Структура завершённого ресентимента (на примере российской истории) Часть III

Даниил Коцюбинский — к.и.н.,

научный сотрудник Европейского университета в СПбГУ,

научный сотрудник МЦСЭИ «Леонтьевский центр»

 

Посвящаю этот текст светлой памяти Григория Конникова (1996–2023) — прекрасного историка, верного друга и очень доброго человека

 

Незавершённый и завершённый ресентименты: общее и отличия

1. Рабская мораль в кавычках и без

Как было отмечено в ч. I настоящей работы, определение феномена ressentiment как «рабской морали», восходящее к трактату Ф. Ницше «К генеалогии морали», по умолчанию рассматривается как своего рода «заострённая метафора».

«Человек ressentiment» Ницше — не раб в буквальном смысле слова, а социально/психологически слабый индивид, испытывающий сложный комплекс негативных переживаний, внутренне адресуемых более сильному, успешному, богатому и т.д. субъекту.

Люди ressentiment рефлексируют — хотя самообманно и ценностно извращённо — но всё же относительно осознанно и свободно. Они не табуируют внутри себя по канонам «стокгольмского синдрома» (т.е. интроекции — или самоидентификации жертвы насилия с насильником) осознание истинной причины своих переживаний и их нацеленность на реальный объект зависти/ненависти. Иными словами, «раб» Ницше вполне сознательно, хотя и скрытно, плетёт свой «тёмный заговор» против «господина», также являющегося господином «метафорическим». То есть лишь в смысле господства — притом помимо своей воли, что в данном случае очень важно! — над всей внутренне противоречивой и «ядовитой» системой моральных аффектов «раба» (в первую очередь нравственно отравляющих его самого), но не над его физическим телом непосредственно.

В этом плане теория ресентимента как рабской морали выглядит незавершённой.

Дело в том, что эта теория де-факто рассматривает только случай морального рабства, и, соответственно, морального господства, когда речь идёт о состоянии относительной несвободы социально слабого субъекта, психологически придавленного бременем своих мыслей и переживаний, внутренне адресованных более сильным и успешным людям. При этом ситуация физического рабства и физического господства, то есть абсолютной несвободы, остаётся вне поля рассмотрения классиков темы, а также следующих за ними поколений исследователей темы ressentiment.

Чтобы в дальнейшем различать объекты ресентиментных переживаний, одни из которых связаны только с фактом моральной зависимости «рабов» от «господ», а другие — с фактом не только моральной, но также физической зависимости первых от вторых, в рамках настоящей работы, как и в цитированной выше статье Г.С. Конникова, в первом случае будет использоваться понятие «моральный господин» (МГ), а во втором случае — «физический господин» (ФГ).

Слово «мораль» в том случае, когда речь идёт о МГ, понимается как лишённое позитивно–оценочных коннотаций обозначение мотивов — рационально отрефлексированных аффектов, а не как синоним «позитивной нравственности». В этой связи тот факт, что человек ressentiment, адресующий своё реактивное «Нет» морали МГ, считает последнего «аморальным», не отменяет того факта, что МГ продолжает всецело господствовать над моральными рефлексиями и аффектами человека ressentiment. И значит, не перестаёт быть господином морально окрашенных размышлений и переживаний последнего, то есть его моральным господином (МГ).

Ressentiment, о котором пишут и Кьеркегор, и Ницше, и Шелер — и который, как отмечено выше, всецело связан с феноменом сугубо морального «рабства» и «господства», — можно представить как выступающий в двух основных модусах.

Первый — «хронический». Несмотря на свою, подробно описанную Шелером, патологическую конститутивность (внутреннюю, а не внешнюю обусловленность), этот вид ressentiment не структурирует жизнь общества в целом. Он охватывает лишь социально слабых либо считающих себя ущемлёнными представителей классов и групп (Кьеркегор говорил о ресентиментных людях толпы «рефлексивной», или бесстрастной, эпохи, завидующих ярким индивидуальностям и стремящихся их «выровнять»; Ницше писал о ресентиментных христианах; Шелер — о ресентиментных мелких буржуа), переживающих негативные рефлексии и аффекты по отношению к социально сильным — обладающим знатностью, богатством, высоким социальным статусом.

Второй — «ситуативный». Он также может быть присущ социально слабым людям и группам — «низам», возникая в качестве реакции на объективные «вызовы», идущие «сверху»: недосягаемые для «низов» блага и ценности («Лиса и виноград»), попрание «верхами» тех или иных интересов «низов» и т.д. Помимо этого, ситуативный ресентимент может охватить общество в целом, являясь реакцией на внешнее завоевание, на поражение в войне, на утрату территории и т.д. В этих случаях, что очевидно, имеет место факт не только морального, но и физического порабощения, однако последнее воспринимается порабощённой группой как временное и по этой причине не превращает завоёванное сообщество в его собственном сознании в «коллективного раба», сохраняя память о временах свободы и, что не менее важно, стремление вернуться к своей утраченной свободной идентичности. Таким образом, во всех вышеперечисленных вариантах речь идёт о ситуативно–преходящем — даже в случае его затяжного по времени характера — ressentiment, который, в силу этого, не может стать фундаментом национального характера и фатально предопределить историю сообщества на все последующие эпохи.

Одним словом, детально рассуждая о ressentiment, классики темы оставили вне рассмотрения ситуацию адаптации не просто отдельных людей или социальных групп к состоянию «рабства в кавычках», — но общества в целом — к состоянию «рабства без кавычек». То есть к ситуации институциональной всеобщей гражданско-политической несвободы и «социальной второсортности» как нормы и цивилизационной константы.

Европа XIX – начала XX вв. просто не давала философам примеров «общенационального» физического рабства, когда общество «сверху донизу» состоит из институциональных рабов различной степени привилегированности, абсолютно подчинённых верховному физическому господину (ФГ).

Немецкий писатель, философ и врач Пауль Ре, а также автор концепции «сверхчеловека» Фридрих Ницше — и стегающая их плёткой петербургская интеллектуалка Лу Саломе (Луиза Густавовна фон Саломе), 1882 г.

Определяя ressentiment как «рабскую мораль», Фридрих Ницше не имел в виду социум, в котором «раб» мысленно задаёт своему «господину» в качестве первоочередного вопроса вместо: «Когда же ты отдашь мне все твои ценности?» — куда более животрепещущее: «Ты меня уважаешь?», характерное, в частности, для российского исторического социума.

И хотя культурная практика общества, всецело придавленного ФГ (то есть самодержавно беспредельной властью), прочно связала вопрос о взаимном уважении с игровым — карнавально-фарсовым «пьяным» — контекстом, в котором ФГ как адресат, пусть даже воображаемый, как правило, не фигурирует, — «незримо» он там всё же присутствует.

