Нельзя идти вперед, глядя назад
По сути, речь идет о выборе форм нашей настоящей и будущей жизни — светском или клерикальном характере российского политического устройства, желательности или нежелательности церковно-государственного партнерства. На мой взгляд, наши «державные круги» предпринимают попытку, пусть еще довольно осторожную, осуществить некий план по внедрению в практику лубочных символов православия, самодержавия и народности. Пока в качестве ориентира выбран, с известной долей условности, 1913 год. Велик соблазн вернуться в последний относительно спокойный момент имперской истории, как будто не было последующих ужасов ХХ века. Между тем эти ужасы как раз и подготовило стойкое желание российской власти ничего по возможности не менять, сохранять отжившую форму монархического правления, сопротивляться наступающему миру модерна и искать нравственный идеал в Руси допетровской.
Идти вперед, глядя назад, сложно. Не видно пути под ногами, есть большой риск оступиться, потерять направление, выпасть из истории. И за 1913 годом наступили десятилетия вполне апокалипсические.
Сегодня мы, похоже, движемся к новому большому стилю послепутинской эпохи — по аналогии с последним большим стилем 30-х годов прошлого века. Кое-кому смутно мерещатся впереди черно-желтые имперские знамена, вкусно хрустящий снежок под юнкерским сапогом, жизнь под звуки царского гимна «Боже царя храни» с парадами физкультурников, сиречь олимпийцев, на Красной площади.
Обращение к имперскому ретро, включающему тесное церковно-государственное партнерство, может стать последней не использованной властью возможностью явить граду и миру новую и одновременно старую, досоветскую, державность могущественной России. В какой мере эстетику нового/старого большого стиля удастся совместить с демократией, вопрос, конечно, интересный. Стиль существенно влияет на содержание политических процессов; большой стиль подталкивает страну если не к самодержавию, то к варианту православной монархии, обрамленной конституционными атрибутами. Монархия для современной России? В этом безумии существует своя система. «Расцвет позавчерашних идеологий есть верный признак начавшейся агонии вчерашних идей, — утверждал Федор Степун в своих «Мыслях о России». — Этим и объясняется их бредовый, горячечный характер… Оживить отживающую идеологию не может ничто вторгающееся в жизнь не как роковой момент в становлении идей, а как порождение все той же подлежащей оживлению мертвой идеологии. Потому попытки гальванизации идеологий всегда лишь обличают их окончательную мертвость».
Да и вернуться ни в истории, ни в жизни никуда нельзя. Традиционализм, в том числе в своем религиозном исполнении, исчезающая материя. Искусственное «возрождение» традиционализма не только абсурдно и неизбежно комично, но и разрушительно.
Вероятно, часть церковных иерархов и общественности стремятся «слиться» с государством, сделать церковь первой среди равных. Однако они должны понимать и последствия осуществления таких прожектов, в том числе для РПЦ. Если церковь станет играть столь же важную роль в жизни государства, какую в советский период нашей истории играла КПСС, Кремль возьмется за управление церковными структурами всерьез. И можно не сомневаться, что такой курс будет губителен для авторитета той же церкви. Россия не мононациональная Польша, где клерикальная политика проводится при поддержке этнически однородной массы традиционалистов. В России традиционалисты тоже есть, но они исторически принадлежат к разным этническим группам и религиям. Самое страшное, что можно сделать в условиях исторически сложившейся культурно-религиозной разнородности, это с детства проводить границу между людьми по принципу вероисповедания. Такая ментальная граница разделит общество на «свой –чужой», а дальше у невидимого барьера есть все шансы стать видимым, отвердеть в новых государственных очертаниях.
Польша, как, впрочем, и другие страны Восточной Европы, а также Россия, сохранила большую, чем в Западной Европе, приверженность религиозно-культурному традиционализму благодаря явному, а чаще скрытому антикоммунистическому движению. Подобное боролось с подобным, идеи боролись с идеями. В итоге мы вместе с нашими соседями по блоку «пропустили» значительную часть фундаментальных процессов ХХ века: формирование общества потребления, переход массовых интересов из сферы максималистских гражданских и религиозных идеологий в мир материальной достижительной жизни. Факт, тем не менее, что и в сегодняшней Франции, и в современной России число воцерковленных людей, особенно среди молодежи, составляет лишь несколько процентов.
Эта индифферентность к религии основной массы населения, поглощенность людей реальными земными заботами, а также всепроникающее влияние массовой культуры объективно сохраняет, «консервирует» Россию в ее нынешних границах. Усиление влияние религиозных идеологий на жизнь отдельных регионов и страну в целом угрожает нашему общему будущему. Вот почему стремление навязать школьникам уроки православия не частность, а проявление неверного представления о развитии общества, его перспективах как единого социума. Такие стратегические ошибки вытекают из непонимания места России в меняющемся мире, боязни институциональной интеграции в европейские структуры. Они результат непродуктивного поиска «третьего» пути и нежелания части российской политической элиты расставаться с ментальной составляющей имперского наследия.