Без названия, с любовью.
Театральные дневники обозревателя «Новой газеты».
Неправильно
хвалить коллегу, да еще работающего в той же газете, что и ты. Но промолчать об
этой живой, ясной, умной книге было бы еще неправильнее.
В редакции
Елены Шубиной (АСТ) выходит обычно проза, но книга Марины Токаревой «Сцена
между землей и небом» как раз и есть проза, а не сборник рецензий (хотя многое
в книге выросло со страниц «Новой газеты»), и тем более не театроведческий
труд. Токарева вызывает у читателя две эмоции: либо радостное «Ой, я ровно так
и думал!», либо «Что она несет?!». Это и есть признак прозы — немедленно
устанавливать глубоко личный контакт с читательской душой. Автор проговаривает
вслух то, о чем принято — из чувства такта, из жалости, из страха —
помалкивать; но ведь, по определению Вл. Новикова, первый признак истинной
прозы — это когда наедине с книгой можешь признаться в том, в чем боишься
признаться наедине с собой. Токарева — тот честный зритель, который, даже если
бы хотел соврать из высших гуманистических побуждений, обязательно
проговаривается. Это не нонконформизм — потому что даже если в обществе принято
что-то хвалить и это что-то автору нравится, она все равно похвалит, не
сообразуясь ни с какими посторонними мотивами. Это дар особой зрительской
непосредственности — и потому читать в книге про главные московские спектакли
так же интересно, как их смотреть.
Я думаю,
внутренний, психологический возраст этого критика — пусть никто не усмотрит в
этом желания обидеть, принизить и так далее, — именно возраст умного
подростка, моего любимого читателя и собеседника, на которого я сам всегда
ориентируюсь: подросток еще не разучился радоваться и восхищаться, а
притворяться ему вообще несвойственно, и, когда все изображают натужную
задумчивость — он возьмет и брякнет, например, что спектакль Туминаса «Горе от
ума» не получился, а «Сон Гафта» и не мог получиться, несмотря на все
режиссерские ухищрения Виктюка. Главное же, что подростка интересует не чужое
мнение и даже не собственное реноме, — он ищет ответы на свои мучительные
вопросы, ему нужно потрясение, культурный шок, подлинная встряска, а время,
проведенное со скучным собеседником, он искренне считает потерянным. Ему скучны
все собеседники, кроме тех, кто готов говорить о существенном. Токарева помнит
эпоху театральных потрясений — Любимова, Эфроса, Товстоногова, Васильева.
Поэтому ей скучен нынешний театр и нынешняя жизнь, зеркалом которой он является
помимо собственного желания; страх разговора о главном, отсутствие художественных
средств для него — один из лейтмотивов ее книги.
Автор так
любит настоящий театр, что маститым актерам и режиссерам — таким, как Волчек,
Табаков или Райкин, — может говорить что угодно, пусть обижаются: все ее
претензии — не от моды или, боже упаси, не от личных причин, все они — от любви
и от привычки судить по высшему счету. Она преклоняется перед Фоменко, а после
смерти он и вовсе канонизирован, — но Токарева осмеливается с Фоменко
спорить, а не только благоговейно восторгаться; для автора внимательный и
придирчивый разбор и есть высшая форма диалога, а лирические придыхания ей
вообще не свойственны. Есть люди, замечательно разбирающиеся в театральной
истории, но брезгливо отмахивающиеся от реальности, социальности,
современности; Токарева этим эстетизмом не страдает вовсе. Аннинский сказал
когда-то — может, чересчур радикально: «Мне важно не качество текста, а
состояние художника». Токаревой важно в спектакле все — ритм, метафора,
вкус, — но прежде всего она ищет высказывание о главном, предпочтительно о
сегодняшнем. В конце концов, театр — самое живое из искусств, ему ли сбегать в
маньеризм или самоцельный эксперимент — от духа времени, который только
театру и подвластен? Ни литература, ни кино не сохраняют воздух эпохи с такой
полнотой, с какой может это делать сцена; и если мы на сцене не увидим
концентрата этой современности — где он тогда?
Плюс ко
всему — хотя это как раз и есть первоочередное, — Токарева просто очень хорошо
пишет: лаконично и остроумно, как ее знаменитая современница-однофамилица, и
чрезвычайно непосредственно. Я бы рискнул сказать: разговорно. Эту книгу можно
сыграть, как пьесу, и это был бы хороший театр (тем более что там много
диалогов — с Фокиным, Фоменко, Райкиным, Додиным). Есть театральные
критики — мы все их знаем, — которых больше всего занимает собственный
стиль; они и в театре ценят маньеризм. Токарева совсем не такова. Иная
откровенно слабая пьеса вызывает ее одобрение — потому что дает постановщику
возможность идеально раскрыться.
Название у
этой книги, по-моему, никуда не годится; а как ее можно было бы назвать?
«Театральный роман»? Ужас. Прав Конецкий: примета хорошей книги — невозможность
придумать название, потому что сложные вещи коротко не выразишь. Кстати, у
другой Токаревой — той самой Виктории — уже была повесть «Между небом и
землей». Критикуя, надо предлагать, — как Токарева, которая иногда храбро
подсказывает режиссеру, что сделала бы не так, а вот так-то. Я не знаю, как
назвать эту книгу и даже эту рецензию. Но автора этого люблю, потому что он-то
от самого трудного не прячется — он с бесстрашным интересом идет ему навстречу.
Постоянный
адрес страницы:http://www.novayagazeta.ru/arts/63995.html
Источник: Новая газета