Если взглянуть на традиционный российский культурный сюжет, связанный с «пьяным бахвальством», то нетрудно увидеть в нём зашифрованный «побег» институционально порабощённого человека из абсолютной несвободы — в сладостную иллюзию, где он хотя бы на миг чувствует себя свободным в своих словах и поступках: «Пьяного речи — трезвого мысли», «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», «Пьяному и море по колено!»[1]. Как отмечает в этой связи П. Солдатов, попытавшийся составить собирательный психологический портрет русского человека на основании содержания многотомника В.И. Даля «Пословицы русского народа» (издание 1862 г.), тому, кто зависит от окружающей и порабощающей его неправды, которую он не в силах изменить, «трудно совершать каждодневный подвиг терпения, конца которому не видно <…>. Ему не терпится известную ему правду выговорить, но выговаривать её страшно, и он черпает недостающую ему смелость в водке»[2].

При этом тот факт, что истинным, глубинным (хотя и не вполне осознанным) адресатом дерзко говорящего пьяного является не такой же, как и он сам, мнимо свободный человек — его собутыльник, но далёкий и страшный ФГ, также отмечен в «судебнике, никем не судимом» (как образно называл массив пословиц и поговорок В.И. Даль): «Напьётся, так с царями дерётся, а проспится, так и курицы боится»[3].

Здесь впору сделать небольшое отступление и ответить на неизбежно возникающий вопрос.

Как известно, в большинстве неевропейских обществ, которые принято именовать традиционными, до начала их более или менее успешной модернизации у отдельных людей и разных социальных групп так же, как и в исторической России, отсутствовали права и свободы, защищённые от произвола со стороны властей предержащих. Однако только в российском социокультурном пространстве оформился вышеупомянутый кульминационно-ресентиментный «сакраментальный вопрос», задаваемый, согласно конвенционально устоявшейся традиции, в моменты «бесцензурной», де-факто «игровой» личной откровенности и повышенной доверительности.

Выпивший китаец или индиец, таиландец или бирманец, маори или чероки, тутси или хуту — вряд ли будут допекать партнёра по общению вопросом, столь хорошо знакомым человеку, погружённому в российский культурно-бытовой контекст, мемно-риторически оформившийся в советскую эпоху: «Ты меня уважаешь»?

Причина российской максимизированно-ресентиментной уникальности — в том, что в отечественном социокультурном пространстве изначально, т.е. ещё с ордынских (правильнее сказать, подордынных) времён, сформировался своего рода «дефицит взаимной уважаемости», не позволявший институционально несвободным людям хотя бы частично заглушать тревогу и боль от ощущения своей глобальной незащищённости посредством легитимного «обмена взаимным уважением»: межличностным и межгрупповым.

Причина указанного дефицита крылась в том, что элиты, призванные в традиционных обществах утверждать стандарты личной чести и достоинства, а также неотъемлемой групповой статусности, — «знать», «нобили», «благородные», «лучшие», «вятшие», т.е. априори уважаемые люди, — в российском народном сознании оказались окрашенными исключительно негативно. Условно говоря, как «те же холопы», только несправедливо «попавшие в случай».

Именно по причине отсутствия в российском историческом социуме образчиков «гарантированной уважаемости» вопрос о подтверждении достоинства человека, «верификации его первосортности» оказался столь обострённо актуальным (хотя и «скрывшимся» в итоге под карнавально-фарсовой «пьяной» личиной). Причём не только для представителей простонародья, но и для элит.

Но кто может легитимно «уважить» институционально несвободного человека? Кто способен подтвердить «первосортность» гражданско-политически закрепощённого субъекта не карнавально или протокольно, но по–настоящему? Ответ очевиден. Только тот, кто сам первосортен, то есть физически и морально свободен. И таких субъектов, с точки зрения общества, в котором элита не обладает атрибутом первосортности, может быть всего два.

1. Физический господин — единственный, кто имеет власть, по очень меткому выражению Ивана Грозного, «жаловать своих холопьев».

В системе рабской морали «жаловать» — то же, что «уважать». И потому для представителей элиты «шуба, пожалованная с царского плеча» — это прежде всего знак высочайше сертифицированного уважения и лишь потом — ценный подарок.

На долю же простых людей остаётся на первую половину фантазийное, на вторую половину реалистичное — «Жалует царь, да не жалует псарь». Впрочем, как псарь может «жаловать»? Никак! Ибо «не псарево это дело»! (Обратим внимание: в этой древней поговорке, до сих пор остающейся в живом речевом обиходе, «холопским» словом «псарь» обозначена вся элита разом: от бояр и генералов — до целовальников и городовых). Здесь же, в ряду народных грёз о царском респекте, — и сказочно–экстатическое «Я Ленина видел!» солдата Шадрина, ощутившего прилив счастья после того, как ФГ подтвердил первосортность «человека с ружьём», просто поинтересовавшись его мнением о большой политике и пособив ему в поисках «кипяточка». Можно вспомнить также многие другие схожие культурно-исторические предания и случаи.

2. Тот, кто не зависит от ФГ и кого последний пока что не в силах поработить (хотя и стремится к этому). То есть некий свободный и значимый удалённый другой. Иными словами, внешний моральный господин. В случае России это — Европа/Запад.

На протяжении столетий ожиданием признания со стороны Европы были захвачены в первую очередь российские элиты во главе с верховной властью (ФГ). «Низам» эта интенция передавалась в «ослабленно–размытом» виде нарратива об общем превосходстве Святой православной Руси над «латинянами», «лютерами», а заодно и прочими «басурманами». При этом, если обратиться к уже упомянутой коллекции русских поговорок В.И. Даля, то в ней, как отмечает П. Солдатов, полностью отсутствует вызывающая и внешне ориентированная державно-патриотическая риторика[4], а порой встречаются даже несогласно-пацифистские максимы: «Замирился бы с туркой, так царь не велит»[5].

На стремление русских к территориальному гигантизму как к способу быть замеченными (понимай: позитивно оценёнными) внешним сертификатором (понимай: Европой) указывал ещё П.Я. Чаадаев в Первом философическом письме: «Чтобы заставить себя заметить, нам пришлось растянуться от Берингова пролива до Одера»^[6]. Как нетрудно понять, под местоимением «мы» Чаадаев имплицитно подразумевал своих потенциальных читателей, т.е. русский образованный класс, и в первую очередь его самый верхний и политически влиятельный слой — дворянство^[7].

