Развивая Горбачева. Демократизация и модернизация — это вам не лобио кушать
Пока лобио до крошки не докушают, не будет вам никакой модернизации
Честно сказать, не ожидал от М.С. Горбачева, в его годах и с таким опытом, компромиссов столь четких и резких формулировок («Чтобы идти вперед, нужно изменить систему». — «Новая газета», № 105 от 21 сентября 2011 г.). Оставляя в стороне субъективные расхождения в оценке прошлого, сосредоточусь на важном.
Все правильно: хотелось бы заложить основы государства, которое будет служить обществу, а не наоборот.
Только возможно ли такое в России? Не в сказочной России,
субъективных образов которой у нас, пожалуй, 143 миллиона, а в том
конкретном государстве, с конкретной историей, традицией, интересами
элит и ценностными ориентирами, которые жестко ограничивают выбор
возможных вариантов. Возможно ли?
За что проклинают Горбачева? За то, что развалил великую страну. Черт
с ней, с демократией, говорит общественное мнение, мы были великими, и
нас все боялись. Заводы дымили, поля колосились, космические корабли
бороздили просторы Большого театра… Не будем отвлекаться на то, что это
сказка. Конечно, сказка. Но держит сильнее любой были.
Люди для державы, а не держава для людей
Если
вкратце: государственная машина СССР была построена на прямо
противоположных основах: люди служат державе. Они есть фундамент и
основной ресурс и для ее построения. А держава есть фундамент и ресурс
для увековечивания великой личности. Личность есть самоцель.
Естественно, это все преподносилось как борьба за светлое будущее, как
самый справедливый в истории строй и т.п.
Не будем спорить о целях. Ограничимся приземленной практикой. Если
рассматривать само по себе устройство, вне изобретенных им (для своего
оправдания) целей, то трудно не заметить удивительной асимметрии в
распределении ресурсов и прав.
Государство, в лице партийной номенклатуры, бесконтрольно и по своему
разумению оперировало (плохо ли, хорошо ли — отдельный вопрос)
огромными материальными активами. Направляя их, в зависимости от
доминирующих целевых установок, на оборонный комплекс (это всегда),
строительство каналов, завоевание космоса, мелиорацию земель, освоение
целины, переброску стока сибирских рек… Частный гражданин, напротив, был
практически лишен прав и ресурсов. Ни земли, ни денег, ни частной
собственности, ни свободы передвижения, ни даже частного жилья. Жилье,
как правило, было казенным и могло изыматься в случае неправильного, с
точки зрения власти, поведения. Виноватый лишался прописки и высылался
за 101-й километр.
С технической точки зрения (если оставить в стороне риторику) —
рабская зависимость от хозяина. Только хозяином выступает не личность, а
государственная машина, представленная бюрократической номенклатурой.
Она определяет довольствие, которое считает достаточным для работника,
снабжает (или не снабжает) его крышей над головой, определяет участок,
где ему трудиться («распределение»), наказывает за уклонение от работы
на нее («тунеядство», «летуны»), запрещает альтернативные формы
занятости («нажива»), прикрепляет крестьянина к земле, как до 1861 г.
(«колхозы»), запрещает покидать свою территорию в поисках более
приемлемых условий труда («измена Родине», «бегство за кордон» и пр.).
Понятно, что значительная часть населения выполняет в этой системе
функции привилегированных надсмотрщиков, воинов, менеджеров,
жрецов-идеологов и т.п. Им, почти вольноотпущенникам, хозяин платит
больше, содержит в более престижных бараках, выдает дополнительные
талоны на питание и промтовары. За это они служат ему верой и правдой,
прекрасно сознавая, как страшно было бы «не оправдать доверия» и
вернуться назад на низовой уровень.
Вся эта иерархия постоянно занята тяжелым, хотя и весьма
неэффективным трудом. Подчиняясь верховной воле, она строит великие
пирамиды. Главным образом, пирамиды из оружия.
В территориальном разрезе система устроена ненамного сложнее.
