«Туземная наука» и историческая политика
По-видимому, характерной чертой туземной науки является не столько игнорирование, сколько банализация, упрощение и даже прямой подлог в использовании различного рода теорий и методов, выработанных в мировой научной практике. Особенно это становится заметно тогда, когда речь идет о необходимости доказать «с помощью науки» вещи либо напрямую связанные с той или иной идеологией, или обосновать с помощью научного метода достаточно сомнительные действия государства. Как представляется, в большой степени это относится и к участию «туземных ученых» в проведении агрессивной исторической политики в современной России.
Прежде всего, надо сказать, что, конечно, сама по себе историческая политика – термин достаточно противоречивый; не случайно, в рамках авторитарной политики есть представление о том, что историческая политика – это «способ создания приемлемого для государства и общества образа прошлого». Конечно, более корректным будет считать, что историческую политику, или политику памяти, лучше считать достаточно опасным инструментов, сильно ограничивающим дискуссию о неудобном прошлом как для общества, так для исторического сообщества. Тем не менее, вопрос всегда в том, на что направлена эта политика; так, политика памяти, направленная на память о тоталитарных режимах – это память жертв Холокоста и Гулага. Собственно, сформулированная в Европе политика памяти – это политика коммеморации (музеи, монументы, образовательные проекты, публикации) под лозунгом «Никогда больше». Собственно, наибольшие споры вызывает не она, а другая часть этой политики памяти, связанная с криминализацией некоторых практик в Европе и России, запретом отрицания Холокоста, тему, уже затронутую нами ранее. Универсальный подход к тому, что и память Холокоста, и память Гулага должны защищаться одинаково, привел к тому, что в целом ряде стран стала преследоваться уже коммунистическая символика, что вызвало резкую реакцию как официальных лиц в России, так и ряда правоведов. Так, В.Н. Додонов прямо формулирует, что:
«Российская Федерация крайне негативно оценивает восточноевропейские уголовные новеллы об ответственности за отрицание «преступлений коммунизма», считая эти законы направленными, в конечном счете, против интересов нашей страны«.
Надо сказать, что «против интересов нашей страны», с точки зрения ученых из МГИМО, направлена и дискуссия об роли пакта Молотова-Риббентропа в истории Второй мировой войны, о том, кто являлся оккупантом ряда стран после ее окончания. Собственно, именно историю Великой отечественной войны эти правоведы предлагают делить на искаженную историю и правильную историю, «подтвержденную фактами». Эта «правильная» и «неискаженная» история, в частности, исходит из того, что пакт Молотова-Риббентропа «объективно отвечал интересам мира» и, что особенно любопытно, по мнению правоведов МГИМО, «не содержал положений о передаче территорий» (сам факт обсуждения судьбы Польши авторы не считают чем-то предосудительным), а «обстоятельства вхождения государств Балтии в состав СССР», то есть, аннексию этих стран перед войной, называют «добровольным вхождением», а иное понимание – «искажением итогов Великой Победы». С этого момента и до публикации президентом Путиным статьи в National Interest именно такая история, как представляется, стала «правильной», а все остальные интерпретации- «искажением исторической правды».
Рассмотрение историй вовлечения профессоров российских вузов в процесс применения законов, направленных на борьбу за «историческую правду» и против «героизации» нацизма представляется весьма показательным как с точки зрения содержания самых текстов экспертиз, так и точки зрения персоналий их авторов. Многие из них, как представляется, подменяют науку идеологией, а научный метод – ссылками на мнение руководства. В то же время, даже те, кто не связан с нарушением академической добросовестности, вряд ли будет гордиться участием в экспертизе, которая никаким образом не связана с областью профессиональных интересов.
