритель и художественная среда. Мы предлагаем художественной среде: соберитесь и сами решитесь, кому давать, а кому не давать. А вот сколько давать, будем решать мы. Потому что вы, художники, этого решать не должны. Понимаете? Это идет разделение полномочий.
Следующий очень важный шаг. Мы хотим возрождать французское кино. Мы, французские политики. Мы даем гражданам Франции деньги или не только гражданам Франции? Не только. Почему? Мы же французское кино поддерживать. Значит, мы меняем концепцию. Французское кино – это не кино, снятое французами, а кино, снятое на французские деньги для французского зрителя. Гениальный ход. И в этот момент французскими режиссерами оказываются Павел Лунгин, Отар Иоселиани, румынские режиссеры. То есть, кто вступил в кризис после распада прежней системы, и у кого есть талант и умение делать авторское кино. Они получают французские деньги. Они снимают французское кино. И французские режиссеры, что самое удивительное, готовы выделять им средства. Хотя, они и враги, конкуренты и, в общем, инородцы.
Воспроизводится таким образом французская культура через язык. Это главная и высшая ценность. Ведь Франция тоже бывшая империя, прошедшая через этап национализма, через этап имперских комплексов, их мучительного преодоления. И Франция нашла выход через языковой национализм. Да, там есть языковой национализм. Через воспевание французской культуры, французской традиции минус национальная окраска. Нация – это не национальность. Француз – это прилагательное, а не существительное. Французский – какой, а не кто.
При этом, возможно ли воспроизводство имперской матрицы, если вы даете на создание французского кино для французского зрителя, не только французов, но кого угодно, лишь бы они по-французски снимали. Нет. Вы разрушаете эту матрицу изнутри. Вы освобождаете энергию. Вы разворачиваете ход культуры в том же направлении, в каком движется цивилизация. И это напряжение снимается.
Для этого нужно политикам ответить на вопрос: зачем им нужна культура? Им культура нужна для того, чтобы адаптировать сознание к реалиям истории. Чтобы не возникал разрыв: запрос один, а жизнь другая. Чтобы не принимать решений, которые идут в разрез с ходом французской цивилизации. Вот что очень важно. И когда такие ответы находятся, то находятся и способы решения этих проблем. Это выгодно культуре? Выгодно. Это выгодно самому главному человеку – потребителю? Выгодно. Это выгодно политикам? Выгодно. Потому что находится баланс интересов. Политик занимается именно балансом интересов.
Но при этом есть очень важное условие. Художественная среда должна снизойти до ответа на эти неприятные, примитивные вопросы. В своем кругу мы понимаем, что жизнь и смерть, вечность, смысл человеческого существования и так далее. Но мы должны разговаривать за пределами своего круга. И эта встреча дает возможность баланса.
Еще один пример. У нас есть проблемы с чтением. Ведь главная проблема существования продвинутой культуры во всем мире какая? Нехватка качественной аудитории для качественных проектов. Качественных проектов больше, чем качественной аудитории. Почему? Не хватает людей, которые готовы содержать художников, работающих в качественной среде. Значит, мы должны расширять эту качественную среду так, чтобы обеспечить окупаемость качественных проектов.
Возьмем книжное дело. Мы не первые на этом свете, кто столкнулся с проблемой продвижения чтения за пределы узкого элитарного круга. Гораздо раньше с этим столкнулась Европа, Америка. Какое решение было найдено, например, в Англии? Что могли сделать политики? Могли ли они принять решение о прямом, из бюджета, из казначейства финансировании издательств? Невозможно технологически. Могли ли они принять решение о том, чтобы платить авторам деньги напрямую, чтобы авторы писали книжки? В принципе, можно. Гранты государственные на создание произведений патриотического содержания большой формы. Но логика другая. Давайте создадим условия, при которых художники будут получать деньги, на которые они будут жить. Не платить, а условия создать. А какие это условия? Это такая аудитория, которая способна купить достаточное количество книг.
Еще есть социальные задачи, которые мы можем решать. А вследствие того, что мы решили социальные задачи, художнику, может быть, будет и неплохо. Начнем с социальных задач. Какой институт культуры отвечает за работу с массовым населением в области книгоиздания, книгораспространения, книгочтения? Библиотека. Районная, причем. Не центральная, а районная библиотека. Она работает либо не работает. Первое. Мы должны в библиотеки привести читателей. А библиотекам дать книги. Совместимо это с задачей поддержки современной, например, английской литературы? Да. Мы даем гранты не издателям и авторам. Мы даем гранты библиотекарям на то, чтобы они покупали книжки современных английских авторов. Тиражи растут? Да, растут. Доходы издателей растут? Да. Гонорары авторов вследствие этого растут? Да, растут. Самоокупаемость есть? Есть.
