Вызовы долгой жизни
Денис Драгунский о проблеме
«стиснутых поколений»
Журналист, писатель
Жил-был в
Древней Греции некий Тифон. Но не тот, который страшное чудовище Typhon, а тот,
который красавчик Tithonos. Сын троянского царя Лаомедонта и отец эфиопского
царя Мемнона. Он был такой хорошенький, что стал любовником не какой-нибудь там
царицы, а самой богини утренней зари, прекрасной Эос. Помните: «Вышла из тьмы
облаков младая с перстами пурпурными Эос»? Она его так полюбила, что бросилась
к Зевсу и выпросила для своего дружка бессмертие, как для бога. Зевс был в
хорошем настроении и согласился.
Но
легкомысленная Эос позабыла попросить в придачу к бессмертию еще и вечную
молодость. Поэтому Тифон стал бессмертным стариком. Эос просто локти себе
кусала, но у Зевса два раза не просят.
Красавец
Тифон старел, терял силы, покрывался морщинами, иссыхал, голос его становился
тихим и скрипучим, и, когда он совсем скукожился, опечаленная Эос превратила
его в цикаду. Теперь он тихо стрекочет среди травы. Птица его склевать не
может, ибо он бессмертен. Стрекочет и вспоминает, как в юности ласкал
прекрасную, вечно молодую богиню. Или уже ничего не вспоминает – по причине
старческого маразма.
Вот такая
греческая мифология.
Но я хочу
поговорить о вещах не столь лиричных. Наоборот, о вещах тревожных и грустных. О
том, что очень долгая жизнь в очень многих случаях – не во всех, конечно, не во
всех! мы все знаем бодрых умом и телом деятельных стариков! – но, повторяю, во
многих случаях означает долгую и, увы, крайне тяжелую, болезненную, мучительную
старость. Тяжелую для человека, для его близких и в конечном итоге для всего
общества.
Мне
приходилось читать, что примерно четверть суммы медицинской страховки
расходуется в последний год жизни человека. То есть, если называть вещи своими
именами, не для излечения, а для продления мучений еще ненадолго.
А один
американский доктор сказал мне совсем прямо: «Сутки агонии обходятся в $10–15
тыс.». Обходятся страховой компании, госбюджету или семье умирающего – в
зависимости от страхового статуса пациента. Не сутки лечения, повторяю, а сутки
агонии. Хотя это и называется лечением, но врачи и родственники прекрасно
понимают, что о выздоровлении или хотя бы о стабилизации состояния речь не
идет.
Что же,
спросят меня, вы считаете, что безнадежных больных надо сразу отключать от
аппаратов? А стариков и вовсе – как в кинофильме про Нараяму? Уносить на
скалистую вершину и оставлять там умирать? Чтоб не мешали молодым и сильным?
Нет, я так
не считаю.
Более того,
я убежден, что врач должен бороться за жизнь больного до самой последней
секунды. Всей душою надеясь, что в эту самую последнюю секунду вдруг
распахнется дверь и в палату вбежит коллега, держа в руке только что
изобретенное лекарство, которое спасет, поставит на ноги больного или продлит
жизнь старику на хороший срок. Как говорится, на неопределенно длительное
время.
Врач здесь
как солдат, который должен сражаться с превосходящими силами врага до
последнего патрона, истово веря, что вот сейчас, сию минуту он услышит сзади
спасительный рокот танков, гул самолетов и родное «ура!» – наши подходят!
Конечно, это
нерасчетливо, глупо, убийственно-романтично. Больной старик умрет. Солдата
накроет взрывом.
Но если действовать расчетливо и трезво, тогда и в самом деле мы придем к
отбраковке людей, которые едва захворали или перешли назначенный обществом
порог старости. А если обратиться к военному примеру, мы придем к апологии
массового дезертирства, к сдаче в плен после первого дальнего выстрела.
Поэтому
романтически-нерасчетливое поведение на поверку оказывается самым что ни на
есть четким и предусмотрительным.
Дело даже не в том, что мы все рано или поздно окажемся стариками, а многие –
стариками больными. Дело в том, что в уходе за безнадежно больными и за
дряхлыми стариками – залог заботы о тех, кому еще нет сорока и кто заработал
легкий гастрит. Уважение к жизни человека, борьба за его жизнь – это неделимо,
это не может зависеть от его возраста и тяжести заболевания.
