Ковалеву — 80
За любовь к Родине он получил 7+3+3. Семь лет
лагерей, три — ссылки на Колыме, три — «по рогам», то есть без права
въезда в большие города. Все остальное было до и после. До —
МГУ, применение математических методов в биологии, кандидатская диссертация,
более 60 научных работ. После — омбудсмен, первый в истории страны, и по
месту службы и по совести — защитник прав человека и гражданина.
Всегда — диссидент, инако мыслящий, позволяющий себе перечить и царям
и плебсу, и ими нелюбим. Но меняться не мог и не будет, да и поздно — 2
марта Сергею Адамовичу Ковалеву исполняется 80 лет
Для чекистов из Пятого управления КГБ диссиденты всегда были трудной материей.
Они их не понимали. Вот Ковалев: возглавлял научную группу в межфакультетской
лаборатории МГУ, получал перспективные результаты. Так нет же: создал
Инициативную группу по защите прав человека (в 1969 году), книжки запрещенные
стал распространять. Из МГУ выгнали. Ну и этого мало: написал письмо
председателю КГБ Юрию Андропову, чтобы вернули ему изъятый при обыске
«Архипелаг ГУЛаг» Солженицына. Запрещенный самиздат, к слову, был вовсе не
Адамыча — как звали и зовут его друзья, — он просто отводил от тюрьмы
другого человека и навешивал еще одно дело на себя: «У меня так и так
впереди была тюрьма». Мало того что редактировал подпольную «Хронику текущих
событий», так еще собрал у себя на квартире пресс-конференцию — это в 1974
году! — на которой публично взял на себя ответственность за выпуск
«Хроники». Ну как такое понять?
Тюрьма
Помогать следствию, когда арестовали, Ковалев отказался. Хотя если бы покаялся,
то, наверное, дали бы уехать за границу — ему на то намекали. Получил по
максимуму, предусмотренному статьей 70 (антисоветская агитация и пропаганда), —
семь лет лагерей и три ссылки. Из лагерного срока год — в СИЗО,
три — в политической («строгой») зоне ВС — 389/36, в просторечии
«Пермь-36», в бараке со средней температурой 8–11 градусов; год в «крытке»,
то есть в тюрьме. Плюс 32 дня безостановочной голодовки и два месяца —
в тюремной больнице имени Гааза в Ленинграде. Плюс два раза по 6
месяцев в ПКТ — одиночной камере внутренней тюрьмы, где кормили по
норме «9Б»: горячая пища через день. Бывший научный сотрудник биофака МГУ
Ковалев подсчитал, что кормежка по норме «9Б» была ниже так называемого
«основного обмена» — энергообмена, необходимого для поддержания нормальной
работы сердца, легких и т.п. (К слову, первое, что сделал Ковалев, став
председателем Комитета по правам человека ВС РСФСР, — добился отмены всех
этих медленных пыток, вроде норм пониженного питания, ночных бдений на досках
без постельного белья, бетонных полов и тому подобного.)
Ксива на волю
Первые свои шесть месяцев в ПКТ Ковалев получил за обращение к Белградскому
совещанию стран ОБСЕ, проходившему после подписания Хельсинкского соглашения
1975 года, третьей частью которого была глава о правах человека. Генсек
Леонид Брежнев под этим соглашением, напомним, поставил свою подпись.
Обращение Ковалева начиналось словами: «Западный мир стоит перед выбором, от которого
нельзя отказаться»: либо давить на Советский Союз, с тем чтобы оный
выполнял требования Хельсинкского соглашения о соблюдении прав человека,
либо забыть, что такое соглашение существует.
Это обращение Ковалев написал, сидя в «строгой» зоне «Пермь-36». Как писал —
не так интересно. Интересно, как из лесного лагеря, расположенного в двухстах
километрах от краевого центра, это обращение дошло до Белграда.
Весь процесс (так, как о нем поведал Ковалев) рассказывать не буду,
слишком физиологично. «Ксиву», то есть лагерное письмо, оборачивали в пластик,
запаивали спичкой, потом снова пластик, и снова. Дальше в дело
вступал желудочно-кишечный тракт — сначала того, кому предстояло личное
свидание с женой, потом — желудочно-кишечный тракт любимой женщины. «Ковалев, —
говорил ему перед началом свидания начальник зоны, — учтите, мы проверим
вас рентгеном». «Гражданин начальник, — отвечал тому Ковалев, — я не
против, но только в присутствии прокурора, как того требует закон». Ну и за
то, конечно, платил кормежкой по норме «9Б» .