П.Я. Чаадаев (1794–1856)

Однако, по мере того, как, начиная со второй половины XIX в., и особенно в XX в. народные массы становились всё грамотнее и политизированнее, они всё больше и плотнее проникались не только внутренним ресентиментом, традиционно нацеленным на внутренних МГ — бар, господ, начальство[8], — но также внешним ресентиментом, «идущим сверху», «с высот» правительства и образованных элит. Резкий взлёт массовой внешнеполитической политизированности и внешнеполитической милитаризации сознания произошёл в годы Первой мировой войны. «Финальный» качественный скачок был связан с установлением большевистского режима, в короткие сроки добившегося тотальной политизации практически всего населения на основе его полной грамотности. В цитированной работе П. Солдатов фиксирует рубеж, отделивший в этом отношении то время, когда жил и работал В.И. Даль, от советской эпохи, когда «дух милитаризации с элитного уровня спустился ниже, подчинив себе и массовое сознание»[9].

Таким образом, базовыми признаками российского ресентимента как уникального культурно-исторического феномена являются следующие.

Во-первых, расщепление в рамках «рабской морали» образа «господина» на «физического» (ФГ) и двухчастного «морального» (внутреннего МГ и внешнего МГ) — и формирование на этой основе сложной структуры национального ресентимента, включающей в себя:

• Внутренний ресентимент:

— внешне позитивные (хотя и глубинно травматичные) аффекты, сконструированные посредством защитно-психологического механизма интроекции, т.е. самоидентификации объекта насилия с субъектом насилия, и адресуемые всем социумом — физическому господину (ФГ);

— негативные аффекты, адресуемые «низами» — «верхам», т.е. внутренними моральными рабами — внутренним моральным господам (МГ).

• Внешний ресентимент:

— негативные аффекты, адресуемые всем внешне морально-рабским сообществом во главе с ФГ — «удалённому другому», т.е. Западу (внешнему МГ).

Во-вторых, системообразующая цивилизационная роль ресентимента в российской истории. Именно сложно структурированный ресентиментный фундамент, основанный на «расщеплении» фигуры «господина» на ФГ и МГ (внешнего и внутреннего, при определяющей роли именно внешнего МГ), обеспечил России, хотя и подверженное циклическим периодам внутренней турбулентности и не гарантированное от военных неудач, но в целом устойчивое и успешное державное развитие на протяжении столетий, благодаря чему о российской цивилизации можно говорить как о цивилизации завершённого ресентимента (далее будет разъяснена необходимость уточняющего эпитета).

В-третьих, устремлённость цивилизации завершённого ресентимента к «двухчастному реваншу» в виде:

• Решения «сверхзадачи», т.е. обретения легитимно первосортного — «идеального» — ФГ, способного полноценно повелевать завершённо-ресентиментным сообществом и репрезентировать его перед внешним МГ.
• Достижения «сверхцели», т.е. получения признания статусного равенства и морально-физического превосходства сообщества, возглавляемого «идеальным ФГ», со стороны МГ (подробнее о том и другом — в следующей главе).

В-четвёртых, фатальная цикличность движения цивилизации завершённого ресентимента к 1) «окончательному решению» сверхзадачи и 2) достижению сверхцели, — объясняемая априорной недостижимостью того и другого (подробнее о фатальных российских исторических циклах — также в следующей главе).

Аналитическое описание цивилизационно-структурирующей — завершённой — модели ресентимента, присущего обществу, во-первых, лишённому правовых гражданско-политических традиций, и,

во-вторых, перманентно ожидающему признания со стороны «другого» (того, кто является исторически «образцовым носителем» указанных традиций), — позволяет концептуально доразвить тезисы, намеченные классиками темы ressentiment. А именно, более целостно и законченно рассмотреть структуру ресентимента как межцивилизационного феномена, присущего не только западному социуму (хотя А. Камю полагал, что мятежно-ресентиментные интенции характерны исключительно для западного общества^[10]), но и другим культурно-историческим системам, и даже более структурно полноценно и законченно в них выраженного, чем на Западе.

Однако перед тем, как перейти к подробному рассмотрению обстоятельств, при которых были заложены и утвердились ресентиментные основы русского/российского цивилизационного развития, необходимо подготовить для этого соответствующую концептуальную базу. С этой целью предстоит дополнить общую теорию ресентимента положениями и терминами, которые тезисно уже были «анонсированы» выше. Данные детализация и некоторая «дидактическая повторность» представляются необходимыми для полноценного анализа культурно-исторической ткани именно российской цивилизации, которому будет посвящён заключительный раздел настоящей работы.

2. Структура завершённого ресентимента как цивилизационного феномена

Для начала кратко вспомним основные структурные элементы, из которых состоит тот ressentiment, о котором писали классики темы.

Итак, в фундаменте ressentiment — две ключевые интенции, два аффекта:

• Ненависть-зависть «раба/рабов» к «господину/господам». То есть к тому субъекту, от которого «раб/рабы» односторонне зависят — в реальности либо в своём воображении;
• Не менее жгучая жажда реванша, иссушающая душу «раба», обречённого постоянно рефлексировать на тему перманентно откладываемой мести «господину» и мучить себя моральными токсинами «нечистой совести».

Зависть-ненависть «раба» к «господину» — это мотор ресентимента, а реванш/месть — конечный пункт его «дорожной карты».

Зачастую реванш сознаётся человеком или сообществом ресентимента как стремление к тем или иным материальным благам, которые есть у «господ» и которых лишены «рабы».

Однако по сути жажда ресентиментного реванша — это стремление не столько к финансово-вещественным, сколько к морально-статусным ценностям.

Но как выглядит картина переживаний «раба» в том случае, если его зависимость от господина — не просто моральная или социально-экономическая, но в первую очередь физическая, то есть гражданско-политически принудительная?

И вот здесь теория ресентимента открывает простор для дальнейшей концептуальной эволюции. А именно, для подробного описания и аналитического обоснования высшей, полноценной, энтелехийно завершённой формы ressentiment, которая выше была обозначена как «завершённый ресентимент».

Главным структурным отличием завершённого ресентимента, присущего не «метафорическим рабам», но гражданско-политически несвободным людям («физическим рабам»), — от того ressentiment, который анализировали классики темы и который продолжает оставаться в центре рассмотрения западных авторов, — является, как уже было кратко отмечено выше, бóльшая сложность первого, раскрывающая культурно-исторический потенциал ресентимента как феномена во всей его полноте.

Лежащая в основе завершённого ресентимента «рабская» зависимость выступает сразу в двух ипостасях.

Во-первых, в форме полной, то есть физической зависимости (и — как следствие — также моральной зависимости) «раба» от объекта его открытого страха-трепета. Для этой формы зависимости характерна скрытая глубоко в подсознании и табуированная на уровне сознания по механизму «стокгольмского синдрома» зависть-ненависть, бессознательно адресуемая «рабом» — «господину». Пример физической и, как следствие, моральной групповой зависимости: зависимость гражданско-политически несвободного общества — от вертикально интегрированной и возвышающейся над ним автократической (самодержавной) власти.