Теперь другая задача. Как привести читателя? Мы же не можем так просто библиотеки финансировать. Туда же читатель должен прийти. Что делают, например, на северо-западе Англии? Вот нормальный шахтерский регион, где шахты стоят пустые. Когда мы говорим про Запад, то думаем, что там все хорошо. Но там есть регионы очень неблагополучные. Вот северо-запад Англии. Папы сидят по тюрьмам. Мамы занимаются тем, чем часто занимаются мамы, когда папы сидят по тюрьмам. Дети заброшены. Мальчики вообще не видели читающих мужчин.
Чем может помочь государство? Оно может заставить мальчиков читать? Нет. Оно должно поддержать акции для привлечения их к чтению. И само вложиться, и поддержать бизнес, который будет в это вкладываться. А бизнес можно поддержать по-разному. Можно налогами, а можно просто по головке погладить, чтобы бизнесу было приятно.
Кто будет заниматься продвижением книг там? Интеллектуалы или нет? Нет. Это должен быть какой-то сверхпопулярный человек, который авторитет у этих мальчиков. В Англии это был Бэкхем. Более авторитетного человека, чем Бэкхем, у мальчиков из неблагополучных семей быть не может. Поэтому рекламную компанию по продвижению чтения возглавил Бэкхем. Тогда еще молодой, не зазнавшийся, но уже популярный. Это была одна акция.
Вторая акция. Некоторое время назад телевидение еще было неким всеобщим институтом. Мы можем представить, как это делается. В России, конечно, это делается хуже. Например, «Имя России». Мы сейчас это не обсуждаем, как сделано, но типологически представляем, как такой проект выглядит. Это тоже английский проект. Это калька. Вот такого же типа проект был связан с продвижением чтения. Сначала телефонные звонки. Отбирают 500 любимых англичан. Потом из этих 500 специалисты экспертного совета отбирают 100. потом из этих 100 отбирают 20. И дальше в прямом эфире начинают обсуждать этих 20. Про них снимают фильмы. И какая же книга победит? Этот проект был запущен на ВВС, на общественном телевидении, при поддержке государства. И это тоже работа на подогрев интереса к чтению как таковому.
А когда разогрета ситуация, начинается то, что обычно и происходит. Уже государство тут ни причем. Рынок разогрет. И на этот рынок приходит тот, кто этот рынок доводит до уровня более высокого. Кто приходит на этот рынок? Какой автор, которого вы точно знаете? Кто довершает работу, начатую рекламными компаниями, поддержанную телевидением? Туда приходит великая женщина Джоан Роул, написавшая цикл средних романов, среднего качества романов о Гарри Потере. Роман не великий, но она великая. Потому что она вернула следующее поколение к чтению толстых книжек. Они приучила. Но если бы не было предварительного подогрева, то не было бы и Джоан Роул. Не было бы ее успеха. Не было бы ее успеха, не было бы и возвращения следующего поколения к самой идее, что толстые книжки можно читать.
Что выигрывает от этого английский политик? Он выигрывает качественную аудиторию, которая, в конечном счете, как всякая качественная аудитория, голосует более осознанно и более грамотно. Он выигрывает книгоиздателя, который будет на его стороне. Он выигрывает книготорговца, который будет на его стороне. Он выигрывает. Ведь это тоже постимперская нация. Он поддерживает всемирного имперского присутствия Англии через язык везде.
Посмотрим, как английское правительство работает, например, с букеровской премией. Мы эту же логику увидим и там. Букеровская премия возникает как государственный проект или нет? Нет. Это частный проект частной компании. Когда эта компания разоряется, но не на букеровской премии, что делает английское правительство? Оно выкупает у правопреемников права на эту премию. Почему оно это делает? Зачем английскому правительству букеровская премия? Ведь политики – люди прагматические. Они просто так ничего не делают. Давайте порассуждаем.
Что такое букеровская премия? Она для кого в мире учреждена? Для каких писателей? Для писателей, пишущих независимо от места проживания, происхождения. Постимперские культуры, которые хотят мирно конвертировать имперскую модель миросозерцания в постимперсую модель, без надрыва, без комплекса неполноценности, ищут боковые ходы. Боковой ход – через язык и его присутствие, влияние, воздействие. Но и обратно. Мы принимаем любое воздействие внутрь себя. Не важно, это Куце, пишущий по-английски в Южной Африке о проблемах черного и белого населения. Или это Салман Рушди, выходец из Мумбаи, вступивший в конфликт с мусульманским Востоком. Мы это все принимаем у себя. Это постимперская открытая модель культуры.
Никакую другую премию английское правительство выкупать бы не стало. Букеровская премия связана с идеей открытости английской культуры и ее всеохватностью, она нужна. Ей погибнуть нельзя дать. Ее надо выкупать, а потом отдавать тому, кто возьмет, когда она пройдет кризисный момент.
К чему я веду? К тому, что мы не первые на этом свете. Мы не первая империя, которая завершает имперскую эпоху своей истории. Мы должны искать ответ на вопрос: что культура может делать для мирного перехода из одной модели миросозерцания в другую? Из одной шкалы ценностей в иную шкалу. Не теряя лучшее, но и не обманывая самих себя. Потому что, если мы будем работать на воспроизводство прежних, привычных имперских моделей, мы сами себя загоним в такой угол, из которого даже культура может не вытащить.