Впрочем, письма на волю шли, порой и минуя
пищеварительный тракт. «Понимаю, что передали через надзирателя. Понимаю, что
фамилии не назовете. Единственно прошу, скажите: из новых надзирателей или из
старых?» — спрашивал гражданин начальник. «За пять рублей ксиву передал бы
старый, за двадцать пять — новый, а за пятьсот — и вы,
гражданин начальник», — отвечал зэк.
Мотивы
Майор Истомин, один из следователей КГБ, который вел дело Ковалева (всего
следователей было 12), спрашивал его: «Да зачем вам все это (в смысле
запрещенные книжки, «Хроника» и т.д. — The New Times)? О себе бы
подумали, о семье…» Ковалев ответил: «А совесть? Есть же еще и мужской
вопрос: как детям в глаза смотреть?»
Ивана Ковалева, сына, посадили в 1981-м, когда Сергей Адамович еще
доматывал свой срок в Чистопольской тюрьме. У Вани тоже был «букет»:
участие в кампании по защите главы Московской Хельсинкской группы Юрия
Орлова, которого судили в мае 1978‑го, в расследованиях по
использованию психиатрии в политических целях, в выпуске
правозащитного «Бюллетеня В» (В — «Вести»). Ваня получил 5 лет лагерей и 5
лет ссылки. За год до того, как посадили Ваню, в политзону ушла и невестка
Сергея Адамовича Татьяна Осипова — тоже член Хельсинкской группы. Получила
тот же срок, что и муж: «пять плюс пять», сидела в уголовной зоне, а это —
не приведи Господь.
Грехи
Сергей Ковалев вошел во власть и большую политику обдуманно и сознательно.
Хотя и без большого желания.
Было это весной 1990 года. Ковалев был избран народным депутатом Верховного
совета РСФСР. А летом того же года председатель Верховного совета РСФСР
Борис Ельцин пригласил его в свой кабинет, предложил возглавить Комитет по
правам человека, говорил, насколько важна проблема прав личности «для нового
государства, которое мы собираемся построить», — именно так запомнил тот
разговор Ковалев.
Избиратели тогда спрашивали Ковалева, что он думает о Ельцине. Ковалев
отвечал: «Я не записываюсь ни в его сторонники, ни в его
оппоненты, я буду поступать по совести». Автору говорил: «Мне казалось,
что этот человек способен учиться, в том числе и в нравственном
плане. Во всяком случае, мне кажется, что, говоря о важности проблемы
защиты прав человека, Ельцин был искренен — он хотел в это верить…»
В октябре 1993-го для многих диссидентов стало ясно: они чужие среди чужих.
Понимал ли и депутат Ковалев, что, расстреляв Белый дом, расстреляли не
советскую власть, но веру в то, что в России и Россией могут
управлять Закон и Конституция, а не насилие и танки? В 1995-м
Ковалев ответил автору на этот вопрос так: «Подписывая указ 1400, Ельцин знал,
что нарушает Конституцию, но он, видимо, верил (так считал я), что если на этот
шаг не пойти, в страну придет восемнадцатый год… Есть ли связь между
расстрелом Белого дома и войной в Чечне? Она несомненна. Теперь я понимаю,
что тогда я рассуждал прямолинейно и идеалистически, я исходил
из модели мудрого президента, который пытается спасти страну. Это мой личный
грех».
В конце октября 1993 года Сергей Ковалев и его вновь
образованная Комиссия по правам человека при президенте России представили
докладную записку о нарушении прав человека в Москве во время
введения в столице чрезвычайного положения. Это вызвало первое,
отчетливое, хотя пока еще и глухое раздражение властей. Ни одно из 16
возбужденных тогда уголовных дел так и не было доведено до суда.
Последняя встреча Сергея Ковалева с Ельциным состоялась 6 января 1995
года, в самом начале первой чеченской войны, когда Ковалев прилетел из
полыхающего Грозного и просил президента объявить перемирие — хотя бы
по случаю православного Рождества. Президент ответил правозащитнику: «Еще не
время». Больше они не виделись
Чужой среди чужих
Окружение Ельцина относилось к Ковалеву по-разному. Одни — как к инопланетянину,
который все талдычит о правах человека, другие — с неудовольствием.
Нет, конечно, соглашались, что дело он делал важное, для России полезное.