Во-вторых, в форме неполной — то есть только моральной зависимости «раба» от объекта (а точнее, объектов) легализованной и потому открытой зависти-ненависти, не связанной с физическим (полным) рабством:

• Во внутриполитической жизни — это моральная зависимость социальных «низов» от социальных «верхов», при том, что и те, и другие подконтрольны автократической власти и потому физически отграничены друг от друга (даже в том случае, если ФГ делегирует «верхам», выполняющими те или иные системно значимые, с точки зрения ФГ, функции, право распоряжаться жизнями и судьбами «низов»: так, российское правительство стремилось регулировать и в некоторых моментах ограничивать режим крепостной зависимости крестьян от помещиков на всём протяжении существования института крепостного права).
• Во внешней политике — это моральная зависимость завершённо-ресентиментного социума от внешнего объекта легализованной зависти и ненависти, отгороженного от сообщества ресентимента государственной границей, контролируемой всё той же «своей» авторитарной властью (отграниченной, в свою очередь, от внешнего объекта государственными рубежами последнего).

Каждой из указанных «рабских зависимостей» соответствует свой «господин». Соответственно, вышеупомянутые физический (ФГ) и моральный (МГ), развёрнутые определения которых выглядят следующим образом:

• • ФГ — тот, кто властно поработил данную культурно-историческую группу. Сопротивление ему связано с риском 1) немедленного подавления любых форм протеста и 2) физического уничтожения протестующих. По этой причине ФГ выводится «из-под огня» негативных рефлексий посредством защитно-психологического механизма «стокгольмского синдрома» (интроекции).

• • Внутренний МГ — как правило, социальные «верхи» — для социальных «низов», расценивающих более высокий социально-экономический статус «элит» как несправедливый; иногда — этно-конфессиональная или культурная группа (обычно меньшинство) для другой группы (обычно большинства). В обоих случаях МГ расценивается как «несправедливо обласканный» со стороны ФГ и, в силу этого, неправомерно обладающий теми ценностями, которых лишены люди ресентимента: в первую очередь богатством и более высоким социальным статусом.

• • Внешний МГ — тот, кто обладает правами и свободами, которых лишён весь порабощённый социум (включая как «низы», так и «верхи»), кому последний страстно завидует как «несправедливо захватившему ценности и привилегии» и на ком концентрирует поток своих коллективных негативных переживаний.

Примечательно, что в этом потоке неодолимых негативных рефлексий и аффектов, адресуемых внешнему МГ, ФГ оказывается «в одной ресентиментной лодке» с подавляемым им социумом. Роль внешнего МГ для цивилизации завершённого ресентимента оказывается особенно значимой, по сути центральной, т.к. данная цивилизация изначально структурируется как «цивилизация реванша», вождём и персонификатором стремления к которому является ФГ, публично требующий от внешнего МГ «признания первосортности» завершённо-ресентиментного сообщества как целого. Общая устремлённость к достижению данной «высшей цели» является следующим, помимо «стокгольмского синдрома», фактором морально-идеологического единства ФГ — и порабощённого им социума.

Ещё раз поясним, что когда речь идёт о «моральном господстве», то под словом «мораль» понимается не «высокая нравственность». И относится это слово не к морали МГ (напомним, что «раб» декларативно отвергает мораль МГ, хотя подспудно и жаждет завладеть её ценностями), но к аффективно-реактивной морали самого «раба», конструируемой им по принципу непрерывного негативного отражения системы ценностей МГ. Таким образом, МГ — как внутренний, так и внешний, — может быть назван господином лишь в том смысле, что он «господствует» над моральными размышлениями и переживаниями «раба», но не в том смысле, что является для последнего «позитивным моральным образцом».

Как вытекает из всего вышесказанного, физический и моральный уровни ресентимента проявляют себя по-разному.

Физический — скрыто и «зашифрованно». То есть в форме 1) загнанных глубоко в подсознание негативных рефлексий по отношению к власти ФГ, основанной на беспредельном произволе, и 2) акцентированных — на уровне сознания — сверхпозитивных оценок ФГ (для обозначения последних порой используется понятие «культ личности»), проявляющихся в форме вполне искреннего «наивного монархизма»: «Царь хороший — бояре плохие!», «Царь просто не знает, что творят бояре за его спиной!»: «Во всех наших бедах виноваты ненавидящие нас внешние враги: супостаты/империалисты/глабалисты!» и т.д. Как будет показано далее, именно в такой форме происходит «переадресация» негативных переживаний, вызванных произволом ФГ, в «безопасное русло» ненависти к МГ (внутреннему и внешнему).

Моральный — открыто и «громко».

При этом оба уровня ресентимента — «нижний», потаённый (физический) и «верхний», явный (моральный) — тесно между собой взаимосвязаны.

Как было уже отмечено выше, открытое проявление зависти и ненависти к ФГ слишком рискованно, поскольку в его власти — жизнь и судьба «физического раба»: человека или целого общества. И по этой причине осознание и демонстрация враждебности по адресу ФГ оказываются жёстко внутренне табуированными — по уже упомянутому выше механизму «стокгольмского синдрома», или интроекции (самоидентификации жертвы — с палачом, объекта насилия — с субъектом насилия).

Однако невыносимо тяжёлые негативные переживания «физического раба», связанные с его ФГ, требуют выхода и прорываются из подсознания наружу.

И здесь актуализируется МГ.

Открытые ресентиментные интенции по адресу МГ (внешнего и внутреннего) — это паллиатив «запертых» в подсознании ресентиментных чувств по отношению к ФГ.

Чтобы вызываемые постоянным произволом ФГ негативные переживания психологически не «взорвали» порабощённый социум изнутри, в его сознании они «перекодируются» и направляются в безопасное русло открыто выражаемой враждебности в адрес МГ — внешнего и внутреннего/внутренних.

Непрерывный поток негативных аффектов и рефлексий, переадресованный субъектом ресентимента с ФГ — на МГ, следует рассматривать как частный случай более общего феномена — замещённого конфликта.

Мысль о том, что порой конфликты существуют лишь для того, чтобы сохранить группу, а вовсе не для того, что обречь её на разрушительные действия, впервые была научно сформулирована Георгом Зиммелем.

