Россия на Северном Кавказе: колониализм наизнанку
В Карачаево-Черкесии не произошло ничего экстраординарного. В защищенных от культурного и правового воздействия из центра субъектах Федерации сформировались локальные, очень жестко построенные и очень разнообразные элиты, вплоть до очевидно криминальных. Это относится как к национальным республикам, так и к таким регионам, как Приморский край и Калининградская область, в свое время закрытых по военным соображениям. На таких замкнутых территориях и формируются микрототалитарные сообщества, которые управляются средствами XV—XVI веков, используя прямое насилие. Система власти в таких регионах основана на достаточно жесткой вертикали, при которой подавляется любое инакомыслие и оппонирование, в том числе и физически. Это характерно не только для России. В Аджарии, Южной Осетии, Абхазии сейчас осуществляется подобная силовая политика давления. При этом часто она пользуется поддержкой народа, подогреваемого националистической риторикой.
Произошедшее в Карачаево-Черкесии могло случиться и в Кабардино-Балкарии, и в Дагестане, где до сих пор подобных выплесков удавалось избегать. Дело здесь не в нарушении гражданских прав, как кажется при взгляде с Запада. Идут примитивные клановые разборки. Клан президента республики Мустафы Батдыева, распоясавшись и уверовав в неприкосновенность, физическим методом устранял конкурирующих политиков и бизнесменов из других кланов, – примерно таких же по культуре и стилю поведения. И последовавшие волнения – это не восстание народа против ненавистного тирана, как думают многие, а протест одного клана против беспредельного, если пользоваться уголовной терминологией, давления со стороны другого.
Если взять саму историю с погибшими предпринимателями, то человеку, хоть немного знакомому с нравами бизнеса, совершенно понятно, что ночью на переговоры всемером приезжают люди весьма специального склада, соответственно, их и встречают специальным образом. И называется это не переговорами, а «стрелкой». Разрешилась эта ситуация обычным образом для такого рода микросоциумов – одна группировка перестреляла другую. Причиной же волнений стало то, что представители проигравшего клана поняли, что теперь им отступать им некуда. Их теперь будут последовательно добивать. Этот клан, популярный и включающий немало людей, и спровоцировал акции гражданского неповиновения. Но, повторю, надо понимать, что речь не о гражданском восстании или протесте, а о выступлениях одной тоталитарной группы, которая не у власти, против другой тоталитарной группы, которая власть монополизировала. Примерно то же самое происходило в Дагестане, когда братья Хачилаевы при поддержке населения штурмовали парламент в Махачкале.
О том, что бунт в Черкесске был специально срежиссирован, на мой взгляд, свидетельствует и то, что гораздо более страшное событие в Беслане не повлекло за собой столь четко артикулированного политического протеста. Весь город, вся страна и даже весь мир были в шоке и в ужасе – но за отчаявшимися людьми на улицах не Беслана не было политических лидеров, которые хотели бы сесть в кресло президента Сев. Осетии. Поэтому бесланская катастрофа кончилась массовой депрессией, а не массовым восстанием. Люди остались один на один со своим горем и медленно сходят с ума. А власти все сходит с рук.
Отставка президента Батдыева и назначение кого-то другого будет на самом деле означать смену одной мафии на другую, столь же далекую от принципов права и демократии. Рациональную позицию в этом отношении занимает полномочный представитель президента в Южном федеральном округе Дмитрий Козак, который настаивает на соблюдении формальной процедуры, включающей импичмент, инициированный парламентом республики, и суд, который признает виновность Батдыева. Хотя все понимают, что и суд, и парламент зависят от тех же клановых предпочтений. Вспоминаются слова г-жи де Сталь, о том, что в России (позапрошлого века) правит самодержавие, ограниченное удавкой. В данном случае республиканское самодержавие ограничено «как бы народным восстанием». Поэтому людей, вышедших на площадь, попытаются утихомирить, обмануть, заговорить, и потихонечку спустить дело на тормозах. Центру не с руки ссорится с кланом Батдыевых. И тем более не с руки благословлять «уличный» вариант смены властных элит. Правильнее всего было бы обеспечить честное соблюдение избирательных процедур и демократических норм. Но это тоже не с руки: проигрывают те в Москве, кто получает откат от победившего клана. Это раз. И теряется ощущение (если не иллюзия!) того, что республика под контролем: мало ли, кого выберут. Это два.
На самом деле ситуация развивается скорее в сторону тупика, чем в сторону выхода. Идет спор между местными кланами и Москвой, кто настоящий хозяин республики. Разрешится он по принципу «кто сильнее, тот и прав». Правовой контроль остается только мечтой. На Северном Кавказе нет и не было традиции уважения к праву. Если бы эта традиция была у Москвы, ей многое можно было бы простить. Тогда ее имперское давление на окраины можно было бы оправдать – как оправдывается экспансия более высокой культуры, экспансия инноваций (в том числе социальных), экспансия законности.