А теперь ваши вопросы.
Вопрос: Брянск.
Вы сказали, что политику выгодно поддерживать чтение, потому что тогда он получает благодарного продавца и умную аудиторию, которая голосует за него осознанно. Может быть, даже наоборот? Политику выгоднее держать глупую аудиторию, потому что ею легче управлять? Разве не так?
Александр Архангельский:
Можно ли сохранить не модернизированную Россию как единое, целостное, не распадающееся государство, вписанное в современную цивилизацию? Или нельзя? Если можно, тогда политик может позволить себе роскошь удерживать нацию от саморазвития.
Вот послевоенный Сталин, который прекрасно понимает, что ему не нужно образованное поколение. Ему нужен исполнительный, грамотный рабочий. И система образования разворачивается в эту сторону. ФЗУ – фабрично-заводские училища, реальные и ремесленные, как образовательный центр и так далее. Почему Хрущев меняет модель образования на иную и поддерживает опасную для самого себя будущую научно-техническую интеллигенцию? Потому что его задача. Он и хотел бы себе это позволить, но уже не может. Либо научно-техническая революция, в которой Советский Союз должен занять ключевую роль. Либо Советский Союз окажется под угрозой. И Хрущев, даже чувствуя внутренний страх, все равно разворачивает сюда, потому что не может не делать этого.
Если политик отвечает на вопрос, что Россию можно удержать в неразвитом состоянии, где большинство людей с комплексами имперскими, не преодоленными, не пережитыми, с отсутствием понимания того, как устроен современный мир и так далее, тогда возможно. С моей точки зрения этот политик подписывает и себе и стране смертный приговор. История развернула нас туда, где другого пути просто нет.
Не будет так, чтобы цена на нефть и газ держалась всегда неизменно высоко, при этом ни нефть, ни газ не кончались бы, и на всех бы хватало. Так не бывает. Значит, либо конвертация ресурсной экономики в экономику модернизированную, адаптивную интеллектуальную и так далее. Либо катастрофа. Но если инновационная экономика, тогда какой же отстойный избиратель может быть? Это противоречие. Приходится выбирать. Если мы выбираем отстойного избирателя, не поддерживая усложненную культуру, тогда мы подписываем. Если мы хотим править вечно, то тогда мы не будем править вечно.
Вопрос:
Можно править одно поколение.
Александр Архангельский:
И поколение не продержится. История пошла слишком быстро. Не будет этого.
Вопрос:
А если запугать?
Александр Архангельский:
Тогда не будет модернизации. А не будет модернизации, не будет и экономики. Не будет экономики, не будет и целостной страны. Но мы это преодолеем либо по-хорошему, либо по-плохому.
Вопрос: Ярославль.
Если нам не нужен такой избиратель, значит, нужно его развивать. А они об этом знают, что его нужно развивать? Реализуются ли у нас подобные проекты?
Александр Архангельский:
Вы слышали «пять «и» Медведева»? Инновации, институты и что-то еще. Конечно, они понимают. Мы можем как угодно относиться к действующей политической элите, но мы не можем считать их дураками. Они не дураки. Если они не дураки, то они прекрасно это понимают. Другое дело – делают они это или нет. Я считаю, что 7 лет сказочного везения, которые были, в этом смысле потеряны.
Очень часто бывает, что история ставит перед страной неприятный выбор. Чтобы не про нас говорить, возьмем Грузию. Перед Грузией после распада СССР история поставила жутко неприятный вопрос. Или борьба за восстановление территориальной целостности, или создание экономики из ничего. Единственный шанс Грузии был – создание великой туристической республики. А великая туристическая республика возможна только в ситуации мира. А мир возможен только при предательстве национальных интересов. То есть, надо было, по существу, предавать то, что считается национальными интересами, и заниматься этим. Поскольку выбрали это, а не то, в результате, нет ни того, ни этого.
Я говорю не о том, что мы не должны были признавать Осетию и Абхазию. Я считаю, что это наша ошибка. Это противоречит нашим задачам. Нам не нужна новая территория. Нам бы эту удержать. Я говорю про то, что ответ неправильный. И здесь то же самое. Наша элита, с моей точки зрения, выбрала неправильно. Они выбрали между стабилизацией и модернизацией. Я считаю, что такого везения в обозримом будущем не будет. Наладится жизнь. На то и кризис, чтобы рано или поздно закончиться. Но такого, чтобы карта шла и шла, боюсь, больше не будет.
Просто задача никуда не делась. В более тяжелых условиях мы будем делать то, что должны были делать. Но все равно будем. Потому что какая альтернатива? Распад. Либо мы вписываемся в будущее, либо мы распадаемся. Если мы выбираем жизнь, значит, это будет трудная жизнь. Но трудная жизнь лучше легкой смерти.
Вопрос: Пермь.
России предрекали много и разное будущее, даже сравнивали ее с Германией, когда там начался третий рейх.
Александр Архангельский:
Первая подвижная картинка, которая была передана, это картинка с открытия мюнхенской Олимпиады 1936 года.