Georg Simmel (1858-1918) — немецкий философ и социолог, основоположник конфликтологии

Георг Зиммель: «…противоборство [перманентное, – Д.К.] членов группы друг с другом — фактор, который нельзя однозначно оценить как негативный хотя бы потому, что это иногда единственное средство сделать жизнь с действительно невыносимыми людьми, по крайней мере, терпимой. Если бы мы вовсе были лишены силы и права восстать против тирании, произвола, самодурства и бестактности, мы вообще не смогли бы общаться с людьми, от дурного характера которых страдаем. <…> противоборство даёт нам внутреннее удовлетворение, отвлечение, облегчение <…>. Противоборство даёт почувствовать, что мы не просто жертвы обстоятельств»[11].

Концепция Зиммеля получила развитие и во многом обрела законченность в трудах Льюиса Козера.

Lewis Alfred Coser (1913-2003) — немецкий и американский социолог, один из основоположников социологии конфликта

Льюис Козер: «Таким образом, конфликт [в некоторых случаях, – Д.К.] выполняет группосохраняющюю функцию в той мере, в какой регулирует системы отношений. Он “очищает воздух”, т. е. удаляет скопления подавленных враждебных эмоций, давая им свободный выход в действиях. Зиммель как бы вторит шекспировскому королю Джону: “Это глупое небо не очищается без бури”»[12].

Козер определил конфликт, направленный не на разрушение системы, а на её сохранение, как замещённый. То есть по сути мнимый.

Л. Козер: «Накопившаяся враждебность и агрессивные предрасположенности могут выплеснуться не только против их непосредственного объекта, но и против замещающих его объектов. Зиммель явно учитывал только прямой конфликт между исходными сторонами противостояния. Он упустил из виду ту возможность, что иные, нежели конфликт, типы поведения могут, по крайней мере частично, выполнять сходные функции. Зиммель писал в Берлине на рубеже веков, ещё не зная о революционных прорывах в психологии, происходивших примерно в то же время в Вене. Если бы он был знаком с новой тогда теорией психоанализа, то отказался бы от допущения, будто чувства враждебности выплёскиваются в конфликтном поведении, направленном только против самой причины этой враждебности. Он не учитывал возможности того, что в случаях, когда конфликтное поведение по отношению к самому объекту враждебности каким-то образом заблокировано, то (1) чувства враждебности могут переходить на замещающие объекты и (2) замещающее удовлетворение может достигаться просто путём снятия напряжения. В обоих случаях следствием оказывается сохранение исходных отношений»[13].

Козер выявил два основных вида замещённого конфликта[14].

• • Конфликт, замещённый по целям:

Когда объектом открыто выражаемой враждебности оказываются не те, от кого реально исходит то или иное социально депривирующее top—down решение, а те, кого «можно безопасно ненавидеть».

• • Конфликт, замещённый по средствам:

Когда вызов «господской системе» оказывается чисто карнавальным либо же субъективно воспринимается как серьёзный, но по факту является словесно-метафорическим выражением враждебности, которое на время «выпускает пар» и продлевает тем самым существование системы, подконтрольной авторитарной власти.

Однако далеко не каждый «первый попавшийся под горячую ресентиментную руку» может заместить собой ФГ, переключив на себя негативные аффекты и рефлексии и превратившись в итоге в МГ.
Для того, чтобы выступить в роли МГ, объект рефлексий и аффектов сообщества завершённого ресентимента должен обладать набором обязательных качеств.

• Во-первых, МГ должен владеть ключевыми ценностями, которых в массе лишены представители сообщества завершённого ресентимента: а) внешний МГ — гражданско-политической свободой, успешностью (вариант: относительно большей свободой, относительно большей успешностью) и, как следствие, богатством и «культурной первосортностью»;

б) внутренний МГ — близостью (вариант: большей близостью, зачастую кажущейся) к ФГ и, как следствие, богатством и привилегированной социальной статусностью.

• Во-вторых, МГ должен быть культурно-типологически сопоставим с человеком завершённого ресентимента. Он не должен казаться ему пришельцем с иной «цивилизационной планеты», которому «неизвестно, как завидовать», и за что его, таким образом, «страстно ненавидеть»^[15]. (В этой связи можно с большой долей уверенности прогнозировать, что, независимо от степени дальнейшей успешности китайских реформ, Китай — в силу своей слишком значительной культурно-антропологической инакости — внешним МГ для России не сможет стать ни при каких обстоятельствах).

По адресу МГ люди завершённого ресентимента всегда должны иметь возможность «с лёгкостью» воскликнуть: «Чем они лучше нас? Они ведь такие же, как и мы! Почему же им — всё, а нам — ничего?»

При этом относительная культурная инакость МГ — отечественных «бар, буржуев, жуликов и воров» или зарубежных «империалистов», — как правило, образует наиболее плотный «сгусток» негативных переживаний «низов» или, соответственно, ресентиментного социума в целом.

• В-третьих, МГ должен быть недосягаем для немедленной расправы.

— Относительно недосягаемый внутренний МГ находится в пределах той же, что и «моральный раб», авторитарной системы, которую контролирует ФГ, и является, таким образом, лишь относительно свободным и успешным. По сути он является «привилегированным рабом», так же точно досягаемым для расправы со стороны ФГ, как и «непривилегированные рабы».

— Абсолютно недосягаемый внешний МГ институционально защищён от произвола «сверху» и «снизу». Для вертикально интегрированного общества завершённого ресентимента — это удалённый значимый чужой: более успешные и богатые соседние сообщества, которых от агрессии со стороны сообщества завершённого ресентимента защищают их государственные границы и военная мощь.

Краткое отступление-пояснение. В правовом обществе «абсолютно недосягаемый МГ» — не внешний, а внутренний (внешнего МГ в таком обществе, как мы помним, нет вообще). То есть это — социальные элиты, коих от произвола со стороны как правительства, так и ресентиментной «толпы» защищают либо правовое государство, либо авторитарная власть, частично играющая по «правовым правилам» (как это было, например, в пореформенной Российской империи, где, помимо правительственной администрации, существовал сравнительно независимый от авторитарной власти и в то же время «допущенный» ею суд присяжных). Сказанное позволяет понять, почему в правовых (вариант: частично правовых) государствах классовая ненависть социальных «низов» к своим «абсолютно недосягаемым МГ» оказывается порой более институционально оформленной, чем в системах, основанных на полном гражданско-политическом бесправии. И наоборот, почему в последних гораздо более выраженной оказывается зависть-ненависть социума в целом к внешнему МГ. Причина того и другого — в том, что наиболее напряжённые и константные ресентиментные переживания «моральный раб» испытывает не к относительно досягаемому, а к абсолютно недосягаемому МГ.

По-разному выглядит и тот реванш (в категориях Ницше и Шелера — та «месть»), мечты о котором сообщество завершённого ресентимента открыто адресует внутреннему и внешнему МГ соответственно.