Например, летал в Молдавию, когда там началась антирусская истерия, потом
добивался слушаний в Верховном совете, настаивал не ратифицировать договор
с Молдавией, пока местные власти не перестанут санкционировать
национальную рознь. Или отправлялся в Прибалтику, подключал Совет Европы и ООН
к давлению на Эстонию, с тем чтобы она внесла поправки в свой
закон о гражданстве, ущемляющий права русских, и этих поправок
добивался. Точно так же ездил на Северный Кавказ, когда там разгорелся военный
конфликт между Северной Осетией и Ингушетией, в русские станицы —
Троицкую в Ингушетии, Попов хутор в Осетии, в Ассиновскую в Чечне,
где творился уголовный беспредел. Докладывал о результатах поездки
президенту, предлагал конкретные меры. Ельцин говорил: «Не ожидал, что за такое
короткое время вы сумеете в ситуации так хорошо разобраться». Но ни одно
из предложений Ковалева, одобренных президентом, применено не было. Приезжал
Ковалев в станицу Ассиновскую и потом, в январе 1995 года, уже
во время войны, и именно ему, Ковалеву, плакались брошенные всеми и смертельно
боящиеся всех — и чеченцев, и российских войск — русские
старики и старухи: «Почему нас здесь оставили?» Ну а дальше
неудовольствие перешло в ненависть, и Государственная дума лишила
Сергея Ковалева его статуса Уполномоченного по правам человека. Было это в 1995
году.
Деталь: в 1974 году обыск и арест Сергея Ковалева осуществлял капитан
КГБ Анатолий Трофимов. В 1995-м уже генерал-лейтенант Трофимов возглавил
Московское управление ФСБ.
«Я требую»
Ковалев раздражал постсоветский истеб лишмент всем: и тем, как говорил, со
всеми его интеллигентскими «разумеется», «будьте любезны», «позвольте».
Раздражал и тем, как держался: он производит впечатление человека мягкого,
однако мягкость эта надета на стальной стержень. «Виктор Васильевич, я, в конце
концов, не прошу этой встречи, а требую ее», — говорил Ковалев
первому помощнику президента Виктору Илюшину, когда в начале января 1995
года приехал из Грозного и добивался встречи с Ельциным. «В таком
тоне вам разговаривать не следует», — попробовал осадить Илюшин. «Следует.
Я говорю о конституционном долге президента. Если он занят другими
делами, то я хотел бы знать, какие дела могут быть важнее, чем массовая
гибель его граждан». Раздражало в Ковалеве и то, что компромат на
него невозможно было собрать. И что свою близость к власти он никак и ни
в какой форме для себя лично не использовал: фирм не открывал, квартир не
получал, доступа в спецмагазины не имел, служебной дачи — тоже, а своей
у него, естественно, не было и нет. Как председатель Комиссии по
правам человека при президенте РФ зарплаты не получал — оклад жалованья
имел в Госдуме, как все депутаты. Из всех привилегий у него, тогда
еще и представителя России в Комитете по правам человека ООН, была
служебная машина с телефоном: ходить ему действительно тяжело —
сердце. После Буденновска, после 36 часов, проведенных в душном, как
камера, автобусе в качестве добровольного заложника, загремел в больницу.
Кстати, о Буденновске. Именно группа Ковалева (а в Москве им помогал
Егор Гайдар) предприняла максимум усилий, чтобы убедить председателя
правительства Виктора Черномырдина начать переговоры, дабы избежать новых жертв.
И именно Сергей Ковалев поставил свою подпись — «От правительства РФ
по поручению В.С. Черномырдина глава делегации С. Ковалев» — на самом
первом варианте соглашения об освобождении заложников в Буденновске.
Вызов
…В стародавние времена сыну Ковалева в школе дали задание написать
сочинение на тему «За что я люблю Родину». Он начал с эпиграфа «Люблю
Россию я, но странною любовью», дальше написал: я люблю свою Родину за то,
что в России всегда были такие люди, как Герцен, Солженицын, Ахматова.
Учительница поставила ученику двойку: «Ты неправильно раскрыл тему. Это
Лермонтов мог любить Родину «странною любовью», а ты, Ковалев, не можешь».
Мальчик возра зил: «Вы неправильно сформулировали тему сочинения, надо было
так: «За что вы, Татьяна Сергеевна, любите свою Родину», — тогда бы я написал
так, как вы этого хотите».
От Ковалева-старшего власть — сначала советская, потом российская —
хотела, чтобы он любил Родину так, как она, власть, считает это правильным. А он
ее любит так, как любит. И потому писал и пишет резкие письма первым
лицам страны — когда-то Ельцину, потом Путину, теперь Медведеву. Любить
Родину с закрытыми глазами и зажатым ртом (П. Чаадаев) он не может и не
умеет. Так было в 1974‑м, когда шел в тюрьму, так и 36 лет
спустя.
Источник: The New Times