Вопрос:
Я не об этом. Я хотел бы посмотреть в другое будущее. В будущее фантастических фильмов. Если вы смотрели старый боевик, это «Робокоп». В нем частная корпорация на фоне технологических измышлений, на фоне технических разработок приходит к власти и получает власть централизованную в стране, которая порабощена телевидением, развратом и так далее. Если не империя, если не советская идеология, то могла ли бы прийти к власти сейчас в России подобная корпорация, которая объединяла бы умных, интеллектуальных, техничных людей? Из чего бы она могла состоять? И какие были бы принципы?
Александр Архангельский:
Что касается корпораций, состоящих из умных, технологичных и так далее людей. Был такой русский священник, живший в Америке, отец Александр. Он из первой эмиграции, очень тонкий священник, очень глубокий богослов, хороший публицист. Он на радио «Свобода» долгие годы вел свою колонку. У него в записях есть гениальные вещи. Он задает вопрос: «Почему американцы голосуют за глупого Рейгана, и не голосуют за умных Кеннеди?». И отвечает: «Потому что сквозь глупого Рейгана просвечивает старое доброе чувство, что правда есть. Что все приложится, если правда есть. А сквозь них не просвечивается».
Вот сквозь продвинутых членов корпораций не просвечивается правда. Понимаете, про что я говорю? Да, без таких прагматиков и корпораций ни один настоящий политик ничего не сможет реализовать. Он должен их использовать. Но и они без такого политика ничего не сделают. Они при лидере. Лидер должен быть простой, не обязательно интеллектуальный. Но он должен верить, что правда есть. Ради этой правды мы работаем. Поэтому я не верю, что какие-то технологичные корпорации возьмут власть.
Есть одна корпорация, которая взяла власть. У нас. Мы знаем, как эта корпорация называется. Была статья Черкесова, который возглавлял Наркоконтроль до недавнего времени, о том, что Россия в 1990-е годы повисла на чекистском крюке. Это единственная корпорация, которая сохранила представление о том, что правильно, что неправильно. Он пишет, что это очень плохо. Но если нет других способов? Хорошо, предположим, что это так. Поверим Черкессову на слово. Пришла корпорация к власти. С добрыми намерениями корпоративно выстроить страну. И все равно вовлеклась в передел. И все равно раздербанила бизнес. И все равно разложилась изнутри. Так зачем корпорации?
Должна быть сменяемая демократическая власть с лидерами, сквозь которых просвечивает чувство, что правда есть. Ведь что такое демократия? Демократия – это политическая система, при которой правящая партия может проиграть выборы, готова заранее признать это поражение и мирно уступить власть победителю. Все. Больше, мне кажется, ничего не нужно. Ведь в демократии нет ничего хорошего и ничего плохого. Это просто приемлемый способ воспроизводства. А в политике должна быть эта простая основа, которой нет в продвинутых корпорациях.
Например, в бизнесе вызревает прагматичное поколение, которое готово было бы участвовать в переменах. Но оно не может предъявить такого лидера из своего состава. Потому что оно по-другому устроено. Поэтому нужен простой лидер, сквозь которого эта правда просвечивает.
Вопрос: Петрозаводск.
Я сталкиваюсь с проблемой, что невозможно найти некоторые книги, особенно зарубежных писателей, классиков. Если наше государство хочет развивать читателей, стремиться к тому, чтобы россияне читали, то почему не хотят сделать доступным это чтение, то есть, книги? Сейчас очень сложно найти книги. Если их и находишь, то они стоят очень дорого. Для студентов это очень актуально.
Александр Архангельский:
Студенты и цены. Как раз вложение в студентов – это вложение в аудиторию. Тут нет нарушения рыночного принципа. Можно было бы вкладывать в студентов через скидки. Нормальная система дневных студенческих. Но для этого надо, чтобы часть ВУЗов, которые возникли в последнее время, исчезли. Потому что огромное количество ВУЗов, имеющих государственную аккредитацию, не являются ВУЗами по существу. Это подчас просто способ ухода от армии. Но есть отработанные модели, когда по студенческой карточке бывают скидки до 50% на книжки, на компьютеры и так далее. Здесь я обеими руками «за».
Что касается переводных книжек. Тут ситуация, по сравнению с 1990-ми годами, сильно улучшилась. Книги дороги. Можно, повторяю, студентам давать скидки на приобретение книг и компенсировать издателям расходы. Но сами книжки все-таки переводятся гораздо быстрее, чем раньше.
Вопрос:
Я искала книгу, но не нашла. Я перерыла все магазины в Петрозаводске, в Москве. Самая дешевая книжка стоила 500 руб. То есть, с моей стипендии 1,5 тыс. руб. я должна купить одну книжку и все.
Александр Архангельский:
Хорошо, была советская власть. Я получал стипендию 40 руб. Если вы думаете, что это больше, чем нынешние 1,5 тысячи, то это не так. Студент в этом смысле всегда в проигрыше, и государство может и должно давать ему скидки. Из чего никак не следует, что надо понижать цены на книги как таковые.
Что касается книжного рынка, то тут другой путь. Государство совершило роковую ошибку, когда в 2002 году ввело общий НДС на книги. Это привело к резкому вздорожанию, про которое вы говорите. Издатель от этого мало что получает. Ведь у нас наценка на книжку доходит до 300%. То, что вы видите в магазине, и то, что получает издатель, это лаг в 200-300%. Это не позволяет тому же издателю нормально развиваться.
В более развитых странах мира, чем Россия, НДС на книги всегда отдельный. Он меньше. В некоторых странах он составляет ноль процентов. И ничего. У меня была возможность задать этот вопрос Владимиру Владимировичу Путину в 2002 году, сразу после того, как это произошло. Он холодно посмотрел и сказал: «Если мы оставим отдельно НДС для книг, тогда туда придут бандиты и будут отмывать свои деньги». И все. Вот каких политиков избираем, такое книгоиздание и имеем.
Вопрос:
На скидки имеют право только студенты дневных отделений. Меня это задело, так как я заочница.
Александр Архангельский:
Я могу вам наобещать все что угодно, поскольку от меня ничего не зависит. Давайте на вещи смотреть реально. Если мы говорим о чужом опыте, то он таков. Тот, кто отказался от права на работу ради дневного образования, получает в обмен на это некоторые скидки, потому что у него денег гораздо меньше. Тот, кто пошел работать и плюс к этому еще получает образование, он, как правило, наравне с теми, кто работает. Логика такая. Это логика принятая в мире.
Что касается книжек, пускай вас греет мысль, что следующее поколение, через 5 лет будет получать книжки по гораздо более низким ценам, потому что наконец-то произошла революция технологическая. И противоречие между электронной и бумажной книгой снято. До недавнего времени не было ни одного устройства, которое было бы сопоставимо по удобству, по приятности с книжкой. То, что «Сони ридерз» выпустило, это первое устройство, которое похоже на электронную книгу будущего.
В чем была одна из причин торможения? Книжку мы читаем, свет падает сверху. Шрифт освещен. Компьютер – это свет, идущих изнутри. Это хорошо для образа, нормально для быстрых текстов, но плохо для текстов, которые мы считываем. А первое устройство, где свет фактически падает сверху, потому что идет магнитное напыление чернил, каждый раз, когда заверстывается страница. Можно листать, там есть несколько программ. Распространение электронной книги несопоставимо дешевле. Кроме того, магазинные накрутки будут падать.
Не знаю, утешил ли я вас, но это будет происходить. А пока мне нечего вам сказать. Я свою библиотеку начал собирать в восьмом классе. Ради этого специально дополнительно работал, чтобы книжки покупать. По-другому не бывает. Проблема в том, что для студентов меньше становится работы. В первую очередь будут выдавливать студентов. Но это попали в ловушку.
Вопрос: Москва.
Наша молодежь сейчас очень мало читает, в основном, не смотрит телевизор. Но есть очень много хороших программ. Включая «Культуру», которую я люблю и смотрю. На других каналах тоже показывают очень много хороших программ, но они все идут ночью. Мне очень хочется их посмотреть, но я учусь и работаю, поэтому просто нет сил досидеть до часу ночи. А с утра надо вставать на работу. Может ли государство повлиять? Я понимаю, что телевидение – это бизнес, на нем зарабатывают деньги. И то, что смотрят массово, конечно, ставят в эфир в 19-20 часов. Но надо же, чтобы государство позаботилось о молодежи, чтобы они не смотрели тот же «Дом-2», а смотрели познавательные передачи.
Александр Архангельский:
Давайте честно скажем, что «Дом-2» смотрят не потому, что познавательные программы идут в час ночи. Надо трезво смотреть на вещи. Не поправить ситуацию. Если бы параллельно шли познавательные передачи, то все равно те, кто смотрит «Дом-2», будут смотреть «Дом-2». Поправить государство ничего не сможет, потому что оно, с моей точки зрения, заключило простую сделку с телевидением. Вы нам политические новости, а мы вам оставшееся эфирное пространство, зарабатывайте как хотите.
Есть анекдот про милиционера. В конце месяца он встречает бухгалтера. Бухгалтер спрашивает, почему он не приходит за зарплатой. Тот говорит: «А я думал, дали пистолет и крутись как хочешь». Вот примерно такая сделка заключена.
Но это тоже уходит в прошлое. Во-первых, есть видеомагнитофон, который можно запрограммировать. Он вам все запишет, а вы все посмотрите в свободное время. Во-вторых, мы все-таки семимильными шагами движемся от эфирного телевидения к файловому. Потому что это в разы дешевле, перспективнее.
Как было до сих пор устроено большое телевидение? Оно составляло нам распорядок дня. Оно нам диктовало распорядок дня. В 7 утра подъем, в 8 зарядка, вечером «Спокойной ночи, малыши» и программа «Время». Сейчас телевидение все чаще и чаще будет вывешивать файлы. Не крутиться без конца, а вывешивать файлы, в которые вы входите тогда, когда вам удобно. Но, опять же, это как и с электронным книгоизданием, придется дожить до этого. А пока просто записывайте и смотрите, когда вам удобно.