Проблему стабильности Северного Кавказа можно решить только в долгосрочной перспективе, хотя бы потому, что силовые методы подавления, которые были допустимы еще одно поколение назад, сейчас уже неприемлемы. За это время повысился уровень региональных элит, которые уже научились сознавать свои права, но еще не умеют понимать свои обязанности по отношению к населению. Они сознают себя как реальные политические субъекты и, в зависимости от собственной смелости и решительности, выводят народ на улицу для того, чтобы, опираясь на «демократию улицы», отстаивать свои шкурные интересы. Народ же достаточно легко поддается на подобные провокации, потому что в их основе вековая традиция этнических, клановых или родовых конфликтов. Этнонациональная форма консолидации масс – самая примитивная и эффективная.
Раньше такие волнения подавлялись жестким, не знающим сомнений силовым прессом из Москвы, но сейчас такая технология в принципе неприменима. Ведь и московская элита эволюционировала, стала менее варварской, более цивилизованной и менее кровожадной. Волей или неволей она оглядывается на «проклятый» Запад. Да и среди своих не всем нравится выглядеть палачом. Технологии сталинской эпохи, когда «мутившие воду» представители элитных групп просто уничтожались, а этносы репрессировались, сегодня, в условиях глобализации и информационной проницаемости, для России не годятся. Применимость социальных технологий определяется их адекватностью социальной среде. Среда изменилась. Возможно, кто-то в федеральном центре и хотел бы вернуться к старой методике, но они знают, что будет себе дороже.
Что касается региональных элит, то, осознав свои права, но не продвинувшись в осознании своих обязанностей, они становятся инициаторами весьма безответственных процессов. Это применимо и по отношению к Чечне: когда речь идет об ее «освобождении», мало кто из рационально мыслящих людей сомневается, что в такой Чечне жить лучше не станет. Мы наблюдали это после заключения Хасавюртского соглашения, когда в республике господствовал элементарный беспредел. Люди переживали депрессию, экономика была в упадке – зато у них была своя страна. Варвары перехватили власть и начали варварскими средствами строить свое государство. Как правило, требуется два–три поколения, чтобы их власть стала более или менее адекватной. Россия ждать не может и не хочет, ресурсов для современного воздействия на соседей у нее нет, и она пытается вернуть утраченные позиции, «варварством варварство поправ».
Нечто подобное произошло во всех кавказских республиках. Старую советскую элиту оттерли новые молодые люди, связанные с бизнесом, с определенными интересами этнических и мафиозных кланов. Они находят общий язык с федеральной властью, пользуются ее поддержкой и умеют «организовать» выборы так, чтобы на них побеждать. В результате оказывается, что ущемить их интересы практически невозможно – ни из Центра, ни, тем более, снизу. Значит, из всего набора политических технологий смены власти (если она не исходит из Москвы) в руках местного общества остается одна единственная: бунт.
Даже если нынешний чеченский проект Кремля приведет к успеху (хотя что считать успехом?) в его главе будет стоять клан Кадырова, использующий вполне мафиозные методы контроля над ситуацией. И ущемить этот клан Москва будет не в силах, не рискуя увидеть своих недавних «братанов» опять в горах, уже воюющих против нее. Такую ситуацию трудно назвать восстановлением конституционного порядка. Но ничего иного впереди не просматривается. По крайней мере, пока.
Не обрати Москва на Черкесск самого пристального внимания, с уличной оппозицией местные власти разобрались бы вполне традиционными методами. Республиканские органы МВД и прокуратуры, да и прочие силовики тоже входят в клановые пирамиды. Возможно, расстреляли бы два десятка человек, как было в свое время в Новочеркасске – и народный гнев пошел бы на убыль. Но раз конфликт отслеживает полпред Козак, приезжавший в республику за последнее время дважды, значит, Москва не согласна на простое решение «по понятиям». Это оставляет надежду. Делаются попытки предложить более мягкие решения. Хотелось бы верить, что они (решения) существуют. Ведь даже если удастся погасить этот конкретный взрыв, то через несколько месяцев конфликт возникнет в другом месте, а потом и в третьем. В том же Дагестане мы имеем дело с естественным процессом роста национального самосознания, в ходе которого легко появляются новые лидеры. Они вдохновлены этим ростом, они амбициозны, но при этом ничего не умеют, кроме как льстить населению, и на этой грубой лести строить свою политическую карьеру. Прежде всего я имею в виду такие фигуры, как Шамиль Басаев. К сожалению, появления подобных политиков стоит ожидать и в других кавказских республиках.
Самое печальное, что сегодня вся Россия постепенно становится похожей на республики Северного Кавказа. Конечно, на федеральном уровне речь идет не об этнических, а о менее монолитных и менее лютых бюрократических кланах. Впрочем, национальные мафии тоже есть, но они локальны и менее влиятельны. Но, в любом случае, это путь к стагнации, потому что или в стране действуют всем понятные открытые гражданские процедуры, или они выхолощены, оставлены в имитационном виде для международного сообщества, а решения принимаются бюрократическими группами интересов, которые так или иначе договариваются между собой и благополучно правят.