Так, в 2018 в в список экстремистских материалов была включена статья петербургского историка К. Александрова «Бандера и бандеровцы», опубликованная в федеральной части «Новой Газеты». Экспертиза, написанная по этому делу от имени СПБГУ, в частности, придает высказываниям официальных лиц роль исторического источника, причем, разумеется, не обсуждаемого, а утверждаемого в качестве непреложной истины. Так, пресс-релизы российского МИД становятся доказательством того, что статья, опубликованная историком, является «экстремистской». Среди соавторов этой экспертизы – о. Владимир Василик, который докторскую защитил по теме «Отражение церкви и империи в византийской гимнографии», однако постоянно выступает с публичными текстами – как историк – обличая «предателей» — фальсификаторов истории, включая Кирилла Александрова, которым «сладостно отчизну ненавидеть». К сожалению, иногда и приличные историки, видимо, под давлением начальства, участвуют в подписании такого рода текстов: по этому же делу экспертиза за подписями Н.В. Эйльбарт (доктор исторических наук, специализация – Россия и Польша XVII века), Т.В. Анисимовой (кандидат психологических наук, психологиия коммуникации) и Н.Л. Шубиной (доктор филологических наук, специализация «русский язык и литература») подтвердила основные выводы экспертизы СПбГУ, в том числе, и сомнительное, с исторической точки зрения, положение, что «вопрос ОУН-УПА якобы рассматривался на Нюрнбергском процессе». Для преподавателей с научными степенями, которыми являются вышеупомянутые эксперты, странно упрекать автора – Кирилла Александрова – в том, что он «в конце автор приводит много источников и цифр, указывает конкретные даты событий, фамилии действующих лиц, ссылки на использованную литературу», что «является способом повышения доверия читателя (особенно недостаточно информированного) к предоставленному материалу». В результате, обычная историческая статья, совершенно безоценочная, была включена в список экстремистских материалов.
Не менее показательным был и запрет на территории России книги польского историка Яна Новак-Езераньского «Восточные размышления» как «экстремистской». Главную роль в обвинении переводов польского историка и политика сыграли экспертизы. Так, в экспертизе Центра экспертиз СПБГУ, в частности, высказывалась убежденность, что такие фразы, как «Сталин этот план отверг», «обозначал смертный приговор», «умышленная задержка наступления», направлены на возбуждение ненависти и вражды к «России и русским как потенциальному агрессору». Однако наиболее сильное впечатление производит экспертиза профессора А.В. Воронцова из РГПУ им. Герцена. Доктор политических наук в своем исследовании также обнаружил в тексте Новака-Езераньского все «признаки угрозы суверенитету и конституционному порядку». А.В. Воронцов, утвердительно ответил на вопрос, имеется ли информация «с признаками убеждения», что «фундаментом российской государственности не является гуманизм, межнациональный мир и согласие». Далее он сделал вывод о возможном «негативном влиянии» произведений польского историка: «…автор изображает события Великой отечественной войны не как освобождение народов Европы от фашистского ига, а как порабощение «свободолюбивых народов Европы» СССР и коммунистической системой. Это может вызвать негативное отношение к победе СССР и послевоенному устройству Европы и мира. Такая информация может также негативно воздействовать на многонациональное население России, в том числе подорвать уважительное отношение к памяти о Победе советского народа в Великой отечественной войне, сформировать негативное мнение о духовно-нравственных ценностях многонационального народа России». Интересно обратить внимание на то, что А.В. Воронцов, бывший депутат петербургского ЗАКСа от КПРФ – не только активный участник других экспертиз, но и президент сомнительной Петровской академии наук и искусств, и глава «Всероссийского созидательного движения» «Русский Лад».
Даже беглые наблюдения за утверждением новой исторической политики в России заставляет видеть за происходящим «реванш туземной науки», которая предпочитает «национальные интересы» историческим фактам. Пример с 28 панфиловцами бывшего министра культуры В. Мединского показывает, что с помощью такой туземного подхода история лишается своего основного содержания и становится обслугой нового идеологического проекта.
Еще раз подтверждается уже много раз высказанное соображение: политической особенностью разделения между «провинциальной» и «туземной» наукой в России, является разница «между теми, кто верит, что читать западные книги важнее, чем русские, и теми, кто уверен в обратном, проходит более-менее по линии, отделяющей Болотную площадь от Поклонной горы». Другими словами, российская специфика такого разделения имеет идеологическую природу: «туземная» наука подчеркнуто «патриотична», это «государственники», в то время как «провинциальная» космополитична, ориентирована на международный контекст, более либеральна и демократична. Применительно к исторической политике это соответствует тем, кто считает, что историю делает государство, и теми, кто считает историю уделом историков. Как писал однажды британский Economist «В цивилизованных странах историческую правду гораздо лучше оберегают ученые, чем прокуроры. Если историки искажают, раздувают или выдумывают факты, то их репутация будет уничтожаться их коллегами, а не полицией». Проблема заключается в том, что туземных историков на службе полиции в недемократической стране репутация среди либеральной части исторического сообщества вряд ли сильно волнует.