Но уже есть программы, которые позволят вам просто запрограммировать на компьютере свой микс под ваш запрос. Вы будете программным директором. В ваше расписание вам будут сводить интересующие потоки.
Вопрос:
То есть, государство заинтересовано только в том, чтобы какие-то политические вопросы освещали?
Александр Архангельский:
Государство упустило и это. Оно тоже прекрасно понимает, что переход на цифру в 2015 году лишает его возможности по-прежнему управлять политически через медиа страной. Его задача – сохранить хоть какое-то остаточное влияние. Больше оно ничем заниматься не будет.
Вопрос: Ярославль.
Я хочу попросить у вас совета. Мы разговаривали сегодня о менталитете, что его можно изменить. Вы можете дать совет, как журналисты могут в этом помочь?
Александр Архангельский:
Журналистика – специфическая профессия, сочетающая не сочетаемое. И миссию, как всякая общественная организация. И бизнес. Воплощение миссии и вопрос о зарабатывании денег, это часто взаимоисключающие вещи. Приходится все время балансировать на краю. У журналиста, во-первых, есть возможность выбирать тех, у кого он берет интервью. Из набора людей, способных разговаривать, имеющих право разговаривать с аудиторией, можно выбрать. И это разный выбор. Мы посредники. От того, кого мы предъявим в качестве ньюзмейкера, многое зависит. О чем мы будем говорить? Медленно капать на мозги. Запастись терпением. Потому что быстрых перемен в нашей сфере не бывает. Если мы работаем с сознанием, то сознание меняется очень медленно. Но если не работать с этим сознанием, то все рухнет. Это должно нас подогревать.
Вопрос: Челябинск.
Небольшая ремарка. Вы говорили о коллективизме и индивидуализме и сказали, что около 90% людей говорят, что они коллективисты. Я бы даже дополнил и сказал, что они империалисты. «Левада-Центр» проводил исследование. Вопрос ставился таким образом: достижения во время правления Путина. Многие говорили о том, что нас теперь боятся. Волей-неволей задаешься вопросом: может быть, этим людям больше ничего не надо? Жрать дома нечего, а вот нас боятся.
Теперь вопрос. Если мы говорим о развитии демократии в ее классической модели, то мы подразумеваем развитие индивидуализма. Если взять во внимание имперский характер нашей культуры, то что мы, демократы, можем предоставить нашему народу в качестве культуры?
Александр Архангельский:
Во-первых, не только индивидуализм. Я бы сказал, что и солидарность. Солидарность – это не коллективизм. Солидарность, это когда мы, будучи автономными, самостоятельными, самодостаточными людьми, можем объединяться ради решения каких-то общих задач. Коллективист живет в коллективе. Он отказывается от своего права и своей ответственности. А человек с индивидуальным развитым сознанием может добровольно пожертвовать своей индивидуальностью ради решения общей задачи, а потом опять разойтись. В этом смысле солидарность является отдельной ценностью сознания.
Что мы можем предложить? Мы можем предложить ценности свободы. Во-первых, мы должны говорить о том, что свобода – это хорошо. И это внутреннее чувство, которое дает человеку то, чего он никогда не получит, если этой свободы не будет. Мы увлеклись какими-то технократическими вещами, подсчетом долей, процентов и так далее. Но мы про простые вещи разучились разговаривать. Свобода не просто для чего-то, а свобода хороша сама по себе. Потому что свободный человек внутренне более полноценно проживает жизнь, которую несвободный человек никогда не проживет.
Свобода дает не хлеб. Сама по себе она не может дать хлеб. Но она дает что-то такое, что подчас дороже хлеба. И это чувство счастья. Это чувство самореализации. Мы про это очень часто забываем, когда начинаем говорить про демократию. Мы забываем, что это напрямую связано с человеческой жизнью. Строго говоря, мы можем поддерживать в культуре то, что связано с этим. В искусстве то, что связано с этим. Мне кажется, это очевидно.
Вопрос: Санкт-Петербург.
Какими вы видите перспективы развития или существования такого высоко затратного для государства и крайне важного института для приобщения к искусству, как музеи?
Александр Архангельский:
С моей точки зрения, государство должно определиться для начала, какую модель мы выбираем в принципе. Есть французская модель, а есть американская модель, если говорить грубо. Французская модель, это когда именно государство управляет музеями. Это связано с республиканскими ценностями французской культуры, несомненно. Есть американская модель, когда государство создает условия для бизнеса, чтобы бизнес вкладывался в музеи, поддерживал их. Начнем с этого.
Второе. Мы должны поддерживать музейщиков, когда они сами готовы меняться. Вообще, музейщики – довольно косные люди. Например, 18 мая – это день музеев. В этот день музеи открывают двери и проводят музейные ночи по европейскому образцу. Все крупные музеи руками и ногами сопротивляются этому. Их заставляют. Государство правильно делает, что заставляет открывать двери музеев ночью.