Реванш в отношении внутреннего МГ— это по сути просто «перевёртывание привилегий» в рамках гражданско-политически нелиберальной парадигмы: «Кто был ничем, тот станет всем!» (слоган, как известно, появился не в России, но именно здесь в 1918–1944 гг. был гимном РСФСР, с 1922 по 1944 гг. — гимном СССР, а затем сохранялся как партийный гимн).

Осуществить этот переворот может только сама же вертикально интегрированная (top—down) власть. То есть всё тот же ФГ:

• • Либо уже существующий ФГ, решивший совершить «кадровую революцию», «победить коррупцию» и т.п.

• Либо новый ФГ, вышедший из недр ресентиментного сообщества и ещё более радикально перетасовывающий социальные кадры, — как это произошло в России в 1917-1922 гг., когда общество в итоге «зафиксировалось» под властью нового, «перевернувшего социум» и на порядок более жёсткого, нежели прежний, ФГ.

А.М. Лопухов. Арест Временного правительства. 1957 г.

Реванш в отношении внешнего МГ, недосягаемого ни для самого сообщества завершённого ресентимента, ни для его ФГ, выглядит принципиально иначе. Он мыслится как получение сообществом завершённого ресентимента признания его первосортности со стороны этого внешнего МГ.

Именно в этом, в стремлении не просто к завладению материальными или моральными ценностями внешнего МГ, но к получению от него своего рода «сертификата первосортности», заключается, возможно, самая яркая специфическая черта цивилизации завершённого ресентимента.

Все материальные чаяния и устремления, связанные с фигурой внешнего МГ, оказываются для цивилизации завершённого ресентимента лишь символом или составной частью того морального реванша-признания, к которому «паранойяльно» устремлены помыслы «раба без кавычек», то есть гражданско-политически несвободного индивидуального или коллективного субъекта с его уже упомянутым выше сакраментальным вопрошанием: «Ты меня уважаешь?» И дать легитимный утвердительный ответ на этот вопрос всему сообществу ресентимента во главе с его ФГ может только один субъект — внешний МГ, поскольку только он обладает той главной ценностью, которой институционально лишена цивилизация завершённого ресентимента как социокультурное целое: внутренней свободой (вариант: большей внутренней свободой).

Возникает вопрос: как именно выглядит модель той первосортности, к внешнему признанию которой стремится цивилизация завершённого ресентимента?

Данная модель предполагает достижение уже упомянутой выше сверхцели, состоящей из двух формально-логически плохо стыкующихся частей: 1) завоевания равного международного статуса с внешним МГ и 2) морального и материального возвышения над внешним МГ.

Можно это сформулировать так: «Утверждение равенства в форме превосходства» (наглядный пример из далёкого прошлого: стремление Ивана III 1) подчеркнуть своё — как правителя, «поставленного Богом», — превосходство над императорами Священной Римской империи, которых ставит Папа, и 2) одновременно утвердить статусное равенство с императором Фридрихом III, сосватав — впрочем, безуспешно — свою дочь за его сына Максимилиана, будущего императора).

Именно это стремление становится для цивилизации завершённого ресентимента тем движителем, а лучше сказать, тем Perpetuum mobile, который непрерывно мобилизует общество во главе с его ФГ на достижение всё более и более масштабных державных проектов, позволяя на протяжении столетий раз за разом, несмотря на циклически повторяющиеся «обвалы в смуту», забираться на всё более высокие ступени геополитического самоутверждения (конкретные иллюстрации и пояснения — см. в следующей части).

Однако, если внутренняя версия реванша — в отношении досягаемого внутреннего МГ — выглядит, хотя и страшной, но всё же реалистичной, то вторая — внешняя, связанная с мечтой цивилизации завершённого ресентимента о признании её «первосортности» (т.е. «равенства-превосходства») со стороны недосягаемого МГ, — оказывается близкой к утопии.

Дело в том, что до тех пор, пока МГ более свободен и успешен, чем «моральный раб», у первого нет никаких оснований признавать первосортность, а тем более превосходство второго.

Если же МГ в какой-то момент перестаёт быть свободным и успешным, он автоматически утрачивает атрибуты морального господства и уже не может выступить сертификатором первосортности сообщества завершённого ресентимента.

Но всё же именно эта — априори утопичная — версия ресентиментного реванша, нацеленного на фигуру внешнего МГ, легла в основу фатально повторяющихся циклов российской истории[16].

Из сказанного, как нетрудно заметить, следует вывод о том, что цивилизация завершённого ресентимента — это отнюдь не цивилизация-лузер, как порой о ней пишут в публицистических текстах. Это вполне успешный и в то же время абсолютно самобытный, уникальный культурно-исторический проект. И ему, как и любой другой геополитически размашистой и исторически устойчивой цивилизации, присущи как слабые, так и сильные стороны.

К слабым, а точнее, экзистенциально тягостным особенностям цивилизации завершённого ресентимента следует в первую очередь отнести неспособность «рабской морали» (притом любой рабской — не только без кавычек, но и в кавычках: Ницше писал в этой связи о «нечистой совести» «раба») — породить качественную, то есть, психологически приемлемую и достойную социальную жизнь.

Гражданско-политическая культура завершённого ресентимента основывается на том, что в обществе «все завидуют всем», никто не чувствует себя стабильным и стопроцентно гарантированным от силового произвола «по линии вертикали», а также социально защищённым благодаря солидарной поддержке «по горизонтали».

М.А. Чижов. Крестьянин в беде. 1873 г.

В таком социуме не уважают ни прав, ни договорённостей. В нём нет ни репутаций, ни суда, а есть лишь «милости» и «опалы», то есть, привилегии и репрессии.

Образно говоря, цивилизация завершённого ресентимента — это «цивилизация всеобщего несчастья», скорее ощущаемого, нежели осознаваемого, и проявляющегося, в частности, в хорошо заметной внешним наблюдателям повышенной мрачноватости и напряжённости выражения лиц у россиян, просто идущих по улице. Уже упоминавшийся П. Солдатов, опираясь на анализ русских народных пословиц, собранных В.И. Далем, описывает данную особенность российской национальной психологии как вечное ощущение русскими людьми своей жизни как пребывания в, хотя и временном, но никак не кончающемся неправедном состоянии. Отсюда — их институциональная субдепрессивность: «Пребывание в состоянии, ощущаемом временным и требующим его стоического претерпевания, — это, согласно мнению народному, тяжкая ноша…»[17] Уместно в этой связи вспомнить основоположника «русской идеи» Ф.М. Достоевского[18], придававшего «огромное положительное значение страданию»[19] и утверждавшего, что «в несчастье яснеет истина»[20]. Конечно, Достоевский рассуждал о страдании и несчастье отдельного человека, но ведь речь, что представляется очевидным, шла не только о конкретном индивидууме, но и о людях вообще. И в первую очередь о русских людях, находившихся в центре социально-философских рефлексий писателя. Можно привести пример с «другого полюса словесности» — одну из расхожих поговорок, которую автору этих строк регулярно доводилось слышать в период прохождения срочной службы в рядах советской армии: «Нас имеют [в реальности использовался обсценный синоним этого глагола], а мы крепчаем!»