Предвижу
следующий вопрос: если вы такой безупречный гуманист, зачем вы затеяли этот
разговор? Чтобы рассказать нам, что добро – это хорошо, а зло, наоборот, плохо?
Мы это знаем, спасибо.
Что вы, что
вы.
Я затеял
этот разговор, чтобы напомнить: от того, что гуманность и цивилизованность
велит во что бы то ни стало ухаживать за стариками, в том числе тяжело
больными, и продлевать их жизнь, насколько это только возможно, – от этого
проблема никуда не девается. Проблема огромной нагрузки на семью, на общество,
даже на государственный бюджет, она все равно остается.
Увеличение
продолжительности жизни связано с увеличением возраста, в котором люди
обзаводятся детьми. Связь тут довольно проста: в современном индустриальном и
особенно постиндустриальном обществе мужчины и женщины в пору своего
физического и умственного расцвета заняты образованием, работой, повышением
квалификации, творчеством, карьерой, а не семьей. Только в таких условиях бурно
развивается наука и техника, что позволяет достичь существенных прорывов в
медицине, да и просто в комфорте и безопасности жизни.
О семье и
особенно о детях речь заходит, когда люди имеют возможность слегка выдохнуть.
Что-то сделано в работе, достигнут желаемый социальный уровень, выплачена
большая часть долга за жилье. Обычно это бывает к 35–40 годам. Заработали себе
на ребенка.
В результате
мы получаем череду так называемых стиснутых поколений. Стиснутых между
малолетними детьми и престарелыми родителями.
Сорокалетний
мужчина одной рукой толкает перед собой детскую коляску со своим двухлетним
ребенком, а другой рукой тянет за собой инвалидную коляску со своим
восьмидесятилетним отцом.
Далее,
увеличение продолжительности жизни – это, как правило (подчеркиваю, что не
говорю о прекрасных исключениях), означает увеличение продолжительности
старости. Ну или так: для того чтобы активная полноценная жизнь продлилась,
скажем, на десять лет, например с 65 до 75, беспомощные и болезненные годы
продлеваются как минимум на столько же.
Разумеется,
это всего лишь мои наблюдения и впечатления, не более того. Однако мне кажется
– и по биографиям моих родных и знакомых, и по литературе, художественной и
мемуарной, – что в старые времена было гораздо больше людей, которые умирали
здоровыми, так сказать.
Граф Кирилл
Безухов хворал месяц или около того. Старый князь Болконский умер в два дня.
Если бы они болели годами, сюжет великого романа был бы совсем другим. Пьер не
стал бы богатейшим женихом России и не женился бы на красавице Элен. А княжна
Марья не смогла бы принести Николаю Ростову столь солидное приданое.
Вся культура
и вся повседневность в течение тысячелетий никак не включала ситуацию
многолетнего (и часто дорогостоящего) ухода за беспомощными стариками. Цена
цивилизованного «продленного умирания», бывает, подкашивает благосостояние
целых семей.
То, что в
прошлые времена могло бы стать наследством, перейти к следующему поколению в
виде денег или иного имущества, теперь может уйти на оплату лекарств, врачей и
сиделок.
И добро бы
речь шла только о деньгах или вещах. Социальное самочувствие сильно меняется;
сыновья и дочери, посвятившие себя уходу за престарелыми больными родителями,
счастливы и несчастны одновременно; усталые, часто обедневшие, разрывающиеся
между стариками и собственными детьми…
Что делать?
Наша
культура еще не готова к вызову старости, не освоила его. Противоречие между
столь необходимой для нас всех гуманностью к дряхлым старикам и весьма высокой,
подчас неподъемной платой за нее – это противоречие, мне кажется, в принципе
неразрешимо.
Как
противоречие между трудом и капиталом, между богатыми и бедными (людьми и
странами), между биологическим и социальным полом. Без этих противоречий нельзя
жить, они создают энергию развития, но они же становятся источником бесконечных
трагедий.
Что делать?
Думать. Размышлять. Осмыслять. Искать выход – свой, личный, собственный.
http://www.gazeta.ru/comments/column/dragunsky/6041665.shtml
Источник: ГАЗЕТА.РУ