Всесильный и ничем не ограниченный в своих амбициях
гипер-супер-мега-Центр изымает из регионов ресурсы и концентрирует их
под рукой Хозяина для решения неких монументальных задач. Как правило,
военных — связанных с распространением завоеваний социализма.
Характерно, что земли, попавшие под распространение, быстро и надолго
отстают от соседей, под распространение не попавших. Восточная Германия
хуже Западной. Венгрия и Чехословакия хуже Австрии. Карелия хуже
Финляндии. Как раз вследствие изъятия ресурсов в пользу Центра.
Дело в том, что такой механизм способен функционировать лишь с
помощью насилия и пропаганды. Насилие удерживает от ухода в более
естественную и человечную среду, а пропаганда доказывает, что никакой
более естественной и человечной среды вообще не существует.
Крушение механизма насилия и пропаганды — назовем это перестройкой и
гласностью — органичным образом приводит к развалу системы. Без груза
пропаганды граждане и местные элиты быстро понимают, что соседи живут
лучше. Без груза насилия граждане и элиты получают возможность выйти из
этой разрушительной (с их точки зрения) системы и сохранить ресурсы,
ранее уходящие в Центр, для собственного пользования.
Какой резон у стран Балтии оставаться в составе СССР, если они
прекрасно сознают, что в самостоятельном плавании достигнут большего?
Отсюда простой и естественный вывод: демократизация неизбежным образом
ведет к распаду политического пространства, построенного на насилии и
лжи. СССР был принципиально нереформируемой политической и
территориальной структурой. То, что советская власть этого не понимала,
стало очевидно, когда Горбачев заговорил про включение Советского Союза в
«общеевропейский дом». Красивая пропагандистская концепция, но не
более. Вообразить СССР в составе единого европейского пространства,
можно если только вообще не иметь представления о нашей социокультурной
неоднородности. Что в этом доме будут делать Туркмения, Узбекистан —
лягут в виде ярких ковриков на крыльце? А Таджикистан, где в результате
демократизации к власти вообще пришли вчерашние боевики?
Советская система силой давила социокультурную асимметрию внутри
себя, щедрой рукой изымая ресурсы из развитых и продвинутых в
социокультурном отношении территорий и перекачивая их в территории
отсталые. Таким образом создавалось искусственное региональное
равенство, при поддержании которого интересы регионов-доноров вообще не
учитывались или учитывались заведомо недостаточно. Не говоря уже про
социальные, демографические и культурные раны, оставшиеся со сталинских
времен, люди и территории отказывались принимать очевидные нарушения
своих прав. С какой радости в малосемейной, но сравнительно зажиточной
Эстонии множество мужчин платит советский налог на бездетность, если он,
согласно положению, идет на поддержку бедных многодетных семей СССР. То
есть, называя вещи своими именами, уходит в Узбекистан, Таджикистан и
Туркмению. Эстонцам хотелось бы поддержать свои, эстонские, семьи —
разве это не логично?
Поэтому разрушение СССР имело асимметричный характер. Первыми на
выход решительно направились три прибалтийские республики. Их, по
советской традиции, попытались вернуть силой — не получилось. И не могло
получиться. Для удержания республик в составе контрпродуктивной
советской державы потребовалось бы не только расстрелять толпу перед
телецентром в Вильнюсе, но и возродить сталинскую модель обеспечения
лояльности через институт заложников — на фоне практически полного
отсутствия людей, способных по доброй воле или за деньги выглядеть
откровенными шутами, рассказывая о преимуществах социалистической
системы хозяйства…
В горбачевском референдуме о сохранении СССР отказались принимать
участие 6 республик: три прибалтийские, а также Армения, Грузия и
Молдавия. Те, у элит которых к тому времени уже созрело ясное понимание о
предпочтительном дрейфе в сторону Европы. Ситуация в Армении к тому же
осложнялась карабахской историей. Еще две важнейшие республики —
Казахстан и Украина — позволили себе так переформатировать вопрос
референдума, чтобы признание СССР сопровождалось утверждением их
суверенного статуса. Налицо четко выраженная социокультурная асимметрия
Запад — Восток. Все республики Средней Азии поддержали «обновленный
СССР» с истинно советской монолитностью. Что не удивительно: за время
существования Таджикской ССР в ее экономику было впрыснуто в 2,6 раза
больше средств, чем произведено на ее территории валового регионального
продукта. Иными словами, республика жила за счет дотаций из Москвы и
прекрасно это знала. В Узбекистане аналогичное соотношение было 1,7 —
чтобы республика произвела продукции на рубль, Москва должна была ей
заплатить 1 руб. 70 коп.