Если вы ночью в Москве с 18 на 19 мая идете, это другая Москва. Это другой город. Это город свободный. Город, где люди не боятся друг друга. Где много молодежи, причем, радостной.
Я предпочел бы, чтобы в России была американская модель, когда государство создает налоговые условия для вложения бизнеса в музеи. Кстати, предреволюционная Россия шла по этому пути, по пути поддержки меценатства. Государство поддерживает меценатов, а меценаты поддерживают музеи. Потому что, когда в России государство само начинает чем-то управлять, все это плохо кончается. Пусть государство даст условия и следит за их соблюдением. Вот и все.
Вопрос: Ярославль.
В нашем городе есть уникальный памятник федерального значения – Петропавловский парк. Его начали восстанавливать для того, чтобы создать парк-отель. Должна ли культура зарабатывать? Это к вопросу о приватизации памятников культуры.
Александр Архангельский:
Культура должна зарабатывать не на всем и не все. Никакой беды в том, что культура зарабатывает, я не вижу. Вопрос – на чем она зарабатывает. У вас, кстати, есть другая проблема. У вас строят запредельный собор с нарушением всего, что можно. И церковных архитектурных канонов, и законов об охране памятников. И парк-отель вместо парка нельзя. Это табу. А вот сдавать в аренду – да. Почему нет? При соблюдении определенных условий, конечно.
Кстати говоря, ведь можно создавать условия для того, чтобы учреждения культуры зарабатывали на аренде. Но только чтобы не из-под полы директор сдавал территории, а открыто. Например, флорентийская национальная библиотека, центральная национальная библиотека Флоренции. Она расположена в историческом здании. В Италии очень жесткие законы, связанные с охраной исторических памятников. Вот она не может нарушить на миллиметр от реставрационных норм. Но при этом она имеет право свои роскошные помещения сдавать под корпоративные вещи. И на этом зарабатывать, потому что ей не хватает денег. Ничего в этом страшного нет.
Но если это уничтожение памятника ради зарабатывания денег, тогда это парк Царицыно. У нас есть свой пример, как можно сделать красиво и уничтожить памятник архитектуры. Проблема границ.
Вопрос: Волжский.
Несмотря на конкретные шаги со стороны политиков, мы все признаем, что это люди довольно умные и просвещенные. Во всяком случае, из практических соображений они могут за себя постоять и себе жизнь обеспечить. Почему же тогда они не признают долгосрочных перспектив, вложений именно в сферу культуры? Они отдают довольно низкую роль министерству культуры – только сохранение памятников. Можно ли это кардинально изменить, и при каких обстоятельствах?
Александр Архангельский:
Мозги так устроены. Они не понимают. Не современные люди. Интересы у них, вроде бы, долгосрочные. Они хотят остаться очень надолго. Но при этом они желают остаться надолго, не понимая долгосрочных вещей, к каким относится культура. Это значит, что они люди вчерашние. Если они люди вчерашние, то в завтра они не впишутся. Их сметет. Я не про революции. Я про нормальный ход жизни, естественный.
Мы решили, что против истории бесполезно идти. Если она идет в этом направлении, а вы наперерез, то она вас завертит и выбросит. Да, они пришли, когда течение, вроде бы, было мягкое сюда. Вот они по этому течению поплыли, а сейчас пошел водоворот. Тот, кто из этого водоворота выберется, он выберется только при одном условии. Если он будет иначе работать с историей. Время, когда можно было работать с историей так, как работали эти, кончилось. Поезд ушел.
Вопрос:
А есть ли возможность со стороны людей сегодняшних донести до людей вчерашних то, что целесообразно делать сейчас?
Александр Архангельский:
Боюсь, что до люди вчерашние понимают только палку. История их сама побьет. Либо вытрясет пыль, либо нет. Это мы увидим. Но элиты по-другому и не меняются в истории. Вы думаете, на Западе было по-другому? Они стали такие, как сейчас, потому что они вдруг осознали, что они неправильно управляли? Нет. Просто по-прежнему стало управлять невозможно. И тех, кто правил по-прежнему, стало смывать. Им пришлось меняться. Не потому что хочется, а потому что по-другому невозможно. Если ты хочешь остаться в элите, значит, ты должен измениться. И этих заставят. Вопрос только в том, будет ли упущено историческое время или нет.
Вопрос:
А заставит их измениться что? Именно влияние западных держав, которые уже прошли этот этап? Или внутренние наши российские веяния?
Александр Архангельский:
Никто извне никогда по-настоящему ничего не может применить. Даже если вы в определенных обстоятельствах ради прагматических интересов извне что-то куда-то подталкиваете, все равно потом вам придется столкнуться с тем, что те, кого подтолкнули, опять вернулись к проблемам, из которых их выпихивали. Пока эти проблемы не будут решены, ничего не изменится.