К сильным сторонам цивилизации завершённого ресентимента (и в продолжение цитированной выше армейской поговорки) следует отнести её повышенную живучесть и стратегическую успешность «любой ценой», а равно связанную с этим гибкость и изобретательность. Как об этом писали ещё Ницше и Шелер, «рабская мораль» предельно креативна, пластична и сильна в усвоении всего того, что может принести ей практическую пользу (или, говоря ленинскими словами, «всех тех богатств, которые выработало человечество»[21]). И, в силу этого, такая моральная установка позволяет слабым, сохраняя приверженность своему цивилизационному коду, менять исторические «костюмы», стараясь во всём — кроме общественно-политического устройства — идти в ногу со временем. И в итоге выигрывать (или, как минимум, сохранять надежду на выигрыш) в поединке с сильными на длинной исторической дистанции. Ведь сильный в какой-то момент может застыть в своей гордыне. Слабый же за это время имеет шанс накопить чисто силовой вес и в итоге одолеть и пожрать своего «господина». Как, например, это произошло с остатками Орды, успешно поглощёнными Москвой в течение XVI в.

Цивилизацию завершённого ресентимента следует признать наиболее законченным и по-своему совершенным случаем того ressentiment, о котором классики темы и более поздние авторы писали как о конститутивном, эндогенном, онтологическом, патологическом и т. п. С поправкой на то, что в случае цивилизации завершённого ресентимента речь идёт, если так можно сказать, «о патологии как крайнем варианте нормы». То есть о такой разновидности коллективной психологии, которая не только не ведёт к саморазрушению системы, но позволяет ей достигать масштабных державно-конструктивных результатов.

3. Незавершённый ресентимент vs завершённый ресентимент

Продолжая сказанное, здесь необходимо в очередной раз сделать важную поясняющую оговорку о том, что ресентимент как фактор и элемент общественной жизни существует в недрах практически любого социума, а не только в структуре цивилизации завершённого ресентимента. Сам дискурс о ressentiment, как было показано в предыдущих разделах настоящей работы, стартовал и продолжил активно развиваться отнюдь не в России, а в первую очередь в странах Запада.

И более краткосрочный resentment, и более продолжительный ressentiment есть везде и всегда, где и когда возникают обстоятельства социально-экономического и/или морального угнетения, а также зависти. Эти виды ресентимента находят своё отражение в коллективной психологии:

— Бедных классов;

— Оккупированных (вариант — недавно оккупированных) народов;

— Депривированных этно-конфессиональных, культурных и иных социальных групп;

—  Etc.

Однако, в большинстве таких случаев моральное господство не является полностью «надуманным» или «абстрактным». Напротив, оно случается вследствие реального (хотя и не абсолютного, т.е. не табуирующего у «раба» автономную от «господина» идентичность) материально-физического господства: капиталистов — над рабочими, завоевателей — над завоёванными, этноконфессионального, культурно-расового или иного социального большинства — над меньшинством и т.д.

Но в этих случаях, когда культурно-историческое подавление одной группой — другой не носит абсолютного и, самое главное, интроецированного характера (т.е. когда не выстраивается по модели, к примеру, взаимоотношений Руси и Орды, возглавляемой легитимными для Руси царями[22]), негативные чувства «раба» к «господину» не являются табуированными. И отыскивают выход в культурных и политических проявлениях: поговорках, анекдотах, песнях, эпических и литературных произведениях, протестных инициативах.

Такое морально раскрепощённое ресентиментное восприятие угнетёнными — угнетателей сопровождается формированием у «рабов» жажды реально достижимого культурно-исторического реванша. Отсюда — те прорывы долгое время подавлявшихся, — но в то же время не загнанных в подсознание по стокгольмско-синдромному сценарию, — ресентиментных аффектов, о которых М. Шелер упоминал, приводя, в частности, пример Великой Французской революции.

Устремлённость к реваншу тех людей ressentiment («людей незавершённого ресентимента»), о которых писали классики темы и продолжают рассуждать современные западные авторы, открыто ориентирована на «господина», соединяющего в своём лице атрибуты как физического (но не абсолютного), так и морального господства. Замещающе-конфликтного расщепления «господина» на ФГ и МГ в этом случае не происходит.

При этом ресентимент цивилизационно не завершённого типа вполне может приобретать и сохранять в течение длительного времени «конститутивно-онтологические» черты, и даже после прекращения непосредственного угнетения — до тех пор, пока ущемлённая некогда группа не получит ожидаемые ею компенсации: моральные и материальные. Однако в дальнейшем онтологический ressentiment такого сообщества может успешно «кануть в Лету», не рискуя подорвать тем самым культурно-исторические основы данного сообщества и не ставя его перед угрозой распада. История Европы после Второй мировой войны позволяет привести не один такой успешный пример.

Иными словами, в тех случаях, когда культурно-историческое подавление одной группой — другой не носит абсолютного и интроецированного характера, когда не влечёт за собой формирование у подавляемого сообщества психологии ресентимента как группообразующей и группосохраняющей институции, — исчезновение реального угнетения постепенно ведёт к редукции ressentiment. И при этом не ведёт к исчезновению самой группы, для которой ресентимент не является исходной группообразующей характеристикой.

По этой причине вызванные реальным (но не абсолютным) физическим подавлением морально-ресентиментные переживания и состояния, порой затяжные и длящиеся десятилетиями и даже столетиями (история балканских народов — тому пример), не порождают феномена цивилизации завершённого ресентимента.

Причина — в том, что ресентимент, вызванный реальным (но не тотальным) угнетением, порождает реальную — отложенную либо безотлагательную — борьбу за эмансипацию. И эта борьба имеет шанс рано или поздно завершиться: либо полной победой (пример: освобождение от оккупации), либо приемлемым для угнетённой группы компромиссом (пример: коллективный профсоюзный договор).

Таким образом, конфликты, в основе которых лежат «не завершённые» формы ресентимента, являются конфликтами реальными, а не замещёнными.

Что же касается цивилизация завершённого ресентимента — то в этом случае, как уже было показано выше, речь идёт о борьбе прежде всего против надуманного господства внешнего МГ («соседа»), призванной «вытеснить» боль от реального господства «своего начальника» (ФГ). То есть о мнимом конфликте, замещающем собой конфликт реальный.