При таком раскладе не удивительно, что
Средняя Азия была двумя руками за Союз. Разве не парадокс? Горбачевскую
идею о демократическом обновлении СССР поддерживают в первую очередь
будущие среднеазиатские деспоты Каримов (во времена перестройки он был
еще секретарем Кашкадарьинского обкома компартии Узбекистана) и Ниязов
(грядущий Туркменбаши). Причем поддерживают, понятное дело, абсолютно
советской моделью голосования, чрезвычайно далекой от какой-либо
демократии: явка под 100% и столько же за.
Реальная, не туркменбашинская демократия невозможна в конкретной
социокультурной обстановке тех краев. Еще один парадокс: то, что в
Центральной России (и в головах многих демократов первой волны, включая
М.С. Горбачева) выглядело как очевидное освобождение и прогресс, для
миллионов соотечественников в Средней Азии обернулось поражением в
правах и человеческим унижением. Демократически избранные новые вожди
вольных азиатских республик (как правило, бывшие партийные лидеры) без
политического контроля из Центра немедленно превратились в
мелкотравчатых султанов, лишивших своих подданных даже тех птичьих прав,
которые у них были при Советах. В Туркмении по сей день около 100 тысяч
русских зависли под угрозой лишения российского гражданства (новая
Конституция республики двойного гражданства не допускает) при
технической невозможности уехать: власть мешает продать квартиру,
арендовать контейнер для вывозки вещей и т.д.
Причем, похоже, эта линия поддерживается этническим большинством
республики, которое испытывает тихое удовлетворение, вытесняя бывших
«колониалистов» с престижных рабочих мест. Понятно, у русскоязычного
меньшинства сложилось совсем не такое однозначное чувство по отношению к
перестройке, как у ее московских инициаторов.
Отсюда, как мне кажется, инстинктивное стремление вернуться к
державному единству, социальный заказ на советский антидемократический
реванш, который предъявило общество и с удовольствием выполнила власть,
особенно в лице В.В. Путина. Уверен, что без этого отката страна не
могла обойтись. Шок от крушения державы — а крушение было неизбежно при
сколько-нибудь реальной демократизации властных структур — был слишком
мучителен. Путин или не Путин, а какая-нибудь фигура с примерно таким же
(может, и худшим) политическим характером должна была появиться.
Принести демократию в жертву советскому мифу о единой и могучей великой
державе были вынуждены (каждый по-своему) и Горбачев (Карабах, Сумгаит,
Тбилиси, Вильнюс), и Ельцин (Чечня, введение во всласть «сильного
Путина»), и, конечно, Путин. Объяснять это личными качествами той или
иной персоны — слишком тривиально, чтобы быть правдой.
Русская развилка
В какой
степени Россия обречена повторить путь бывшего СССР? Сегодня кажется — в
очень значительной. Во главе угла опять стоит тема подъема с колен,
укрепления единства, недопущения «украинизации» и ее замена
модернизацией, инновацией и прочей духоподъемной риторикой, которую
власти с удовольствием обсасывали накануне крушения СССР. Тогда это
называлось «научно-техническим прогрессом (НТП)», «научно-технической
революцией (НТР)», «научной организацией труда (НОТ)». Об этих
замечательных явлениях зарубежной жизни и необходимости их внедрения в
практику строительства социализма не говорил только ленивый.