У нас в стране строится монополистический капитализм групп интересов, имеющих своих прокуроров, судей, милиционеров, своих депутатов, сенаторов, министров, силовиков, губернаторов и чрезвычайно мало зависящих от населения. Подобным монополистическим группам выборы – как технология реализации интересов «миноритарных акционеров» – в принципе совсем не нужны. Они большие, они мажоритарии – а мелочь (то есть мы, избиратели) как-нибудь обойдется.
У России, как у страны-лидера, есть объективная обязанность распространять принципы права и политической конкуренции на территорию кавказских республик. Но она не способна ответить на этот вызов просто потому, что понимает его неадекватно. Москва пытается силой установить стабильный режим и поощряет коррумпированную власть с тем, чтобы она контролировала ситуацию в регионе и сохраняла лояльность по отношению к федеральному центру. То есть вместо того, чтобы убирать потенциал для коррупционного беспредела, московская власть, наоборот, соглашается с коррупционным принципом формирования лидерства при условии, что этот лидер подчиняется Москве. Тем самым воспроизводится идеология: «да, сукин сын, но наш сукин сын»!
Разница в том, что американцы, которые эту формулировку и придумали, применяли ее не для своей страны, а для «банановых республик» Латинской Америки. Сохраняя для себя более прогрессивную систему построения элит и организации политического лидерства.
И населению кавказских республик, и федеральной власти, пытающейся установить там порядок, остается только посочувствовать, поскольку быстрых средств решения клановых конфликтов в мире нет. Теоретически в Карачаево-Черкесии следовало бы провести свободные выборы, чтобы элиты, наконец, пришли к консенсусу вокруг определенного кандидата. Но элиты не хотят и не умеют договариваться именно вследствие их особого культурно-этнического склада. Они будут биться до последнего, что мы наблюдем сейчас в Абхазии, на Украине, да и в России тоже. В условиях презрения к праву мало кто рискнет, проиграв на выборах, честно уйти. Потеряв власть, он в таких условиях теряет не только статус, но и собственность. Более того – иногда и жизнь. Поэтому, делается все, чтобы взять или удержать власть любыми средствами. Выборы деградируют, превращаясь в замаскированное продавливание «крестного отца», владеющего максимальными ресурсами на управляющую позицию.
У Москвы нет козырей в этой игре. Потому что если она наделяет властью того начальника, который контролирует ситуацию, и смиряется с тем, что он осуществляет это не демократическими, а варварскими методами, то рано или поздно ей придется столкнуться с социальным взрывом. Если же она попытается организовать там свободные выборы, то на этих выборах путем грубого давления на население, СМИ, и на избирательные комиссии победит та или иная мафиозная клановая структура, возможно, даже не удовлетворяющая Кремль. Получается, если федеральная власть и хотела бы проявить толерантность, объективные обстоятельства приводят ее к тому, что надо оставлять в этих республиках таких людей, которые способны контролировать ситуацию и находить общий язык с Москвой.
Так появляются руководители, подобные Магомеду Магомедову в Дагестане, который полностью отвечает этим требованиям. Менее удачное решение – Марат Зязиков в Ингушетии, который лоялен Москве, но не способен надежно контролировать ситуацию. В Чечне же власть как бы поделена между президентом Аллу Алхановым и младшим Кадыровым – первый разговаривает с Москвой на официальном уровне, второй правит. Понятно, что этот клан будет лоялен Москве ровно до тех пор, пока она позволяет ему делать то, что он считает нужным. Это похоже на модель национальной политики времен Российской империи. Тогда Петербург держал Хивинское и Бухарское ханства под протекторатом, не вмешиваясь по мелочам в повседневную жизнь тамошних элит. Существенная разница, однако, в том, что тогда Империя больше получала от колоний, а сегодня Россия, изображая из себя Империю, наоборот, больше этим колониям платит. Либо в форме бюджетных субвенций, предназначенных на удовлетворение аппетитов региональных элит, либо в форме налоговых льгот и пр. Мы как бы покупаем у них лояльность. Качество лояльности – так себе, а цена непомерно высока. И в смысле денег, и в смысле человеческих жизней, и в смысле престижа. Непонятно, кто от кого больше зависит. Это можно назвать колониализмом наизнанку, когда федеральный центр зависит от региональных элит сильнее, чем они зависят от него.
На примере Карачаево-Черкесии мы сможем оценить реальное соотношение сил: сможет ли Москва снять Батдыева и поставить на его место человека, независимого от республиканских клановых структур, или нет? Если сможет, то она продемонстрирует потенциал для политического руководства регионом. Если же нет, то будет сделан еще один шаг на пути, который, в конечном итоге, ведет к распаду страны. Дело простое: у Козака свой взгляд на выход из кризиса, а у московских групп влияния, приведших Батдыева на престол, – свой. И свой вполне понятный интерес. Кто из них продавит свое решение, мы скоро увидим.
Так, собственно, и гибнут империи: когда сиюминутные клановые интересы в высшем руководстве доминируют над стратегическими интересами державы или если доминирует застой, лень и глупость. Непонятно, что лучше.