Запад поддержал Украину во время «оранжевой революции». Но пока она сама с собой не разберется, пока сама на свои вопросы не ответит, ничего не будет. Грузия, которую Запад поддержал, пока сама с собой не разберется, сама на свои вопросы не ответит, там толку не будет. А мы такие большие, что на нас извне влиять бесполезно. Пока мы сами не найдем ответы на свои вопросы, не выстроим равноправный диалог с миром, ничего не будет.
Комплексы надо преодолеть. Комплексы имперские, комплексы ущемленного, загнанного зверя нам придется преодолевать. Никуда не денемся. Тогда мы выстроим равноправные, добрососедские отношения с соседями. У нас по всему периметру враги. Но так не бывает, чтобы мы ни с кем не могли договориться. Пока эти комплексы не преодолеем, будем попадать в ту же самую ловушку.
Другое дело, что есть ошибки, которые мы уже сделали, их уже не исправишь. С моей точки зрения очевидно, что признание Осетии с Абхазией – это роковая ошибка, потому что это противоречит задачам новой русской истории. Мы не можем позволить себе роскошь прирастать соседними землями вопреки своим собственным интересам. Это не наша задача. Я не обсуждаю, хорошо это или плохо. Осетия с Абхазией выбрали этот путь, так это их дело. Пускай разбираются с Грузией сами, без нас. Я не про военные действия говорю. Это отдельная тема. Я про официальное признание вопреки всему мировому сообществу.
Ведущая:
Последний вопрос я сама задам. Может культурная среда стать средой для воспроизводства политической элиты у нас?
Александр Архангельский:
Обычно это происходит не от хорошей жизни. Вообще-то говоря, не должна. Но мы прекрасно понимаем, что на любом переходном этапе, когда исчерпаны прежние ходы, исчерпаны прежние политические фигуры, нет легитимных фигур на политической арене, обычно начинают рекрутировать культурную среду.
Возьмем переломные 1980-е годы. Куда мы ни посмотрим, везде деятели культуры заменили собой не существующую политическую элиту. Иногда это очень хорошо. Как Вацлав Гавел в Чехии. Кто в Эстонии первый президент? Писатель, переводчик Ленарт Мери. Иногда бывают и отрицательные. Кто первый президент Грузии? Звиад Гамсахурдия, переводчик и сын классика грузинской литературы Константина Гамсахурдия. Кто его главный враг в Абхазии? Арцзынба, переводчик. Яндарбиев был поэтом, автор книги «Сажайте, люди, деревца». И так далее. В принципе, нехорошо. Но на переломном этапе, когда дискредитировали себя прежние элиты, идет вербовка из этого слоя.
Если это произойдет, это означает, что наступил крах политической элиты.
Ведущая:
А доверия к бизнес-элите нет.
Александр Архангельский:
Доверия нет вообще никого ни к кому ни на каких основаниях. Это одна из главных роковых проблем. Ведь гуманитарные вещи, они важнее, чем все остальные. Это иллюзия, что политика – это производная от экономики. Она связана с экономикой. Но экономика и политика – производные от гуманитарных вещей, потому что гуманитарные вещи – это человеческие вещи. И политика, и экономика – это производные от человеческих вещей.
Вы изучаете экономику. Вы учитесь строить математические модели управления. Вы смотрите и рисуете графики фондового рынка вверх, вниз. Ну и что? Ну, «плечо». Ну, «пила». А если масса инвесторов вдруг чего-то испугалась? Вопреки всяким «пилам» и «плечам». И побежала? Все. Потому что это человеческое дело. И наоборот. Если масса инвесторов во что-то поверит, вопреки всем «плечам» и «пилам» все будет не так, как нарисовано. Вот в чем дело. На вещах ценностных, нематериальных, держится в том числе и материальный успех.
Есть великий инвестор современный – Уоррен Баффет. Это самый успешный инвестор в сегодняшнем мире, который на протяжении 35 лет держит своих акционеров. Он каждый год пишет акционерам отчеты, которые потом расходятся на цитаты. Они читаются просто как письма Белинского к Гоголю. В последнем отчете, уже в разгар кризиса, который он отправил своим акционерам, он написал примерно так. «Мы по-прежнему будем вкладывать деньги по всему миру. И по-прежнему прибыль будем направлять в Америку. Потому что мы верим, что в Америке создано такое устройство общества, которое всегда способствовало и будет способствовать успешному применению денег». Главные слова «мы верим в то, что здесь правильное устройство». Не выгода, не цифры.
Чем еще славится Уоррен Баффет? Он принимает решения. У него нет аналитического отдела. Он не тратит на это деньги. Ответ у него простой: «Если я не понял первые пять минут, почему я должен купить этот бизнес, то я не пойму и в оставшиеся 20 лет». Это человеческое дело. Это не интуиция, а понимание, как будут реагировать люди, что с человеческим сознанием. Если этого нет, то никакие расчеты никогда не помогут.
Поэтому культура, работающая с сознанием, важнее, чем политика, экономика. Но разменивать ее на то, чтобы поставлять в политику отдельные фигуры, я бы не стал.
Ведущая:
Спасибо, Александр Николаевич!
Александр Архангельский:
Успехов вам!