Однако никто не задумывался о цене вопроса. Не в смысле денег, а в
смысле государственного менеджмента. Не будет у нас никакой НТР, пока не
будет бизнес-среды, которая способна предъявить платежеспособный спрос
на инновации. Сегодня очевидно, а тогда — совсем нет. Тогда, наоборот,
нам объясняли, что передовая плановая экономика создает огромные
преимущества для внедрения новейших научных разработок. Будете спорить?
Не будет у нас никакой бизнес-среды, способной предъявить
платежеспособный спрос, пока не будет честной конкуренции, в которой
побеждает тот, кто предлагает более эффективное решение, а не тот, у
кого папа генерал ФСБ. Для кого-то очевидно, а для генерала вместе с его
сыном — совсем нет. Наоборот! Нам объясняют, что если конкурировать
будет кто угодно с кем угодно, то вся собственность утечет к нехорошим
людям типа Ходорковского и Лебедева, а через них вообще в Америку или
Израиль. Так что никак нельзя без генерала ФСБ и его монопольных прав на
организацию бизнеса, правосудия, прессы и пр. Иначе как раз она и
случится — украинизация. Ничего хуже и помыслить нельзя…
А конкуренция экономическая вряд ли долго проживет без конкуренции
политической. Что совсем уж недопустимо — с точки зрения того же
генерала. Потому что первым делом она оживит политику — это правда.
Вторым делом — экономику, это тоже правда. Тут, не дай бог, может
начаться настоящая модернизация. Которая принесет с собой повышение
производительности труда (значит, увольнение недостаточно грамотных
работников), потребует более квалифицированного менеджмента (значит,
вопросы к тому же генералу) и вообще вызовет кучу не нужных российскому
истеблишменту осложнений.
Не говоря уж про реальную демократизацию. Это что же, значит, вот так
Рамзан Кадыров хлопнет оземь папахою и скажет с горечью: «Раз Путин на
честных выборах проиграл, значит, и мне, поди, пора в отставку?! Ставь,
Москва, на мое место другого либерального наместника, а я поеду к
бывшему президенту Ингушетии Зязикову в нарды играть…» Или, напротив,
Рамзан Кадыров поведет себя как-нибудь иначе и постарается эту самую
демократию придушить, а Путина во власти как-то поддержать? По аналогии с
действиями среднеазиатских лидеров в СССР образца начала 90-х. Какая
модель поведения его и ему подобных кажется более вероятной?
А ведь есть и третья: если в Москве начнется реальная демократизация,
под шумок, опираясь на лично преданных нукеров общим числом в 5 тысяч
человек, по-быстрому развязать гражданскую войну, объявить нефтяные поля
вокруг Грозного собственностью Аллаха и чеченского народа и сделаться
полновластным султаном этих земель.
Что, в конце концов, всего вероятнее и случится. Когда Центр, опять
достаточно усилившийся для того, чтобы вернуться к отсосу ресурсов из
российских земель, в очередной раз ослабнет и начнет
демократизироваться. А как себя поведет Калининград, который скоро все
равно станет Кёнигсбергом?
Демократизация, равно как и модернизация, — это вам не лобио кушать.
От хорошей жизни власти такое никогда не начнут. Пока лобио до крошки не
докушают, не будет вам никакой модернизации. А как докушают — так,
понятно, на демократизацию и инновации уже ни копеечки не осталось. Вот
тогда и вводи новые решения с нулем ресурсов, как Гайдар. Чтобы потом
добрые люди на тебе оттоптались за то, что они оказались морально не
готовы к иссяканию запасов лобио.
Короче говоря, развилка. Демократия подразумевает прогресс,
конкуренцию и технологическое обновление в среднесрочной и долгосрочной
перспективе. Но при этом крушение наличной версии государства и развал
централизованной модели управления — в краткосрочном режиме.
Вам что больше нравится? Но шампанского без рисков не бывает. Так что
хорошо бы продумать систему приоритетов заранее. До какой поры и как
далеко приоритетом служит обновление и экономическая эффективность. И с
какого момента приоритетом становится обеспечение политической цельности
государства.
Если трезво взвесить все риски, то и медведо-путинская политика
топтания на месте тоже, может быть, покажется не такой уж никудышной.
Источник: Новая газета