Господство внутренних МГ над внутренне-ресентиментными группами («верхов» над «низами») в жёстко авторитарных обществах также является по факту надуманным, т.к. внутренние МГ (даже когда им придана широкая физическая власть над «низами») — суть агенты ФГ и его беспрекословные «рабы», и их «господство» — прямая производная от властного произвола ФГ. (Наглядная иллюстрация: крепостные крестьяне не могли избавиться от гнёта своих зачастую жестоких хозяев только потому, что за спиной последних стоял весь полицейско-репрессивный аппарат самодержавного государства).

Итак, перед тем, как перейти к рассмотрению конкретно-исторической фактологии, кратко повторим ключевое: ресентимент как основа цивилизации возникает тогда, когда ФГ оказывается настолько жесток и репрессивен, что с самого начала полностью табуирует любые протестные проявления со стороны порабощённого социума, формируя у последнего психологическо-защитный механизм — «стокгольмский синдром», то есть уже упомянутую выше интроективную идентификацию объекта насилия — с субъектом насилия (жертвы — с агрессором/палачом/насильником).

Именно это произошло в тот исторический момент, когда Владимиро-Суздальская Русь, подвергшаяся в 1237-38 гг. сокрушительному завоеванию и политическому порабощению со стороны монголов, стала искать эффективные стратегии адаптации к новым, более чем суровым историческим условиям.

(Окончание следует)

[1] Даль В.И. Пословицы и поговорки русского народа. URL: https://www.100bestbooks.ru/files/Dal_Poslovicy_i_pogovorki_russkogo_naroda.pdf

[2] Солдатов П. Русский народный судебник / История и историческое сознание. Под общей редакцией И.М. Клямкина. М.: Фонд «Либеральная миссия». 2012. [480 с.]. С. 473. URL: https://liberal.ru/wp-content/uploads/legacy/files/articles/5927/Kliamkin_I.pdf

[3] Даль В.И. Пословицы и поговорки русского народа…

[4] Солдатов П. Русский народный судебник… С. 453.

[5] Даль В.И. Пословицы и поговорки русского народа…

[6] Чаадаев П.Я. Философические письма (1829–1830). Письмо первое / Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. Т. I. М.: «Наука», 1991. [800 с.] С. 330.

[7] О том, что ключевым фактором российского внешнеполитического ресентимента в середине XIX в. являлось стремление именно элит к получению «должного признания со стороны “других”», то есть Запада, — обращает внимание О.Ю. Малинова: «…ressentiment постоянно (хотя и не всегда) порождался структурой отношений с “Западом” <…>.  Тот факт, что а) Россия была бессильна изменить счёт, и что б) её усилия не получили должного признания со стороны “других”, — побудил основных участников дискурсивного конструирования идентичности, образованную элиту, к разным стратегиям» (Malinova О. Obsession with status and ressentiment… P. 293).

[8] Физическая власть полицейско-чиновнического аппарата, как и до 1861 г. власть помещиков-крепостников, являлась лишь производной от власти ФГ, сами же «верхи» в сознании «низов» являлись внутренними МГ, отделёнными и противопоставленными ФГ по устоявшемуся принципу «хороший царь — плохие бояре». Подробнее об этом будет сказано далее.

[9] Солдатов П. Русский народный судебник… С. 476.

[10] «…проблема бунта имеет определённый смысл лишь в рамках западной мысли. Можно высказаться ещё точнее, отмечая вместе с Максом Шелером, что мятежный дух с трудом находил выражение в обществах, где неравенство было слишком велико (как в индусских кастах), или, наоборот, в тех обществах, где равенство было абсолютным (некоторые первобытные племена). В обществе бунтарский дух может возникнуть только в тех социальных группах, где теоретическое равенство скрывает огромные фактические неравенства. А это означает, что проблема бунта имеет смысл только в нашем западном обществе» (Камю А. Бунтующий человек. М.: Издательство политической литературы, 1990. [415 с.] С. 132).

[11] Simmel G. Conflict / Translated by Kurt W. Wolff and Reinhard Bendix. Glencoe, III.: The Free Press, 1955. [195 p.]. P. 19.

[12] Козер Л. Функции социального конфликта / Пер. с англ. О.А. Назаровой. М.: Идея–Пресс, Дом интеллектуальной книги, 2000. [208 с.] C. 60.

[13] Там же. С. 61–62.

[14] Там же. С. 61–70.

[15] Вновь процитирую пассаж из статьи Л.В. Гринфельд, где говорится о том, что указанное обстоятельство является обязательным для ресентиментного сознания как такового, независимо от его «подвидов»: «Социологическая основа ресентимента <…> — это, во-первых, фундаментальная сопоставимость субъекта и объекта зависти или, скорее, вера субъекта в фундаментальное равенство между ними, что делает их в принципе взаимозаменяемыми. (Это, по сути, структурная основа самой зависти.) Второе условие — это фактическое неравенство <…>, исключающее практическое достижение теоретически существующего равенства. (Шелер называет осознание такого фактического неравенства или неполноценности со стороны субъекта чувством бессилия)» (Greenfeld L. The Formation of the Russian National Identity… С. 551.).

[16] Подробно об этом: Коцюбинский Д.А. Фатальные циклы русской истории. Плейлист [2022 – 2023] // Tempustress. Youtube. URL: https://www.youtube.com/playlist?list=PLnZfuirYlOba6Ocg42DN6jLUv3mwk8-yJ

[17] Солдатов П. Русский народный судебник… С. 473.

[18] Нижников С.А. Ф.М. Достоевский и «русская идея» // · Вестник Калмыцкого университета. 2016 г. № 1 (29). С. 104-111.

[19] Лосский Н.О. Часть II. Глава V. Значение страдания / Лосский Н.О.: Достоевский и его христианское миропонимание Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1953. [408 с.] С. 289.

[20] Достоевский Ф.М. 39. Н.Д. Фонвизиной. Конец января — 20-е числа февраля 1854. Омск / Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в пятнадцати томах. Т. 15. Письма 1834–1881.  СПб: «Наука», 1996. [861 с.] С. 96.

[21] Ленин В.И. Задачи союзов молодёжи. (Речь на III Всероссийском съезде Российского коммунистического союза молодёжи 2 октября 1920 г.) / Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Издание пятое. Т. 41. М.: Издательство политической литературы, 1981. С. 305.

[22] Некоторых татарских владык русские летописи даже именовали «царями добрыми», как, например, Джанибека: [6856 / 1356-1357] «На ту зиму умре царь Жанебек добрый…» (Полное Собрание русских летописей, изданное по высочайшему повелению Археографическою комиссиею. Том четвёртый. IV, V Новгородские и Псковские летописи. СПб: В типографии Эдуарда Праца, 1848. [363 с.] C. 63.

Поделиться ссылкой: