Россия «выросла» не только из Орды, но и из Византии
Размышления о работе Д. А. Коцюбинского «Структура завершённого ресентимента (на примере российской истории)»[1], опубликованной на страницах «Либеральной миссии» (ч. 1, 2, 3, 4)
Работа Д.А. Коцюбинского в значительной степени продолжает традицию русских философов, фокус внимания которых был сосредоточен не на общих метафизических проблемах, а именно, на анализе специфических отечественных реалий, подчёркивающем уникальность и неповторимость российской цивилизации. Стоит, однако, заметить, что данная публикация отличается не только оригинальностью взгляда на исторический процесс, но и представляет собой редкую сегодня попытку создания новой историософской концепции. В XXI веке мировые процессы настолько усложнились, что большинство исследователей сознательно избегают широких обобщений, предпочитая ставить исключительно локальные проблемы.
В основе концепции Д.А. Коцюбинского лежит впервые введённая в научный оборот представителями неклассической философии С. Кьеркегором, Ф. Ницше и М. Шелером идея ресентимента. Так, согласно Ф. Ницше, ressentiment — это комплекс противоречивых психологических качеств, характеризуемых главным образом ненавистью-завистью раба к господину, рождённой чувством собственной неполноценности и принципиальным отказом от попыток эту неполноценность устранить. Таким образом, в человеке и, в более широком смысле, в обществе рождается психологически-защитная ресентиментная иллюзия как своеобразная форма компенсации социального дискомфорта, вызванного осознанием своей слабости и угнетённости.
В первых двух частях публикации Д.А. Коцюбинский делает подробный историографический анализ разработки различными философами термина «ресентимент» в XIX-XXI веках. Особое внимание автор уделил попыткам учёных обозначить ресентиментные тенденции в русском обществе. В результате Д.А. Коцюбинский приходит к выводу, что исследователи не учитывали качественно-видовую специфику российского ресентимента, по сравнению с описанным ресентиментом, существующим в
Европе и на Западе в целом.
В третьей части исследования излагается оригинальная концепция автора о принципиальном отличии отечественного ресентимента от западного. В России, согласно Коцюбинскому, в сознании и подсознании отечественного общества на протяжении веков происходит расщепление образа «господина» на «физического» (самодержавная власть: сперва внешняя – монголы, затем внутренняя – «свои» самодержавные правители) и двухчастного «морального» (внутреннего – «свои» успешные и умные, а также внешнего – европейцы, устроившие у себя свободную и комфортную жизнь).
Таким образом, общество, состоящее не из рабов в переносном смысле (о которых писали Ницше и Шелер, имея в виду лично свободных, но социально слабых либо просто завистливых людей), а из полностью бесправных субъектов и социальных групп, т.е. физических рабов, — порождает иной тип ресентимента – сложно структурированного, характеризующегося вышеописанным расщеплением фигуры господина на «физического» и «морального». Этот тип ресентимента Коцюбинский обозначает как «завершённый ресентимент». Завершённый в том смысле, что он порождается социумом, пребывающем в состоянии полного, т.е. завершённого рабства.
Коцюбинский обосновывает и детализирует данные тезисы в четвертой и заключительной частях работы на примере различных фактов русской истории. В результате автор делает ещё один принципиальный вывод. А именно, что на протяжении столетий отечественное общество постоянно переживает одинаковые по своей структуре военно-державные взлёты, военные поражения и революционные обвалы («смуты»).
В свою очередь, данная «фатальная цикличность» складывается в глобальную завершённо-ресентиментную парадигму. Власть и определённая часть общества стремятся к изменениям, руководствуясь западными образцами и пытаясь тем самым добиться морально-силового превосходства над Западом, а равно получения от него «сертификата первосортности» (т.е. достичь цивилизационной «сверхцели»), но, исходя из специфики государства, эта задача всякий раз оказывается недостижимой.
Концепция Д.А. Коцюбинского весьма проработана даже в деталях, и многие факты из нашего прошлого предстают совершенно в иной и убедительной трактовке. Автор совершенно справедливо разделяет отечественную историю на три очень разных этапа: Московский, Петербургский и Советский, в каждом из них демонстрируя
одновременно специфические и общие свидетельства русского ресентимента. Это касается и внешней политики (принудить Запад «к любви» силой войн), и внутренней (провести реформы, руководствуясь западными образцами).
В результате данный текст, как может показаться, является суровым приговором русской цивилизации. По его прочтении можно сделать вывод, что по сути дела перспектив, по крайней мере, романтических, у российского общества не существует. Оно запрограммировано ходить по круговой замкнутой колее, — хотя и возгоняющейся с каждым разом на всё новый технологический и амбициозно-сверхцельный уровень, до полного собственного изживания.
Здесь стоит заметить следующее. При всей кажущейся реалистичности данного прогноза, нельзя не оставить в стороне тот факт, что этот прогноз появился именно сегодня, когда процесс становления России частью «общего мира» оказался под большим вопросом. Как известно, в 90-х годах прошлого века, времени надежд и перспектив, подобной концепции не возникло. Иными словами, в появлении историософской оптики Коцюбинского можно предположить не только чисто академический интерес автора, но и темпоральную обусловленность пробуждения этого интереса.
Не ставя под сомнение цельность и структурную продуманность представленной Коцюбинским концепции, в силу собственных исследовательских интересов мне хочется более подробно остановиться на начальном этапе развития русской цивилизации. Высказанные далее суждения не являются замечаниями, а преследуют задачу обратить внимание автора и читателей на некоторые аспекты отечественной истории, которые
нуждаются, на мой взгляд, в дополнительном пояснении.
Во-первых, важную роль в формировании культурно-политической модели Руси, а потом Московского государства сыграли не только Монгольское завоевание и Ордынская система, как это утверждает Коцюбинский, но и Византийская империя.
От Византии Русь позаимствовала, помимо религии, — доминирование главы светской
власти над церковью, а также обретение им в обществе фактически сакрального статуса.
На Руси так же, как и в Византии, сформировалась сильная крестьянская община.
Многие правовые древнерусские кодексы (за исключением написанных под влиянием варяжской Русской правды) также представляли собой переводы византийских правовых установлений.
Кроме того, Византия, как и Русь, была зажата между восточной и западной культурами. Например, в первой половине XIV века в Византии велись ожесточённые дискуссии между «гуманистами» и исихастами (мистиками, полагавшими, что спасение — не во внешней активности, а в умной молитве высокообразованных монахов-книжников): необходимо ли для успешного развития государства учитывать опыт и поддержку европейских католических стран или опираться и рассчитывать следует только на
собственные силы? Такие же дискуссии из века век происходили среди интеллектуалов в России. Учитывая же, что Россия в церковном отношении стремилась «копировать» Византию, то конечное торжество российских церковных противников «низкопоклонства перед Западом» можно объяснять не только завершённо-ресентиментными (то есть восходящими к фактору ордынского господства), но и культурно-подражательными (копирующими византийские образцы) обстоятельствами.
Во-вторых, по мнению Д.А. Коцюбинского, начало формирования российского ресентимента началось при князе Александре Невском, когда он
дал отпор католическому Западу, обозначив тем самым будущего
«морального господина», и преклонил колено перед Ордой — «физическим
господином», статус которого впоследствии перешёл к московской
самодержавной власти. В историографии давно утвердился тезис, что этот
момент действительно является очень важным в российской истории. Но так
как мотивация выбора князя на тот момент нам неизвестна, то все предположения учёных на этот счёт исходят из последующих событий и представляют собой более или менее аргументированные догадки. В связи с этим можно сформулировать ещё одну возможную причину решения Александра, которая достаточно ярко обозначилась впоследствии.
Католики, в отличие от язычников и мусульман, проводили жёсткую миссионерскую деятельность, которая привела бы к в значительной мере утрате на Руси её религиозно-культурной идентичности. Ордынское же государство, будучи сначала языческим, а потом ставшее мусульманским, при всех разорительных походах на города и земли, не влияло на отечественный уклад жизни и традиции. Более того, Орда предоставляла русской церкви (сохранились соответствующие ярлыки ханов) немалые льготы и преференции. Существует даже мнение, что русские митрополиты (по крайней мере до середины XV в.) в реальности по этой причине не слишком активно поддерживали князей в борьбе с Ордой.
Впрочем, даже если исходить из того, что мотивы Александра Невского были сугубо благочестивые, последствия сделанного им выбора, о которых пишет Коцюбинский, иными не становятся.
В-третьих, в допетровскую эпоху, за исключением нескольких кратковременных эскапад царей, как следует из летописных сообщений, а затем публицистических сочинений, существовало тотальное неприятие католиков и протестантов. Считалось, что Запад – это абсолютное зло, и если его невозможно уничтожить, то необходимо от него отгородиться.
Если иностранцы пригашались в страну, то в силу крайней необходимости. Использовав умения зарубежных специалистов и скопировав принесённые ими технологии, их часто выгоняли, а иногда и репрессировали. И в основе этих действий, думается, лежала не зависть-ненависть к «моральному господину», а страх нарушить собственный традиционный уклад и простое чувство удовлетворения, что смогли использовать этих еретиков на своё благо.
Кроме того, отчёты тех посольств, которые были направлены на Запад, свидетельствуют, что даже дипломаты (элита) часто не понимали устройства общества и власти, а также этических и эстетических норм в посещаемых странах. И это непонимание вызывало у них опять-таки не зависть, а отторжение: «У них всё не так, а так только у нас, потому что мы православные».
И в заключение хочется высказать более общее соображение. В западноевропейской философии стало уже общим местом представление о том, что происходящие изменения в обществе не прогнозируемы, так как они складываются из совокупности множества людских разнонаправленных волевых усилий. Это не означает невозможность обнаружить определённые закономерности, но они будут не универсальны, а только контекстуальны.
Поэтому движения любого социума, хочется надеется, что и российского тоже, жёстко не предопределены. Несомненно, возникнут другие тренды, которые будут нуждаться в принципиально иных подходах для научного осмысления. Историю осмысливают и переосмысливают не только вследствие обнаружения в прошлом новых фактов, но и потому, что действительность позволяет определить в истории ранее не обнаруженные аспекты.
Возникновение концепции Д.А. Коцюбинского — тому подтверждение. На сегодня она выглядит весьма адекватной, но пока существует человечество, ничего не завершено, и выбор всегда есть.
[1] Осмысление закономерностей развития политической культуры России на протяжении ее истории было начато Д.А. Коцюбинским ещё в рамках 32-х видеобесед на петербургском телеканале «Ваше общественное телевидение» (ВОТ) с тележурналистом А.Г. Лушниковым под общим названием «Сумерки Третьего Рима» (2013 – 2015), а затем продолжено в виде курса из 22-х видеолекций «В поисках настоящего царя» (2019 – 2020) и 25 видеолекций курса «Фатальные циклы русской истории на базе проекта «Квартирник» петербургского Арт-пространства «Марс» (2023-2024). Наконец, в конце 2024 г. на сайте Фонда «Либеральная миссия» появился текст, который обобщает более чем десятилетнее размышление автора об
особенностях отечественной истории.